в.
Почему бы вам не махнуть в Малый Бем и Копейку? Говорят,  там  такое!
Другая возможность вряд ли представится.
     Глаза  Лопатова  зажглись  вдруг  диким  огнем: он, видно, не был лишен
воображения.
     -- А... вы... товарищ Кузенков... как... тут... -- забормотал он.
     -- Лопатов, -- тонко усмехнулся Марлен Михайлович. -- Надо же понимать,
все ж мы люди...
     -- Вот именно! -- воскликнул Феофан Лопатов и весь даже засветился.
     Вот именно, как это все доходчиво -- мы  все  люди  и  все  хочем  чего
послаще. И этот крупнейший работник, таинственный генконсультант, с которого
приказано  глаз  не  спускать,  тоже  явный  "все  мы  люди"  и тоже хотит в
индустриальной  зоне  гужеваться  без  помех.  Конечно,  немедленно  в  душу
многоопытного  Лопатова вкралось сомнение: обнаружат товарищи в Малом Беме и
Копейке -- конец карьере, отстранят от руля, придется влачить остаток  жизни
на  родине.  И  в то же время... Лопатов с тоской оглядывал пустынный уютный
холл  "Литейного  Сплендид"  с  мягким  пружинящим   полом,   светильниками,
скучающим  в  глубине  холла  барменом...  глянул  в  стеклянную  стену, где
тускловато поблескивали зимние волны Азовского залива, и снова  засосало  --
"все  мы  люди".  Да  гори  все  огнем  --  жизнь  проходит, и в итоге будет
мучительно горько и обидно за бесцельно прожитые годы, да вот  как  закачусь
на  три  дня  к девкам в Малый Бем и Копейку, в царство кайфа!.. Пусть потом
хоть из партии вычистят, все равно я за три дня с  тамошними  девчонками  да
гомиками такие увижу, чего вы, дорогие товарищи, даже в массовом масштабе за
всю  жизнь  не  поймаете...  До  удивления  быстро  пролетели  сейчас  перед
Лопатовым унылые годы на шоферско-сыскной службе. Скоро и  сам  Остров  ОКЕЙ
полетит  в  тартарары,  и  все пролетит, ничего не увидишь и вспомнить будет
нечего.
     Все эти чувства вдруг чрезвычайно  ясно  отразились  на  мясистом  лице
Лопатова,  а  Марлен Михайлович, все тут же поняв, лишний раз поразился, как
изменились за последние годы "наши люди" Через минуту Лопатова уже не  было:
на  посольской  машине  рванул  к  международным  маргариткам  в Малый Бем и
Копейку.
     Марлен Михайлович, освобожденно вздохнув, стал располагаться в чудесном
двухкомнатном номере, окнами,  конечно,  на  чистое  море.  Внизу  пустынные
вылизанные  улочки  Третьего  Казенного  Участка  шли  к пляжу. Ветер сгибал
верхушки  пирамидальных  можжевеловых  кустов,  тянущихся  вдоль  зеркальных
витрин. Изредка проезжал автомобиль или проходил какой-нибудь молодой парень
в  ярком  анораке из пластика. Марлен Михайлович испытал вдруг чувство уюта,
спокойствия, полную оторванность от проклятых проблем и нелепых  инструкций.
Проживу здесь три дня в полном одиночестве, не буду никому звонить, ни с кем
встречаться,  ну, а отчет составлю за милую душу -- что нам даст этот отчет,
не отдалит катастрофы ни на миг и ни на миг ее не приблизит. Просижу три дня
у телевизора, буду переходить с канала на канал за Ти-Ви-Мигом,  следить  за
перипетиями   избирательной   кампании.   Гулять,  читать  газеты,  смотреть
телевизор... На три дня выйду из игры и постараюсь определиться,  куда  идти
мне,  с  кем  и за что. В конце командировки из какого-нибудь бара позвоню в
Москву и скажу Вере, чтобы она позвонила мне от своей сестры. Быть может, не
засекут. Вера все поймет, попрошу ее  выйти  на  "Видное  лицо"  и  еще  раз
попытаться удержать их от катастрофических решений.
     Он  включил  телевизор.  На  одном канале шла французская многосерийная
чепуха, на другом играл американский  джаз,  на  третьем  бушевал  советский
хоккейный  чемпионат...  Ти-Ви-Миг он обнаружил на шестом канале. Пулеметная
дробь комментатора  сразу  же  прогнала  из  этого  сумеречного  дня  сонное
спокойствие    и    отрешенность.   Камерамены   показывали   из   Евпатории
сногсшибательное событие -- слет "Волчьей Сотни",  на  котором  ультраправая
организация  объявляла  о своем присоединении к Союзу Общей Судьбы. Какой-то
дряхлый  полковник  (вероятно,  один  из  последних  кавалеристов  Шкуро)  с
восторгом  рассказывал  молодежи  о  своей  туристской поездке в Москву и об
огромном впечатлении, которое произвел на  него  военный  парад  на  Красной
площади.  Ни  слова  о  коммунизме -- Россия, мощь, границы империи, флаг на
всех широтах мира, XXI век -- век  русских!  В  президиуме  собрания  Марлен
Михайлович вдруг увидел профессора Фофанова, одного из "одноклассников". Еще
неделю  назад  его,  либерала,  "любителя  краснопузых",  в  таком  собрании
размазали бы по стене, теперь, за неделю до выборов, он был почетный гость и
"волчесотенцы" ждали его слова.
     Зазвонил  телефон,  Марлен  Михайлович  передернулся.  Кто  может   мне
звонить?  Кто  знает, что я в "Литейном Сплендид"? Оказалось, знают те, кому
полагается знать. Звонил из Феодосии Вильям Иванович  Коккинаки.  Под  таким
именем  пребывал  на Острове полковник Сергеев. Вальяжный профессор-археолог
прибыл в Феодосию с личными научными целями из Калифорнии.  Мягким  картавым
говорком  археолог на правах старого друга и знатока Крыма приглашал Марлена
Михайловича посетить его в Феодосии. В том случае, если вас одолеют дела или
визитеры, дорогой мой, милости прошу -- я  снял  дивный  особнячок  у
моря,  мы  сможем,  как  в  старые времена, поспорить о третьем слое кургана
Тепсень или о происхождении древних водоемов на склонах Легинера. Позвольте,
какие визитеры, я никого не жду, возразил Марлен Михайлович,  ни  с  кем  не
намерен...  Да-да,  конечно,  я  и  сам  люблю  уединение, зачастил господин
Коккинаки, сочувствую вам от всей души. Вот только вчера избавился от одного
нумизмата, некий Игнатьев-Игнатьев, личность любопытная, но полный дилетант.
Советую вам таких любителей адресовать к своему -- ха-ха -- шоферу или  даже
прямо  ко мне. Ну, а уж если полезут какие-нибудь древние египтяне, то тогда
просто звоните мне, дорогой мой, вот -- запишите телефон.
     Соображая некоторое время, что могла бы означать вся  эта  абракадабра,
Марлен  Михайлович  некоторое  время  невидящими  глазами  смотрел  на экран
Ти-Ви-Мига, пока де него вдруг не дошло, что на экране фигурирует  очередное
сногсшибательное событие. Пресс-конференция в Бахчисарае. Советник по печати
ханского  двора  делает  заявление  журналистам.  Его  высочество  исламский
руководитель татарского народа Крыма призывает своих подданных голосовать за
Союз Общей Судьбы и выражает уверенность, что в составе великого  Советского
Союза  Крым  сможет  внести более солидную лепту в движение неприсоединения,
укрепить антиимпериалистический фронт своих братьев по вере.
     Вдруг снова зазвонил телефон. На этот раз портье. Любезнейшим тоном  на
чистом русском интересовался, не желает ли господин получить ужин в номер.
     На экране телевизора появился Андрей. Он выпрыгнул из вертолета на базе
ВВС в Каче. За ним по пятам следовала его новая женщина -- Кристина Паролей,
в кожаной куртке и джинсах, весьма привлекательная особа, но до нашей Таньки
ей далеко,  дурак  Андрей,  во  всем  дурак.  Их встречал Чернок и сотни три
восторженных молодых летчиков.
     Ужин? Да-да, пожалуйста. Что-нибудь  полегче,  что-нибудь  простенькое.
Да,  и  вот  еще... вот еще что... будьте любезны... бутылку скоча, да-да...
Что? Вот именно целую бутылку. "Вlack-Whitе" вполне устроит...
     Лучников поднялся на трибуну, поднял руки, призывая к тишине.
     -- Летчики,  --  сказал  он.  --  Каравеллы  испанцев  отправлялись   в
Атлантику,  не  зная,  что  им принесет каждая следующая миля, шли во мрак и
туман. Они обрели Америку, но ведь ее могло бы и не быть на  месте,  мрак  и
туман  поглотили бы их. Таков удел человека -- идти к новым берегам. Обретем
ли мы Россию, нашу судьбу и мечту? Летчики, отправляясь в этот путь, я  хочу
вам сказать, что наш мрак и туман гораздо чернее и пространнее, чем тот, что
лежал перед испанцами.
     Вскочил  какой-то  чудесный юноша с лейтенантскими значками в петлицах,
махнул пилоткой, прокричал:
     -- Мы летаем в любую погоду, Андрей!
     Аудитория восторженно взревела. Полковник  Чернок  закурил  сигариллос.
Андрей  грустновато  улыбался.  Миссис Паролей (кажется, есть такая травка в
бульон) демонстрировала одну лишь безграничную преданность своему владыке.
     Экая хитроумная бестия, вдруг с отчетливой злобой  подумал  Кузенков  о
Лучникове.  Агитация  от  обратного!  Пугает  людей  "мраком  и  туманом", а
достигает желаемого восторга, отваги. Что происходит с этими людьми? Вновь и
вновь Солженицын увещевает их с телеэкранов -- остановитесь, одумайтесь! Все
его с благоговением слушают, а потом приходят  к  сногсшибательному  выводу:
только  великая земля могла взрастить столь могучую личность, только великий
Советский Союз! Может быть, на такой степени процветания у  человека  всегда
возникает  эдакий  вывих  в сторону бессмысленных вдохновений? Как умудрился
Лучников так глубоко проникнуть  в  психологию  островитян?  Может  быть,  и
впрямь  в  КГБ  его  этому  научили?  Кузенков, однако, достоверно знал, что
верхушка Комитета вовсе не стремится к захвату Крыма: ведь  пропадает  такое
чудное  рабочее  поле. Нет, просто Андрей сам -- один из островитян, один из
"лучших".
     Ти-Ви-Миг, по своему обыкновению,  зафиксировал  физиономию  Лучникова.
Странное сочетание: хищноватая улыбка и грустный, если не тоскливый, взгляд.
     -- Подонок!  --  Кузенков  поднес  кулак  к  физиономии  бывшего друга.
Подонок во всем: и родных своих забыл, и  любимую  выбросил,  и  даже  такая
мелочь -- не удосужился за все эти месяцы старого друга найти. Все поглотила
садомазохистская идея, снобизм, доведенный до абсурда.
     -- Совершенно   с   вами  согласен,  Марлен  Михайлович,  --  прозвучал
поблизости несколько проржавленный голосишко.
     Кузенков отскочил от телевизора.  В  номер  въезжала  колясочка  с  его
"скромным   ужином"   --   целый  набор  подносов  и  подносиков,  прикрытых
серебряными крышками, плюс бутылка виски. Колясочку  толкал  слуга,  средних
лет  костлявый  субъект  с  улыбочкой, обнажающей анемичные десны, седоватые
крылья волос падали на глаза.
     -- Вы нашли точное слово,  --  сказал  слуга.  --  Андрей  Лучников  --
нравственный  подонок.  Я  его  знаю  с  детских  лет,  мы  вместе учились в
Симферопольской Гимназии Имени Царя-Освободителя.
     Кузенков молча смотрел на слугу и уже понимал, что это вовсе не  слуга,
что  он,  может  быть,  зря отослал Лопатова, что его здесь ждали, что нужно
немедленно звонить г-ну Коккинаки, если это уже не поздно.
     Фальшивый слуга склонил голову и слегка подщелкнул каблуками.
     -- Разрешите представиться. Юрий Игнатьев-Игнатьев, --  сказал  он.  --
Простите  великодушно,  но это была единственная возможность предстать перед
вами, а в этом у меня есть крайняя нужда.
     Подкинув фалды, как в XIX веке, Игнатьев-Игнатьев присел на кресло,  но
кресло  было  современным,  "утопляющим",  нагловатое,  нарочито старомодное
движение не соответствовало дизайну. Он как-то нелепо  провалился  и,  чтобы
соответствовать этому креслу, дерзко закинул ногу на ногу. Смещение времен и
стилей   оказалось  столь  дурацким,  что  Марлен  Михайлович,  несмотря  на
напряжение, усмехнулся.
     -- Игнатьев-Игнатьев? -- сказал он ледяным  тоном.  --  "Волчесотенец"?
Знаю о вас немало.
     -- В    прошлом,    любезнейший    Марлен    Михайлович,    --   сказал
Игнатьев-Игнатьев, подчищая себе ногти как  бы  небрежно,  стильно  и  вновь
фальшиво. -- "Волчья Сотня" вычистила меня из своих рядов, и я горд, что это
произошло  за  несколько дней до того, как они продались СОСу. Теперь я член
партии "коммунисты-нефтяники"...
     -- Браво, браво, -- сказал  Марлен  Михайлович.  --  Из  "ВС"  в  "КН".
Поздравляю. Однако не могли бы вы оставить меня одного? Я не вполне...
     -- Более  того,  я  вошел в ЦК этой партии и сейчас хотел бы говорить с
вами  не  как  частное  лицо,  но  как  член  ЦК...   --   Игнатьев-Игнатьев
вопросительно протянул руку к бутылке.
     -- Не  трогайте  виски,  --  с  неожиданной  для  себя грубостью сказал
Кузенков.
     Изображение  Лучникова  уже  исчезло  с   экрана.   Теперь   Ти-Ви-Миг,
захлебываясь,  повествовал  о  драме, разыгравшейся в ялтинском "Мажестике":
Лючия Кларк нашла в постели продюсера  Джека  Хэлоуэя  местную  аристократку
Нессельроде!  В  то  время  как...  и  так  далее,  и  тому  подобное. Среди
интервьюируемых персон мелькнул на минуту и недавний  эмигрант  кинорежиссер
Виталий  Гангут.  Он  категорически  отмежевывался  от  постельной  истории,
заявляя, что на Лючию Кларк он "кладет"  (неясное  место,  господа,  позднее
постараемся  уточнить),  а  Лидочку  Нессельроде  "видал в гробу" (последуют
разъяснения, милостидари),  из  всей  остальной  "шараги"  знать  никого  не
желает,  а  Осьминога  ценит  как  сильно  "секущего"  в кино продюсера. Без
всякого сомнения, интервьюируемый был слегка или основательно навеселе.  Ему
был задан вопрос: кстати, правда ли, что вы совместно с Хэлоуэем вынашиваете
планы сверхмощного блокбастера? Гангут хитро заулыбался, погрозил пальцем, и
в таком виде был зафиксирован.
     -- Кажется,  вы  знаете  и  этого негодяя, товарищ Кузенков? -- спросил
Игнатьев-Игнатьев, кивая на экран.
     -- Я вам не товарищ, -- рявкнул Марлен Михайлович,  налил  себе  полный
стакан  виски,  а  бутылку недвусмысленно переставил подальше от непрошеного
гостя.
     -- Что  касается  меня,  то  я  знаю  его  прекрасно,   --   усмехнулся
Игнатьев-Игнатьев, ничуть не смущаясь. -- Витя Гангут -- нравственный урод и
алкоголик. Дружок нашего героя. Видимо, предательство Родины у этих господ в
крови.
     После стакана виски все вспыхнуло ярким светом и юмором.
     -- Не  позволить  ли  вам  выйти  вон, милостидарь, радетель Родины? --
сказал Кузенков Игнатьеву-Игнатьеву и резко показал ему на  дверь.  В  жесте
было что-то ленинское.
     Зашевелилось  лицо  Гангута  на телеэкране. В ответ на вопрос о СОСе он
сморщился, будто прихлопнул на шее комара, и пробормотал:
     -- Презираю...
     Замелькало что-то зарубежное. Ти-Ви-Миг шуровал с одинаковым успехом по
всему  миру.  Нефть,  развратные  морды  шейхов  и  революционных   лидеров,
террористы, плейбои, ученые, спортсмены, модели и маргаритки.
     -- Да,   я  радетель  Родины  своей,  --  надуваясь  спесью,  заговорил
Игнатьев-Игнатьев и снова потянулся к бутылке, но Марлен Михайлович вновь ее
переставил подальше,  --  ради  борьбы  с  врагами  ея,  со  сволочью  вроде
Лучникова,  готов  соединиться  даже  с  "коммунистами-нефтяниками", с самим
дьяволом...
     -- Под Родиной вы что подразумеваете? -- спросил Марлен Михаилович.
     Глаза Игнатьева-Игнатьева  радостно  сверкнули  --  ага,  не  выгоняют!
Все-таки начинается же диалог же!
     -- Мое  понятие  Родины  прежде  всего  отличается от лучниковского, --
быстро, едва не захлебываясь, проговорил он.
     -- Только-то и всего. -- Марлен Михайлович изобразил разочарование.  --
Скучновато,  господин  Игнатьев-Игнатьев.  У  вас  как  будто и не Родина, а
только лишь Лучников на уме. Задвинулись вы на этой персоне.
     Голова Игнатьева-Игнатьева упала, и Марлен  Михайлович  услышал  глухое
отчаянное ворчанье.
     -- Налейте мне скоча, -- наконец различил он слова.
     -- Не налью. Я вас не приглашал. Вы меня не интересуете.
     Игнатьев-Игнатьев  взял  себя  в  руки,  откинул  назад волосы, встал и
прогулялся по ковру.
     -- Напрасно пренебрегаете, Марлен Михайлович, -- сказал он. -- Сейчас я
представляю те немногие силы на Острове, которые противостоят эпидемии СОСа.
Запад, как всегда, расписывается в банкротстве. Мы выходим  на  Белград,  мы
ищем  пути  в  Пекин.  Мы,  семь  левых партий, единственные, кто может хоть
что-то сделать против СОСа...
     -- И во мне вы ищете союзника? -- усмехнулся Марлен  Михайлович.  --  В
советском дипломате вы ищете союзника? Любопытно.
     -- Да,  вы наш потенциальный союзник, -- сказал Игнатьев-Игнатьев. -- У
нас есть сведения, что в СССР могущественные круги не хотят воссоединения, и
вы из этих кругов.
     -- Кто  это  вам  сказал,  господин  "коммунист-нефтяник"?  --   Марлен
Михайлович   со   стаканом   виски   в  левой  руке  приблизился  и  ухватил
Игнатьева-Игнатьева  за  плечо.  Плечо  оказалось  на  удивление  слабым   и
податливым. -- Отвечайте! Откуда этот вздор?
     Игнатьев-Игнатьев молчал, бессильно моталась его голова.
     -- Это  я ему сказал, -- прозвучал вальяжный голос, и Марлен Михайлович
увидел на пороге располагающего к  себе  господина  с  бородой  Радамеса,  в
котором без труда узнал полковника ОСВАГа Вадима Востокова.
     Изящно  поклонившись,  полковник  прошел  в  комнату и поставил на стол
серебряное ведерко с бутылкой шампанского. Виновато развел руками.
     -- Извините, Марлен Михайлович, но это я имел неосторожность  во  время
одной  из  официальных  бесед  сиречь допросов этого криминального господина
высказать нечто вроде подобного предложения.
     -- Чем обязан,  господин  Востоков?  --  почти  весело  спросил  Марлен
Михайлович.  "Черное и белое" делали свое дело, мир упрощался, распадаясь на
два цвета,  уподобляясь  телевизионному  старому  доцветному  фильму  добрых
шестидесятых, мир иллюзий.
     -- Очень  польщен,  что  вы  знаете  мое  имя. -- Востоков ловко открыл
шампанское. -- Слышите, как завывает норд-ост? Начинается  ураган.  В  такие
вечера  весьма  приятно  разыгрывать  в  уютном  отеле  партию политического
покера.
     Шампанское после  виски  показалось  Марлену  Михайловичу  серебрящейся
фортепьянной пьеской после аккордов оркестра.
     -- Учтите, господин Востоков, -- сказал Марлен Михайлович, разваливаясь
в кресле. -- В соседнем номере помещается тренированный майор Лопатов.
     На  экране  Ти-Ви-Мига  вдруг  появился "рыбий жир ленинградских речных
фонарей". Кровавые полосы угасающего заката за зыбкой  иглой  Петропавловки.
Ухмыляющиеся  лица  трех  мальчишек  в  шинелях  с поднятыми воротниками и в
черных шарфах, обмотанных вокруг шеи.
     -- Соседний номер пуст, -- любезно сказал Востоков. -- Майор Лопатов  в
сей момент нежится в кабинете массажа "Бангкок", что в Малом Беме и Копейке,
с вашего разрешения.
     -- Внимание,  --  услышал  Марлен  Михайлович  голос  комментатора.  --
Репортаж из колыбели пролетарской революции. -- Появился и сам  комментатор.
Тренчкоут  с  поднятым  воротником,  "федора" с опущенными полями. -- Съемка
сделана спонтанно,  без  разрешения  властей,  просим  прощения  за  дефекты
изображения.  -- Он повернулся к трем юношам. -- Милостидари-и-дарыни, перед
вами Игорь, Слава и Валера, все трое называют себя "новые правые".
     Один из юношей вытащил из-за пазухи листок школьной бумаги и, кашлянув,
стал читать: "От имени  Комитета  "Новые  Правые  Крестовского  Острова"  мы
обращаемся  к  русскому  правительству на Острове Крым, к главнокомандующему
Вооруженными Силами Юга России генералу  Павловичу,  а  также  к  начальнику
ОСВАГа   генералу  Арифметикову  с  просьбой  немедленно  взять  под  стражу
редактора просоветской газеты "Русский Курьер" Андрея  Лучникова.  Советская
молодежь  и  ее  авангард "Новые Правые Крестовского Острова" считают Андрея
Лучникова ренегатом и предателем нашей борьбы... "
     Далее на  экране  началось  какое-то  непонятное  движение,  замелькали
неясные пятна. Комментатор Ти-Ви-Мига бойко объяснил, что интервью сорвалось
из-за  вмешательства народной дружины, но "новым правым" удалось скрыться на
мотоцикле.
     -- Ага! -- восторженно  вскричал  Игнатьев-Игнатьев.  --  Слышали?  Под
стражу Лучникова! Вот воля советской молодежи!
     -- Так  ведь  они  же  "правые",  --  сказал,  от души веселясь, Марлен
Михайлович, -- а ведь вы же теперь "ультралевый", Игнатьев-Игнатьев.
     -- Да какая разница! -- брызгая слюной, зашумел  Игнатьев-Игнатьев.  --
Главное -- Лучнико