филиалом.
Кроме  трех  крымцев,   здесь   трудились   полдюжины   молодых   московских
журналистов,  получавших  зарплату  наполовину  в  "красных",  наполовину  в
"русских" рублях, то есть в тичах. Эти шестеро,  три  веселых  парня  и  три
миловидные  девицы,  сидели  в  большом светлом офисе, тарахтели свободно на
трех языках, предпочитая, впрочем, английский,  курили  и  пили  бесконечный
свой  кофе,  стряпали  лихие  "материалы"  из  жизни московских се1еbrities,
заменяя отсутствующие в СССР  газеты  светских  новостей.  Все  они  считали
работу в "Курьере" неслыханной синекурой, обожали Крым и боготворили "босса"
Андрея  Лучникова,  просто  подпрыгивали от счастья, когда он входил в офис.
Глядя на подвижные их веселые лица, Лучников  не  мог  себе  представить  их
агентами  "чеки",  а между тем, без всякого сомнения, все они были таковыми.
Так или иначе они работают на меня, думал Лучников, работают на  газету,  на
Идею,  делают то, что я хочу, то, чего мы хотим, а секретов у нас нет, пусть
стучат, если иначе у них нельзя.
     В один из дней пребывания в Москве своего издателя  корпункт  "Курьера"
устроил  "завтрак  с  шампанским".  Скромнейшее  угощение:  горячие калачи с
черной икрой и непревзойденный брют из подвалов кн. Голицына в Новом  Свете.
Среди  приглашенных  были  крупные  дипломаты  и,  конечно, директор Станции
Культурных Связей Восточного Средиземноморья, то есть посол Крыма  в  Москве
Борис  Теодорович  Врангель,  внучатый племянник того самого Черного Барона,
"покрасневший", однако, к этому  дню  до  такой  степени,  что  его  не  без
оснований подозревали в принадлежности к одной из пяти крымских компартий. В
дип-корпус  Крыма,  в  эту  одну из формально несуществующих организаций, то
есть во все эти "миссии связи, наблюдательные пункты и комиссии", коммунисты
не  допускались  конституционным  запретом,  но  так  как  конституция  была
временной,  то на нее и смотрели сквозь пальцы, только груздем не называйся,
а в кузов полезай.
     Понаехало на завтрак и множество  "деятелей  культуры",  среди  которых
немало  было  друзей  по  прежним безобразиям. Из официальных лиц бюрократии
самым внушительным пока было лицо "куратора" Марлена Михайловича  Кузенкова.
Ждали,  однако,  и  некую, неведомую пока персону, упорные ходили слухи, что
непременно кто-то явится чуть ли не с самого  верха.  Начался,  однако,  уже
второй  час  странного современного действа, но персона не являлась, хотя по
проспекту под окнами прокатывались  милицейские  "мерседесы".  По  некоторым
предположениям,  "готовили  трассу".  На все приемы в корпункте "Курьера" по
списку, составленному лично шефом, приглашались десятка  полтора  московских
красоток, не-членов, не-деятелей, не-представителей, по большей части бедных
полумаргариток,  девочек -- увы -- уже не первой свежести, дамочек с чудными
знаками   увядания.   Где-то   они   еще   позировали,    фотографировались,
демонстрировали  модели  Славы  Зайцева,  переходили  из постели в постель и
наконец ловили фортуну -- замуж за иностранца! Здесь, на приемах  "Курьера",
им  отводилась роль передвигающихся букетов. Развязные молодчики Беклемишева
даже согласовывали с ними по телефону цвета туалетов. Красотки, впрочем,  не
обижались, а радовались, что хоть кому-то нужны.
     Татьяна   Лунина,  на  сей  раз  в  твидовой  деловой  тройке  с  улицы
Сент-Онорэ, изображала при  помощи  суженного  взгляда  эдакую  щучку-сучку,
зорко  следила за перемещениями в толпе своего Андрея. Роль, которую она тут
играла, приятно щекотала самолюбие: вроде бы никто, вроде бы случайный гость
ни к селу, ни к городу, но в то же время почти  все  знают,  что  она  здесь
ой-ой как не случайна, что она здесь вот именно первая дама, и что за костюм
на  ней, из чьих рук получен. Ситуация пьянящая, и щучку играть интересно...
Как вдруг во время разговора с бразильским дипломатом она  поймала  на  себе
внимательнейший,  анализирующий  взглядец некой незнакомой персоны. Вдруг се
под этим взглядом  пронзило  ощущение  зыбкости,  неустойчивости,  полнейшей
необоснованности  ее  сегодняшней  вот такой уверенной и приятной позиции...
близость непредсказуемых  перемен.  Лучникова  кто-то  отвлек,  мужа  кто-то
заслонил, малознакомая персона надела задымленные очки, "латинский любовник"
из  Бразилии с удивлением обнаружил рядом с собой вместо международной курвы
растерянную русскую провинциалочку.
     Тут как раз  началось  суетливое  движение  --  прибыли,  прибыли!  Кто
прибыл?  Не  кто  иной,  как товарищ Протопопов! Такой чести никто даже и не
ждал. Наиболее, пожалуй, энергетическая  личность  в  компании  усталых  его
коллег.  Невероятное  оживление  в  зале -- что бы это могло означать? Вошли
телохранители и быстро смешались  с  толпой.  Борис  Теодорович  Врангель  в
партийном  рвении, не хуже любого секретаря обкома, ринулся навстречу гостю.
У  Протопопова  был  маленький,  гордо  поднятый  в  классовом  самосознании
подбородочек.  Врангелю,  как своему по партийной иерархической этике, ткнул
не глядя руку, зато шефа "Курьера", как представителя  временно  независимых
"прогрессивных  кругов  планеты", облагодетельствовал улыбкой и значительным
рукопожатием.
     -- Вот удалось вырвать десяток минуточек... -- Любовь к  уменьшительным
жила,  оказывается, и на московском Олимпе. -- ... Очень много сейчас работы
в связи с надвигающимися... -- Чем? чем? что надвигается? -- легкий ступор в
толпе. -- ... Надвигающимся юбилеем... -- Отлегло-- каким юбилеем,  неважно,
дело  обычное,  юбилейное. -- ... Однако решил засвидетельствовать... газету
вашу читаю... не все в ней, уж извините, равноценно...  однако  в  последнее
время...  да,  да,  читаю  не без интереса... -- Пауза, улыбка, понимай, как
знаешь. -- ... Мы всегда приветствовали развитие прогрессивной мысли в... --
Да неужели же произнесет слово "Крым", неужели что-то сдвинулось? --  ...  В
Восточном  Средиземноморье...  -- Нет, ничего но. сдвинулось; нет? ничего не
сдвинулось? может быть, все-таки чуточку хоть что-то?
     Подано шампанское -- прозрачнейший,  драгоценный  "Новый  Свет",  цвета
предзакатного  неба.  Товарищ  Протопопов  сделал глоток и щелкнул языком --
оценил! По слухам,  ОНИ  ТАМ  если  уж  и  пьют  что-то,  то  лишь  это.  От
предложенного  калача  с  икрой  отказался с мягким юмористическим ужасом --
слежу, дескать, за  фигурой.  Нет-нет,  что-то  все-таки  сдвинулось:  такая
человечность!
     -- Мечтаем   о   том  дне,  Тимофей  Лукич,  когда  наша  газета  будет
продаваться в Москве рядом с "Известиями" и  "Вечеркой",  --  громко  сказал
Лучников.
     Замерли все. Даже "букетики" застыли в красивых позах. Лишь "волкодавы"
из охраны  продолжали  свое  дело -- бесшумную зрительную инспекцию. Товарищ
Протопопов сделал еще глоток. Чудесная  возможность  --  комплимент  "Новому
Свету", дерзость Лучникова отлетает в анналы политических бестактностей. Все
ждут. Пощелкивают исторические мгновения.
     -- Это зависит от... -- товарищ Протопопов улыбается, -- от взаимности,
господин Лучников... -- Поднимается накат сдержанно-возбужденного шепота. --
Я ведь  сказал,  что  не все в вашей газете равноценно, не так ли?.. -- Так,
так, вот именно  так  и  было  сказано,  за  руку  товарища  Протопопова  не
поймаешь.  --  ...  Так  вот,  в  дальнейшем все, конечно, будет зависеть от
взаимопонимания... -- "Букетики"  просияли,  чувствуя  всеобщую  нарастающую
экзальтацию.  --  Планета у нас одна... морс у нас одно, товарищи... много у
нас общего, друзья... -- Все тут разом улыбнулись общей,  открытой  улыбкой.
-- ...  Но  много  и  разного, господа... -- Улыбка погасла-- не вечно же ей
сиять. -- ... Итак, я поднимаю бокал за взаимопонимание!..
     Крепчайшее рукопожатие  временно  независимым  силам  планеты,  строгий
одобряющий  взгляд  Врангелю,  и,  не  торопясь,  понимая  и  заботы охраны,
подготавливающей  путь,  и  сохраняя,  естественно,  классовую   солидность,
товарищ Протопопов отбыл.
     После   отбытия   за   бродячим   завтраком  воцарилась  мертвая  зыбь.
Официальные гости быстро  перешептывались  между  собой.  Полуофициальные  и
неофициальные  писатели  (а  среди  приглашенных  были  и  такие  едва ли не
подзаборные представители русской творческой мысли)  хихикали  между  собой.
Кто  из  них  предполагал,  что  вблизи  увидит  один  из портретиков? Такое
возможно только в "Курьере", ребята, нет-нет,  в  самом  деле  мы  живем  во
времена  чудес. Дипломаты, загадочно улыбаясь, заговорили тут же о балете, о
спорте, о русском шампанском, постепенно начали подтягиваться  к  выходу  --
такая  работа. Журналисты собрались вокруг Лучникова, делали вид, что заняты
светской болтовней, а на самом деле поглядывали на него, ждали statement.
     -- Господа! -- сказал Лучников.  --  Формула  взаимности,  предложенная
Тимофеем Лукичом Протопоповым, редакцию газеты "Курьер" вполне устраивает.
     ЮПИ, АП, Рейтер, РТА, Франс Пресс, АНСА и прочие, включая трех японцев,
чиркнули в блокнотах новомодными "монбланами" в стиле "ретро".
     Завтрак заканчивался.
     -- Что  же  ты,  Андрей,  так унижаешься, смотреть на тебя противно, --
сказал  на  прощание  Гангут,  --  причислил-таки  себя   к   прогрессивному
человечеству.
     -- Скоро  ли  на Остров возвращаетесь, Андрей Арсениевич? -- спросил на
прощание международный обозреватель из  "Правды"  и  хмыкнул,  не  дожидаясь
ответа, дескать, "пора, пора".
     -- Как в целом? -- спросил на прощание Лучников Кузенкова.
     Тот только улыбнулся на прощание; улыбка была ободряющей.
     -- Почему вы никогда не позвоните, Андрюша? -- спросил на прощание один
из "букетиков".  --  Позвонили  бы,  посидели бы, поболтали бы, вспомнили бы
былое.
     Зал  очень  быстро  пустел,  а  за  окном  начинался  моросящий  дождь.
Удручающий  день  тлел  в  конце  Кутузовского проспекта. Неловкость, вздор,
полная никчемность  и  бессмысленность  "общего  дела",  Общей  Идеи,  Общей
Судьбы,  всякой  деятельности, всякой активности, глухая тоска и постыдность
терзали А. Лучникова, в молчании стоящего у окна. Пустые бутылки  и  ошметки
еды,  обгрызенный  калач  со  следом  губной  помады,  будто  тампон, -- вот
результаты бессмысленного "завтрака с шампанским". Бежать в Новую Зеландию.
     Тут голос Татьяны достиг его слуха:
     -- Пока, Андрей!
     Он вздрогнул, отвернулся  от  окна.  Впервые  мысль  о  ферме  в  Новой
Зеландии не соединилась у него с Таней, и это его испугало.
     Зал  был почти уже пуст. Лишь в дальнем углу в кресле вызывающе хохотал
напившийся,  все  же  один  "букетик"  (кажется,   Лора,   бывшая   танцорка
мюзик-холла) да возле нее трое каких-то молодчиков деловито обсуждали вопрос
-- кто  возьмет  на себя джентльменские обязанности по доставке "букетика" в
более подходящую диспозицию.
     Таня стояла в дверях. Десятиборец держал ее под руку. Она  смотрела  на
него  растерянно,  и  поза  какая-то  была  неловкая  и скованная. Могла бы,
конечно, уйти, не прощаясь, но вот напоминаю о себе. Ничего  больше,  только
лишь  напоминание. Конечно, она почувствовала, что он начисто забыл про нее.
Чутье у Татьяны Луниной было сверхъестественное.
     Десятиборец   вежливо,   полудипломатически-полутоварищески   улыбался.
Лучников  подумал,  что  из  этого  красавца  атлета настойчиво уже выпирает
кто-то другой -- очень немолодой и не очень здоровый  человек.  Может  быть,
иллюзия  эта  возникла  из-за,  излишней  его быковатости, быковатости, явно
преувеличенной  нынешней  от-вет-ствен-ностью  как  представителя  советских
спортивных организаций.
     "Неужели не знает он о наших отношениях? " -- подумалось тут Лучникову.
     -- Хотите, Андрей, поедем к нам чай пить, -- сказала Татьяна.
     Десятиборец  с  застывшей  улыбкой  повернул к ней монументальное лицо,
явно не сразу до него дошел смысл приглашения. Редактора  буржуазной  газеты
-- к чаю?
     -- Чай? К вам? -- растерялся слегка и Лучников.
     -- Почему   бы  нет?  У  нас  отличный  есть  английский  чай.  Посидим
по-домашнему... -- Неожиданный  для  нее  самой  дерзостный  ход  на  глазах
переменил  Татьяну.  Лучников  увидел  ту,  которая  поразила его десять лет
назад,  --  лихую  московскую  девку,  которая  может  и,  как  шлюха,  дать
где-нибудь в ванной, а может и влюбить в себя на всю жизнь.
     -- Ах,  как  это  мило  с  вашей  стороны, -- забормотал он. -- Как это
кстати. Мне что-то, знаете ли, тошно как-то стало...
     -- Ну вот и поедимте чай пить... -- прямо вся светясь, сказала Татьяна.
     -- На меня, знаете ли, всегда  растерзанные  столы  тоску  наводят,  --
проговорил Лучников.
     -- Знаю, знаю, -- сказала ему Татьяна беззвучным шевелением губ.
     -- Пожалуйста,  пожалуйста.  На  чай, пожалуйста, -- наконец высказался
десятиборец.
     "Ты что, рехнулась? " --  взглядом  спросил  он  жену.  "Катись!  "  --
ответила она ему тем же путем. У Лучникова в арендованном "жигуленке" всегда
лежало  на  всякий  случай несколько фирменных бутылок и блоков сигарет. Все
это он сейчас свалил на столик в прихожей  Татьяниной  квартиры.  Свалил  и,
услышав  из  глубины квартиры детские голоса, ужаснулся: о детях-то он забыл
-- ни жвачки, ни кока-колы, ни автомобильчиков  "горджи"  с  собой  нет.  Он
почему-то  никогда  не  думал  о  Татьяниных  детях,  и  она сама никогда не
говорила с ним ни о двенадцатилетней Милке, ни о девятилетнем Саше.
     Дети пришли познакомиться с иностранцем. Милка -- нимфеточка, другой  и
не  могла  быть  дочь Татьяны. А вот Саша. Арсюша, Андрюша, Антоша и Саша --
вдруг выстроилась в голове Лучникова такая  схема.  Он  испугался.  Лобастый
стройненький  мальчик,  кажется,  грустный.  Как  раз  десять лет назад мы с
Танькой и встретились. Тогда я уволок ее с  какой-то  пьянки  и  без  всяких
церемоний...  Да  неужели?  Глаза  серые, и у меня серые, но и у десятиборца
серые. Челюсть крепкая, и у меня крепкая, а у десятиборца-то просто  утюг...
В полной растерянности Лучников подарил Саше свой "Монблан" с золотым пером.
В проеме кухонной двери появилась Татьяна.
     -- Ну как, уже познакомились? -- Звонкая бодрая спортсменочка.
     Лучников  глазами  спросил  ее  о  Саше. Она комически развела руками и
одновременно пожала плечами и так застыла с обезьяньей греховной  мордочкой.
Это  было очень смешно, и все засмеялись -- и Лучников, и дети, а Танька еще
попрыгала, подтанцевала на месте: елочка-дешевочка.
     Десятиборец  отошел  к  так  называемому  "бару"  и  вернулся  с  двумя
бутылками французского коньяка, дескать, мы тоже не лыком шиты.
     Тут  такая  уж  пошла фальшивка! Десятиборец сел за полированным столом
напротив Лучникова и налил хрустальные рюмки -- всем располагаем, и коньяк и
хрусталь, -- вроде он именно к  нему  пришел,  этот  любопытный  иностранец;
мужчина же, значит, к мужчине.
     -- Ну, со свиданьицем, -- сказал он. -- Татьяна, выпьешь?
     -- Сейчас! -- донеслось из кухни.
     -- А вы где работаете? -- спросил Лучников.
     -- Как где? -- удивился десятиборец.
     -- Ну, вы работаете вообще-то где-нибудь или... или "фриланс"?
     -- Как вы сказали? -- напрягся десятиборец.
     -- Внештатно! -- перевела из кухни Татьяна.
     -- Ну,   я   вообще-то   заместитель   начальника   Главка,  --  сказал
десятиборец. -- Главное управление спортивных единоборств.
     Лучников засмеялся -- шутка ему понравилась. Видимо, парень все  же  не
так уж и туп.
     -- А что вы смеетесь, Андрей? -- спросила, входя с подносом, Татьяна.
     -- Понравилась   шутка   вашего  мужа.  Главное  управление  спортивных
единоборств -- это звучит!
     -- Что же тут смешного? -- удивился Суп.
     -- Такой Главк и в самом деле есть в нашем Комитете, --  сказала  Таня.
-- Все   нормально.   Главк   как   Главк.   Главное  управление  спортивных
единоборств...
     Лучников чувствовал себя пристыженным всякий раз, когда  советская  явь
поворачивалась  к  нему еще каким-нибудь своим непознанным боком. Все же как
ни сливайся с ней, до конца не постигнешь.
     -- Юмор все-таки существует: он в том...  --  сказал  он,  стараясь  на
Татьяну  не  глядеть,  --  что  вы работаете в Главке единоборств, а сами-то
десятиборец.
     -- Так что? -- спросил муж.
     Татьяна расхохоталась. Она уже успела махнуть большую рюмку коньяку.
     -- А мне как-то и в голову раньше не приходило, -- сказала  она.  --  В
самом деле смешно. Десятиборец в Единоборстве.
     Хохот был несколько тревожащего свойства.
     -- Насчет  десятиборья, так у нас прежних заслуг не забывают, -- сказал
муж. -- Вот гляньте! Вот мои этапы. Восемь лет в первой десятке держался...
     Кубки и бронзовые фигуры венчали югославский сервант. Лучникова немного
раздражала  заурядность  квартирного   стиля   --   все-таки   дом   Татьяны
представлялся  ему  в воображении (если когда-нибудь представлялся) каким-то
иным.
     Пошла вторая рюмка. Про чай и думать забыли.
     -- Вот поэтому я так отлично сейчас трудоустроен, -- пояснил муж. -- Вы
понимаете?
     Лучников посмотрел на Татьяну -- как, дескать, себя вести?  --  но  она
как будто и не думала ему подсказывать, хохотала, наслаждалась ситуацией.
     -- Понимаете,  о  чем  я  говорю?  --  Десятиборец  настойчиво пялил на
Лучникова глаза над своей четвертой рюмкой.
     -- Понимаю.
     -- Ни черта вы не понимаете. У  вас  там  спортсменов  сразу  забывают,
наглухо, а у нас постоянная забота. Это понятно?
     -- Понятно.
     -- Что-то не замечаю, что вам понятно. По лицу такого не определяется.
     -- Ой,  умру!  --  Татьяна  заваливалась  на  спинку стула. -- Андрюша,
сделай умное лицо.
     -- Напрасно смеешься. -- Десятиборец взял жену за  плечико.  --  У  них
одно, у нас другое. Вон товарищ тебе подтвердит без всякой пропаганды.
     -- У  нас,  конечно,  не то, не так масштабно, -- подтверждал Лучников,
искоса поглядывая на Сашу, который сидел на тахте, поджав ногу. -- У нас там
Комитета по спорту вовсе нет. Все пущено на  самотек.  Многие  виды  изрядно
хромают.
     -- Вот!  --  вскричал  десятиборец,  глядя в лицо своей жене, которая в
этот момент, надув укоризненно губки, кивала чужеземцу -- как, мол,  вам  не
ай-я-яй.
     -- Что  и требовалось доказать! -- Четвертая рюмка ухнулась в бездонные
глубины.  --  А  теперь  ты  еще  скажи,   что   советские   спортсмены   --
профессионалы!
     -- Никогда этого не скажу. -- Лучников решительно открестился от такого
приглашения.
     -- А  ты  скажи,  скажи,  --  напирал  Суп.  --  Думаешь, не знаем, что
ответить?
     -- Он недавно на семинаре был по контрпропаганда, --  любезно  пояснила
Татьяна.
     Милочка  в  куртке и шапке, с сумкой через плечо прошла через комнату к
выходу и сердито там хлопнула дверью  --  си,  видимо,  не  нравилась  бурно
развивающаяся родительская пьянка.
     -- Фи-гу-рист-ка,  --  запоздало  показал  ей вслед слегка уже неверным
пальцем десятиборец.  --  Сколько  на  вашей  белогвардейщине  искусственных
катков?
     -- Три, -- сказал Лучников.
     -- А у нас сто три!
     Саша  вытащил  ногу из-под попки и направился в прихожую. "Моя походка,
-- подумал Лучников, -- или его? " Гордо неся гордый лучниковский нос,  Саша
закрыл  за  собой  дверь  плотно и решительно. Явно дети здесь в оппозиции к
коньячным беседам родителей.
     -- Хоккей, -- кивнул ему вслед папа Суп. -- Большое будущее!
     -- Ну, вот мы и одни. -- почти бессмысленно захохотала Татьяна.
     -- Так почему  же  ты  не  отвечаешь  на  мой  вопрос?  --  Десятиборец
придвинул  свой  стул  ближе  к  Лучникову  и  снова  налил  рюмки.  --  Ну!
Профессионалы мы или любители?
     -- Ни то, ни другое, -- сказал Лучников.
     -- То есть?
     -- Спортсмены в СССР -- государственный служащие, -- сказал Лучников.
     Шестая рюмка повисла в воздухе. Челюсть у десятиборца отвалилась.  Таня
зашлась от восторга.
     -- Андрюшка,  браво! Суп! Ты готов! Сейч