Василий Аксенов.
   Остров Крым


 Изд: Журнал "Юность"
 Иллюстрации: Златковский


     Роман



     Памяти моей матери Евгении Гинзбург

I. Приступ молодости


     Всякий  знает в центре Симферополя, среди его сумасшедших архитектурных
экспрессии,  дерзкий  в  своей  простоте,  похожий  на  очиненный   карандаш
небоскреб  газеты "Русский Курьер". К началу нашего повествования, на исходе
довольно сумбурной редакционной ночи, весной, в конце  текущего  десятилетия
или   в   начале  будущего  (зависит  от  времени  выхода  книги)  мы  видим
издателя-редактора этой газеты 46-летнего Андрея Арсениевича Лучникова в его
личных апартаментах,  на  "верхотуре".  Этим  советским  словечком  холостяк
Лучников с удовольствием именовал свой плейбойский пентхауз.
     Лучников  лежал  на  ковре  в йоговской позе абсолютного покоя, пытаясь
вообразить себя перышком, облачком, чтобы затем и вообще как бы отлететь  от
своего  80-килограммового  тела, но ничего не получалось, в голове вес время
прокручивалась редакционная шелуха, в частности  невразумительные  сообщения
из  Западной  Африки, поступающие на телетайпы ЮПИ и РТА: то ли марксистские
племена опять  ринулись  на  Шабу,  то  ли,  наоборот,  команда  европейских
головорезов  атаковала  Луанду.  Полночи возились с этой дребеденью, звонили
собкору в Айвори, но ничего толком не выяснили, и  пришлось  сдать  в  набор
невразумительное: "по неопределенным сообщениям, поступающим из... "
     Тут  еще  последовал  совершенно  неожиданный звонок личного характера:
отец Андрея Арсениевича просил его приехать и непременно сегодня.
     Лучников понял, что медитации не получится, поднялся  с  ковра  и  стал
бриться, глядя, как солнце в соответствии с законами современной архитектуры
располагает утренние тени и полосы света по пейзажу Симфи.
     Когда-то  был ведь заштатный городишко, лежащий на унылых серых холмах,
но после экономического бума  ранних  сороковых  Городская  Управа  объявила
Симферополь  полем соревнования самых смелых архитекторов мира, и вот теперь
столица Крыма может поразить любое туристическое воображение.
     Площадь  Барона,  несмотря  на  ранний  час,   была   забита   богатыми
автомобилями.  Уик-энд, сообразил Лучников и стал тогда активно "включаться"
на своем "питере-турбо", подрезать носы, гулять  из  ряда  в  ряд,  пока  не
влетел  в  привычную улочку, по которой обычно пробирался к Подземному Узлу,
привычно остановился перед светофором и привычно  перекрестился.  Тут  вдруг
его  обожгло непривычное: на что перекрестился? Привычной старой Церкви Всех
Святых в Земле Российской Воссиявших больше не было в конце  улочки,  на  се
месте  некая  овальная  сфера.  На светофор, значит, перекрестился, ублюдок?
Совсем я зашорился со своей Идеей, со своей газетой, отца Леонида уже год не
посещал, крещусь на светофоры.
     Эта его привычка класть кресты при виде  православных  маковок  здорово
забавляла  новых  друзей  в  Москве, а самый умный друг Марлен Кузенков даже
увещевал его: Андрей, ведь ты почти марксист, но даже и не с марксистской, с
чисто экзистенциальной точки зрения смешно употреблять эти наивные  символы.
Лучников в ответ только ухмылялся и всякий раз, увидев золотой крест в небе,
быстренько,  как  бы формально отмахивал знамение. Он-то как раз казнил себя
за формальность, за суетность своей жизни,  за  удаление  от  Храма,  и  вот
теперь ужаснулся тому, что перекрестился просто-напросто на светофор.
     Мутная  изжога,  перегар  газетной  ночи,  поднялась в душе. Симфи даже
ностальгии не оставляет на  своей  территории.  Переключили  свет,  и  через
минуту  Лучников понял, что овальная, пронизанная светом сфера -- это и есть
теперь Церковь Всех Святых в Земле Российской Воссиявших,  последний  шедевр
архитектора Уго Ван Плюса.
     Автомобильное стадо вместе с лучниковским "питером" стало втягиваться в
Подземный  Узел,  сплетение  туннелей,  огромную  развязку, прокрутившись по
которой, машины на большой скорости выскакивают  в  нужных  местах  Крымской
системы  фриуэев.  По  идее,  подземное  движение  устроено  так, что машины
набирают все большую  скорость  и  выносятся  на  горбы  магистралей,  держа
стрелки  уже  на второй половине спидометров. Однако идею эту с каждым годом
осуществить становилось труднее, особенно во  время  уик-эндов.  Скорость  в
устье  туннеля  была  не  столь  высока, чтобы нельзя было прочесть аршинные
буквы на бетонной стенке ворот.  Этим  пользовались  молодежные  организации
столицы,  Они  спускали  на  канатах  своих  активистов,  и те писали яркими
красками лозунги их групп, рисовали символы и карикатуры. Зубры в  Городской
Думе  требовали  "обуздать  мерзавцев", но либеральные силы, не без участия,
конечно, лучниковской  газеты,  взяли  верх,  и  с  тех  пор  сорокаметровые
бетонные  стоны  на выездах из Узла, измазанные сверху донизу всеми красками
спектра, считаются даже чем-то вроде достопримечательностей столицы, чуть ли
не витринами островной демократии, Впрочем,  а  Крыму  любая  стенка  -  это
витрина демократии.
     Сейчас, выкатываясь из Восточных ворот, Лучников с усмешкой наблюдал за
трудом  юного энтузиаста, который висел паучком на середине стены и завершал
огромный лозунг КОММУНИЗМ--СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ  ВСЕГО  ЧЕЛОВЕЧЕСТВА,  перекрывая
красной  краской многоцветные откровения вчерашнего дня. На заду паренька на
выцветших джинсах красовался сверкающий знак "Серп и  Молот".  Временами  он
бросал  вниз,  в  автомобильную  реку,  какие-то  пакетики-хлопушки, которые
взрывались в воздухе, опадая агитационным конфетти.
     Лучников посмотрел по сторонам, Большинство водителей и  пассажиров  не
обращали  на  энтузиаста  никакого  внимания, только через два ряда слева из
каравана-фольксвагена  махали  платками  и  делали  снимки   явно   хмельные
британские  туристы,  да  справа  рядом в роскошном сверкающем "руссо-балте"
хмурил брови пожилой врэвакуант.
     Вылощенный, полный собственного достоинства "мастодонт"  чуть  повернул
голову  назад и что-то сказал своим пассажирам. Две "мастодонтихи" поднялись
из мягчайших кожаных глубин "руссо-балта" и посмотрели в окно. Пожилая  дама
и  молодая,  обе красавицы, не без интереса, прищуренными глазами взирали --
но не на паучка в небе, -- на Лучникова. Белогвардейская сволочь.  Наверное,
узнали:  позавчера я был на ТV. Впрочем, все врэвакуанты так или иначе знают
друг друга. Должно быть, эти две сучки сейчас обсуждают, где они меня  могли
встретить -- на вторниках у Беклемишевых, или на четвергах у Оболенских, или
на пятницах у Нессельроде...
     Стекла в "руссо-балте" поползли вниз.
     -- Здравствуйте, Андрей Арсениевич!
     -- Медам!   --   восторженно   приветствовал   попутчиц   Лучников.  --
Исключительно рад!  Вы  замечательно  выглядите!  Едете  для  гольфа?  Между
прочим, как здоровье генерала?
     Любого  врэвакуанта  можно смело спрашивать "между прочим, как здоровье
генерала":  у  каждого  из  них  есть  какой-нибудь  одряхлевший  генерал  в
родственниках.
     -- Вы,  должно быть, не узнали нас, Андрей Арсениевич, -- мягко сказала
пожилая красавица, а молодая улыбнулась. -- Мы Нессельроде.
     -- Помилуйте, как я мог вас не узнать, -- продолжал ерничать  Лучников.
-- Мы встречались на вторниках у Беклемишевых, на четвергах у Оболенских, на
пятницах у Нессельроде...
     -- Мы  сами  Нессельроде!  -- сказала пожилая красавица. -- Это Лидочка
Нессельроде, а я Варвара Александровна.
     -- Понимаю, понимаю, -- закивал Лучников.  --  Вы  Нессельроде,  и  мы,
конечно  же,  встречались  на  вторниках  у  Беклемишевых,  на  четвергах  у
Оболенских и на пятницах у Нессельроде, не так ли?
     -- Диалог в стиле Ионеско, -- сказала молодая Лидочка.
     Обе дамы очаровательно оскалились.
     "Что это они так любезны со мной?  Я  им  хамлю,  а  они  не  перестают
улыбаться.  Ах  да,  ведь  в  этом  сезоне я жених. Левые взгляды не в счет,
главное -- я сейчас "жених из врэвакуантов. В наше время,  милочка,  это  не
так уж часто встретишь".
     -- Вы,  должно  быть,  сейчас  припустите на своем "Турбо"? -- спросила
Лидочка Александровна.
     -- Йеп,  мэм.  --  Американский  ответ   Лучникова   прозвучал   весьма
подозрительно для ушей русских дам.
     -- Наш   папочка   предпочитает   "руссо-балт",   а,  значит,  плавное,
размеренное движение,  не  лишенное,  однако,  стремительности.  --  Лидочка
Нессельроде пыталась удержаться в "стиле Ионеско".
     -- Это сразу видно, -- сказал Лучников.
     -- Почему?  --  спросила  Варвара  Александровна.  -- Потому что он ваш
политический оппонент?
     "Он, оказывается, мой политический оппонент! "
     -- Нет,  сударыня,  я  сразу  понял,  что  ваш   папочка   предпочитает
"руссо-балт", когда я увидел его за рулем "руссо-балта".
     Господин Нессельроде повернул голову и что-то сказал.
     -- Михал  Михалыч  интересуется -- как здоровье Арсения Николаевича? --
Именно  в  таком  виде  Варвара   Александровна   вынесла   на   поверхность
высказывание супруге.
     Глянув на летящие впереди на одной скорости автомобили и вообразив, что
сейчас  начнется  подъем  и стадо будет прорежаться, Лучников слегка сдвинул
руль, приблизился к "руссо-балту" едва ли не  вплотную  и  зашептал  горячим
шепотом чуть ли не в ухо госпоже Нессельроде:
     -- Я  как  раз  еду  к отцу и, значит, узнаю о его здоровье. Немедленно
телеграфирую вам или позвоню. Давайте вообще сблизимся по мере возможностей.
Я немолод, но холост. Левые взгляды не в счет. Лады?
     Лучников поджал педаль газа, и  его  ярко-красный  с  торчащим  хвостом
спортивный  зверь,  рявкая  турбиной,  ринулся вперед, запетлял, меняя ряды,
пока не выбрался из стада и не стал на огромной скорости  уходить  вверх  по
сверкающему на солнце горбу Восточного Фриуэя.
     ВФ, вылетая из Симфи, набирает едва ли не авиационную высоту. Легчайший
серебристый  виадук  с  кружевами  многочисленных  съездов  и развязок, чудо
строительной техники. "Приезжайте в Крым, и вы увидите пасторали XVIII  века
на фоне архитектуры XXI века! " -- обещали туристские проспекты и не врали.
     "Откуда  все-таки  взялось  наше богатство? "--в тысячный раз спрашивал
себя Лучников, гляди  с  Фриуэя  вниз  на  благодатную  зеленую  землю,  где
мелькали    прямоугольные,    треугольные,   овальные,   почковидные   пятна
плавательных "пулов" и где по вьющимся местным дорогам  медленно  в  больших
"кадиллаках"  ездили  друг к другу в гости зажиточные яки. Аморально богатая
страна.
     Он вспомнил южную дорогу, или, кик  они  говорят,  "трассу",  в  Союзе.
Недавно  они  ехали по ней на "Волге" со старым московским другом Лучникова,
разжалованным кинорежиссером Виталием Гангутом.
     "Как назывался тот городок, где мы  зашли  в  магазин?  Фанеж?  Нет  --
Фатеж.  Разбитый  асфальт главной площади и неизменная фигура на постаменте,
Был ли там Вечный Огонь? Нет, кажется, только областным  центрам  полагается
по  статусу Вечный Огонь. Да, в Фитеже не было Вечного Огня. Хотя бы Вечного
Огня там не было".
     -- Сейчас увидишь наше  изобилие,  --  сказал  Виталий.  В  магазине  у
прилавка  стояло  несколько  женщин.  Они  обернулись  и  молча  смотрели на
вошедших. Может быть, приняли за иностранцев -- странные сумки через  плечо,
странные куртки... Пока они ходили и осматривали прилавки, женщины все время
молча глядели на них, но тут же отворачивались, если они замечали это.
     В  общем,  здесь  не  было  ничего.  Впрочем,  не нужно преувеличивать,
вернее, преуменьшать достижений: кое-что здесь все-таки было  --  один  сорт
конфет,  влажные вафли, сорт печенья, рыбные консервы "Завтрак туриста"... В
отделе  под  названием  "Гастрономия"  имелось  нечто  страшное  --   брикет
мороженой   глубоководной   рыбы.  Спрессованная  индустриальным  методом  в
здоровенную плиту, рыба  уже  не  похожа  была  на  рыбу,  лишь  кое-где  на
грязно-кровавой  поверхности брикета виднелись оскаленные пасти, явившиеся в
Фатеж из вечной мглы.
     -- Я вижу, у вас тут не все есть, -- с подлой улыбочкой сказал женщинам
Гангут.
     -- А что вам надо? -- хмуро поинтересовались женщины.
     -- Сыру,  --  пробормотал  Луч.  --  Хотели  сырку   купить.   Чудесная
склонность советского населения к уменьшительным обозначениям продуктов была
ему давно известна.
     Женщины  мило  заулыбались.  Вот  эта способность русских баб мгновенно
переходить от хмурости, мрачной настороженности к душевной  теплоте  --  вот
это  клад!  Непонятный  чужой человек вызывает подозрительность, человек же,
желающий сырку, сразу  становится  понятен,  мил  и  сразу  получает  добрую
улыбку.
     -- Сыр?  Это  у нас в военном городке бывает почти регулярно, -- охотно
стали объяснять женщины. -- Двенадцать километров  отсюда  военный  городок,
сразу увидите.
     -- Понятно, понятно, -- закивал Луч. -- Мы на машине, это не сложно...
     -- А масло? -- продолжал провоцировать Гангут. -- А насчет колбаски?
     Однако  лед  был  расколот,  ехидство московского интеллектуала пропало
втуне.
     -- А это вам надо, друзья, в Орел ехать, -- поясняли женщины, -- У  нас
тут,  врать  не  будем,  колбасы  не  бывает.  Масло иной раз подвозят, а за
колбасу этого не скажешь. Надо в Орел ехать, и то с утра только. В этот  час
уже все продано. Вы сами-то, друзья, куда едете?
     -- В Москву.
     -- Ну, там всего навалом! -- радостно зашумели женщины. Они повернули к
машине.
     -- Ну,  как  по-твоему, что моральней: супермаркет "Елисеев и Хьюз" или
гастрономия в городе Фатеж? -- спросил Гангут.
     -- Не знаю, что моральнее, но "Елисеев и Хьюз" -- аморальнее, -- мрачно
ответил Луч.
     -- Значит, вечное издевательство над людьми и вечная  тупая  покорность
менее аморальны? Тогда позволь тебе преподнести советский сувенир из глубины
России, отвези его на Остров и угости друзей.
     Гангут протянул Лучникову плоскую банку консервов. По боку банки вилась
призванная возбуждать аппетит надпись:
                 "КАЛЬМАР НАТУРАЛЬНЫЙ ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ".
     Воспоминания  об  этой  банке,  о  городке Фатеж и еще какая-то гадость
угнетали Лучникова,  "Питер"  гудел  на  высотной  стальной  дороге,  солнце
заливало  благословенный  край,  в  стекле  спидометра  отражались рыжие усы
Лучникова, которые всегда  ему  были  по  душе,  но  весь  сегодняшний  день
основательно  угнетал  Андрея  Лучникова,  и  он ехал сейчас к отцу в дурном
настроении. Кальмар натуральный обезглавленный? Такого рода  воспоминания  о
континенте  присутствовали  всегда.  Невразумительное  сообщение из Западной
Африки? Перекрестился на светофор? Встреча с  этими  дурацкими  Нессельроде?
Возраст, в конце концов, паршивое увеличение цифр.
     Вес  это,  конечно,  дрянь,  но  дрянь  обычная,  нормальная, Между тем
Лучникова -- вот наконец-то нащупал! -- угнетала какая-то странная  тревога,
необычное  беспокойство.  Что-то мелькнуло особенное в голосе отца, когда он
произнес: "Нет, приезжай обязательно завтра", Что же это? Да просто-напросто
слово "обязательно", столь не свойственное отцу.  Он,  кажется,  никогда  не
говорил,  даже  в  детстве  Андрея,  "ты  обязательно  должен  это сделать".
Сослагательное  наклонение  --  вот  язык  Арсения  Николаевича,  "Тебе   бы
следовало  сесть за книги... " "Я предложил бы обществу поехать на море... "
В таком роде общался старый  "доброволец"  с  окружающими.  Явно  вымученный
императив в устах отца беспокоил и угнетал сейчас Лучникова.
     Они  виделись  не  так  уж редко: собственно говоря, их разделяли всего
один час быстрой езды по Восточному и полчаса кружения по боковым съездам  и
подъемам.  Арсений Николаевич жил в своем большом доме на склоне Сюрю-Кая, и
Андрей Арсениевич любил бывать там, выбегать утром на плоскую крышу, ощущать
внизу огромное свежайшее пространство, взбадриваться прыжками с трамплина  в
бассейн,  потом  пить  кофе с отцом, курить, говорить о политике, следить за
перемещением  ярко  раскрашенных  турецких  и  греческих   тральщиков,   что
промышляли   у   здешних  берегов  под  присмотром  серой  щучки,  островной
канонерки. Крымчане берегли свои устричные садки,  ибо  знаменитые  крымские
устрицы  ежедневно  самолетами  отправлялись  в Париж, Рим, Ниццу, Лондон, а
оставшиеся, самые знаменитые, подавались на стол в  бесчисленных  туристских
ресторанчиках.  Налоги  же  с  устричных  хозяйств  шли  прямиком  в военное
министерство, так что щука-канонерка берегла эти поля с особым тщанием.
     Перед началом серпантина на Сюрю-Кая Лучников на минуту  остановился  у
обочины.  Он  всегда  так  делал,  чтобы растянуть чудесный миг -- появление
отцовского  дома  на  склоне.  Широчайшая   панорама   Коктебельской   Бухты
открывалась  отсюда,  и  в  правом верхнем углу панорамы прямо под скальными
стенами Пилы-Горы тремя белыми уступами зиждился отцовский дом.
     Собственно говоря, здесь  тоже  не  было  никакой  ностальгии.  Арсений
Николаевич  построился  здесь каких-нибудь восемь -- десять лет назад, когда
бурно  разрослись  в  Восточном  Крыму  его  конные  заводы.  В  те  времена
параллельно   с   лошадиным   бизнесом  невероятно  выросла  и  популярность
Лучникова-старшего  среди  островного  общества.  Определенные  круги   даже
намекали  Арсению  Николаевичу,  что  было бы вполне уместно выставление его
кандидатуры на  выборах  Председателя  Временной  Думы,  т.  е.  практически
крымского  президента.  Блестящих  данных,  дескать,  Арсению  Лучникову  не
занимать; один из немногих оставшихся  участников  Ледяного  Похода,  боевой
врэвакуант,  профессор-историк,  персона,  "вносящая  огромную  лепту в дело
сохранения и процветания русской культуры", и  в  то  же  время  европеец  с
огромными    связями    в    Западном   мире,   да   к   тому   же   еще   и
миллионер-коннозаводчик,  "способствующий  экономическому  процветанию  Вазы
Временной Эвакуации", т. е. Острова Крыма.
     Уже и еженедельники начали давать репортажи об Арсении Лучникове, о его
удивительном  доме  на  диком склоне, о натуральной ферме за Святой Горой, о
новой  породе  скаковых  лошадей,  выведенной  на  его  заводах.  Стал   уже
создаваться  "имидж",  "Лучников-лук"  -- длинный худой старик со смеющимися
глазами, одетый, как юноша: джинсы и кожаная куртка.
     Трудно сказать, намеренно или случайно отрезал себе Арсений  Николаевич
пути  к  президентству.  Однажды в телеинтервью в ответ на вопрос: "А вас не
смущает, что ваш удивительный дом стоит в сейсмически опасной зоне? " --  он
ответил:
     -- Выло бы смешно жить на Острове Крым и бояться землетрясений.
     Эта  фраза  вызвала  бурный всплеск фаталистического веселья и странной
бодрости: как смешно, и самом  деле,  бояться  землетрясений  под  радарами,
ракетами  и  спутниками  красных  в восьмидесяти километрах от супердержавы,
любимой и трижды проклятой исторической родины -- СССР.
     Однако вряд ли автор такого афоризма, способного восхитить снобов Симфи
и космополитический сброд Ялты, может претендовать на президентское  кресло.
Пока  еще  ключи  к  политике  Острова  лежат  в ладонях патриотов, истинных
врэвакуантов, потомственных военных, сохраняющих уверенность в своих  силах,
стерегущих  Крым  до  светлого дня Весеннего Похода, до Возрождения Отчизны.
Что касается современных левиафанов, милостивые государи,  то...  не  нужно,
конечно,  обольщаться,  но  нельзя  и  забывать  о  нашем  герое  лейтенанте
Бейли-Лэнде, и почему не вспоминать иногда о примере  Израиля,  о  Давиде  и
Голиафе,   о   собственном   славном   опыте,   когда   небольшие  наши,  но
ультрасовременные "форсиз" в течение недели перемолотили  огромную  турецкую
армию  и  заставили  современных  янычар  заключить  пакт  дружбы.  Так что,
несмотря на постоянную и страшную опасность и даже именно  в  связи  с  этой
опасностью,  нам  не нужен в президентах потенциальный пораженец. К тому же,
господа, не грех вспомнить и о сыне,