ребивая  друг друга,
рассказывали о случившемся два часа назад на набережной в Ялте  столкновении
молодежи.  Замелькали  кадры  митинга  "яки", мелькнул взбирающийся на столб
Антошка Лучников. "Кто этот юноша из хорошей  семьи?  "  --  ехидно  спросил
комментатор.  На  экране  появились  столики кафе "Под платанами", и Арсений
Николаевич  увидел  самого  себя  и  Фреда  Бакстера,  потягивающих  напиток
"Учан-Су".  "Быть  может,  член  "Вредумы" господин Лучников-старший смог бы
даже увидеть своего  энергичного  внука,  если  бы  не  был  столь  поглощен
бутылкой  "Учан-Су"  (мгновенный  кадр  рекламы  напитка),  в обществе Фреда
Бакстера, вновь осчастливившего наш Остров своим прибытием".  Ах,  мерзавцы,
они  даже "француженку" успели снять с ее выпяченной из-за неудобной позиции
очаровательной попкой! Крупный план -- замасленные глазки Бакстера.  "Мистер
Бакстер, мистер Бакстер, ваши акции снова поднимаются, сэр? "
     -- Подонки,  --  закричал Антон, -- ни слова о наших лозунгах, сплошная
похабная буффонада!
     Вот эффектные кадры: несущаяся в атаку "Волчья  Сотня".  Рты  оскалены,
шашки  над  головой.  Шашки затуплены, ими нельзя убить, но покалечить -- за
милую душу! Несущиеся с другой  стороны  и  прыгающие  в  толпу  с  балконов
старинных  отелей  первой  линии  Ялты  остервеневшие  "красные  стражники".
"Коктейль-Молотов" снова в моде! " Камера панорамирует дерущуюся набережную,
средний план, крупный.
     "Какая вайоленс! " -- восклицают все трое комментаторов одновременно.
     -- Это я! Я! -- закричал тут радостно Костенька Нессельроде, хотя вроде
бы гордиться нечем: дикий "красный охранник", прижав его  к  стене,  молотит
руками и ногами.
     Промелькнул  и  Антон,  пытающийся  применить тайваньские приемы своего
папаши и получающий удар тупой  шашкой  по  скуле.  Вновь  на  экране  вдруг
появились  Арсений  Николаевич  и  Фред  Бакстер.  Первый надел темные очки,
второй опустил на глаза песочного цвета панаму с цветной лентой. "Не мешайте
нам,  джентльмены,  --  саркастически  сказал  русский  комментатор,  --  мы
наслаждаемся  водок  "Учан-Су".  Вновь:  мгновенный  кадр  рекламы  напитка.
Сдвинутые ряды городовых, словно римские когорты, наступают со всех  сторон.
Струи  воды,  слезоточивые  газы. Бегство. Опустевшая набережная с остатками
"битвы", с догорающими машинами и выбитыми витринами. Все  три  комментатора
за  круглым  столом. Смотрят друг на друга с двусмысленными улыбочками. "Чьи
же идеи взяли верх? Кто победил? Как говорят в  таких  случаях  в  Советском
Союзе -- победила дружба! "
     На  экране  появились  вдруг кольца дороги, спускающейся к Артеку, и на
ней медленно катящий в открытой  старой  машине  Арсений  Николаевич.  "Быть
может,  как  раз  в  этом  ключе  и  размышляет  о  сегодняшних событиях наш
почтенный "вредумец" Арсений Николаевич Лучников. А где,  кстати,  его  сын,
редактор "Курьера"? Неужели опять в...? "
     Передача закончилась на многоточии.
     "Больше  никогда  не приеду в этот бедлам, -- подумал Лучников. -- Буду
сидеть на своей горе и подстреливать репортеров".
     -- Свиньи! -- рявкнул Антон. --- Тоже мне, небожители!  Издеваются  над
мирскими делами! Следующий митинг "яки" -- возле телевидения! Мы тряхнем эту
шайку   интеллектуалов,   которые  ради  своих  улыбочек  готовы  отдать  на
растерзание наш народ!
     -- Тряхнем!  --  слабо,   но   с   энтузиазмом   воскликнул   Костенька
Нессельроде.
     -- Что касается меня, то я -- сторонница СОСа! -- с сильным энтузиазмом
высказалась  Лидочка Нессельроде. Она стояла в углу веранды, на фоне темного
моря, туника ее парусила, облепляя изящную линию  бедра,  каштановые  волосы
развевались.
     Остальные  "греки"  разбрелись от телевизора с ироническими улыбочками,
им как раз больше импонировала "шайка интеллектуалов" на ТV. Теперь гости  с
интересом  посматривали  на  Лидочку,  как она хочет понравиться и Антону, и
деду Арсюше, какой энтузиазм! Мальчишки, кричащие о новой  нации,  это  хоть
смешно,  но  понятно,  но  тридцатилетняя  потаскушка,  решившая  заарканить
редактора "Курьера" и ударившаяся в  романтику  Общей  Судьбы,  --  это  уж,
простите,  юмор  высшего  класса!  Предположите,  господа, что мечта Лидочки
Нессельроде осуществится и она породнится с Лучниковыми.  Что  произойдет  с
бедной   барышней  в  новом  семейном  компоте?  Папа  Нессельроде  махровый
монархист, а ведь она благоговеет перед своим папой, потому что  он  дал  ей
жизнь!  Мама  Нессельроде  за конституционную монархию, а ведь и мама -- это
Лидочкино второе я, да и воспитание она получила английское.  Будущий  тесть
ее  --  один  из  отцов  островной  демократии,  конституционалист-демократ.
Будущий муж -- творец идеи Общей Судьбы, советизации Крыма.  Будущий  же  ее
пасынок  и  сейчас  перед  нами -- гражданин Якилэнда! Бедная барышня, какой
надеждой освещено ее лицо, как романтически трепещут ее одежды на фоне Понта
Эвксинского! Она уже видит, должно быть, нашего монарха в  роли  Генсека  ЦК
КПСС,  и Политбюро, уважающее конституцию, предложенную им "Партией народной
свободы" и Яки АССР в составе  ЕНУОМБа,  обагренного  жертвенными  знаменами
Общей Судьбы...
     Арсения  Николаевича пригласили к телефону, и он услышал в трубке голос
Бакстера.
     -- Хэлло, Арси, -- бормотал в трубке старый развратник.  --  Похоже  на
то, что мы с тобой еще не вышли в тираж.
     -- Поздравляю,  --  сухо  сказал  Арсений  Николаевич.  -- На меня твои
успехи совершенно не распространяются. Бакстер смущенно хохотнул.
     -- Ты не понял, старый Арси. Имею в виду  проклятые  средства  массовой
информации.  У  вас  в  Крыму  они  совсем  обезумели,  даже по сравнению со
Штатами. О тебе уже сообщили на весь Остров, что ты  у  Нессельроде,  а  мою
посудину  битый  час  фотографирует с пирса какая-то сволочь. Что им надо от
двух развалин?
     -- Ты для этого мне сюда звонишь? --  спросил  Арсений  Николаевич.  --
Чтобы я тебе ответил?
     -- Не  злись,  олдшу, ты злишься, как будто я у тебя девочку увел. Ведь
она же ничья была, совершенно одна и ничья, я никому не наступил  на  хвост,
прости уж мне мои контрреволюционные замашки, -- канючил Бакстер.
     -- Послушай,  мне это надоело. -- Арсений Николаевич нарочно ни разу не
назвал имени своего собеседника, потому что  неподалеку  прогуливался  Вадим
Востоков  и явно прислушивался. -- Сегодня ночью я возвращаюсь на свою гору.
Если хочешь, приезжай, подышишь свежим воздухом. Можешь взять с собой, -- он
подчеркнул, -- кого хочешь.
     -- Нам нужно увидеться, -- вдруг деловым и даже строгим голосом  сказал
Бакстер. -- Я тебе не сказал, что отсюда лечу в Москву. Шереметьево даст мне
утренний  час  для  посадки.  Ты  едешь  в Аэро-Симфи встречать сына. О'кей,
выезжай сейчас же, и  мы  встретимся  в  Аэро-Симфи  хотя  бы  на  час.  Бар
"Империя" тебя устроит?
     Лучников-старший  повесил  трубку,  вернулся  на веранду, нашел внука и
предложил ему вместе встретить отца. Внук неожиданно согласился, даже не без
радости. Откуда едет мой старый атац. поинтересовался он. Арсений Николаевич
пожал плечами. Я ждал его из Москвы, но он возвращается через Стокгольм.  От
моего  старика  можно  всего  ждать,  сказал  Антон, не удивлюсь, если он из
космоса к нам свалится.  Арсений  Николаевич  порадовался  теплым  ноткам  в
голосе  внука.  Все-таки  он  любит  отца,  сомнений  нет.  Вот только когда
возвращается  из  Италии,  от  своей  мамы,  нынешней  графини  Малькованти,
становится  враждебным,  отчужденным, но поживет немного вдали от до сих пор
еще злобствующей синьоры, и снова все тот же славный Антошка Лучников.
     С  умоляющими  глазами   подошла   Лидочка   Нессельроде.   Нельзя   ли
сопутствовать?  Просто хочется окунуться в атмосферу аэропорта. Давно как-то
никуда не летала, засиделась в Крыму, атмосфера ночного аэропорта всегда  се
вдохновляет, а ведь она еще немного и поэт.
     -- Еще  и поэт? -- удивился Антон. -- Кто же ты еще, Лидка? Неужели это
правда то, что о тебе говорят?
     -- Противный Антошка! -- Лидочка замахнулась на  него  кулачком.  --  Я
тебе в матери гожусь! -- Острый взглядик брошен на Арсения Николаевича.
     Пришлось  брать  дурищу  в  тунике  с  собой.  Ее  посадили  на  задний
широченный диван в "бентли", а сами сели впереди, Антон за рулем.
     Пока ехали, Антон без умолку болтал  о  своей  новой  идеологии,  может
быть,  он  решил  за  дорогу  до  аэропорта  обратить и дедушку в свою веру.
Шестьдесят процентов населения  на  Острове  --  сформировавшиеся  яки.  Вы,
старые  врэвакуанты,  оторвались от жизни, не знаете жизни народа, не знаете
тенденций современной жизни. Долг  современной  молодежи  --  способствовать
пробуждению  национального сознания. Все русское на Острове -- это вчерашний
день, все татарское -- позавчерашний день,  англоязычное  население  --  это
вообще вздор. Нельзя цепляться за призраки, надо искать новые пути.
     Дед  соглашался,  что в рассуждениях внука есть определенный резон, но,
но его мнению, они слишком преждевременны. Чтобы  говорить  о  новой  нации,
нужно  прокатиться  по меньшей мере еще раз через пару поколений. Сейчас нет
ни культуры яки, ни языка яки. Это просто мешанина,  исковерканные  русские,
татарские и английские слова с вкраплениями романских и греческих элементов.
     Внук  возражал.  Скоро  будут учебники по языку яки, словари, газеты на
яки, журналы, канал телевидения. Есть уже интересные писатели яки,  один  из
них он сам, писатель Тон Луч...
     -- Ваше  движение,  --  сказал  Арсений  Николаевич,  --  если  уж  оно
существует, должно быть гораздо скромнее, оно должно носить просветительский
характер, а не...
     -- Если мы будем скромнее, будет поздно, -- вдруг сказал Антон  тихо  и
задумчиво.  -- Может быть, ты и прав, дед, мы родились слишком рано, но если
мы будем ждать, все будет кончено очень быстро.  Нас  сожрет  Совдепия,  или
здесь установится фашизм... словом... -- Он замолчал.
     Арсений  Николаевич  впервые  серьезно  посмотрел  на  своего  любимого
мальчишку, впервые подумал, что он его недооценивает, впервые  подумал,  что
тот стал взрослым, совсем взрослым.
     Лидочка Нессельроде в мужских разговорах участия не принимала, она была
подчеркнуто женственна и романтична. Откинувшись на кожаные сиденья, она как
бы мечтала, глядя на пролетающие звезды, луну, облака.
     Аэро-Симфи  раскинулся  к северу от столицы, сразу за склонами Крымских
гор, целый отдельный город с микрогруппами разноэтажных светящихся строений,
с пересечением автотрасс и бесчисленными паркингами, уставленными  машинами.
В  центре на грани рануэев, как называют здесь взлетные дорожки, возвышается
гигантский светящийся гриб (если бы можно было  приблизительно  так  назвать
данную архитектурную форму) центральной башни Аэро-Симфи.
     Администрация  Аэро-Симфи  гордилась  тем,  что  отсюда  пассажирам  не
хочется улетать. В самом деле. попадая в бесконечные залы. холлы,  гостиные,
круглосуточно  работающие  элегантные магазины и бесчисленные интимные бары,
ступая по пружинящим мягким полам, вбирая еле слышную успокаивающую  музыку,
краем  уха  слушая  очень  отчетливую,  но очень ненавязчивую речь дикторов,
предваряемую мягким, как бы бархатом по бархату, гонгом, вы чувствуете  себя
в  надежных,  заботливых  и  ненавязчивых  руках современной гуманистической
цивилизации, и вам в самом деле не очень-то хочется улетать  в  какую-нибудь
кошмарную  слякотную  Москву  или  в  вечно бастующий Париж, где ваш чемодан
могут запросто выбросить на улицу. Собственно говоря, можно  и  не  улетать,
можно  здесь жить неделями, гулять по гигантскому зданию, наблюдать взлеты и
посадки, вкусно  обедать  в  различных  уютных  национальных  ресторанчиках,
знакомиться   с   транзитными   легкомысленными   пассажирами,   ночевать  в
звуконепроницаемых, обдуваемых великолепнейшим воздухом номерах,  никуда  не
ехать, но чувствовать себя тем не менее в атмосфере путешествия.
     В  баре "Империя" в этот час не было никого, кроме Фреда Бакстера с его
дамой. Греховодник представил свою проституточку очень церемонно:
     -- Тина, это  мой  старый  друг,  еще  по  войне,  старый  Арси.  Арси,
познакомься  с  мадемуазель Тиной из Финляндии. Ты говоришь по-фински, Арси?
Жаль. Впрочем, мадемуазель Тина понимает  по-английски,  по-немецки  и  даже
немного по-русски. И даже слегка по-французски, -- добавил он, улыбнувшись.
     Тина  (то  есть, разумеется, Таня) протянула руку Арсению Николаевичу и
улыбнулась очень открыто, спокойно  и,  как  показалось  старому  дворянину,
слегка  презрительно. Они сидели в полукруглом алькове, обтянутом сафьяновой
кожей, вокруг стола, над которым висела старомодная лампа с бахромой.
     -- Мне нужно сказать тебе перед  отлетом  несколько  слов.  --  Бакстер
выглядел  грустноватым  и усталым. -- Может быть, мадемуазель Тина посидит с
молодежью у стойки?
     -- Хэлло, -- сказал Антон. -- Пошли с нами, миссис. Он повел  женщин  к
стойке,  за  которой  скучал  одинокий  красавец-бартендер с седыми висками,
ходячая реклама "Выпей "Смирнофф" и у тебя перехватит дыхание". Он, конечно,
оказался (или причислял себя к)  "яки",  и  потому  порванная  майка  Антона
вызвала у него внепрофессиональные симпатии. Он включил телевизор за стойкой
и   на   одном   из   двенадцати  каналов  нашел  повтор  Ти-Ви-Мага.  Антон
комментировал изображение, горячился, пытался донести  и  до  "финки"  с  се
обрывочными   языками   смысл   происходящего,   апеллировал   и  к  Лидочке
Нессельроде, но та только улыбалась -- она  смотрела  на  себя  со  стороны:
ночной аэропорт, почти пустой бар, молодая женщина-аристократка ждет прилета
своего    жениха-аристократа.    В   мире   плебейских   страстей   --   две
аристократические души приближаются друг к другу.
     Таня притворялась, что она почти ничего не понимает по-русски и гораздо
больше, чем на самом деле, понимает по-английски. Разговор, как это обычно в
Крыму, легко перескакивал с русского на английский, мелькали и татарские,  и
итальянские, и еще какие-то, совсем уж непонятного происхождения слова.
     -- Сложная  проблема, сэр, -- говорил бартендер. -- Возьмите меня. Батя
мой -- чистый кубанский  казак,  а  анима  наполовину  гречанка,  наполовину
бритиш.  Женился  я  на татарочке, а дочка моя сейчас замуж вышла за серба с
одной четвертью итальянской крови. Сложный коктейль тут  у  нас  получается,
сэр, на нашем Острове.
     -- Этот  коктейль  называется "яки", -- сказал Антон. Бартендер хлопнул
себя по лбу.
     -- Блестящая идея, сэр.  Это  будет  мой  фирменный  напиток.  Коктейль
"Яки"! Я возьму патент!
     -- Мне за идею бесплатная выпивка, -- засмеялся Антон.
     -- Whenever you want, sir! -- захохотал бартендер.
     -- Вы  здесь туристка, милочка? -- любезно спросила Лидочка Нессельроде
Таню. -- Иа! Чудесно! А я, знаете ли, жду своего жениха, он должен вернуться
из  дальних  странствий.  Нихт   ферштеен?   Фиансей,   компрэнэ   ву?   Май
браид-грум...
     За  столиком  под  бахромчатой  лампой между тем неторопливо беседовали
друг с другом два старика.
     -- Жизнь  наша  кончается,  Арсений,  --  говорил  Бакстер.  --   Давай
напьемся, как в старые годы?
     -- Я  и  в  старые годы никогда не напивался, как ты, -- сказал Арсений
Николаевич. -- Никогда до скотского уровня не докатывался.
     -- Понимаю, что ты хочешь сказать, -- печально и  виновато  пробормотал
Бакстер.  --  Но  это  не  скотство.  Арси. Это мои последние шансы, прости,
привык платить женщинам за любовь. Не злись на меня. Я опять влюбился, Арси.
Я помню,  как  вы  смеялись  надо  мной  во  Франции.  Покупаю  какую-нибудь
маргаритку  за  сто  франков  и сразу влюбляюсь. А сейчас... сейчас я совсем
стал размазня, Арси... Старый сентиментальный кисель... Ты знаешь, эта Тина,
она чудо,  поверь  мне,  никогда  у  меня  не  было  такой  женщины.  Что-то
особенное, Арси. То, что называется сладкая...
     -- Заткнись!  --  брезгливо  поморщился Арсений Николаевич. -- Вовсе не
интересно выслушивать признания слюнявого маразматика.
     -- Ладно. -- Бакстер положил ему на  длинную  ладонь  свою  боксерскую,
чуть деформированную лапу с пятнышками старческой пигментации.
     "У  меня  вот  до  сих пор эта мерзкая пигментация не появилась", -- со
странным удовлетворением подумал Арсений Николаевич.
     -- Арси, ты знаешь, сколько в живых  осталось  из  нашего  поколения  к
сегодняшнему дню? -- спросил Бакстер. Арсений Николаевич пожал плечами.
     -- Я стараюсь об этом не думать. Бак. Живу на своей горе и думаю о них,
как о живых. Особенно о Максе...
     -- Я  хотел  бы жить рядом с тобой на твоей горе, -- сказал Бакстер. --
Рядом с Максом...
     -- Ты все-таки  надираешься.  --  Арсений  Николаевич  заглянул  в  его
стакан. -- Что ты пьешь?
     -- Арси,  поверь,  весь  бизнес и вся политика для меня сейчас -- зола,
главное на закате жизни -- человеческие отношения. Мне говорят: ты  --  Ной,
ты  можешь вести наш ковчег! Вздор, говорю я. Какой я вам Ной, я лишь старый
козел, которого пора выбрасывать за борт.  Пусть  меня  гром  ударит,  но  я
приехал  сюда перед скучнейшей финансовой поездкой в Москву только для того,
чтобы тебя увидеть, старый мой добрый Арси.
     Он откинулся на сафьяновые подушки и вдруг зорко посмотрел  на  старого
друга, на которого вроде и не обращал особого внимания, который до этого был
для него как бы лишь воспринимающим устройством.
     -- Вот  кто  Ной,  -- сказал он торжественно. -- Ной -- это ты, Арсений
Лучников! Послушай, -- он опять навалился локтями на стол в манере  водителя
грузовика, -- ты ведь, конечно, знаешь, что в мире существует такая штука --
Трехсторонняя  Комиссия.  Я  на  ней  часто присутствую и делаю вид, что все
понимаю,  что  очень  уважаю  всех  этих  джентльменов,  занятых   спасением
человечества. Симы, хамы и яфеты строят ковчег в отсутствие Ноя. Словом, там
вдруг  узнали,  что  мы  с тобой друзья, и стали меня подзуживать. Ты хочешь
знать, что думают в Трехсторонней  Комиссии  о  ситуации  на  Острове  Крым?
Видишь  ли, мне самому на все это наплевать, мне важно как-то вместе с тобой
и  с  оставшимися  сверстниками  дожить  свой  срок  и   "присоединиться   к
большинству"  в  добром  старом  английском смысле, но они мне сказали: наша
Комиссия -- это Ной, мы строим ковчег среди красного потопа...  Они  просили
меня  поговорить  с  тобой,  они  говорят,  ты  крымский  Ной, -- что-то они
задвинулись там на этой идее ковчега, -- но одно могу тебе сказать;
     я не из-за них к тебе приехал, приехал просто повидаться...
     -- Бак, ты и в самом деле впадаешь в маразм... -- досадливо прервал его
Арсений Николаевич.
     -- Хорошо, излагаю суть дела.  --  Бакстер  закурил  "гавану"  и  начал
говорить  неторопливо,  деловито и четко, так, должно быть, он и выступал на
пресловутой Трехсторонней Комиссии или в правлении своего банка. -- Ситуация
на  Острове  и  вокруг  него  становится  неуправляемой.  Советскому   Союзу
достаточно  пошевелить  пальцем,  чтобы  присоединить  вас  к  себе.  Остров
находится в естественной сфере советского влияния. Население  деморализовано
неистовством  демократии. Идея Общей Судьбы овладевает умами. Большинство не
представляет   себе   и   не   хочет   представлять   последствий   аншлюса.
Стратегическая  острота  в  современных  условиях утрачена. Речь идет только
лишь о бессознательном физиологическом акте поглощения  малого  большим.  Не
произошло  этого  до  сих  пор только потому, что в России очень влиятельные
силы не хотят вас заглатывать,  больше  того,  эти  силы  отражают  массовое
подспудное  настроение,  которое,  конечно,  никогда  не  может  явиться  на
поверхность  в  силу  идеологических  причин.  Этим  силам  не  нужна  новая
автономная республика, они не знают, как поступить с пятью миллионами лишних
людей,  не  снабженных  к  тому  же специф