об Андрее Лучникове, этом  вполне  едва
ли  не коммунисте, который не вылезает из Москвы. Помилуйте, господа, но это
уже не дело. Рассуждая таким  образом,  мы  уподобляемся  цэкистам-гэбистам,
ущемляем  священные принципы нашей демократии, да и какой Андрюша коммунист,
я его знаю с детских лет. Хорошо, было бы уместно прекратить эту  дискуссию,
тема, кажется, исчерпана...
     Примерно   так   представлял   себе   Лучников  обсуждение  "в  кругах"
кандидатуры своего отца. Он  вспомнил  об  этом  деле  и  сейчас,  кружа  по
серпантину Сюрю-Кая и приближаясь к "Каховке".
     Как  всегда  мысль  о  "кругах"  наполнила  его  темным гневом. Паяцы и
мастодонты, торгаши и дебилы всерьез рассуждают, видите ли,  о  Возрождении!
Богатые и безнравственные смеют считать себя хранителями русской культуры. С
детства  они  талдычат  нам  о  зверствах большевиков, но разве и вы не были
зверьми? Красные расстреливали тысячами, вы вешали сотнями.  Нет,  не  белое
знамя  вы  несли  с Юга и Востока к Кремлю, но черное с кровью. Жажда мщения
двигала вашими батальонами. Либералы  вроде  моего  юнкера-отца  или  самого
генерала  Деникина  не  решались  произнести  при вас слово "республика", не
решались заикнуться о  разделе  земли.  Как  красные  презирали  разогнанную
"учредилку", так и вы ненавидели Учредительное выборное собрание российского
народа.   Даже   и   после   поражения  вы  охотились  за  Милюковым,  убили
Набокова-старшего, а какой была бы охота после вашей победы?  Вот  и  сейчас
шесть  десятилетий  вы  на  своей  Базе  Временной  Эвакуации  наслаждаетесь
комфортом, свободой и спокойствием,  в  то  время  когда  наш  народ  кровью
истекал под сталинскими ублюдками, отражал с неслыханными жертвами нашествие
наглых  иностранных орд, прозябает в бесправии, темноте духовной, скудости и
лжи и  снова  жертвует  лучшими  своими  детьми,  в  то  время  когда  такие
сложнейшие  и  драматические  процессы  происходят  в  России,  вы  все  еще
талдычите вставными челюстями о Весеннем Походе...
     Звук сирены сверху отвлек Лучникова от этих мыслей.  Он  притормозил  и
увидел  прямо  над собой за зарослями кизиловых кустов длинную фигуру отца в
выцветшей голубой рубашке. Отец махал ему рукой и что-то кричал. За спиной у
него светилась странная при ярком солнце фара маленького желтого бульдозера.
Очевидно, именно из бульдозера он и просигналил сиреной.
     -- Андрей, не разгоняйся! -- кричал  отец.  Лучников  медленно  проехал
вираж.  Молодой  походкой,  размахивая  руками  со  свойственной ему внешней
беззаботностью, отец шел навстречу.
     -- Вчера здесь случился камнепад, --  объяснил  он.  --  Я  сейчас  тут
расчищаю бульдозером. Олл райт, закончу после обеда.
     Арсений  сел в машину к Андрею, и они медленно перевалили через опасный
участок.
     -- Ну, а теперь можно, как обычно, -- улыбнулся отец, -- не потерял еще
класс?
     Лучников до тридцати лет занимался автогонками  почти  профессионально,
но  никогда на шоссе или в городе этого не показывал, лишь на горных дорогах
охватывал его иногда мальчишеский раж. Он подумал,  что,  может  быть,  отцу
будет  приятно  увидеть  в  этом рыжем с сединой морщинистом дядьке прежнего
своего любимого мальчишку, и стал подхлестывать  свой  "питер"  толчками  по
педали.  Турбина  рявкала.  Они  выскакивали  на виражи, казалось, для того,
чтобы лететь дальше в небо и  в  пропасть,  но  резко  перекладывался  руль,
выдергивалась кулиса, и со скрежетом на двух колесах -- два других в воздухе
-- "питер" вписывался в поворот.
     -- Браво!  --  сказал  отец,  когда  они  влетели  во  двор "Каховки" и
остановились мгновенно и точно в квадрате пар-книга.
     Резиденция Лучникова-старшего называлась "Каховкой" неспроста. Как  раз
лет  десять  назад  Андрей  привез  из  очередной поездки в Москву несколько
грампластинок.  Отец  снисходительно  слушал  советские  песни,  как   вдруг
вскочил, пораженный одной из них.

     Каховка, Каховка -- родная винтовка...
     Горячая пуля, лети!
.......................................................
     Гремела атака, и пули звенели,
     И ровно строчил пулемет...
     И девушка наша проходит в шинели,

     Горящей Каховкой идет...
     Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались.
     Как нас обнимала гроза?
     Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
     Ее голубые глаза...
...............................................................
     Отец прослушал песню несколько раз, потом некоторое время сидел молча и
только тогда уже высказался:
     -- Стихи,  сказать  по  чести, не вполне грамотные, но, как ни странно,
эта  комсомольская  романтика  напоминает  мне  собственную  юность  и   наш
юнкерский  батальон.  Ведь  я  дрался в этой самой Каховке... И девушка наша
Верочка, княжна Волконская, шла в шинели... по горящей Каховке...
     Прелюбопытным образом советская "Каховка" стала любимой песней  старого
врэвакуанта.  Лучников-младший,  конечно  же,  с  удовольствием подарил отцу
пластинку: еще один шаг  к  Идее  Общей  Судьбы,  которую  он  проповедовал.
Арсений  Николаевич  сделал  магнитную  запись  и  послал  в Париж, тамошним
батальонцам: "Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались... " Из Парижа  тоже
пришли восторженные отзывы. Тогда и назвал старый Лучников свой новый дом на
Сюрю-Кая "Каховкой".
     -- Еще не потерял класс, Андрюша.
     Отец и сын постояли минуту на солнцепеке, с удовольствием глядя друг на
друга.   Разновысокие   стены  строений  окружали  двор:  галереи,  винтовые
лестницы, окна на разных уровнях, деревья в кадках и скульптуры.
     -- Я вижу, у тебя новинка, -- сказал Андрей. -- Эрнст Неизвестный...
     -- Я купил эту вещь по каталогу, через моего  агента  в  Нью-Йорке,  --
сказал  Арсений  и  добавил  осторожно:  --  Неизвестный,  кажется, сейчас в
Нью-Йорке живет?
     -- Увы, -- проговорил Андрей, приблизился к  "Прометею"  и  положил  на
него  руку.  Сколько  раз  он  видел эту скульптуру и трогал ее в мастерской
Эрика, сначала на Трубной, потом на улице Гиляровского.
     Они прошли в дом и через  темный  коридор  с  африканскими  масками  по
стенам  вышли  на  юго-восточную,  уступчатую,  многоэтажную часть строения,
висящую над долиной. Появился древний Хуа,  толкая  перед  собой  тележку  с
напитками и фруктами.
     -- Ю  узлкам  Андрюса  синочек эз юзуаль канисна, -- прошипел он сквозь
остатки зубов, похожие на камни в устье Янцзы.
     -- Ты видишь, не прошло и сорока лет, а Хуа уже научился по-русски,  --
сказал отец.
     Китаец  мелко-мелко затрясся в счастливом смехе, Андрей поцеловал его в
коричневую щеку и взял здоровенный бокал "Водкятини".
     -- Сделай нам кофе, Хуа.
     Арсений Николаевич подошел к перилам веранды и позвал  сына  --  глянь,
мол,  вниз, там нечто интересное, Андрей Арсениевич глянул и чуть не выронил
"Водкатини": там внизу на краю бассейна  стоял  его  собственный  сын  Антон
Андреевич.  Длинная  и  тонкая  дедовская  фигура  Антошки,  белокурые патлы
перехвачены по лбу тонким кожаным ремешком, ярчайшие американские  купальные
трусы почти до колен. В расхлябанной, наглой позе на лесенке бассейна стояло
отродье  Андрея  Арсениевича,  его  единственный  сын,  о котором он нот уже
больше года ничего не слышал. В воде между тем плавали две  гибкие  девушки,
обе совершенно голые.
     -- Явились  вчера вечером пешком, с тощими мешками, грязные, -- быстро,
как бы извиняясь. заговорил Лучников-старший.
     -- Кажется, уже отмылись, -- суховато заметил Лучников.
     -- И отьелись, -- засмеялся дед,  --  Голодные  были,  как  акулы.  Они
приплыли из Турции с рыбаками... Позови его, Андрей. Попробуйте все-таки...
     -- Анто-о-ошка! - закричал Лучников так, как он кричал когда-то, совсем
еще недавно,  будто  бы  вчера,  когда  в  ответ на этот крик его сын тут же
мчался к нему большими скачками, словно милейший дурашливый пес.
     Так неожиданно произошло и сейчас. Антон прыгнул в воду, бешеным кролем
пересек бассейн, выскочил на другой стороне и помчался  вверх  по  лестнице,
крича:
     -- Хай, дад!
     Как  будто ничего и не было между ними: всех этих мерзких сцен, развода
Андрея Арсениевича с матерью Антона, взаимных  обвинений  и  даже  некоторых
пощечин;  как  будто  не  пропадал  мальчишка  целый  год черт знает в каких
притонах мира.
     Они обнялись и, как в прежние времена, повозились, поборолись и  слегка
побоксировали. Краем глаза Лучников видел, что дед сияет. Другим краем глаза
он  замечал, как вылезают из бассейна обе дивы, как они натягивают на чресла
ничтожные яркие плавочки и как  медленно  направляются  вверх,  закуривая  и
болтая  друг с другом. Мысль о лифчиках, видимо, не приходила им в голову то
ли за неимением таковых, то ли за неимением и самой подобной мысли.
     Познакомьтесь  с  моим  отцом,  друзья,  --   сказал   Антон   девушкам
по-английски.  --  Андрей  Лучников.  Дад,  познакомься,  это  Памела, а это
Кристина.
     Они   были   очень   хорошенькие   и   молоденькие,   если   и   старше
девятнадцатилетнего  Антона, то ненамного. Памела, блондинка с пышной гривой
выгоревших волос, с идеальными, будто бы  скульптурными  крепкими  грудками.
"Калифорнийское  отродье,  вроде  Фары Фосет", -- подумал Лучников. Кристина
была шатенка, а груди ее (что поделаешь, если именно груди девиц  привлекали
внимание Лучникова: он не так уж часто бывал в обществе передовой молодежи),
груди  ее были не столь идеальны, как у подружки, однако очень вызывающие, с
торчащими розоватыми сосками.
     Девицы вполне вежливо сказали "nice to meet  you"  --  у  Кристины  был
какой-то  славянский акцент-- и крепко, по-мужски пожали руку Лучникова. Они
подчеркнуто не обращали внимания на  свои  покачивающиеся  груди  и  как  бы
предлагали  и  окружающим  не  обращать  внимания -- дескать, что может быть
естественнее, чем часть человеческого тела? --  и  от  этой  нарочитости,  а
может быть, и просто от голода у Лучникова зашевелился в штанах старый друг,
и  он даже разозлился: вновь возникала проклятая, казалось бы, изжитая уже в
сумасшедшей череде дней зависимость.
     -- Вы, должно быть,  из  "уимен-либ",  бэби?  --  спросил  он  девушек.
Яростное возмущение. Девчонки даже присвистнули.
     -- Мы вам не бэби, -- хрипловато сказала Кристина.
     Male  chovinist  pig,  -- прорычала Памела и быстро, взволнованно стала
говорить подружке: -- Из их поколения этой гадости уже  не  выбьешь.  Обрати
внимание,  Кристи,  как он произнес это гнусное словечко "бэби". Как будто в
фильмах пятидесятых годов, как будто солдат проституточкам!
     Лучников облегченно расхохотался;  значит,  просто  обыкновенные  дуры!
Дружок в штанах тоже сразу успокоился.
     -- Ребята,  вы  не  обижайтесь на моего дадди, -- сказал Антон. -- Он и
впрямь немного олд-таймер. Просто вы его своими титьками взволновали.
     -- Простите,  джентльмены,  --   сказал   Лучников   девушкам,   --   Я
действительно  невпопад  ляпнул.  Грехи прошлого. Почувствовал себя слегка в
бордельной обстановке. Ведь я именно солдафон пятидесятых.
     -- Будем обедать, господа? -- спросил Арсений Николаевич. -- Здесь  или
в столовой?
     -- В столовой, -- сказал Антон. -- Тогда девки, может быть, оденутся. А
то бедный мой папа не сможет съесть ни кусочка.
     -- Или  сьем  что-нибудь  не то, -- пробурчал Лучников. Отец и сын сели
рядом в шезлонги.
     -- Где же ты побывал за этот год? -- спросил Лучников.
     -- Спроси, где не был, -- по-мальчишески ответил Антон. Он сделал  знак
Хуа,  и  тот  принес  ему  драные,  разлохмаченные  джинсы. Антон вытащил из
кармана железную коробочку из-под голландских сигар  "Виллем  II"  и  извлек
оттуда  самокруточку.  Понятно  --  курим "грасс". Именно в присутствии отца
закурить "грасс" -- вот она, свобода! Неужели он думал когда-нибудь,  что  я
его  буду угнетать, давить, ханжески ограничивать? Неужели он, как и эти две
дурочки, считает меня человеком  пятидесятых?  Во  всем  мире  меня  считают
человеком,  определяющим  погоду  и  настроение  именно  сегодняшнего дня, и
только мой собственный сын нашел между нами generation gap.  Не  слишком  ли
примитивно?  Во  всех  семьях  говорят  о  "разрыве поколений", значит, и мы
должны иметь эту штуку? Может быть, он не слишком  умен?  Провалы  по  части
вкуса?  В  кого у него этот крупный нахальный нос? Невысокий, зарастающий по
бокам лоб -- в мамашу.  Но  нос-то  в  кого?  Да  нет,  не  открестишься  --
подбородок  мой  и  зеркальные родинки: у меня над левой ключицей, у него --
над правой, у меня справа от пупка, у него -- слева, а фигура -- в Арсения.
     -- Сейчас спрошу, где ты не был, -- улыбнулся Лучников. -- В Штатах  не
был?
     -- От берега до берега, -- ответил Антон.
     -- В Индии не был?
     -- Сорок  дней  жил  в ашраме. Пробирались даже в Тибет через китайские
посты.
     -- Скажи, Антоша, а на что ты жил весь этот год?
     -- В каком смысле?
     -- Ну, на что ты ел, пил? Деньги на пропитание, короче говоря?
     Антон расхохотался, слегка театрально.
     -- Ну, папа, ты даешь! Поверь мне, это сейчас не  проблема  для...  ну,
для  таких,  как  я, для наших! Обычно мы живем в коммунах, иногда работаем,
иногда попрошайничаем. Кроме того, знаешь ли, ты, конечно, не поверишь, но я
стал совсем неплохим саксофонистом...
     -- Где же ты играл?
     -- В Париже... в метро... знаешь там корреспонданс на Шатле...
     -- Дай затянуться, -- попросил Лучников.
     Антон  вспомнил,  что  он  курит,  и  тут  же   показал   специфическую
расслабленность, особую такую шикарную полуотрешенность.
     -- Это...  между  прочим...  из  Марокко...  --  пробормотал  он как бы
заплетающимся языком. Все-таки -- мальчишка.
     -- Я так и понял, -- сказал Лучников, взял  слюнявый  окурок  и  втянул
сладковатый дымок. Сладкая дрянь.
     -- Ба,  вот  странность,  только  сейчас  заметил, что я спрашиваю тебя
по-русски, а ты мне отвечаешь на яки. -- Он  внимательно  разглядывал  сына.
Все-таки красивый парень, очень красивый.
     -- Это  язык  моей страны! -- с неожиданной горячностью вскричал Антон.
Веселости как не бывало. Глаза горят. -- Я говорю на языке моей страны!
     -- Вот оно что! -- сказал Лучников. -- Теперь, значит, вот такие у  нас
идеи?
     -- Слушай,  атац, ты меня опять подначиваешь. Ты со мной, я вижу, так и
не научишься говорить серьезно. Яки!  --  Нотка  враждебности,  той  старой,
годичной давности, появилась в голосе Антона. -- Яки! Яки, атац!
     Атац. т. е. отец, типичное словечко яки, смесь татарщины и русятины.
     Уровнем ниже, в дверях столовой появилась фигура деда.
     -- Мальчики, обедать! -- крикнул он. Антон вылез из шезлонга и пошел по
веранде, прыгая на одной ноге и на ходу натягивая джинсы. Обернулся.
     -- Да, я забыл тебе сказать, что я и в Москве твоей побывал.
     -- Вот как? -- Лучников встал. -- Ну, и как тебе Москва?
     -- Блевотина,  --  с  удовольствием  сказал  Антон и, почувствовав, что
диалог закончился в его пользу, очень повеселел.
     Дед явно любовался внуком.  В  дверях  столовой  Антон  дружески  ткнул
Арсения плечом. Лучников-средний задержался.
     -- Арсений,  это  из-за него ты просил меня приехать обязательно
сегодня? Он что -- завтра испаряется?
     -- Нет-нет. Антошка мне ничего не говорил о своих планах. Не думаю, что
эта троица так быстро нас покинет. Девочки первый раз  на  Острове.  Антошка
предвкушает  роль  гида.  Новая  культура яки и жизнь русских мастодонтов. К
тому же рядом и Коктебель с  его  вертепами.  Думаю,  что  американочкам  на
неделю хватит.
     Арсений  Николаевич вроде бы посмеивался, но Андрей Арсениевич заметил,
что глаза отца смотрят серьезно и как бы изучают его лицо. Это тоже было  не
свойственно старику Лучникову и пугало.
     -- Тогда  почему же ты сказал "обязательно"? Просто так, а? Без особого
значения?
     "Если ответит "просто  так",  "без  особого  значения",  то  это  самое
худшее", -- подумал Андрей Арсениевич.
     -- Со значением, -- улыбнулся отец, как бы угадавший ход его мыслей. --
У нас сегодня к обеду Фредди Бутурлин.
     -- Да  я  его  вижу  чуть  ли  не  каждый  день  в Симфи! -- воскликнул
Лучников.
     -- Нам нужно будет вечером поговорить  втроем,  --  неожиданно  жестким
голосом   --   президент   в   кризисных   паузах   истории   --  проговорил
Лучников-старший.
     Тогда они вошли в  столовую,  одна  стена  которой  была  стеклянной  и
открывала  вид  на морс, скалу Хамелеон и мыс Крокодил. За столом уже сидели
Памела, Кристина, Антон и Фредди Бутурлин.
     Последний был членом Кабинета Министров, а  именно  товарищем  министра
информации.  Пятидесятилетний  цветущий  отпрыск древнего русского рода, для
друзей и избирателей Фредди, а для врэвакуантов Федор Борисович, член партии
к-д и спортклуба "Русский Сокол", по сути дела плейбой без каких-либо особых
идей. Бутурлин когда-то слушал лекции Лучникова-старшего, когда-то шлялся по
дамочкам с Лучниковым-средним и потому считал их своими лучшими  задушевными
друзьями.
     -- Хай, Эндрю! -- Он открыл свои объятия.
     -- Привет, Федя! -- ответил Лучников "по правилам московского жаргона".
     Памела  и  Кристина  --  Боже! -- преобразились, обе в платьях! Платья,
правда, были новомодные, марлевые, просвечивающие,  да  еще  и  на  узеньких
бретельках,  но все-таки соски молодых особ были прикрыты какими-то цветными
аппликациями. Антоша сидел голый по пояс,  только  лишь  космы  свои  слегка
заправил назад, завязал теперь в пони-тэйл.
     Седьмым участником трапезы был мажордом Хуа. Он отдавал распоряжения на
кухню  и  официанту  Гаври,  но то и дело присаживался к столу, как бы гордо
демонстрируя, что он тоже член семьи, поворачивал  по  ходу  беседы  печеное
личико, счастливо лучился, внимал. Вдруг беседа и его коснулась.
     -- Хуа--  старый  тайваньский шпион, -- сказал про него Антон девушкам.
-- Это  естественно,  Крым  и  Тайвань,  два  отдаленных  брата.  В   семьях
врэвакуантов считается шикарным иметь в доме китайскую агентуру. Хуа шпионит
за нами уже сорок лет, он стал нам родным.
     -- Что такое "врэвакуанты"? -- Памела чудесно сморщила носик.
     -- Когда  в  1920  году  большевики  вышибли моего дедулю и его славное
воинство с континента, белые офицеры на Острове  Крым  стали  называть  себя
"временные  эвакуанты".  Временный  is temporary in English. Потом появилось
сокращение "вр. эвакуанты", а уже в пятидесятых  годах,  когда  основательно
поблекла  идея  Возрождения Святой Руси, сложилось слово "врэвакуант", нечто
вроде нации.
     Отец и дед Лучниковы переглянулись: Антону и  в  самом  деле  нравилась
роль  гида.  Фредди  Бутурлин  пьяновато  рассмеялся: то ли он действительно
набрался еще до обеда, то ли ему казалось, что таким пьяноватым ему  следует
быть,  в  его  "сокольской"  плейбойской  куртке,  да  еще  и  в присутствии
хорошеньких девиц.
     -- Ноу, Тони, ноу плиз донт, -- пригрозил  он  пальцем  Антону,  --  не
вводи  в  заблуждение  путешественниц.  Врэвакуанты,  май  янг лэдис, это не
нация. По национальности мы русские. Именно мы и есть настоящие  русские,  а
не...  --  Тут  бравый  "сокол" слегка икнул, видимо, вспомнив, что он еще и
член Кабинета, и закончил фразу дипломатично: -- ... а не кто-нибудь другой.
     -- Вы хотите сказать, что  вы  --  элита,  призванная  править  народом
Крыма?! -- выпалил Антон, перегнувшись через край стола.
     "Что  это  он глаза-то стал так таращить, -- подумал Лучников. -- Уж не
следствие ли наркотиков? "
     -- Не вы, а мы, -- лукаво погрозил Бутурлин Антону вилкой,  на  которой
покачивался великолепный щримп, -- Уж не отделяешься ли ты от нас, Тони?
     -- Антон  у  нас  теперь  представитель  культуры  яки,  --  усмехнулся
Лучников.
     -- Яки! -- вскричал Антон. -- Будущее нашей страны --  это  яки,  а  не
вымороченные врэвакуанты, или обожравшиеся муллы, или высохшие англичане! -