ы и начинаются  личные.  А
ведь я ее единственный друг!
   - А отец Фелипе, ее духовник?
   Миссис Сепульвида пожала плечами и прибегла к обычной формуле  сомнения
в Сан-Антонио.
   - Quien sabe? [Кто знает?  (исп.)]  Но  я  снова  заболталась.  Давайте
вернемся к делу.
   Поднявшись, она открыла ящик секретера, достала  конверт  и,  вынув  из
него бумаги, стала их перебирать.
   - Не так давно в Монтерее была обнаружена дарственная грамота, выданная
дону Сальватьерра губернаторам Микельторрена; в бумагах  Сальватьерры  она
нигде не значилась. Как выяснилось, эта дарственная  отдана  им  лет  пять
тому назад дону Педро Руизу, проживающему в Сан-Франциско,  в  обеспечение
займа, срок которого ныне истек. Дарственная, как видно по всему, в полном
порядке и удостоверена надлежащими  свидетельскими  подписями.  Дон  Педро
сообщает, что некоторые из подписавших ее свидетелей еще живы.
   - Тогда следует оформить права на землю законным-путем?
   - Вы абсолютно правы, но если бы дело обстояло  так  просто,  никто  не
стал бы вызывать дона Артуро  из  Сан-Франциско,  чтобы  спросить  у  него
совета. Дело сложнее. Дон Педро пишет, что имеется вторая  дарственная  на
ту же землю, выданная другому человеку.
   - Увы, в нашей практике мы сталкивались с этим уже  не  раз,  -  сказал
Артур,  улыбаясь.  -  Однако  репутация  Сальватьерры,   его   безупречная
честность перевесят, я думаю, любые аргументы, которые  сможет  предъявить
другая сторона. Плохо, разумеется, что его нет в живых и  что  дарственная
обнаружена после его смерти.
   - Но того, кому выдана вторая дарственная, тоже нет в живых, -  сказала
вдова.
   - В таком случае претендент не имеет преимущества. Как его имя?
   Миссис Сепульвида полистала свои бумаги.
   - Доктор Деварджес.
   - Как вы сказали?
   - Деварджес, - повторила миссис Сепульвида, разбираясь в своих записях.
- Довольно странное имя. Должно быть, иностранец. Нет, мистер Пуанзет, вам
не стоит смотреть эти бумаги, пока я не перепишу их. Сплошь каракули;  все
равно вы ничего не разберете. Признаюсь, мне стыдно за мой  почерк,  но  я
спешила, чтобы не опоздать к вашему приезду.  О,  мистер  Пуанзет,  у  вас
совсем ледяные руки!
   Вскочив со стула, Артур порывисто - чтобы не сказать  грубо  -  схватил
бумаги,  которые  держала  донна  Мария.   Но   вдова   оказала   шутливое
сопротивление; делая вид, что борется с противником, она схватила и тут же
отпустила руку Пуанзета.
   - Как вы побледнели! Боже мой! Уж не простудились ли вы вчера утром?  Я
в жизни себе этого не прощу. Я выплачу глаза от горя.
   Из-под слегка припухших век, грозивших неистощимым потоком слез,  донна
Мария метнула на собеседника опасный взгляд.
   - Какие пустяки! Просто я не выспался сегодня и много проехал верхом, -
сказал Артур, потирая руки с несколько смущенной улыбкой.  -  Простите,  я
вас прервал. Продолжайте, пожалуйста. Остались  ли  у  доктора  Деварджеса
наследники, которые могут претендовать на землю?
   Но заставить вдову вернуться к деловому разговору было не так-то легко.
Она решила, что Артуру необходимо выпить вина.  Не  угодно  ли  ему  будет
откушать, прежде чем они займутся вновь  этими  противными  бумагами?  Она
устала. Она уверена, что Артур тоже устал.
   - Но это моя профессия, - нетерпеливо возразил  Артур.  Однако  тут  же
спохватился и, улыбнувшись, добавил, что чем скорее они покончат с  делом,
тем скорее он сможет насладиться гостеприимством хозяйки.
   Лицо донны Марии расцвело улыбкой.
   - Законных наследников, видимо, нет. Но там  живет  -  как  это  у  вас
называется? - человек, самовольно завладевший землей.
   - Скваттер? - коротко спросил Пуанзет.
   - Да, - согласилась вдова со смешком. - Именно "скваттер". И зовут его,
- ах, какой у меня ужасный почерк! - зовут его Гэбриель Конрой.
   Не владея собой более, Артур  снова  протянул  руку  к  бумагам.  Вдова
кокетливо отбежала к окну и закрыла  бумагами  свое  смеющееся  личико;  к
большому счастью для своего собеседника, ибо он был в эту минуту  бел  как
полотно.
   - Да, Гэбриель Конрой, - повторила миссис Сепульвида, - а с ним...
   - Его сестра? - спросил Артур сдавленным голосом.
   - Нет, сэр! - возразила с легким недовольством миссис Сепульвида. -  Не
сестра, а жена. Вы, юристы, почему-то всегда игнорируете замужних женщин.
   Отвернувшись от нее и устремив взгляд  на  море,  Артур  молчал.  Потом
сказал, как ранее, непринужденно:
   - Если вы будете столь любезны и позволите мне переменить мое  недавнее
решение, я выпью стакан вина с сухариком.
   Миссис Сепульвида побежала к двери.
   - Вы разрешите мне посмотреть пока ваши заметки? - спросил Артур.
   - А вы не станете смеяться над моим почерком?
   - Ни в коем случае.
   Донна Мария шаловливо кинула ему конверт и выбежала из комнаты. Схватив
драгоценные бумаги, Артур бросился к окну. Да,  вот  они,  эти  имена.  Но
ничего более. Он свободно вздохнул.
   Было бы неверно думать, что его терзал испуг или раскаяние:  он  просто
был поражен неожиданностью происшедшего. Как многие очень  впечатлительные
люди, он был не чужд суеверию. Услышав имя Деварджеса, он сразу  припомнил
и сопоставил анализ своего характера, данный вчера отцом Фелипе,  грустное
вечернее раздумье в храме, случайные обстоятельства, в силу которых именно
он -  а  не  его  компаньоны  -  поехал  на  этот  раз  в  Сан-Антонио,  и
поразительную  находку   никому   не   известной   второй   губернаторской
дарственной, которую именно  ему  предстояло  отстаивать  в  суде.  Однако
достаточно было Артуру освоиться  со  своими  переживаниями,  как  к  нему
вернулась обычная быстрота и  ясность  мысли.  Разумеется,  он  не  станет
добиваться признания дарственной грамоты Сальватьерры; отговорит от  этого
и других. Дарственная на имя Деварджеса, конечно, подлинная. Но почему она
у Гэбриеля? Если он юридический наследник Деварджеса, почему он не оформит
свои права законным порядком? И куда девалась Грейс?
   Мысль о Грейс вызвала в его душе легкое сентиментальное чувство, но  ни
стыда, ни раскаяния он не испытывал. Он был бы  искренне  рад  оказать  ей
добрую услугу. Поток времени унес с собой то, что было романтического в их
отношениях; его нынешнее желание быть  ей  полезным,  без  сомнения,  лишь
свидетельствует о благородстве и изяществе его натуры. Он посоветует своей
очаровательной клиентке пойти на  компромисс,  потом  разыщет  Гэбриеля  и
Грейс, потолкует с ними дружески и  уладит  дело  к  общему  удовольствию.
Разве не ясно теперь, что его внезапное волнение  -  результат  чрезмерной
совестливости и  обостренного  чувства  чести?  Да,  он  слишком  утончен,
слишком чувствителен для своей профессии! Только теперь  он  понял,  какой
дельный совет дал ему отец Фелипе. Нужно надежно застраховать себя от этих
романтических бредней!
   Когда миссис Сепульвида вернулась, Артур уже полностью восстановил свое
душевное равновесие и был весьма доволен собой. Он сказал, что за время ее
отсутствия продумал дело до конца и  что  ценные  замечания,  которые  она
сделала, прежде чем передать ему документы, весьма облегчили  ему  работу.
Сейчас он готов перейти к ее делам и тешит себя надеждой, что она  изложит
их ему столь же ясно и толково, как изложила дела своей подруги. Артур был
так любезен и так обаятелен, что, когда их позвали завтракать, вдова  была
уже без ума от него и даже простила ему свое давешнее разочарование. Когда
же после завтрака он предложил ей проехаться верхом по взморью  для  того,
как сказал он, чтобы позабыть обо всех и всяческих простудах  и  убедиться
на деле, что Сосновый мыс можно обогнуть, не выплывая в открытое  море,  -
она тотчас согласилась, даже не подумав как следует, что  скажут  об  этом
городские кумушки. В самом деле, что худого, если она прогуляется верхом с
юрисконсультом  ее  покойного  супруга,  который  посетил  ее,  как   всем
известно, по чисто деловому поводу  и  так  дорожит  своим  временем,  что
уезжает, даже не доведя дела до конца? А кроме того, с ними  поедет  Пепе,
который будет сопровождать ее на обратном пути.
   Ни Артуру, ни донне Марии, разумеется, даже не приходило на ум, что они
обгонят толстого и ленивого Пепе; что, помимо дел, у них найдутся и другие
темы для разговора; что день так изумительно хорош, что им придется не раз
останавливать коней, чтобы полюбоваться сверкающей морской гладью; что шум
прибоя так оглушителен, что разговаривать им придется, сблизив  головы,  и
не раз теплое дыхание донны Марии коснется лица Артура;  что  седло  донны
Марии ослабнет и ей придется сойти с лошади,  чтобы  Артур  мог  подтянуть
подпругу, а потом Артуру придется взять ее на руки, чтобы помочь ей  снова
сесть в седло. В конце концов они успешно обогнули Сосновый мыс,  и  Артур
уже давал последние юридические советы молодой женщине, одной рукой  держа
ее за руку, а другой высвобождая длинную прядь ее волос, которая  по  воле
ветра вдруг обвилась вокруг его шеи, заставив его невольно  покраснеть,  -
когда мимо по дороге прогромыхала старомодная семейная карета, запряженная
четверкой мулов в украшенной серебром сбруе.
   Донна Мария, залившись румянцем и рассмеявшись, отодвинулась от  Артура
и, отняв у него свою руку, послала  воздушный  поцелуй  вслед  удалявшейся
карете. Артур сконфуженно рассмеялся, в свою очередь, и взглянул  на  свою
спутницу, ожидая разъяснений.
   - Вы, как видно, совсем потеряли голову, сударь! Знаете ли вы, кто  это
проехал?
   Артур признался, что не имеет представления. Он даже не заметил кареты.
   - Что ж, вы многое потеряли. Это была ваша прелестная юная клиентка.
   - Но я даже не видел ее, - засмеялся Артур.
   - Зато она вас видела. Она глядела на вас во все глаза. Adios!



        "6. ДЕВА ПЕЧАЛИ"

   - Сегодня ты не уедешь, - сказал  отец  Фелипе  Артуру,  когда  тот  на
другой день утром вышел в трапезную к раннему завтраку.
   - Не пройдет часа, как я уже буду в пути, отец мой, -  весело  возразил
Артур.
   - Да, в  пути,  только  не  в  Сан-Франциско,  -  сказал  священник.  -
Послушай-ка, что я скажу. Твое вчерашнее пожелание сбылось. Тебе предстоит
свидание с прекрасной индианкой. Я вижу, ты все  еще  не  понимаешь  меня.
Донна Долорес прислала тебе приглашение.
   Лицо Артура выразило удивление. Во всяком случае, оно не  выразило  той
радости, какой ожидал отец Фелипе, и  священник,  взяв  понюшку  табаку  и
подняв глаза к небу, философически пробормотал: "Ah, lo que es  el  mundo!
[так устроен  мир  (исп.)]  Когда  его  желание  наконец  исполняется,  он
равнодушен. Пресвятая дева!"
   - Приписать ли это вашим заботам, отец мой?
   - Избави бог! - поспешно возразил отец Фелипе. - Верь мне, сын  мой,  я
здесь ни при чем. Когда  вчера,  перед  вечерней,  донна  Долорес  уезжала
отсюда, она не проронила ни словечка. Должно быть, ты  обязан  этим  твоей
приятельнице, миссис Сепульвида.
   -  Не  думаю,  -  сказал  Артур.  -  Мы  так  подробно   обсудили   все
обстоятельства дела, что ей не требовалось устраивать мне личное  свидание
с донной Долорес. Bueno! Пусть будет так! Я еду!
   Все же ему было не по себе. За завтраком он молчал и  почти  ничего  не
ел.  Опасения,  так  победно  развеянные  им  вчера,  вернулись  назад   и
набросились на него с новой силой. Нет ли каких-либо особых обстоятельств,
связанных с  этой  столь  неожиданно  обнаружившейся  дарственной?  Миссис
Сепульвида могла ведь и не знать о них.  Почему  таинственная  затворница,
избегавшая свидания с ним, столь важного для успеха ее дела, вдруг теперь,
когда надобность в свидании отпала, непременно хочет его видеть? Что, если
она связана с Гэбриелем и Грейс и ей знакомы все обстоятельства их  жизни?
Что они успели рассказать донне Долорес о нем, Артуре Пуанзете?
   Вчера, когда миссис Сепульвида вдруг произнесла имя Гэбриеля Конроя, он
встретил возникшую угрозу спокойно, без паники. А сейчас? Что, собственно,
нового случилось за это время? Если его ждут какие-либо  обвинения,  разве
не сумеет он их парировать. Экий, право, вздор! И тем  не  менее  с  новым
тяжелым чувством  он  принялся  раздумывать,  не  связано  ли  сегодняшнее
приглашение донны Долорес со вчерашней минутной встречей у Соснового мыса?
Разве не могло случиться так, что его любезничанье  с  донной  Марией,  да
еще, быть может, какое-нибудь неосторожное словцо  добрейшего,  но,  право
же, совсем выжившего из ума отца Фелипе возмутили его прелестную клиентку,
если она осведомлена о его прежнем романе  с  Грейс?  Чтобы  быть  дурного
мнения о другом человеке, вовсе не обязательно быть дурным самому. Чистая,
благородная, быстро воспламеняющаяся душа,  истолковывая  и  судя  людские
поступки, может легко прийти к столь абсурдным  и  столь  прискорбным  для
человечества выводам, до которых не додумается последний дурак и  невежда,
погрязший в самых мрачных предрассудках.
   Артура лихорадило от всех этих мыслей и догадок, в которых  сказывалась
противоречивость его характера; если  чувствительная  сторона  его  натуры
трепетала при мысли о предстоящем свидании, то воинственный инстинкт  гнал
его вперед. За час до назначенного времени он вскочил в седло  и  помчался
во весь опор к Ранчо Святой Троицы.
   Путь лежал прочь от моря; нужно было проехать три лиги  к  нагорью.  Но
когда Артур выбрался на плато, словно вытянутое в глубь материка,  ровное,
без реки, без ручейка, иссушенное яростным солнцем до того,  что  оно  все
полопалось от жары и было теперь покрыто зияющими трещинами и расселинами,
он невольно придержал коня. Трудно было представить  себе  что-либо  более
унылое, монотонное, противное всему  живому,  чем  эта  огромная,  залитая
ярким солнечным светом, безрадостная пустыня. Порой казалось, что это и не
суша   совсем,   а   безлюдный,   бескрайний   океан,    выутюженный    до
неправдоподобной гладкости северо-западными штормами,  излившими  на  него
все свое бессильное бешенство. Куда ни проникал взгляд, всюду  царило  все
то же безжизненное однообразие. Даже пасущиеся черные стала,  проползавшие
по равнине, где-то там,  в  прозрачной  дали,  не  в  силах  были  оживить
пейзажа;  напротив,  они  лишь  подчеркивали  мертвенность  его  застывших
очертаний. Ни ветер, ни солнце, ни небо не меняли бесстрастного, ничего не
говорящего лика пустыни. Это был словно символ  Терпения  -  безнадежного,
истощающего, неизбывного Терпения, беспредельного, как сама Вечность.
   Артур ехал уже около часа,  когда  вдруг,  в  миле  перед  ним,  словно
поднявшись из-под земли, на фоне неба обрисовалась  какая-то  неправильной
формы стена.  Сперва  он  подумал,  что  это  falda,  отрог  горной  цепи,
спустившийся вниз в  долину.  Но  вскоре  он  различил  за  темной  линией
необожженного кирпича грязновато-красную черепицу. Когда же  он  спустился
по склону в русло давно высохшего потока  и  выбрался  на  противоположный
берег, то оказался у невидимого до того корраля и был встречен воронами  в
запыленном  полуиспанском-полусвященническом  одеянии,  которые,  взлетев,
приветствовали хриплым карканьем его прибытие в Ранчо  Святой  Троицы.  За
час езды это были первые звуки, нарушившие размеренное  позвякивание  шпор
да стук конских копыт по сухой земле. И тогда, как  требовал  обычай  этих
мест, он привстал на стременах,  вонзил  шпоры  в  бока  своего  мустанга,
отпустил длинный, плетенный из конского волоса, украшенный галуном повод и
ринулся бешеным галопом прямо туда,  где  двенадцать  _вакеро_  с  деланно
безразличным видом уже целый час ожидали  его  приезда  у  ворот  усадьбы.
Когда он подскакал к ним, они выстроились в  два  ряда,  пропуская  его  к
воротам,  приподняли  глянцевитые  с  жесткими  полями  черные   сомбреро,
пришпорили своих коней и в  ту  же  секунду  исчезли,  словно  растаяли  в
воздухе. Когда Артур спешился на каменном мощеном дворе, он был совершенно
один.
   Появился слуга-индеец и молча принял у него повод. Другой  пеон,  также
не произнеся ни слова, повел его за  собой  по  коридору,  где  на  низких
перилах висели серапе и чепраки, поражавшие непривычный взгляд  варварским
смешением красок, и ввел в переднюю с голыми стенами, где  третий  индеец,
седой старик с лицом, сморщенным, как сухой табачный лист, сидел на низком
деревянном ларе  в  позе  терпеливого  ожидания.  Воззвав  к  своей  легко
возбудимой фантазии, Артур тут же представил себе, что индеец сидит  здесь
с самого основания миссии и поседел, ожидая  его  -  Артура  -  появления.
Поднявшись, индеец обратился к Артуру по-испански  со  степенными  словами
приветствия, после чего  провел  его  в  большую  по  размерам,  тщательно
обставленную  приемную  и  с  поклоном  удалился.  Артур  уже  не  впервые
сталкивался с этими церемонными обычаями, но на  сей  раз  они,  казалось,
таили в  себе  какое-то  особое  значение,  и  он  с  тревогой  глядел  на
растворившуюся дверь в дальнем конце  комнаты.  Незнакомый  пряный  аромат
напомнил ему не то какое-то восточное курение,  не  то  пахучую  индейскую
травку;  на  пороге  появилась  старуха,  согнувшаяся  под  тяжестью  лет,
коричневолицая,  с  сумрачным  взглядом.  Она  почтительно  приветствовала
гостя:
   - Вы дон Артуро Пуанзет?
   Артур поклонился.
   - Донна Долорес не вполне здорова и просит извинить ее. Она примет  вас
в своей спальне.
   Артур снова поклонился.
   - Bueno. Прошу войти.
   Она указала на  открытую  дверь.  Узким  коридором,  пробитым  в  толще
кирпичной стены, Артур прошел в другую комнату и стал в дверях. Хотя после
залитого солнцем двора Артур успел побывать в  двух  комнатах,  где  царил
полумрак, он оказался все же неподготовленным к  тьме,  которая  встретила
его в этой комнате. В первые секунды он не различал ничего, кроме  неясных
очертаний каких-то предметов. Потом он увидел кровать, домашний  алтарь  и
софу в противоположном конце комнаты Скудный свет, проникавший через узкие
окна - две расщелины в толстой стене, -  почти  не  разгонял  тьмы.  Потом
Артур увидел полулежавшую на  софе  женщину;  ее  белое  платье  ниспадало
грациозными складками до самого пола; лицо было полузакрыто веером.
   - Вы говорите по-испански, дон Артуро? - спросил  из-за  веера  отлично
модулированный  голос  на  безукоризненном  кастильском   наречии.   Артур
мгновенно  повернулся  навстречу  незнакомому  голосу;  внимать  ему  было
наслаждением.
   - Немного.
   На самом деле Артур гордился своим испанским языком, но в  этом  случае
скромность его ответа была неподдельной.
   - Присядьте, дон Артуро.
   Старуха указала ему на стул, стоявший в нескольких шагах от софы, и  он
сел. В ту  же  минуту  сидевшая  напротив  него  женщина  быстрым  изящным
движением сложила свой большой черный веер и открыла лицо.
   Сердце в груди Артура сперва подскочило, а потом, как  ему  показалось,
перестало биться совсем. На него глядели огромные, сияющие, необыкновенной
красоты глаза; черты лица женщины  были  некрупные,  европейского  склада,
точеные; овал лица идеальный; цвет  кожи  был  цветом  полированной  меди.
Подумав так, он тут же стал искать других сравнений;  это  мог  быть  цвет
золотистого хереса, пенковой трубки,  осенней  листвы,  коры  земляничного
дерева. Одно оставалось бесспорным - прекраснее  женщины  он  не  видел  в
своей жизни.
   Быть может, дама прочитала в глазах Артура его мысли,  потому  что  она
тихо раскрыла свой веер и снова спрятала лицо. Артур жадно озирал  изящную
фигуру незнакомки вплоть до крохотной ножки в белой шелковой туфельке. Ему
пришло в голову, что облекавший ее странный наряд, если не  считать  того,
что он был белым, легко мог  бы  сойти  за  монашеское  одеяние;  капюшон,
падавший ей сзади на плечи, усиливал это сходство.
   - Вы удивлены, дон Артуро, - сказала она, помолчав, - что  после  того,
как я обсудила с вами все свои  дела  через  доверенное  лицо,  я  все  же
позвала вас. Дело  в  том,  что  я  переменила  свое  намерение  и  решила
отказаться