ас лягушку проглотишь! К такому
повороту их на семинаре не подготовили!
     Она раскачалась на стуле и  влепила  Лучникову  поцелуй  в  щеку.  Стул
из-под  нее  вылетел, но она не упала (атлетические реакции! ), а перелетела
на колени к Лучникову и влепила ему еще один поцелуй уже в губы.
     -- Ты,  однако.  Татьяна...  --  пробормотал  десятиборец.  --  Все  же
невежливо, между прочим... чужого человека и губы...
     -- Да  он же нам не чужой, -- смеялась Таня и щекотала Лучникова. -- Он
ним идеологически чужой, а по крови свой. Русский же.
     -- В самом деле русский? -- удивился супруг. Лучников чрезвычайно вдруг
удивился, обнаружив себя в зеркале стоящим с  открытым  гневным  лицом  и  с
рукой, в собственническом жесте возложенной на плечи Татьяны.
     -- Да я в сто раз более русский, чем вы, товарищ Суп! Мы от Рюриковичей
род ведем!..
     -- Рюриковичи... белорусы... -- хмыкнул десятиборец. -- Дело не в этом.
Главное,  чтобы  внутренне был честный, чтобы ты был не реакционный! Ходи за
мной!
     Железной  лапой  он  взял  Лучникова  за  плечо.  Таня,  не  переставая
смеяться,  нажала клавишу музыкальной системы. В квартире зазвучала "Баллада
о Джоне и Йоко". Под эти звуки троица проследовала в  темную  спальню,  где,
словно   гигантская   надгробная   плита,   светилось  под  уличным  фонарем
супружеское ложе.
     -- Мне хочется домой в огромность квартиры, наводящей грусть, --  вдруг
нормальным человеческим тоном произнес десятиборец.
     Лучников ушам своим не поверил.
     -- Что? Что? Ушам своим не верю.
     -- Суп  у  нас  любитель  поэзии,  --  сказала Таня. -- Суп, это чье ты
сейчас прочел?
     -- Борис Мандельштам, -- сказал десятиборец.
     -- Видишь! -- ликуя, подпрыгивала уже на супружеском ложе Татьяна. -- У
него даже  тетрадки  есть   с   изречениями   и   стихами,   не   хала-бала!
Интеллигенция!
     -- Смотри  сюда!  -- угрожающе сказал десятиборец. -- Вот они и здесь--
этапы большого пути. Места не хватает.
     Вдоль всей стены на полке под уличным  фонарем  светились  статуэтки  и
кубки.
     -- Почему  ты зовешь его Суп? -- спросил Андрей. -- Почему ты так метко
его назвала?
     -- Это сокращение от "супружник", -- хихикнула Татьяна.
     -- А почему ты ее зовешь  на  ты,  а  меня  на  вы?  --  вдруг  взревел
десятиборец.  --  Подчеркиваешь  превосходство?  Он  махнул  огромной  своей
ручищей -- крюк по воздуху.
     -- Что же ты впустую машешь? -- сказал Лучников. -- Бей мне в грудь!
     -- Ха-ха, -- сказал Суп. --  Вот  это  по-нашему,  по-товарищески.  Без
дворянских подгребок.
     -- Вот  оно  --  спортивное единоборство двух систем! -- смеялась Таня,
сидя на супружеском ложе.
     В комнате, освещенной только уличным  фонарем,  она  показалась  сейчас
Лучникову  настоящей  падлой,  сучкой,  ждущей,  какому  кобелю  достанется.
Скотское желание продрало его до костей, как ошеломляющий мороз.
     -- Ну, бей, Суп! -- тихо сказал он, принимая тайваньскую стойку.
     Началась  драка  в  лучших  традициях.  Лучников  перехватывал  отлично
поставленные удары десятиборца и швырял его на кровать. Тот явно не понимал,
что  с  ним  происходит,  однако по-спортивному оценивал ловкость партнера и
даже восхищенно крякал.
     -- Прекрати, Андрей, -- вдруг сказала Таня трезвым голосом. -- Прекрати
это свинство.
     -- Пардон, почему это я должен прекратить? -- сказал Лучников. -- Я  не
толстовец.  На  меня  нападают,  я  защищаюсь, вот и все. Приемы до конца не
довожу. Суп твой цел, и посуда цела...
     Вдруг у него взорвалась голова, и в следующий момент он  очнулся,  сидя
на  полу,  в  осколках,  в облаке коньячных паров. Лицо было залито какой-то
жидкостью.
     -- Жив? -- долетел с супружеского ложа голос десятиборца.
     Значит, швырнул ему  бутылку  "Курвуазье"  прямо  в  лицо.  В  рыло.  В
хавальник. В харю. В будку. Как они здесь еще называют человеческое лицо?
     -- Таня, -- позвал Лучников. Она молчала.
     Он  понял,  что  побит,  и  с трудом, цепляясь за предметы, за стулья и
стеллажи, стал подниматься.
     -- Поздравляю, -- сказал он. -- Я побит. Честный поединок закончился  в
твою пользу. Суп.
     -- Теперь  катись  отсюда, -- сказал Суп. -- Выкатывайся. Сейчас я буду
женщину свою любить.
     Таня лежала лицом в подушку. Лучников в  темном  зеркале  видел  правую
половину своего лица, залитую кровью.
     -- Женщина  со  мной уйдет, -- сказал он. -- У меня разбита голова, а у
женщин сильно развит инстинкт жалости. Таня не двигалась.
     -- Я тик рад, что не убил тебя, -- сказал Суп,  --  не  хватало  только
редактора "Курьера" убить. По головке бы за это не погладили.
     -- Таня! -- позвал Лучников. Она не двигалась.
     -- Послушай,  уходи по-человечески, -- скачал Суп. -- Мы пятнадцать лет
с Танькой живем в законном браке.
     -- Татьяна, пойдем со мной! --  крикнул  Лучников.  --  Неужели  ты  не
пойдешь сейчас?
     -- Слушай,  белый, если ты где-нибудь трахнул Таньку, не воображай, что
она твоя, -- мирно сказал Суп. -- Она моя. Иди, белый, иди добром. У тебя  в
Крыму герлы табунами ходят, а у меня она -- одна.
     -- Таня,  скажи  ему, что ты моя, -- попросил Лучников. -- Да встань же
ты, хоть вытри мне лицо. Оно разбито.
     Они не шевелилась.
     Десятиборец склонился над ней и просунул ладонь ей под живот,  кажется,
расстегнул  там  пуговицу. Фигура его качалась сейчас немыслимо огромной над
тоненькой женщиной.
     -- А ты не подумал, Суп, что я тоже могу  тебя  хватить  чем-нибудь  по
башке?  --  спросил Лучников. -- Каким-нибудь твоим спортивным трофеем? Вот,
скажем, Никой этой Самофракийской.
     Десятиборец хрипло засмеялся.
     -- Это было бы уже потерей темпа.
     -- Да, ты прав, -- скачал Лучников. -- Ты не так прост,  как  кажешься.
Ну что ж, валяй. Бери мою любовь.
     -- Хочешь  смотреть?  --  пробормотал  Суп.  --  Хочешь присутствовать?
Пожалуйста, пожалуйста...
     Танины плечи вздрогнули, и голова оторвалась от подушки.
     -- Таня! -- тихо позвал Лучников. -- Очнись!
     -- Сейчас ты увидишь... сейчас... сейчас... --  бормотал,  нависая  над
женщиной, огромный мужик. -- Сейчас ты увидишь, как мы с ней... как у нас...
бей,  чем  хочешь... не растащишь... у меня в жизни ничего нет, кроме нее...
все из меня Родина выжала, высосала... только Таньку оставила... я  без  нее
ноль...
     -- Уходи, Андрей, -- незнакомым голосом сказала Татьяна.
     Он  долго  стоял  возле  огромного жилого дома и чувствовал, как быстро
распухает у него правая половина лица.  Полнейшая  бессмысленность.  Звон  в
голове. Умопомрачительная боль. На пятнадцати этажах жилого гиганта в каждой
квартире,  в  темноте  и  при  свете.  Суп  на  законных основаниях брал его
незаконную любовь. Мою любовь, освещенную крымским лунным сиянием.  Вот  моя
родина  и вот мое счастье -- Остров Крым посреди волн свободы. Мы никогда не
сольемся с вами, законопослушные, многомиллионные, северная  унылая  русская
сволочь.  Мы не русские по идеологии, мы не коммунисты по национальности, мы
яки-островитяне, у нас своя судьба, наша  судьба  --  карнавал  свободы,  мы
сильней вас, каким бы толстым стеклом вы, суки, ни бросали нам в голову!
     Пошел снег.
     Сентябрь, когда во всем мире, во всей Европе люди сидят под каштанами и
слушают музыку, а в Ялте нимфы с еле прикрытыми срамными губками вылезают из
волн прямо  на  набережную...  Безнадежный,  промозглый  и слепой российский
сентябрь... пропади все пропадом вместе с пропавшей любовью... Такси, такси!
     Забытый  у  подножия  жилого  гиганта  интуристовский   "жигуленок"   с
брошенным на спинку кресла английским двусторонним регланом.
     Через  три дня Татьяну Лунину пригласили в первый отдел. И обязательно,
пожалуйста, с супругом. А супруга-то зачем? Ну, не будем же  мы  с  вами  по
телефону уточнять, Татьяна Никитична. Разговор очень важный и для вас, и для
вашего уважаемого супруга.
     Она  не  удивилась,  увидев в кабинете начальника отдела того типа, что
гипнотизировал ее на приеме в "Курьере":
     бородка, задымленные очки --  вервольф  последней  модели.  Обаятельный
мужчина!  Он  даже  снял  очки,  когда знакомился, продемонстрировал Татьяне
чистоту и честность своих глаз, никаких  ухмылок,  никаких  околичностей  --
перед  вами  друг.  Начальник,  старый сталинист соответствующей наружности,
представил гостя: товарищ Сергеев, обозреватель агентства новостей, он будет
присутствовать при нашей беседе.
     Таня глянула на своего благоверного.  Суп  сидел  по  стойке  "смирно",
выпирая  ослепительно  белой  грудью и манжетами из тесноватого блейзера. Он
так волновался, что даже как-то помолодел, что-то мальчишеское, затравленное
выглядывало из огромного тела. Она всегда  поражалась,  какими  беспомощными
пупсиками  оказываются  советские  супермены, метатели, борцы, боксеры перед
всеми этими  хмырями-первоотдельцами  и  вот  такими  "обозревателями".  Она
обозлилась.
     -- А я, между прочим, никаких интервью для агентства новостей давать не
собираюсь!
     -- Татьяна  Никитична...  --  с  мирной  дружеской  улыбкой начал, было
товарищ Сергеев. Она его оборвала:
     -- А вы, между прочим, по какому праву меня гипнотизировали  давеча  на
приеме  "Курьера"?  Тоже  мне  Штирлиц!  Психологическое  давление,  что ли,
демонстрировали?
     -- Просто смотрел на красивую женщину.  --  Товарищ  Сергеев  чуть-чуть
откинулся на стуле и как бы вновь слегка полюбовался Татьяной.
     -- Между  прочим, многим рисковали! -- выкрикнула она, рванула сумочку,
вытащила сигарету.
     Два кулака с язычками газового огня тут же протянулись к ней.
     -- Таня, Таня, -- еле слышно пробормотал Суп. Он  сидел,  не  двигаясь,
будто боялся при малейшем движении лопнуть.
     -- Напрасно  вы так разволновались, -- сказал товарищ Сергеев. -- У нас
к вам дружеский вопрос о...
     -- О господине Лучникове! -- угрожающим баском завершил фразу начальник
отдела.
     Тут по стародавней традиции таких дружеских бесед должно было наступить
ошеломление, размягчение  и  капитуляция.  Увы,  традиции  не  сработали  --
Татьяна еще больше обозлилась.
     -- А  если  о  нем, так тем более с обозревателями новостей говорить не
буду! Явились тут, тоже мне обозреватели! Нет уж! Обозревайте кого-нибудь...
     -- Перестань, Лунина! -- Начальник отдела шлепнул  здоровенной  ладонью
по письменному столу. -- Ты что, не понимаешь? Перестань дурака валять!
     -- Это  вы перестаньте дурака валять! -- крикнула она и даже встала. --
Обозреватели! Если хотите беседовать, так перестаньте темнить! Это мое право
знать, с кем я беседую!
     -- Да ты, Татьяна, говоришь, как настоящая диссидентка! --  возмущенно,
но  по-отечески  загудел начальник, в далеком прошлом один из пастухов клуба
ВВС, спортивной конюшни Васьки Сталина.
     -- Где ж это ты поднабралась таких идеек? Права! Смотри, Татьяна!
     Татьяна   видела,   что   товарищ   Сергеев   пребывает   в   некотором
замешательстве.  Это се развеселило. Она спокойно села в кресло и посмотрела
на него, уже  как  хозяин  положения.  Ну?  Товарищ  Сергеев,  поморщившись,
предъявил соответствующую книжечку.
     -- Я  полагал,  Татьяна Никитична, что мы свои люди и можем не называть
некоторые вещи в лоб. Если же вы  хотите  иначе...  --  Он  многозначительно
повел глазами в сторону Супа.
     Тот сидел, полузакрыв глаза, на полуиздыхании.
     -- Давайте, давайте, -- сказала Таня. -- Если уж так пошло, то только в
лоб. По затылку -- это предательство.
     -- Позвольте выразить восхищение, -- сказал товарищ Сергеев.
     -- не нуждаюсь, -- огрызнулась она.
     Любопытно,  что  в книжечке именно эта фамилия и значилась: Сергеев, но
вместо слова "обозреватель" прописано было "полковник".
     -- Uр tо уоu, -- вздохнул полковник Сергеев.
     -- Как вы сказали, товарищ полковник? -- Татьяна широко открыла  глаза,
дескать,  не  ослышалась  ли. Ей показалось в этот момент, что она и в самом
деле имеет некоторую бабскую власть над полковником Сергеевым, а  потом  она
подумала,  что чувствовала это с самого начала очень интуитивно и глубоко и,
быть может, именно это, только сейчас распознанное ощущение, и позволило  ей
говорить с такой немыслимой дерзостью.
     -- Я  сказал:  как  хотите,  --  улыбнулся  полковник.  --  Многолетняя
привычка, от все трудно избавиться.
     Ей показалось, что он вроде бы даже слегка  как  бы  благодарен  ей  за
вопрос,  заданный  с  лукавой  женской  интонацией.  Вопросец  этот  дал ему
возможность прозрачно намекнуть на свое  законспирированное  зарубежное,  то
есть  романтическое,  с  его  точки  зрения, прошлое и показать даме, что он
далеко не всегда занимался внутренним сыском.
     Затем он начал излагать суть дела. Начнем с  того,  что  он  испытывает
полное  уважение  к  Андрею  Лучникову  и как к одному из крупнейших мировых
журналистов, и как к человеку. Да, у него есть определенное  право  называть
этого  человека  просто  по  имени.  Но  это лишь к слову, да-да, так-так...
Короче говоря, в ответственных организациях нашей страны  придают  Лучникову
большое  значение.  Мы...  давайте  я  для простоты буду говорить "мы"... мы
понимаем,  что  в  определенной  исторической  ситуации  такая  фигура,  как
Лучников,  может  сыграть  решающую роль. История сплошь и рядом опровергает
вздор наших теоретиков о нулевой роли личности. Так вот... так вот,  Татьяна
Никитична,   у   нас   есть   существенные  основания  опасаться  за  Андрея
Арсениевича. Во-первых, всякий изучавший его биографию может легко  увидеть,
как  извилист  его  политический  путь,  как  подвижна  его  психологическая
структура.  Давайте  напрямик,  мы  опасаемся,   что   в   какой-то   весьма
ответственный  момент  Лучников  может  пойти  на  совершенно непредвиденный
вольт, проявить то, что можно было бы назвать рефлексиями творческой  натуры
и внести некий абсурд в историческую ситуацию. В этой связи нам, разумеется,
хотелось  бы,  чтобы с Лучниковым всегда находился преданный, умный и. как я
сегодня убедился, смелый и гордый друг... Он снова тут зорко и быстро глянул
на Супа и потом вопросительно и  доверительно  --  совсем  уж  свои!  --  на
Татьяну.  Та  не  моргнула  и глазом, сидела каменная и враждебная. Пришлось
"обозревателю" двинуться дальше.
     -- Однако то, что я сказал, всего лишь преамбула, Татьяна Никитична.  В
конце  концов  главная  наша забота -- это сам Андрей Арсениевич, его личная
безопасность. Дело в том, что... дело в том, что... понимаете ли, Татьяна...
-- Глубокое человеческое волнение поглотило  пустую  формальность  отчества,
товарищ  Сергеев  встал и быстро прошелся по кабинету, как бы стараясь взять
себя  в  руки.  --  Дело  в  том,  что  на  Лучникова  готовится  покушение.
Реакционные  силы  в  Крыму...  --  Он  снова  осекся  и  остановился в углу
кабинета, снова с немым вопросом глядя на Таню.
     -- Да знаю-знаю, -- сказала она с непонятной самой себе небрежностью.
     -- Что все это значит? -- вдруг проговорил десятиборец и в  первый  раз
обвел всех присутствующих осмысленным взглядом.
     -- Может быть, вы сами объясните супругу ситуацию? -- осторожно спросил
товарищ Сергеев.
     -- А  зачем  вы  его  сюда  пригласили?  -- Губы у Тани растягивались в
кривую улыбку.
     -- Чтобы поставить все точки над i,  --  хмуро  и  басовито  высказался
завотделом.
     -- Ну,  хорошо.  --  Она  повернулась  к мужу. -- Ты же знал прекрасно:
Лучников уже много лет мой любовник. Суп на нее даже и не взглянул.
     -- Что все это значит? -- повторил он свой непростой вопрос.
     Непосредственное  начальство  молчало,  что-то  перекатывая   во   рту,
разминая  складки лица и чертя карандашом по бумаге бесконечную криптограмму
бюросоциализма: ему что-то явно не нравилось в  этой  ситуации,  то  ли  тон
беседы, то ли само се содержание.
     Сергеев  еще  раз  прошелся по кабинету. Тане подумалось, что все здесь
развивается  в  темпе  многосерийного  телефильма.  Неторопливый  проход   в
интерьере  спецкабинета и резкий поворот в дальнем углу. Монолог из дальнего
угла.
     -- Из этого  вытекает,  братцы,  необходимость  определенных  действий.
Поверьте  уж  мне,  что  я  не  чудовище  какое-нибудь,  не  государственная
машина... -- Сергеев  снова  закурил,  явно  волновался,  почему-то  помахал
зажигалкой,  словно  это  была  спичка.  --  Впрочем, можете и не верить, --
усмехнулся не без горечи. -- Чем я это докажу? Так или иначе, давайте вместе
думать. Вы, Глеб, ведь были нашим кумиром, -- улыбнулся он Супу. -- Когда вы
впервые перешагнули за 8000 очков, это для нас  всех  был  праздник.  Вы  --
гигант, Глеб, честное слово, вы для меня какой-то идеал славянской или, если
хотите,  варяжской  мужественности.  Я потому и попросил вас прийти вместе с
Таней, потому что преклоняюсь перед  вами,  потому  что  считаю  недостойной
всякую игру за вашей спиной, потому что надеюсь на ваше мужество и понимание
ситуации,  ну  а если мы не найдем общего языка, если вы меня пошлете сейчас
подальше, я и это пойму, поверьте, я только сам  себя  почувствую  в  говне,
поверьте, мне только и останется, что развести руками. Что делать? Проклятая
история  только и делает, что заставляет нас руками разводить... -- Он вдруг
смял горящую сигарету в кулаке и не поморщился, тут  же  вытащил  и  закурил
другую. -- Вздор... дичь... как все поворачивается по-идиотски... ей-ей, нам
бы  лучше  с  вами  за  коньячком  посидеть или... или... -- Сергеев глубоко
вздохнул, кажется, набрался решимости. -- Короче говоря, у нас считают,  что
в  интересах государственных дел чрезвычайной важности было бы полезно, если
бы Татьяна  Никитична  Лунина  стала  женой  Андрея  Арсениевича  Лучникова,
законной  супругой  или  другом,  это на ваше усмотрение, но обязательно его
неотлучным спутником.
     Монолог закончился, и в кабинете воцарилась странная атмосфера какой-то
расплывчатости,  произошла  как  бы  утечка  кислорода,  во  всяком  случае,
произведено  было  несколько  странных  движений: начспец, например, встал и
открыл окно, хотя, разумеется, уличный шум только лишь мешал запрятанным его
магнитофонам, тов. Сергеев выпил сразу два стакана  шипучки,  причем  второй
пил  явно  с  каким-то  отвращением,  но допил до конца. Татьяна для чего-то
открыла сумку и стала в ней как бы что-то искать, на самом  же  деле  просто
перебирала пузырьки, коробочки, деньги и ключи. Суп почему-то заглянул к ней
в сумочку, а потом стянул с шеи галстук и намотал его себе на левый кулак...
     -- Мне  еще  поручено  вам сообщить следующее, -- вроде бы совсем через
силу проговорил товарищ Сергеев. -- В любом случае, какое бы решение  вы  ни
приняли,  Татьяна  Никитична  и  Глеб,  это  нисколько не отразится на ваших
делах, на служебном положении или там на этих... ну... -- явно не без  нотки
презрения, -- ... ну, на этих поездках за рубеж, словом, никакой неприязни у
нас  к вам не возникнет. Это мне поручено вам передать, а мне лично поручено
быть чем-то вроде гаранта... -- Он снова как бы оборвал  фразу,  как  бы  не
справившись  с  эмоциями,  впрочем,  наблюдательный  собеседник, безусловно,
заметил бы, что эмоциональные эти обрывы происходили всякий раз,  когда  все
уже было сказано.
     В  Тане  этот  наблюдатель  проснулся задним числом к вечеру этого дня,
когда старалась вспомнить все детали,  сейчас  она  ничего  не  замечала,  а
только  лишь  смотрела  на  Глеба,  который свободно и мощно прогуливался по
кабинету, с некоторой даже небрежностью помахивая сорванным  галстуком.  Она
вспомнила их первую встречу, когда он просто поразил ее, мощью, молодостью и
свободой  движений.  Он  тренировался  в  секторе  прыжков  с  шестом, а она
отрабатывала вираж на двухсотметровке и всякий раз, пробегая мимо, наклоняла
голову, как бы не замечая  юного  гиганта,  как  бы  поглощенная  виражом  и
взмахами  своих чудных летящих конечностей, пока о