Между  пропастью,
возле которой он стоял, и ближними отрогами горного хребта не  возвышалось
решительно ничего: ни крыши, ни стены, ни развалины.
   Он похолодел от ужаса, повод выскользнул у  него  из  разом  ослабевших
рук. О господи! Так вот что хотела сказать ему донна Мария! Или после того
случилась еще одна, новая катастрофа? Он огляделся по  сторонам.  Или  эта
гигантская, бескрайняя, бездорожная равнина за века  соседства  с  сияющим
океаном  сама  уподобилась  водной  стихии?  Стоя   сейчас   над   коварно
раскрывшейся у самых его ног пропастью, Артур Пуанзет прочитал в  ее  зеве
страшную судьбу ранчо. Поколебленная в недрах своих, эта недвижная равнина
поглотила, втянула в себя и ранчо, и его несчастных обитателей!
   Первой мыслью Артура было мчаться стремглав к  месту  катастрофы:  быть
может, ему еще удастся кого-нибудь спасти! Но пропасть перед ним  отрезала
ему путь; казалось, она тянется до самого океана. Он подумал и о том,  что
со времени телеграммы донны Марии пошли вторые  сутки;  спасать  уже  было
некого. Ничего не зная, никого ни о чем  не  спросив,  поддавшись  слепому
порыву, он примчался сюда, и вот он не в силах  даже  добраться  до  места
катастрофы. Почему не поспешил он сразу в миссию, почему не  посоветовался
с отцом Фелипе, почему не узнал сперва подробно обо всем,  что  произошло?
Испустив громкое проклятие (что весьма редко приключалось с  этим  отлично
владевшим собою молодым человеком), Артур повернул коня и,  яростно  шпоря
его, помчался к миссии.
   Равнина погружалась в сумерки.  Не  успело  солнце  зайти,  как  туман,
воровски затаившийся на взморье, неслышными шагами выбрался на  сверкающий
прибрежный песок, а потом, притушив его  блеск,  повел  широкое  неспешное
наступление на равнину. Он полностью поглотил  Сосновый  мыс,  сперва  еще
дававший знать о себе огнями маяка, но потом слившийся с серым  океаном  и
вверху и внизу; он подобрался  к  скачущему  всаднику  и,  как  показалось
Артуру, разом выхватил и его, и коня из  окружающего  мира;  даже  дальние
очертания гор исчезли вдруг бесследно, словно стертые губкой с  гигантской
синевато-серой  грифельной  доски.  Издалека   доносились   глухие   удары
колокола, звонившего в помощь заблудившимся путникам и  терпящим  бедствие
судам, но туман поглощал и эти звуки. Даже частый  перестук  копыт  своего
коня Артур улавливал с трудом.  Его  сознанием  завладела  мысль,  что  он
скачет во сне; и рассудок все меньше противился этой иллюзии.
   Когда он въехал, или, как показалось ему,  вплыл  на  волнах  тумана  в
окрестные поля, а потом и в улочки миссии,  то  воспринял  окружающее  как
логическое продолжение своего  Сна.  По  узкой  улице,  скудно  освещенной
редкими, увенчанными туманным ореолом  фонарями  и  оттого  кажущейся  еще
более жуткой и призрачной, он выбрался на _пласа_, к церкви. Даже в густых
серых сумерках  можно  было  различить,  что  одна  из  башен  рухнула,  а
восточный придел церкви и трапезная стоят в развалинах. Его  нисколько  не
поразило, что при этом  церковь  сияла  огнями  и  была  полна  молящихся;
странный сон, как видно, продолжался. Все еще во власти наваждения,  Артур
спешился, отвел коня под навес, поблизости от уцелевшей башни, и  вошел  в
храм. Главный неф церкви остался невредим; диковинная живопись по-прежнему
украшала стены; восковые фигуры пресвятой девы и священномучеников, желтых
и исхудалых, выглядывали из своих ниш; на  главном  престоле  отец  Фелипе
вершил литургию. Уже входя в храм, Артур услышал, как хор запел моление об
усопших; алтарь был затянут черным; по  первым  же  словам  священника  он
понял, что идет  заупокойная  месса.  Лихорадочное  нетерпение,  владевшее
Артуром весь этот последний час, волнение, от  которого  у  него  румянцем
горели щеки, вдруг покинуло его. Он опустился на скамью рядом с кем-то  из
молящихся и закрыл лицо руками. Послышались негромкие аккорды смолкнувшего
было органа; за ними непривычно звучащие голоса хора;  запах  ладана  стал
сильнее; монотонное чтение священника навевало покой. Артуру казалось, что
он погружается в забытье.  Минут  через  десять,  вздрогнув,  он  очнулся,
словно пробуждаясь от тяжкого сна; он услышал взывавший к нему голос  отца
Фелипе; рука священника ласково коснулась его плеча. Молящихся в храме уже
не было, огни были потушены, только  в  алтаре  пылали  две-три  свечи.  В
первое мгновение Артур не мог понять, где он и что с ним происходит.
   - Я знал, что ты приедешь, сын мой, - сказал отец Фелипе, -  а  где  же
она? Ты не привел ее с собой?
   - Кто она? - спросил Артур, стараясь собраться с мыслями.
   - Кто она?! Да будет над нами милость божья, дон  Артуро!  Та,  которая
призвала тебя сюда, донна Мария. Или ты не получил ее послания?
   Артур ответил, что только что приехал и сразу же поспешил в церковь. Он
не решился сказать священнику, что сперва сделал попытку проехать в  Ранчо
Пресвятой Троицы; не признался он и в том, что за эти два часа ни разу  не
вспомнил о донне Марии.
   - Вы служили заупокойную мессу, отец Фелипе? У вас несчастье?
   Он замолк, не в силах решить, случилось ли то, что заполняет его ум, на
самом деле или он все еще во власти расстроенного воображения.
   - Святая матерь божья! - промолвил  отец  Фелипе,  изумленно  глядя  на
Артура. - Значит, ты не знаешь, по ком я служил мессу? Ты не  знаешь,  что
наша святая заступница покинула  нас,  что  донна  Долорес  обрела  вечное
блаженство?
   - Я думал... В телеграмме донны Марии сказано...  что  она  исчезла,  -
пробормотал Артур, чувствуя, что снова перестает владеть собой,  что  щеки
его бледнеют и голос прерывается.
   - Исчезла! - воскликнул отец Фелипе с легким укором в голосе. -  О  да,
исчезла! Мы найдем ее, когда обретем вновь Ранчо Пресвятой  Троицы,  когда
развалины ее жилища, погребенные ныне на глубине в пятьдесят футов,  будут
подняты на  поверхность  земли.  Исчезла,  дон  Артуро,  исчезла.  Навеки!
Навсегда!
   Как видно, встревоженный  чем-то  во  взгляде  своего  слушателя,  отец
Фелипе тотчас обрисовал Артуру подробности катастрофы, уже разгаданной  им
ранее в общих чертах. С домом и службами произошло примерно то же,  что  с
корралем. Сила подземного толчка сперва сокрушила Ранчо Пресвятой  Троицы,
а потом разверзла землю под ним на глубину в  пятьдесят  футов.  Никто  не
спасся. Верные _вакеро_ устремились к  ранчо  по  содрогавшейся,  ходившей
ходуном равнине, но поспели лишь к моменту, когда пропасть поглотила  его.
Дон Хуан, донна  Долорес,  верная  Мануэла,  мажордом  Алехандро,  полтора
десятка людей из числа пеонов и прислуги -  все  погибли  среди  развалин.
Почему не ищут тела? Матерь божья! Значит, дон Артуро не знает, что  после
второго толчка земля сомкнулась над разрушенным ранчо и надежно захоронила
развалины и погибших. Они пытались рыть,  но  что  могут  поделать  десять
человек? Конечно... через несколько месяцев... кто  знает...  быть  может,
что-нибудь у них и получится. Фаталистическая покорность, с  которой  отец
Фелипе повествовал о гибели донны Долорес,  пробудила  в  Артуре  глубокий
протест. В Сан-Франциско, пока не исчезла бы последняя тень надежды, сотня
добровольцев рыла бы день и ночь,  чтобы  откопать  погребенных  людей.  А
здесь!.. Артур припомнил вялые, инертные лица слуг  в  доме  Сальватьерра.
Какова же должна  быть  их  покорность  судьбе  перед  лицом  таинственной
катастрофы, подумал он, если так судит о ней их духовный  вождь  и  судья?
Артур невольно содрогнулся. Что делать?! Конечно, он  мог  бы,  с  помощью
Дамфи, выписать артель землекопов  из  Сан-Франциско.  Но  тут  заговорила
инстинктивная осторожность, никогда не оставляющая людей типа Артура. Если
эти  испанцы,  потерявшие  близких  друзей,  родственников,  относятся   к
случившемуся так пассивно, почему он, чужой человек, должен вмешиваться  в
их дела?
   - Пойдем, сын мой, - сказал отец Фелипе, отечески кладя Артуру на плечо
свою большую мягкую руку. - Пойдем ко мне. Милостью святой девы у меня еще
есть  кровля  над  головой  и  найдется  местечко,  чтобы  приютить  тебя.
Ай-ай-ай! Поглядите! - добавил он, прикасаясь к  рединготу  Артура  и  так
заботливо оглядывая своего гостя, словно тот был ребенком. - Это  еще  что
такое? Безбожный туман пронизал тебя насквозь. Руки совсем  ледяные.  Щеки
пылают.  Ты  измучен  вконец.  И,  конечно,  проголодался.  Нет,  нет,  не
возражай. Идем скорее!
   Взяв под руку безвольно предавшегося ему Артура, священник открыл дверь
ризницы и повел его через палисадник, весь заваленный обломками  рухнувшей
башни, к низенькому кирпичному  строению,  служившему  прежде  местом  для
школьных занятий. Сейчас его наспех переоборудовали для отца Фелипе, чтобы
оно могло служить ему как светским обиталищем, так и монашеской кельей.  В
низком камине, походившем на кухонный очаг, весело пылал огонь. По  стенам
висели прописи, демонстрировавшие успехи учеников в каллиграфии и в законе
божьем одновременно.  В  дальнем  конце  комнаты  стоял  небольшой  орган.
Посередине, как раз напротив камина, было окно, то самое окно, в  глубоком
проеме которого всего две недели тому назад  Джек  Гемлин  впервые  увидел
донну Долорес.
   - Как часто бывала она  здесь,  наставляя  своих  учениц,  бедная  наша
девочка, - сказал отец Фелипе, угостившись изрядной  порцией  нюхательного
табаку и вытирая вслед за тем нос и глаза огромным красным платком. -  Эта
школа - лучший памятник для нее! По милости донны Долорес - а ее  щедрости
не было границ, когда  дело  касалось  церкви,  -  здесь  заложены  основы
будущего монастыря пречистой Девы, ее святой покровительницы.  Ты  вел  ее
дела, дон Артуро, и знаешь,  конечно,  что  все  имение  Сальватьерра  она
завещала пресвятой церкви.
   - Понятия не имею, - сказал Артур, неожиданно для себя загораясь  вдруг
еретически-протестантским негодованием и впервые за все время знакомства с
отцом Фелипе бросая на почтенного  священнослужителя  взгляд,  исполненный
подозрительности. - От донны Долорес я не слышал даже намека на это. Скажу
вам более того...
   - Не надо, не надо, сын мой, - прервал его отец Фелипе, отправляя в нос
вторую, столь же изрядную понюшку. - Едва минули сутки, как бедная девочка
ушла от нас,  только  что  отзвучала  заупокойная  месса...  -  Он  громко
высморкался. - Потолкуем об этом позже. А пока здесь  ожидает  тебя  нечто
более срочное. Я получил телеграмму.
   Он вручил Артуру желтый конверт.  Но  взгляд  Пуанзета  остановился  на
визитной карточке, которую он приметил на столе, пока  священник  разрывал
свои бумаги в поисках телеграммы. На  карточке  значилось  имя  полковника
Кульпеппера Старботтла из Сискью.
   - Вы знакомы с этим человеком? - спросил  Артур,  в  одной  руке  держа
невскрытую телеграмму, а другой указывая на карточку.
   Отец Фелипе приложился к табакерке.
   - Возможно, что знаком, вполне возможно. Помнится мне  -  это  адвокат.
Что-то у нас было с ним  по  поводу  церковных  земель.  А  что  именно  -
позабыл. Ты не распечатал телеграммы, дон Артуро. Что  там  такое?  Уж  не
вызывают ли тебя домой? А ты здесь еще и часа не пробыл.
   Отец Фелипе замолчал  и  с  невиннейшим  видом  встретил  настороженный
взгляд Артура. С минуту старик и молодой человек испытующе  смотрели  друг
на  друга.  Артур  первый  отвел  глаза,  хотя  ясный  невозмутимый   взор
священника не развеял его сомнений. Он припомнил все, что слышал в  разное
время о беззакониях, творимых католической церковью, о  ее  могущественных
связях; особо вспомнились ему рассказы  о  коварных  происках  монашеского
ордена, к которому принадлежал отец Фелипе; а он-то,  простак,  считал  их
баснями, не верил, смеялся. Чувствуя, что в  душе  его  отныне  поселяется
подозрительность по отношению к человеку, в  обществе  которого  ему  было
всегда так легко и свободно, Артур  подавил  невольную  грусть  и  занялся
телеграммой. Волновавшие его только что мысли разом  вылетели  из  головы.
Телеграмма была от Дамфи и  содержала  следующее  характерно  составленное
сообщение:
   "Гэбриель Конрой арестован обвинению  убийстве  Виктора  Рамиреса.  Что
имеете предложить? Жду ответа".
   Артур поднялся.
   - Когда почтовая карета отходит из Сан-Джеронимо? -  торопливо  спросил
он.
   - В полночь, - ответил отец Фелипе. - Уж не намерен ли ты, сын мой...
   - А сейчас девять, - сказал Артур про себя, глядя на часы.  -  Добудьте
мне резвого коня, отец мой, - обратился он  к  священнику,  возвращаясь  к
прежнему дружескому и откровенному тону. - Дело огромной важности.
   - Огромной важности? - тихо переспросил священник.
   - Да, вопрос жизни и смерти, - твердо ответил Артур.
   Отец Фелипе позвонил в колокольчик и дал указания вошедшему слуге;  тем
временем Артур, присев к столу, набросал ответную телеграмму.
   - Прошу вас, отправьте  ее  как  можно  скорее,  -  сказал  он,  вручая
написанное отцу Фелипе.
   Священник взял телеграмму и поглядел на Артура обеспокоенным взором.
   - А как же с донной Марией? - нерешительно спросил он. - Ты  ведь  даже
не повидался с ней. Заверни в Ранчо Блаженного Рыбаря хоть на одну минуту.
   Натянув свой редингот и накинув поверх плащ, Артур лукаво улыбнулся.
   - Боюсь, что у меня не хватит времени, отец мой. Объясните донне Марии,
что меня вызвали внезапно, что я был лишен возможности посетить ее.  Донне
Марии знакома прелесть беседы с вами; она не посетует, когда  узнает,  что
немногие минуты, что я был здесь, я провел в вашем обществе.
   Отец Фелипе не успел ничего возразить, как вошел слуга и  доложил,  что
лошадь оседлана.
   - Спокойной ночи, отец Фелипе, -  сказал  Артур,  горячо  пожимая  руки
священнику и чувствуя, что от недавнего нерасположения к нему  у  него  не
осталось и  следа.  -  Спокойной  ночи.  Тысячу  благодарностей  за  коня!
Способствуя быстрому отъезду вашего гостя, - добавил  он  серьезно,  -  вы
сделали многое для спасения его души. Гораздо больше, чем вы думаете.  Еще
раз спокойной ночи. Adios!
   Веселый смех, изящный силуэт  всадника  на  призрачном  коне,  машущего
рукой на прощание, холодный серый туман, вторгшийся  в  отворенную  дверь,
приглушенный стук копыт по замшелым, осклизлым мраморным плитам церковного
двора - и отец Фелипе снова остался один. Воззвав к милости божьей  и  еще
раз приложившись к табакерке, он захлопнул дверь; после чего  разыскал  на
столе карточку доблестного полковника Старботтла и бросил ее в огонь.
   Увы, злоключения святого отца на этом не кончились. Наутро, не успел он
позавтракать,  к  нему  явилась  донна  Мария  Сепульвида,  встревоженная,
негодующая, исполненная подозрений.
   - Скажите мне, отец Фелипе, - торопливо спросила она. -  Не  у  вас  ли
провел ночь дон Артуро?
   - Нет, дочь моя, - осторожно ответил священник.  -  Он  пробыл  у  меня
совсем недолго.
   - Когда же он уехал? - опросила донна Мария.
   - В девять вечера.
   - Куда он поехал? -  снова  спросила  донна  Мария,  заливаясь  гневным
румянцем.
   - В Сан-Франциско, дитя мое, по какому-то срочному  делу...  Присядьте,
дочь моя, смирите свой гнев, он - от искусителя.
   - А известно ли вам, отец Фелипе, что он уехал, не повидавшись со мной?
- вскричала донна Мария, как видно совсем позабыв о надлежащем почтении  к
своему духовнику.
   - Вполне возможно,  дитя  мое!  Он  получил  телеграмму,  очень  важную
телеграмму.
   -  Получил  телеграмму!  -  презрительно  повторила  донна   Мария.   -
Интересно, от кого?
   - Не знаю, - сказал отец Фелипе, пристально  глядя  на  раскрасневшиеся
щеки, сверкающие бешенством глаза и слегка припухшие веки своей гостьи.  -
Ваша досада, дитя мое... ваш гнев... Подумайте... Пристойны ли они?
   - Скажите, от кого была телеграмма? От Дамфи?  -  твердила  свое  донна
Мария, топая маленькой ножкой.
   Отец Фелипе отодвинулся вместе со стулом. Как случилось,  что  женщина,
которую он отлично помнил кроткой, послушной  женой  своего  мужа,  словно
чудом каким-то преобразилась в сварливую вдову? Или она  решила  выместить
на Артуре горькие обиды, которые терпела от дона Хосе? Подумав о том,  что
уготовано Артуру, отец Фелипе от души его пожалел.
   - Ответите ли вы на мой вопрос? - спросила донна Мария, вся  трепеща  и
обнаруживая верные признаки приближающегося нервического припадка.
   - Быть может, и от Дамфи, - в растерянности сказал отец  Фелипе.  -  Во
всяком случае, ответ, который дон Артур поручил мне  отправить,  адресован
ему. Вот он: "Возвращаюсь немедленно". Точнее сказать вам,  от  кого  была
телеграмма, - я не сумею.
   - Не сумеете! - пронзительно закричала донна Мария, вскакивая со стула.
Кровь разом отхлынула у нее от лица; глаза метали  искры.  -  Не  сумеете!
Зато я сумею! В его телеграмме было  сказано  то  же,  что  и  в  моей!  -
Выхватив  из  кармана  телеграмму,  она  потрясла  ею  перед  самым  носом
священника. - Вот! Читайте! Он узнал те же новости, что и я. Вот почему он
не пошел ко мне; сбежал, как жалкий трус!  Вот  почему  он  гнусно  предал
меня! Вот почему он заявился к вам со своей надменной  улыбкой,  с  важным
видом, со своим... О, как я его ненавижу! Да, да! Прочитайте! Почему же вы
не  читаете?..  (Продолжая  кричать,  донна  Мария,  отчаянно  размахивала
телеграммой, и все попытки отца Фелипе получить ее  оставались  тщетными.)
Прочитайте! Тогда вы сразу все поймете! Вы увидите, что я разорена, что  я
нищая! О, несчастная, обманутая женщина! Попасться двум таким  негодяям  -
этому Дамфи и мистеру Артуру Пуанзету! Что же вы не читаете? Или  вы  тоже
против меня? И вы, и Долорес, и все...
   Она скомкала телеграмму, швырнула ее  на  пол,  потом  вся  побелела  и
грохнулась без чувств к самым ногам  отца  Фелипе.  Отец  Фелипе  поглядел
сперва на бумагу, затем на недвижное тело своей духовной дочери.  Мужчина,
человек, проживший на свете много лет  и  основательно  изучивший  женскую
природу, он (не скрою этого  в  своей  правдивой  повести)  решил  сначала
заняться телеграммой. Она гласила:
   "Сожалением сообщаю только что полученным сведениям жила Конроя исчезла
результате землетрясения компания  прекращает  выплату  акции  обесценены.
Дамфи".
   Отец Фелипе склонился над бесчувственной молодой женщиной и  поднял  ее
на руки.
   - Бедняжка! - сказал он. - Артур, конечно, ничего не знал об этом!



        "2. ЖЕЛТЫЙ КОНВЕРТ"

   На сей  раз,  словно  в  насмешку,  все  дурные  слухи  о  жиле  Конроя
оправдались. Иные из акционеров еще пытались тешить себя надеждой, что это
очередной трюк  играющих  на  понижение  дельцов,  но,  увы,  очень  скоро
прискорбные  факты,  изложенные  в  телеграмме  мистера  Дамфи,  сделались
достоянием широкой гласности. Акции продавались сперва  по  тридцати  пяти
долларов за штуку, потом по десяти, потом за них не стали давать ни цента.
Уже через час после землетрясения вся Гнилая Лощина знала, что жила  "ушла
в землю", что ее накрыло сверху пластом гранита неслыханной  толщины,  что
сокровище навеки погребено в земных недрах. Жила "ушла". Но куда же? А бог
ее знает! Было выдвинуто несколько  более  или  менее  научных  объяснений
происшедшего. Сторонники одного из них  считали,  что  жила  "опустилась",
противники их, наоборот, твердили, что гранит "поднялся"; впрочем, и те  и
другие соглашались,  что  все  равно  ничего  тут  не  поделаешь.  Природа
каменным своим перстом не раз указывала на явно  зримые  и  относящиеся  к
историческому прошлому Лощины следы подобных же геологических перемен.  Но
у обитателей Гнилой Лощины сумрачная  формула  "предупреждаю  вас!",  даже
исходя из уст природы, имела не более успеха,  чем  высказывания  пророков
пессимистического направления из их собственной среды.
   Дурные  вести  распространились   с   огромной   быстротой.   Несколько
путешествующих калифорнийцев узнали о случившемся, находясь  в  Европе;  с
нахмуренными  лицами  они  устремились  к  своим  банкирам.  Дурные  вести
заставили побледнет