й съемки, для них не существовало
ни эмоций, ни опасностей.
     Над  батальоном  "добровольцев"  развернулся  довольно большой и вполне
эффектный белый  флаг  капитуляции.  В  передней  шеренге  склоненным  несли
трехцветное знамя России и несколько полковых штандартов.
     В   какой-то  момент  камера  скользнула  по  молодым  лицам  советских
танкистов. В своих шлемофонах они выглядели совершенно невозмутимо, только у
двух-трех были приоткрыты рты,  что  придавало  им,  естественно,  несколько
дурацкий  вид.  Танки  пока что стояли без движения, их прожекторы добавляли
огня к софитам Ти-Ви-Мига. Теперь невидимый комментатор трещал  по-английски
с  такой  скоростью,  будто  шли  последние минуты финального матча на Кубок
Мира:
     -- Захватывающее и в самом  деле  довольно  трогательное  символическое
событие!  С  опозданием  на  шесть десятилетий белая армия складывает оружие
перед  красной.  Взгляните  на  этих  дрожащих  стариков,   это   те   самые
вдохновенные  юноши  Ледяного  Похода.  Сколько их осталось, где развеяны их
традиции? Кто они сейчас и перед кем капитулируют?..
     Старики бросали на асфальт перед танками свое ржавое оружие и  отходили
в  сторону,  где  снова строились с опущенными уже головами и заложенными за
спину руками.
     Вдруг что-то мгновенно переменилось. Исчезли лица танкистов и закрылись
люки.  Захлебнулся  на  полуслове  комментатор.  Между   танками   появились
несущиеся  с  автоматами  наперевес "голубые береты". Не обращая внимания на
старых  белогвардейцев,  но  лишь  оттесняя  их,  десантники   бросились   к
платформам  Ти-Ви-Мига.  Изображение  на  экране  стало  прыгать. В какой-то
момент  Лучников  увидел  двух  солдат,  заламывающих  руки  назад  парню  в
серебряной  куртке,  потом  все  пошло  трещинами  -- удар прикладом прямо в
камеру, -- потом  на  экране  появились  три  бегущие  серебряные  куртки  и
преследующие  их десантники. Упорные фанатики продолжали снимать собственный
разгром.
     -- Странная акция десантного соединения, -- хрипел, закрываясь  локтем,
знаменитый  комментатор Боб Коленко, лицо у него было разбито в кровь, сзади
на него  наседал,  просунув  ствол  карабина  под  подбородок,  невозмутимый
"голубой  берет",  но  Боб Коленко видел нацеленный откуда-то глаз уцелевшей
камеры и потому продолжал хрипеть:  --  Странная  игра,  Имитация  атаки  на
средства  массовой  информации.  Вы видите, господа, этот мальчик душит меня
стволом своего карабина. Кажется, он принимает эту игру слишком всерьез...
     Наконец канал Ти-Ви-Мига прикрылся  фирменной  серебряной  заставкой  с
эмблемой --- крылатый глаз.
     Встревоженный хозяин "кадиллака" смотрел на Лучникова.
     -- Должно   быть,   эти   негодяи   из   Ти-Ви-Мига  проявили  какую-то
бестактность к нашим войскам. Не так ли, сударь?
     Он переключил свой телевизор на Москву.  Там  показывали  общим  планом
улицы  крымских  городов,  заполненные  восторженными толпами. В небе группа
парашютистов образовала в затяжном прыжке слово "СССР". Лучников увидел, что
танки пошли.
     -- Там мой отец, -- сказал  он  Кристине.  --  Попробую  пробраться  на
площадь. Сядь за руль.
     Она судорожно, каким-то лягушачьим движением вцепилась в него. Он вдруг
почувствовал  к  ней  отвращение  и  тут  как  раз заметил, как из какого-то
"каравана" в полусотне метров сбоку группа  хмельных  господ  показывает  на
него  /уральцами  и  хохочет. Он мельком глянул на них, сначала не узнал, но
потом узнал  и  внимательно  вгляделся.  Это  были  развеселые  американские
киношники  во  главе  с Хэлоуэем-Октопусом и среди них самый хмельной, самый
развязный и самый оскорбительный вчерашний московский  друг  Витася  Гангут.
Именно  он,  а  не  они,  тыкал  в  Лучникова пальцем, похабно
хохотал, а заметив его взгляд, совсем уж зашелся. Надрываясь от  хохота,  он
что-то  орал  прямо  Лучникову,  показывая  на плывущие вокруг статуи Барона
башни советских танков, надрывался, покатывался, а потом вытащил из  кармана
куртки  какую-то зеленую книжицу и как бы торжественно показал ее Лучникову.
Американский  паспорт,  догадался  Лучников.  Считает   себя   недосягаемым,
свободным,  гражданином  мира, а меня уже крепостным Степаниды Власьевны. Он
отвернулся от кинобанды так, словно их не было  поблизости,  снял  с  головы
Кристины шляпу, стал гладить ее по волосам, целовать, успокаивать.
     -- Why, baby? Таkе it еаsу, еаsу, еаsу. I want уоu. I 1оvе уоu (14*).
     Она  успокаивалась,  пальцы  ее  выпускали  его  свитер, тихо ползли по
груди... она даже улыбнулась.
     Рядом мелькнула какая-то тень, кто-то  махнул  звериным  прыжком  через
капот "кадиллака".
     -- Лучников, встаньте! Я хочу дать вам в морду! Перед ним стоял молодой
красавец  в  полосатой майке и белых джинсах, смуглое, резко очерченное лицо
-- настоящий  яки.  Лучников  успел  перехватить  летящий  кулак.  Пока  две
мускулистые  руки  превозмогали  друг  дружку,  он  вглядывался  в гневное и
презрительное лицо. Где он видел  этого  парня?  Наконец  догадался  --  его
соперник по "Антика-ралли", третий призер. Рука его упала.
     -- Маета Фа! Это вы?
     Юноша с демонстративным омерзением вытирал ладонь о джинсы.
     -- Я  Мустафа,  а не Маета Фа, -- яростно говорил он. -- К черту яки! К
черту русских! Все вы -- ублюдки! Я татарин! --  Клокочущая  крымская  речь,
перепутанные  англо-русско-татарские экспрессии, плевок под ноги. -- Знайте,
что не плюю вам в лицо только  из-за  уважения  к  вашему  возрасту.  Больше
ничего в вас не уважаю, а презираю все!
     -- Умоляю вас, Мустафа, -- тихо сказал Лучников. -- Где Антон?
     -- Вспомнил  о  сыночке?  --  зло  засмеялся  Мустафа. -- Где были ваши
родительские чувства раньше, сэр? Впрочем, все вы стоите друг друга, русские
свиньи! Ждите газавата!
     -- Умоляю вас, -- повторил Лучников. -- Умоляю, если знаете, скажите --
Памела родила?
     Танковая колонна ушла на  Бульвар  Января,  и  в  автомобильной  пробке
началось медленное движение. Сзади загудели.
     -- Я перед тобой на колени встану, Мустафа, -- сказал Лучников.
     Нотки  жалости  мелькнули  в свирепом голосе новоиспеченного исламского
воина.
     -- Ночью они отправились в Коктебель, на Сюрю-Кая. Нет, она  не  родила
еще,  -- сказал он. -- Советую вам всем драпать с нашего Острова-- и белым и
красным...
     -- Спасибо, Мустафа, -- сказал Лучников. -- Успокойся, друг. Не  ярись.
Пойми, вся наша прежняя жизнь кончилась. Начинается новая жизнь.
     Сзади гудели десятки машин. Лучников взялся за руль. В последний момент
он поймал  на  себе взгляд юноши и не увидел в нем ни презрения, ни гнева, а
только лишь щенячью тоску.
     -- Прыгай на заднее сиденье! -- крикнул  он.  Впереди  был  просвет,  и
"питер-турбо", рявкая в своем
     лучшем стиле, устремился к Памятнику Барону Врангелю. На площади вокруг
статуи видны были следы странного
     побоища,  вернее,  избиения: осколки стекла, обрывки серебряных курток,
раздавленный  танком  фургончик.  У   подножия   памятника   стояла   группа
растерянных  городовых.  С  тревогой  они  вглядывались  в даль бесконечного
Синопского Бульвара, где уже появились огни новой танковой колонны. Лучников
притормозил и спросил одного из городовых, куда делись старики-врэвакуанты.
     -- Все развезены по госпиталям, -- довольно вежливо ответил городовой и
вдруг узнал его, подтянулся. --  Их  тут  порядком  помяли,  Андрей...  есть
травмы... ммм... ваш отец, Андрей...
     -- Что?! -- вскричал Лучников в ужасе.
     -- Нет-нет,  не  волнуйтесь...  там,  кажется, только рука, только рука
сломана...  Его  подхватили  друзья...  шикарная  публика...  да-да-да.  Две
шикарные  дамы  на  "руссо-балте"... так точно, Андрей, с вашим дадди все --
яки!
     -- Сержант, вы можете оказать мне услугу? -- спросил Лучников.
     -- Вам, Андрей? Буду счастлив, Андрей! -- Добродушная морда  расплылась
в улыбке.
     -- Вот  вам  номер  телефона,  позвоните,  пожалуйста,  господину Хуа и
расскажите все, что вы знаете о моем отце. Пусть он разыщет его и немедленно
едет вместе с ним в Коктебель. Я буду там.
     -- Йеп, сара, йеп. -- Сержант тут же  начал  пробираться  к  ближайшему
кафе.
     Лучникову пришлось несколько раз прокрутиться вокруг Барона, прежде чем
удалось  нырнуть  в  один из туннелей Подземного Узла. Пока он крутился, его
все время не оставляла мысль о том, что нужно что-то еще сделать  здесь,  на
этой площади, что он забыл сделать еще что-то необходимое... Перекреститься,
наконец вспомнил он, на Церковь Всех Святых в Земле Российской Воссиявших...
В  последний  момент,  когда  его уже затягивало под землю, он успел бросить
взгляд на прозрачный шар церкви и положить крест.  Под  землей  в  оранжевом
свете   бесконечных  фонарей,  как  обычно,  неслись  сотни  автомобилей,  и
казалось, что все нормально, ничего не происходит, идет нормальная  жизнь  в
этой нормальной суперцивилизации.
     -- Почему  ты  сам не разыскиваешь отца? -- крикнула ему Кристина. Она,
кажется, совсем уже пришла в себя и даже закурила сигарету.
     -- Потому что надо перехватить Антона! -- крикнул Лучников. -- Папа уже
выступил, а вот мальчик может натворить глупостей!
     -- Это точно! -- крикнул кто-то сзади.
     Лучников оглянулся и увидел скорчившегося на заднем сиденье Мустафу. Он
протянул ему назад руку и ощутил под ладонью твердую мокрую щеку парня.
     -- Прости меня, Андрей-ага, -- прокричал Мустафа. -- У меня был нервный
срыв!
     Лучников потрепал его по щеке, снова опустил  руку  на  руль.  Кристина
радостно  обернулась  к  Мустафе, перегнулась через сиденье и стала целовать
его.
     Вскоре  они  вырвались  на  Восточный  Фриуэй  и  с  эстакады   увидели
разворачивающуюся   величественную   картину   военно-спортивного  праздника
"Весна". Эстакада почему-то была свободна от военной техники, и по ней,  как
в  скучные  дни независимости, по-прежнему неслись разномастные своры машин,
быть может, генералы-стратеги не верили  в  прочность  сверхмощных  стальных
опор.  Зато  внизу  все  дороги  были забиты танками, броневиками и военными
грузовиками, колонны двигались,  кажется,  довольно  хаотически,  натыкались
друг  на  друга  и  подолгу  стояли,  образуя  уродливые  стада серо-зеленых
животных, как бы толпящихся у водопоя. Повсюду висели и перелетали  с  места
на  место  многочисленные  вертолеты.  Основной их задачей в этой местности,
кажется, была координация движения колонн, но с задачей этой они  как  будто
не  справлялись,  серо-зеленые стада только лишь пошевеливались и все росли,
скапливались. На съездах с фриуэя -- пробки легковых машин. Сам фриуэй  пока
что  был  относительно  свободен, во всяком случае "турбо-питер" без особого
труда держал скорость сто десять. Временами из пустоты, из солнечного сияния
звеньями по двое возникали двухвостые, устрашающе свистящие  "миги-26".  Они
проходили  над  эстакадой и растворялись в голубизне. Где-то вдалеке, южнее,
кажется, в районе Баксана или Там-Даира в  небе  висело  темное  авиаоблако.
Там, по всей вероятности, шла высадка парашютного десанта.
     Вдруг,  во  время  очередного  пролета  реактивного  патруля, произошла
серьезная неприятность. Ведомый "миг"  задел  крылом  один  из  висящих  над
скоплением  танков  вертолетов. Что стало с "мигом", сказать трудно, так как
он исчез  в  полном  соответствии  со  своей  аббревиатурой.  Геликоптер  же
загорелся и рухнул вниз. Там, у очередного "водопоя", началась паника, танки
и  броневики  открыли беспорядочную стрельбу. К счастью, "питер-турбо" успел
проскочить опасную зону.
     Карачель, Бахчи-Эли,  Салы,  Мама-Русская...  Они  уже  приближались  к
съезду на Отузы, откуда до "Каховки" оставалось пятнадцать километров.
     -- Если застану Антошку и Памелу на горе, немедленно вернусь в Симфи за
Арсением,  -- стал размышлять вслух Лучников. -- Нам надо к вечеру собраться
всем вместе на горе и решить, что делать дальше...
     -- Правильно! -- радостно вскричала Кристина. -- А ночью сбежим!
     -- Куда сбежим? -- спросил Мустафа.
     -- Мир большой! -- ликуя, кричала Кристина. Ее вдруг  охватил  восторг.
Она  подумала  вдруг, что этот день, может, будет вспоминаться ей, как самое
захватывающее приключение жизни. --  Мир  такой  большой,  эй  ты,  красивый
татарин!  Есть  куда  сбежать!  Правильно,  Андрей? Молчишь? Ты же сбежишь с
нами? Ты верен своей жертвеннической идее? Русский мученик с нами не сбежит,
милый Мустафа. Как жаль, правда? Я надеялась, что мы будем спать  втроем,  а
теперь нам придется спать вдвоем, милый мой Мустафа.
     Лучников,   покосившись,  увидел,  как  Кристина,  перегнувшись  назад,
целуется с Мустафой, и подумал, что маргаритки, увы,  ему  всегда  нравились
больше  порядочных  женщин и что вот такая Кристина нравится ему больше, чем
верная вооруженная пуританка.
     В этот момент на приборной доске загорелся красный  глазок  --  бензина
осталось  пять  литров. Они только что проскочили городок Мама-Русская, но в
полукилометре  от  городка  был  сравнительно  свободный  съезд   к   отелю,
прилепившемуся  на  крутом  склоне  горы,  и  там,  недалеко от отеля, яркие
постройки каких-то шопов и  кафе  и  бензостанция  "Эссо",  правда,  забитая
автомашинами.
     -- Придется заправиться здесь, -- сказал Лучников. -- Зальем полный бак
и канистру. Кто знает, когда еще удастся и удастся ли заправиться вообще.
     Небывалое  явление  -- очередь на бензозаправочной станции -- забавляло
всех участников очереди, все улыбались друг другу и разводили руками -- что,
мол, поделаешь, историческое  событие,  в  такой  день  и  в  очереди  можно
постоять. Машина Лучникова оказалась в третьем десятке. Кристина, неожиданно
развеселившаяся  и даже какая-то лихая, отпустила "мальчиков" в кафе выпить,
а сама села за руль. Такое великодушие, да-да,  джентльмены,  новый  век  --
женщина,  предвкушая  любовь,  угождает  мужчинам. Лучников оглянулся уже от
дверей кафе -- уж не начинается ли у нее снова истерика? Нет, как будто  все
в  порядке.  Миссис  Паролей  (кто,  кстати,  сам этот господин Петрушка, он
никогда не спрашивал ее об этом) спокойно сидела в  кресле  водителя,  и  ее
очень милые каштановые волосы были разбросаны по плечам.
     В  кафе  было  полно народу. Бойко работали две машины-экспрессо. Стоял
гул сквозь музыку, светились два телеэкрана.  Москва  патетически-задушевным
тоном  повествовала  о  жизни и труде жителей и тружеников какого-то жилья и
труда,  рядом  трещал  восстановившийся  после   симферопольского   разгрома
Ти-Ви-Миг  --  показывали  аресты  и  обыски  в помещении одной из старейших
ялтинских газет правого направления "Русский Артиллерист". В кафе  обсуждали
события,  все  соглашались, что временное (конечно же, временное) задержание
всяких там газетчиков и телевизионщиков, а также лидеров политических партий
-- это меры необходимые и умные при проведении такого крупного исторического
события, как военно-спортивный праздник "Весна".
     -- Мы  вступаем,  господа,  простите,  товарищи,  в  новую,   следующую
общественную  формацию,  --  объяснял  какой-то  фермер  из  немцев каким-то
бездельникам приморского типа. Те согласно кивали. -- И  я  должен  сказать,
господа,  простите,  товарищи,  что наше советское командование проводит эту
смену  чрезвычайно  осторожно,  тактично,  я  бы  даже  сказал,   деликатно.
Вспомните, какими жертвами сопровождался такой перелом в самой России.
     Лучников взял кампари с содовой. Мустафа заказал крепчайший джин-вермут
"Кокти".
     -- Не злитесь на меня, -- сказал он.
     -- И вы на меня, -- сказал Лучников.
     -- Скажите,  Андрей, вы предполагали, что все произойдет именно так? --
спросил Мустафа.
     -- Таких масштабов не предполагал, -- сказал Лучников. В кафе вошли три
советских солдата, три "голубых берета" с автоматами на плечах и кинжалами у
пояса. Конечно, они впервые были в западном кафе и сейчас явно  растерялись,
явно "поплыли". Подталкивая друг друга и криво усмехаясь, они уже собирались
уйти,  когда  к  ним  устремился  усатый  красавец-хозяин  с  распростертыми
объятиями.
     -- Братья! Господа! Джентльмены! Чем могу  служить?  Все  в  кафе  были
радостно  потрясены  вновь  прибывшими,  все обратились к ним с таким мощным
радушием, что у солдатиков головы закружились.
     -- Дринк, -- сказал один из солдат, блондинчик. --  Водички  можно?  --
Мучительными  жестами,  нелепо  куда-то  под  мышку  подсовывая  автомат, он
попытался объяснить "фирменной" публике всю скромность своего желания.
     -- Пить хотите, мальчики? -- восхитился хозяин. -- Пиво "Левинбрау" вас
устроит?
     Солдаты изумленно и боязливо переглянулись.  Для  них  уже  был  очищен
стол,  открывались немыслимой красоты "валютные" банки холодного золотистого
пива. Уже тащили им и хрустящие багеты,  и  нежнейшую  ветчину,  и  огромное
деревянное  блюдо  с  двадцатью  сортами  сыра,  а публика смотрела на них с
умилением и восхищением.
     Солдаты мялись, сглатывая слюну, наконец тот же блондинчик сказал:  "Во
фирма!  "  --  и  все  трое  тут  начали  с  невероятным наслаждением пить и
закусывать. Кто-то налил им по рюмке "Метаксы", и солдаты,  что  называется,
"совсем захорошели".
     -- Приятного  аппетита,  --  сказал хозяин. Десантники рты раскрыли, до
них только сейчас дошло, что с ними говорят по-русски.
     -- По-нашему, значит, можете? -- спросил блондинчик.
     -- Да ведь мы же ваши, -- вскричал хозяин. -- Мы ваши, а вы наши! У нас
здесь все, как у вас! Солдаты переглянулись и захохотали.
     -- У нас так не бывает! -- хохотали они. -- У нас по-другому!
     Оказалось, что один из них костромчанин, а двое из Калуги.
     -- Сейчас вам старую песню споем, иностранцы,  слушайте!  А  ну-ка  дай
жизни. Калуга, гляди веселей, Кострома!
     Скоро все кафе распевало старую -- оказывается, еще фронтовую! -- песню
и все  дарили  солдатам  на  память  разную  мелочь: часы "омега", зажигалки
"ронсон", перья "Монблан", перстни с камешками, ну и прочее.
     Мустафа от стойки смотрел на солдат.
     -- Ненавижу эту тупую сволочь, -- сказал он.
     -- Напрасно, -- сказал Лучников и положил парню руку на плечо.
     -- Я знаю вашу концепцию, ага, -- сказал Мустафа, --  следил  за  всеми
вашими  речами. Не понимаю. Извините, я преклоняюсь перед вами -- человеком,
спортсменом, мужчиной, но когда я думаю о  вашей  концепции  отвлеченно,  вы
представляетесь мне горбатым и злобным уродом из подвалов Достоевского...
     -- Отчасти  ты  прав,  --  проговорил Лучников. -- Я горбат, но не зол.
Послушай, Мустафа, какого ты рода?
     -- Ахмет-Гирей, -- небрежно бросил юноша.
     -- Вот так даже? Гордый хан Ахмет-Гирей? -- удивился Лучников.
     -- Вся наша гордость в прошлом, -- сказал Мустафа. -- Отец --  биржевой
спекулянт.  Ему  повезло,  сейчас он в Афинах. Впрочем, как считаете, может,
ему вернуться? Может, станет секретарем райкома? Есть же  прецеденты.  Принц
Суфанувонг...
     Вдруг  он  оборвал  свою  саркастическую  речь и стал смотреть за плечо
Лучникова. Тот обернулся. Дверь в кафе медленно открывалась, но  за  ней  не
было никого, за ней было солнце, и ветер, и беда.
... Пока они пили кампари и "Кокти", на бензозаправочной станции действительно созрела беда.
     Кристина  медленно  продвигалась  к  колонке, и уже подошла ее очередь,
когда с  другой  стороны  подъехал  массивный  "форд"  с  задними  крыльями,
похожими  на  плавники  акулы,  проржавленный  символ "золотых пятидесятых".
Кристина вспомнила вдруг, как в детстве в  Чикаго,  куда  они  с  родителями
сразу  попали  после  бегства  из Польши, ее, крошку, восхищали эти огромные
машины. Сейчас такую редко встретишь, должно быть, ездит в ней  какой-нибудь
сноб.
     Так и оказалось -- снобейший сноб ездил в ржавой акуле: высокий сутулый
мужлан в короткой кожаной куртке, в брюках-галифе и в крагах! Машина была ид
середины