й. Сколько у нее  осталось  денег?  Как
она сможет заработать себе на жизнь? Ты прекрасно понимаешь, что у  нее  для
этого только единственный  путь.  И  после  твоего  хамского  обращения  ей,
возможно, все равно, когда начать. Чего вообще можно ожидать от людей  после
той великолепной демонстрации, которую ты ей  устроил.  Ты,  право,  здорово
помог ей! И себе тоже, не так ли? Почему бы тебе не вернуться  в  отель,  не
принять душ и хорошенько не выспаться? Но ты прекрасно  знаешь,  почему  это
немыслимо. Но ведь, как бы то ни было, ты же не влюблен в нее? Конечно  нет.
Ты сидишь в этих маленьких модных кафе только потому, что тебе  нравится  их
обстановка и особенно общество этого симпатичного бармена. Сукина  сына.  Ты
мог бы отправиться в центр и посмотреть какой-нибудь фильм.  Ты  бы  получил
удовольствие. Еще бы! Или мог бы вернуться на ферму. Так приятно жить одному
и проводить часы в предположениях о том, где Анджелина и  что  делает.  И  о
том, что она должна думать о тебе. Не забывай об этом! Это очень  важно.  Ну
все же тебе есть что  вспомнить  приятного  из  суток,  проведенных  с  ней.
Склоненная белокурая головка и убитый голос: "Ладно, ладно".  Сэм  Харли  не
смог сломить ее характер за восемнадцать лет, а тебе это удалось как никому,
всего за десять минут. Ты просто исключительный парень, правда?
   На соседний табурет сел человек с очень  большими  подложенными  плечами.
Приблизительно моих лет, он выглядел как какой-то "мелкий стрелок"  -  шулер
или, может быть, сводник.
   - Парень, ты не против, если я налью себе из этой бутылки?
   - Можешь даже вылить ее себе на голову, если хочешь.
   Он налил виски в стакан, который бармен поставил перед ним.
   - Эй, Джек, здоровый черт! Как делишки? - поприветствовал он бармена.
   По-видимому, они были  старыми  знакомыми.  Не  обращая  внимания  на  их
беседу, я закурил сигарету. Этот, с квадратными плеча ми,  налил  себе  еще.
Джек остановился передо мной.
   - Это будет восемьдесят центов, -  сказал  он,  расставив  свои  огромные
веснушчатые лапы на стойке бара.
   - Что будет восемьдесят центов?
   - Два стакана. - Он кивнул на пустой стакан широкоплечего.
   - Хорошо. Пусть восемьдесят центов. И что дальше?
   - За тобой восемьдесят центов. Плати.
   - Знаешь, что ты можешь сделать со своими восьмьюдесятью центами?
   - Минутку, белобрысый, - сказал человек  с  квадратными  плечами,  -  ты,
может быть, не понимаешь, во что ввязался. Джек славный малый,  но  не  надо
поступать с ним плохо. Я прав, Джек?
   - Ты будешь платить? - спросил Джек. Я почувствовал, что он не собирается
долго толковать. После первых нескольких выпадов разговор надоедал ему.
   - Давай, белобрысый, - произнес широкоплечий, кладя руку мне на плечо.  -
Ты же предложил мне выпить с тобой оба раза, да?
   - Покупай себе сам свою выпивку, ты, проклятый сводник,  -  ответил  я  и
ладонью оттолкнул его.
   Он упал, опрокинув на себя  табуретку.  Джек  вышел  из-за  стойки,  и  я
поднялся ему навстречу.  Он  выглядел  очень  большим.  Пожалуй,  фунтов  на
двадцать тяжелее меня. Но содержание бара не очень полезное дело, и  на  его
животе нарос жирок. По крайней мере, я надеялся, что это жир.
   Я  нанес  ему  удар  первым,  и  это,  похоже,  очень  его  удивило.  Он,
несомненно, колотил пьяниц и скандалистов в баре так давно, что  уже  забыл,
что может произойти, если противник выходит из-под его контроля. Он двинулся
перед и ударил  меня.  Для  человека  его  габаритов  он  оказался  довольно
подвижен.
   Он ударил меня еще пару раз, и я понял,  почему  он  предпочитал  держать
бар, а не заниматься боксом. При его размерах  он  не  мог  протиснуться  из
картонной коробки. Я позволил ему ударить себя  еще  раз,  а  затем  подошел
поближе и начал молотить жирную складку на  его  животе.  Самое  слабое  его
место. Он втягивал живот каждый раз,  когда  я  наносил  удар.  Широкоплечий
попытался улизнуть, но  я  выставил  ногу,  и  он  упал  лицом  к  двери.  С
окровавленным ртом и носом ему наконец удалось скрыться.
   Конечно, пока я им занимался, Джек  сбил  меня  с  ног.  Нельзя  все-таки
отвлекаться на боковые движения, когда дерешься с профессионалом, пусть даже
слабым.
   Когда прибыли полицейские, все в кафе стояло вверх  дном.  Они  растащили
нас и сунули меня в патрульную машину. Все лицо у меня было в крови, но я не
знал, сколько там моей крови и  сколько  -  Джека.  Он  здорово  разбил  мне
физиономию в нескольких местах, и у меня очень сильно болела левая рука.
   На следующее утро в суде меня приговорили к штрафу в десять  долларов  за
нарушение  общественного  порядка  в  пьяном  виде.  Учитывая  общий  ущерб,
нанесенный бару, это  было  не  много.  Я  понял,  что  заведение  Джека  не
пользуется особенным уважением и никого не волновало, что там  произошло.  Я
отказался платить штраф. Хотя в этом не было никакого  смысла.  Уже  потому,
что расходы на гостиницу окажутся больше, чем этот штраф,  к  тому  времени,
когда  я  выйду.  Но  я  чувствовал  себя  плохо,  и  мне  все  было  как-то
безразлично.
   Около двух часов дня пришел тюремщик.
   - Эй ты, великан!
   - Что тебе?
   - Выпускаю тебя. Твой штраф уплачен. Ворча,  я  пошел  за  ним.  Что  он,
спятил? Или просто спутал своих  "посетителей"?  В  Галвестоне  не  было  ни
единой души, которая могла бы заплатить за меня штраф. И даже, между прочим,
никого, кто знал бы, что я в тюрьме. Но в конце концов, это его проблемы,  а
не мои.
   У выхода мне вернули мой нож, часы и конверт с деньгами. Там лежало около
восьмидесяти долларов.
   - Забавно, - сказал сержант, наблюдая за тем, как я пересчитываю  деньги.
- У тебя такая пачка денег, а ты заставляешь жену платить за себя штраф!
   Я мельком подумал о том, что чья-то жена  будет  разочарована,  когда  ее
старик не вернется домой.
   - Подожди, вот обрею волосы, и мы с тобой тогда поплачем!
   - Ладно, убирайся, умник, пока мы снова не забрали тебя!
   И я убрался. Я спускался с крыльца, когда увидел ее. Анджелина  стояла  в
дверях дешевого ресторана, расположенного на противоположной стороне  улицы.
Почти скрытая, она наблюдала за выходом из участка.
   Я не подал вида, что заметил ее, и занялся бессмысленным делом -  закурил
последнюю сигарету. Я решал,  как  мне  поступить.  Если  я  махну  рукой  и
направлюсь к ней, она может попытаться скрыться, так  как  явно  не  хотела,
чтобы я ее видел. А потом ищи ее! И это с моим-то разбитым лицом и в одежде,
которая выглядела так, что меня задержали бы как  сексуального  маньяка  или
сумасшедшего, сбежавшего из лечебницы, не успею я пройти и  трех  кварталов.
Или меня стукнет по голове какой-нибудь возмущенный гражданин еще  до  того,
как схватит полиция.
   Медленно перейдя улицу, глядя прямо перед собой, я подошел к ресторану. Я
не смотрел в ее сторону, но был уверен, что она поспешит войти  внутрь.  Она
так и сделала. Когда я внезапно быстро повернулся ко входу, она была там,  и
мы оказались лицом к лицу.
   - Здравствуй, Анджелина! - окликнул  я  ее,  понимая,  что  ставлю  новый
рекорд по глупости, но ничего другого придумать не мог.
   В ответ она молча взглянула на меня, а потом, отведя  глаза,  направилась
мимо меня к тротуару. Я догнал ее и взял за руку. Она остановилась.
   -  Прямо  не  знаю,  что  сказать.  Давай  немного  пройдемся  по  улице,
Анджелина. Может быть, я что-нибудь придумаю.
   - Давай.
   Мы медленно шли под палящим солнцем, и  люди  с  ужасом  оглядывались  на
меня. Я все время держал ее за руку, словно боясь, что она каким-то  образом
исчезнет. Но мне никак не давались слова. Мы продолжали  идти  по  Двадцатой
улице к берегу,  проходя  в  молчании  квартал  за  кварталом.  Наконец  она
сказала:
   - Ты очень крепко сжимаешь мне руку. Она начинает затекать.
   - Прости. - Я ослабил хватку. - Как ты попала в Галвестон?
   - Мужчина и  его  жена  довезли  меня  до  Бьюмонта.  Оттуда  я  приехала
автобусом.
   - А откуда ты узнала, что я в тюрьме?
   - Я была вчера у моря недалеко от отеля  и  видела,  как  ты  отъехал  на
машине в сторону города. Я долго смотрела на воду. А около полудня  я  снова
увидела твою машину. Она стояла там. - Она махнула рукой в сторону  Двадцать
четвертой улицы. - И сегодня утром она оказалась стоящей на том же месте.  Я
спросила у мужчины на стоянке такси через улицу, не видел ли он тебя. И  мне
рассказали, что полицейские увезли тебя в своей  карете.  Я  не  знала,  что
такое полицейская карета, но  сообразила,  что,  вероятно,  тебя  забрали  в
тюрьму. Там мне сказали,  что  тебя  освободят,  если  я  заплачу  штраф.  Я
заплатила.
   Я не мог спокойно смотреть на нее.
   - Но почему ты это сделала?
   - Не знаю, - просто ответила она.
   - Но ведь должна же быть какая-то причина!
   - Я подумала, что тебе, может быть, нужна помощь. Может быть, у тебя  нет
денег на штраф. А я должна тебе.
   - Да уж! Ты мне глубоко обязана!
   - Но ведь ты потратил очень много денег на мою одежду и ты  был  со  мной
иногда удивительно милым.
   Я почувствовал, что больше не могу этого вынести. Она  действительно  так
думала. Я глубоко ранил ее, и все же бескомпромиссная честность не позволяла
ей забыть мои хорошие поступки.
   - Ты не хотела встречаться со мной у тюрьмы? Она  долго  молчала,  прежде
чем ответить:
   - Я не знаю, Боб. Все так перепуталось. Я хотела  снова  увидеть  тебя  и
даже, может быть, быть с тобой, но в то же время и не хотела.  Ведь  быть  с
тобой - прекрасно, когда ты ведешь себя как влюбленный. Но ты  можешь  вдруг
стать гадким и ужасно жестоким. И то, что ты говоришь, причиняет такую боль!
   Остановившись на углу, я взял ее за обе руки и повернул лицом к себе.  Мы
стояли перед афишей на открытом месте под палящим солнцем. Мимо нас по улице
проезжали машины, но мне было все равно. Я должен был сказать ей это:
   - Я обещал тебе однажды, что никогда не буду больше злым с тобой,  да?  И
на следующий же день нарушил свое обещание. Поэтому я не буду больше  ничего
обещать, но попытаюсь объяснить тебе, что случилось у реки. Я не  знаю,  как
сказать тебе, не уверен, что сам  все  точно  понимаю...  Единственное,  что
приходит мне в голову, - это была ревность.
   Меня просто всего перекорежило.
   - Но из-за чего? Я не понимаю, из-за чего твоя ревность?
   - Из-за Ли и прочих дел. Из-за машины. Ты знаешь, что я имею в виду. Я не
пытаюсь сейчас причинить тебе боль, Анджелина. Я просто стараюсь объяснить.
   - Но почему это вдруг подействовало на тебя? Раньше ведь такого не было.
   - Но это было раньше. Очень давно.
   - Не очень. У нас ничего не было давно. Мы провели вместе всего три дня.
   Она смотрела вниз, чертя носком туфельки узор на тротуаре. И  я  заметил,
какими потертыми и грязными были ее туфли. Белые туфли не приспособлены  для
путешествия на попутных машинах.
   - Да. Всего три дня. Но тогда я не любил тебя. А теперь люблю.
   Она ответила после минутного раздумывания:
   - У меня то же самое. Боб.
   - Ты уверена?
   - Да. Вот почему я сюда приехала.  Я  надеялась  увидеть  тебя  снова.  Я
считала, есть шанс, что  ты  все  же  приедешь  сюда,  а  не  отправишься  в
какое-нибудь другое место.
   - Ты не ненавидишь меня за то, что я сказал и сделал?
   - Нет. Теперь нет. Думаю, я наконец поняла,  в  чем  дело.  И  поэтому  я
здесь. Но ты больше так не поступишь. Боб? Я не переживу этого больше.
   - Нет. С этим покончено.
   Я скрыл от Анджелины страх, но себя не обманешь. Где  гарантия,  что  это
больше не случится? Как можно быть уверенным?

Глава 18

   Дежурный  посмотрел  на  меня  с  подозрением,  когда  я   пришел   снова
зарегистрироваться, на этот раз с Анджелиной, и попросил двойной номер.  Мое
заросшее, разбитое лицо с очевидными следами двухнедельного пьянства и жена,
которая появилась неожиданно без всякого багажа,  -  все  это  было  немного
чересчур, чтобы не вызывать сомнений. Однако он преодолел их и поселил нас в
комнате с видом на берег.
   Когда мальчик, провожавший нас, ушел, я поднял Анджелину на руки и сел  в
кресло у окна, держа ее на коленях. Мы  долго  молчали,  прижавшись  друг  к
другу, прислушиваясь к морскому прибою.
   - Ты будешь обнимать меня всегда, да? - спросила она наконец. - Вот  так,
чтобы я забыла про прошлую ночь и про предыдущую.
   - Они были плохими?
   - Ужасными! Я пыталась не думать о том, что больше не увижу тебя. Но ведь
нельзя заставить себя не думать, верно?
   - Да. Невозможно выбросить из головы мысли.
   - Тебе не хватало меня, Боб?
   - Да.
   - Очень?
   - Очень. И кроме того, я винил себя в том, что причинил тебе  боль.  И  я
думал, что с этим мне придется жить.
   - Не думай теперь больше об этом. Она откинулась  на  мою  руку  и  легко
пробежалась пальцами по рубцам и синякам на моем лице:
   - Бедное, бедное милое лицо, все разбитое!
   - Мне не больно.
   - Скажи мне, кто это сделал, и я выцарапаю ему глаза!
   - Давай забудем про мое лицо и поговорим о чем-нибудь более  приятном.  О
твоем например!
   - Нет, это нельзя забыть. И я вылечу все твои синяки. У  тебя  прекрасное
лицо, и я его люблю!
   Мое лицо меня нисколько не интересовало, и  я  поцеловал  Анджелину.  Это
изменило сразу предмет обсуждения для нас обоих. Интересно, почему, когда  я
ее целую, это сразу все затмевает так, как виски не может никогда?
   Зазубрины, которые оставили факты и острые углы  реальности,  становились
расплывчатыми и смягчались, и шумы становились приглушенными.
   - Я так тебя люблю!
   - Что ты чувствуешь. Боб? Тебе не кажется, что мы куда-то  мчимся?  Будто
летим среди разноцветных облаков?
   - Сейчас мне кажется, что у  меня  высокая  температура  и  я  наглотался
хинина. Все в каком-то тумане, и мои уши горят.
   - Ну, это звучит не очень красиво. А может быть, тебе нужен доктор?
   - Ладно. Позови доктора.
   - Нет. Но я хочу, чтобы тебе стало лучше. Я хочу, чтобы ты увидел краски.
Большие цветные облака, которые парили бы вокруг и перетекали друг в  друга.
Я не думаю, что мужчины получают удовольствие оттого, что влюбляются. Ты  не
видишь красок?
   - Нет. Прости, но не вижу.
   - Даже если закроешь глаза?
   - Я не закрывал. Кажется, не закрывал.
   - Поцелуй меня, закрыв глаза.
   Я поцеловал ее снова, не закрывая глаз, но это не имело значения. В  этом
поцелуе сочетались страсть  и  удивительная  нежность.  У  меня  перехватило
дыхание, но все было по-прежнему.
   - Видел цветные облака?
   - Нет. - Я покачал головой.
   - Бедные мужчины! Они не получают удовольствия. Не видят красок!
   - Я вижу все краски в тебе. Твои волосы дивного цвета. Они  лишь  немного
светлее дикого меда.
   - Это очень здорово, но все же не то же самое. Ты не видишь красок. Ты их
чувствуешь.
   - Я могу видеть твои волосы и чувствовать их. Они касаются моего лица.
   - Мне это тоже нравится. Завтра я постригусь, и тебе это  понравится  еще
больше.
   - Нет, не понравится. Лучше, чем сейчас, быть не может. И давай не  будем
говорить о завтрашнем дне. Сейчас не время строить планы на будущее.
   - Почему?
   - Составление планов требует очень большого напряжения мыслей.
   - Я не хочу слышать ничего  о  мыслях.  Я  просто  хочу,  чтобы  ты  меня
целовал.
   - Правильно. Больше поцелуев - меньше планов.
   - Ты не можешь строить планы, когда целуешь меня?
   - Честно говоря, не могу.
   - Почему?
   - Как я могу целовать тебя и делать одновременно что-нибудь еще?
   - Тогда не будем строить сейчас планы относительно моих волос. Сейчас  не
будем.
   - Точно.
   - Ты испытывал что-нибудь подобное с другими, Боб?
   Закрыв глаза, я прижался лицом к ее шее и молился, чтобы  никогда  больше
не видеть Ли и не слышать о нем. Неужели недостаточно было услышать все  это
один раз? Теперь это уже не имеет значения. Все это  было  тысячу  лет  тому
назад, в другом месте и с другой девушкой по имени Анджелина, но не с этой.
   В этот день мы больше никуда не выходили,  впрочем,  как  и  вечером.  Мы
ужинали в номере под прохладным ветерком, а потом глазели на людей, гулявших
по берегу.
   Когда мы уже лежали в  темноте,  Анджелина  внезапно  напряглась  в  моих
объятиях:
   - О, Боб, а машина?
   - Что - машина?
   - Мы ведь не пригнали ее. Она все еще в центре, там, где мы ее оставили.
   - Ну и что? - рассмеялся я.
   - А вдруг ее кто-нибудь угонит?
   - Это было бы очень здорово!
   - О! - Минуту стояла тишина. Потом она сказала:
   - Тебе не нравится эта машина, да?
   - Да, вроде того, наверное. Мне не нравится быть в ней с тобой.
   - Из-за этого мы поссорились с тобой у  реки,  да?  Эта  машина  внезапно
заставила вспомнить то, что привело тебя в бешенство?
   - Давай не говорить об этом.
   - Хорошо, если ты не хочешь. Но лучше бы поговорить, чтобы это не  стояло
между нами. Мне жаль, что так было, но я не стыжусь.
   - Тебе и не надо стыдиться. Я думаю, что я все  понял,  Анджелина.  Давай
похороним все это.
   На следующее утро я проснулся на заре. Стало немного прохладнее. От  воды
дул легкий ветерок, и низкие облака указывали на то, что день  будет  ясным.
Берег моря был пуст и тих, и шум прибоя был спокойным. Анджелина тихо  спала
рядом со мной, положив голову на согнутый локоть. Ее окружало  рассыпавшееся
на подушке облако волос. Я наклонился и поцеловал  ее  в  шею.  Она  открыла
глаза и улыбнулась:
   - Тебе надо побриться. Твои колючки поцарапали мне шею.
   - Сегодня чудесный день. Нам предстоит очень много дел.
   - О, теперь можно строить планы?
   - В данный момент да. - Я рассмеялся.
   - Ладно. Что мы должны сделать?
   - Во-первых, мы должны выписать чек и получить деньги. Нам нужны деньги.
   - О, я тебе забыла сказать. У меня осталось еще около пятнадцати долларов
от твоих денег. Я отдам их тебе.
   - Моих денег? Ты что, не поняла, что бормотал там,  в  Шриверпорте,  этот
человек? Теперь это не мои, а наши деньги.
   - Ладно, пижон, я оставлю их у себя. Но ты говоришь, что  нам  нужны  еще
деньги. Зачем? И где мы их возьмем?
   - Нам нужны деньги потому, что у меня  осталось  всего  около  семидесяти
пяти долларов, а мы проведем здесь  неделю.  И  нам  надо  купить  тебе  еще
кое-что из одежды: дорожную сумку и купальный костюм и...  -  я  стукнул  по
простыне рукой, - ночную рубашку. Ты только посмотри на себя!
   Она лениво улыбнулась и открыла грудь:
   - Ты считаешь, мне нужна ночная рубашка? Зачем?
   Взглянув на нее, я почувствовал, что уже не в состоянии строить планы.
   - Будь я проклят, если знаю зачем!
   - Продолжай. Скажи, зачем?
   - Ладно, мы можем купить тебе рубашку длиной в восемь  футов,  сшитую  из
парусины, с бечевками со всех сторон, чтобы я мог придумать нам расписание.
   Она натянула простыню себе на голову  и  выглядывала  из-под  нее  только
одним карим глазом.
   - Давай продолжай. Я вижу, что ход твоих  мыслей  очень  легко  прервать.
Самая незначительная мелочь выбивает тебя из колеи!
   - Когда закончим со всем этим, пойдем поплаваем в прибое.
   - А утром нельзя? Я читала на пирсе объявление, что  они  дают  купальные
костюмы напрокат.
   - Что? Засунуть тебя в один из этих холщовых мешков? Ни за что! Это будет
святотатством. Все равно как одеть в это Елену Троянскую!
   - Я знала, что ты так скажешь! - Карий глаз лукаво смотрел на меня.
   - Что ты знала?
   - Когда ты хочешь, то можешь говорить  такие  приятные  вещи,  как  никто
другой!
   - Дурочка! Я великий оракул и говорю только истину!
   - Да, ты великий пророк. И ты просто чудесный!
   - Как ты со мной разговариваешь! Я должен сообщить это своему союзу!
   Она высунула голову из-под простыни:
   - А в твоем расписании есть пробел, когда я могла бы пойти и постричься?
   - Ты что, серьезно хочешь постричься?
   - Конечно, глупенький! Разве  я  не  говорила  тебе  об  этом  в  течение
последних двух или трех дней? Я постригусь очень коротко. Вчера я видела  на
улице девушку с такой прическо