принес  Тане  рюмку  мартеля  и
кофе-бразиль. Дружески улыбнулся и исчез.
     -- Не  боитесь  здесь  сидеть?  --  спросила  Таня. -- Здесь ведь рядом
Главштаб.
     Сергеев улыбнулся, показывая, что восхищен ее наивностью.
     -- Просто я люблю это кафе и всегда здесь посиживаю, когда прилетаю  из
своего Торонто.
     -- Из  своего  Торонто;  ---  усмехнулась Таня, но тут как раз заметила
атташе-кейс с не оторванным еще ярлычком "Т\УА, рейс  такой-то,  Торонто  --
Симфи".
     Сергеев проследил ее взгляд и улыбнулся, совсем уже довольный.
     -- Ты не представляешь, как мы все за тебя волновались в секторе. -- Он
чуть понизил  голос,  хотя  эта  предосторожность была вроде бы излишней для
господина, говорящего на чистом русском языке, который  любит  посиживать  в
кафе "Аничков Мост", прилетая из своего Торонто.
     -- Трогательно. Чуткие люди у вас там, в секторе, -- сказала Таня.
     -- Коллектив,  между  прочим,  неплохой,  --  кивнул  Сергеев. -- После
нападения на тебя Иг-Игнатьева некоторые ребята предлагали даже  решительные
меры  против  этого  ублюдка...  Хорошо,  что Востоков вел тебя в эту
ночь. Молодец, отличная интуиция у парня. Успел предупредить Чернока, и  тот
послал свою спецгруппу. -- Сергеев явно щеголял своей осведомленностью.
     -- А  сам-то  он  куда  пропал?  --  спросила Таня. -- И почему Черноку
звонил, а не своим осваговцам?
     -- Почему же ты сама его об этом не  спросила?  --  В  голосе  Сергеева
задрожали  какие-то тайные струночки. -- Ведь он же у вас бывает. Ведь он же
тоже из "одноклассников".
     -- Он годом младше, -- буркнула Таня.
     -- Вот как? -- Сергеев даже прикрыл на секунду глаза. Таня поняла,  что
в этот момент от нее к нему перешла какая-то важная информация.
     -- Рады? -- спросила она. -- Получили информацию?
     -- Спасибо,  Таня,  --  просто  сказал он. -- И прошу тебя, оставь этот
ядовитый тон. Он, извини меня, не совсем как-то уместен, особенно здесь,  за
рубежом.
     -- Ах,  значит,  мы  с вами здесь вроде как бы земляки. -- "Яду" у Тани
только прибавилось.
     -- Да, мы с тобой здесь земляки, -- вдруг очень строго сказал  Сергеев.
-- Настоящие  земляки.  Да,  мне  нужна  от  тебя  кое-какая  информация.  В
интересах общего дела.
     -- А какое у нас с вами общее дело?
     -- Безопасность Андрея -- вот какое общее дело, -- проговорил  Сергеев.
-- Поверь  мне,  Таня,  прошу,  поверь.  Конечно, у меня есть и другое дело,
глупо было бы это от тебя скрывать, ведь ты же  не  дура  --  ох,  какая  не
дурочка! -- но в отношении Андрея наше дело, Таня, клянусь тебе, общее.
     -- Так что же вас интересует? -- спросила Таня.
     -- Тебя  интересует  то,  что  меня  интересует?  --  В голосе Сергеева
появился металлический звучок. -- Или ты поверила мне?
     -- Понимайте, как хотите, -- небрежно бросила она  и  жестом  попросила
хозяина "Аничкова Моста" принести еще рюмочку.
     Хозяин  тут  же  появился  с  рюмочкой на подносике. Он приближался, но
Сергеев как бы не замечал его. Он говорил спокойно, без всякой опаски.
     -- Меня интересует, о чем сейчас говорят между  собой  "одноклассники".
Они собираются все чаще и чаще. Какое у них настроение? Что они планируют?
     -- Гонки,  --  сказала Татьяна. -- Они готовятся к "Антика-ралли". Граф
Новосильцев и Андрей собираются выступить, психи проклятые.
     -- Я говорю не об этом вздоре, -- жестко сказал Сергеев.
     -- Но они говорят только об этом вздоре, -- сказала Таня.  --  Все  эти
дни  они  только  и  талдычат  о  своих "питерах", "феррари", "мазаратти", а
Новосильцев готовит, вообразите, "Жигули". Только  и  слышишь  --  цилиндры,
клапана, тормоза, топливо...
     -- Ты  дурочку-то  тут  не  валяй. -- Сергеев впервые заговорил с Таней
угрожающим тоном. -- Вспомни-ка получше, а  перед  этим  и  о  себе  получше
подумай.
     -- Что  же  вы  у  Востокова  не  спросите? -- Таня даже ощерилась, но,
заметив свое лицо в зеркале, взяла себя в руки. -- Он ведь у нас бывает. Они
ведь его в друзьях держат.
     Она уже понимала, что Сергеев потому и спрашивает у нее сейчас про  все
эти  дела,  про настроение и планы, ибо не надеется на информацию Востокова.
Наверное, тогда и прилетел, когда  понял,  что  Востоков  не  все  знает  об
"одноклассниках",  что  он  не  всегда  у  них  бывает,  что он не
совсем друг. Проникнув так глубоко, она даже возгордилась.
     Сергеев вдруг расхохотался почти издевательски,  во  всяком  случае,  с
явным превосходством.
     -- Востоков?!  --  хохотал  он.  -- Да ты меня просто уморила, Татьяна!
Востокова   спрашивать?   Ха-ха-ха!   Да   ведь   Востоков   же    --    это
конкурирующая  фирма!  --  Он  оборвал  хохот  с  той же великолепной
профессиональной внезапностью. -- Другое  дело,  что  мы  о  нем  все
знаем. О тебе же, Таня, мы знаем больше, чем все, и ты это учти.
     -- Снимочки,  что ли, востоковские имеете в виду? -- Таня даже зашипела
от злости.
     В лице Сергеева ничто не дрогнуло, но до  Тани  вдруг  дошло,  что  он,
может  быть,  ошарашен, что он, возможно, ничего и не знает о "снимочках", о
яхте "Элис".
     -- Да, снимочки, -- сказал он бесстрастно.
     -- Ну так знайте на всякий случай, что я их вот настолько не боюсь.  --
Она  показала  на  длинном своем ноте мизернейшую долю опаски. -- Неужели вы
думаете, Сергеев, что у нас с Андреем есть какие-нибудь тайны друг от друга?
     Теперь уже он был явно ошеломлен, и взбешен, и шипел змеем-горынычем:
     -- Уж не хотите ли вы сказать, мадам, что и наши с вами  отношения  для
господина Лучникова не секрет?
     -- Вот именно это и хочу сказать, -- смело брякнула Татьяна.
     -- Ну,  знаешь...  --  Сергееву  нужно было выпустить тучу голландского
дыма,  чтобы  хоть  на  миг   скрыть   растерянность.   --   Ну,   знаешь...
Перекидываешься? Перевертываешься? Да ты представляешь себе, на что идешь?..
     Тут  вдруг  кафе  "Аничков  Мост"  наполнилось  шумом, смехом, веселыми
голосами: вошла целая  толпища  офицеров  Главштаба,  пять  летчиков  и  три
моряка.   Все   они   расселись  вокруг  круглой  стойки.  Все  знали  Таню.
Оборачивались и салютовали ей бокальчиками.
     -- Татьяна Никитична,  хотите  новый  анекдот  из  Москвы?  --  спросил
кто-то.
     Она  забрала  свою  рюмку  и  подошла к стойке. В зеркале очень красиво
отражалась блестящая леди в окружении  блестящих  офицеров.  В  зеркало  уже
увидела,  как  Сергеев  расплатился  за свои удовольствия, аккуратно спрятал
"биль" в чемоданчик (для отчета) и покинул кафе. Военные  тайны  Крыма  его,
очевидно, не интересовали.
XI. Витая в сферах
     Прошла  неделя  после ссоры в баньке, и стоила она Марлену Михайловичу,
как говорится, "немалых нервов". Ежедневно он ловил на  себе  косые  взгляды
товарищей:  видимо,  слухи  уже  начали  просачиваться.  Телефоны в кабинете
звонили  гораздо  реже,  а  верхний  этаж  просто  молчал.  Звонки,  однако,
кое-какие  все  же  были.  "Соседи" позванивали частенько. По согласованию с
"соседями" решено было послать на Остров наиболее  компетентного  сотрудника
"лучниковского"  сектора,  лучше всего самого Сергеева. Тот, естественно, не
возражал, и Марлен Михайлович отлично его понимал. С  какими  бы  противными
делами  ни  отправляешься  на  Остров,  все равно как-то там свежеешь, то ли
классовое чутье обостряется, то ли все эти мелкие повседневные  удовольствия
капитализма,  а  скорее  всего  --  климат, солнце, особенный этот волнующий
ветерок. Марлен Михайлович даже зажмурился, вообразив  себя  самого  в  этот
момент  где-нибудь  на  набережной  Севастополя  или  на перевале в Ласпи. В
момент зажмуривания как раз и прозвучал звонок, которого он  ждал  все  дни.
"Видное  лицо"  очень  официально,  как  будто и не парились никогда вместе,
предлагало в течение суток подготовиться для встречи  на  таком  уровне,  от
которого  просто  дух  захватывает. Завтра в этот же час надлежит быть в том
крыле здания, куда даже таким,  как  он,  заказывался  специальный  пропуск.
Готовьтесь  к  разговору  о  нынешней  ситуации на Острове, минут 40--50, не
менее, но и не более, предупредило его "Видное лицо".
     Кузенков тут же собрал всех своих помощников, сказал,  что  задерживает
всех  до  позднего  часа, сам будет ночевать у себя в кабинете (по рангу ему
полагалась здесь смежная "комната отдыха с санузлом"), а утром  просит  всех
прийти  за  час  до официального начала рабочего дня. Нужно было подготовить
предельно сжатую, но достаточно полную  информацию  с  цифровыми  данными  о
политических   делах,   армии,   промышленности,   торговле,  финансах  Зоны
Восточного  Средиземноморья,  организации  "Крым-Россия",   Базы   Временной
Эвакуации  ВСЮР,  Острова  Окей,  или "гнезда белогвардейских последышей", в
зависимости от того, какое  наименование  предпочтут  в  заоблачных  сферах.
Помощники  работали, телефончики трезвонили, секретарши бегали, и сам Марлен
Михайлович головы от письменного стола не  отрывал,  хотя  и  думал  иногда,
какая  это  все напраслина, зачем все эти цифровые данные, если единственная
цель совещания -- признать его  работу  неудовлетворительной  и  переместить
пониже или, в лучшем случае, к флангу отыграть.
     Увидев,  однако,  на следующий день участников совещания, он понял, что
все не так просто, во всяком случае,  не  однозначно.  "Видное  лицо"  здесь
вовсе  и  не  главенствовало,  оно  сидело,  правда,  в чрезвычайно выгодной
позиции, за одним столом, в одном ряду, с тремя "виднейшими лицами",  однако
соблюдало этическую дистанцию длиной в два стула. За отдельным столом в углу
огромного  кабинета помещались три помощника "виднейших лиц" и один помощник
"Видного лица". Последний дружески улыбнулся Марлену  Михайловичу,  это  был
один  из  подразумеваемых союзников, умница, доктор наук. Все присутствующие
пожали руку Марлену Михайловичу, после чего ему было предложено занять место
за главным столом, напротив "портретов".
     Сев и положив перед собой свою папку, Марлен Михайлович  поднял  глаза.
"Портреты" смотрели на него хмуро и деловито, с каждым годом черты усталости
и возрастные изменения все больше проступали на них, несмотря на все большие
успехи  Системы  и  Учения  в  мировом  масштабе. Взгляд Марлена Михайловича
полностью соответствовал установившейся внутри  этого  учреждения  негласной
этике,  он  был  в  меру деловит и в меру выражал сдержанное, но необходимое
обожание. Так полагалось. Нужна была деловитость  вкупе  с  легкой,  как  бы
невольно возникшей влагой обожания.
     Марлен Михайлович подумал о том, что это у него вовсе не притворное, не
искусственное,  это  у  него  естественно, как дыхание, что у него просто не
может  не  появиться  этого  чуть-чуть  дрожащего  обожания  при  встрече  с
"портретами",  ибо  для него это и есть встреча с самым важным, с партией, с
тем, что дороже жизни. Это ощущение наполнило его  теплотой  сопричастности,
он  почувствовал  себя  здесь своим, что бы ни случилось -- он всегда
здесь свой, он солдат партии, куда бы  его  ни  переместили,  пусть  даже  в
райком.
     Затем  он понял, что искренность его для всех очевидна и, кажется, даже
оценена. В глазах одного из "портретов" промелькнуло нечто отеческое и  тоже
не  искусственное,  тоже  идущее  от души, потому, должно быть, что для них,
"портретов", нижестоящие товарищи тоже были своего рода символами  великого,
могучего и вечного, как сибирская тайга, понятия "партия".
     Затем  этот  секундный  и  уловимый только скрытыми струнами души обмен
чувств закончился и начался деловой разговор.
     Вот, товарищ Кузенков, собрались о твоем  Островке  покалякать,  сказал
один  из  "портретов",  окающий  во  все  стороны  и как бы испытывающий еще
недостаток в этом округлом звуке. Столько уж годков занозой он у нас в глазу
торчит. Письма приходят в Центральный Комитет от рабочего  класса,  не  пора
ли, дескать, решать вопрос.
     Марлен Михайлович, ловя каждый звук, кивал головой, выражая, во-первых,
полную  оценку  того  факта,  что  такие  особы собрались для решения судьбы
скромного объекта его  патронажа,  во-вторых,  полное  понимание  классового
недоумения  по  поводу  "занозы"  и, наконец, полную готовность предоставить
исчерпывающую информацию по всему профилю проблемы "Островка". Даже  папочку
открыл и даже слегка откашлялся.
     Информация,  однако, в этот момент не понадобилась. Второй "портрет", с
лицом, как  бы  выражающим  сильный  характер,  на  деле  же  находящимся  в
постоянном ожесточающемся противоборстве со свисающими дряблыми складочками,
надменно  и  раздраженно  начал  короткими пальцами что-то толкать на столе,
отбрасывать  бесцельными,  но  твердыми  движениями  какие-то   блокноты   и
высказываться  обрывочными  фразами  в том смысле, что проблема раздута, что
проблемы фактически нет, что есть гораздо более важные  проблемы,  что  опыт
накоплен,  исторический  момент  назрел  и... Тут он обнаружил, что блокноты
свои уже оттолкнул на такое расстояние, что дальнейшее их отталкивание стало
бы каким-то нарочитым, это вызвало как бы еще большее  его  раздражение,  он
вроде  бы  потерял  нить  мысли,  потом  решительно протянул руку к зеленому
сукну: подтащил к себе поближе свои блокноты и снова начал  их  отталкивать.
Какой  в  принципе  неприятнейший  человек, если отвлечься от того, что он в
себе воплощает, неожиданно  подумал  Марлен  Михайлович  и  устыдился  своей
мысли.  В  возникшей на миг паузе он снова всем лицом и малым движением руки
выразил полное  понимание  малозначительности  его,  кузенковской,  проблемы
перед  лицом  глобальной политики мира и социального прогресса и полную свою
готовность  немедленно  предложить  сжатую,  но  емкую  информацию,  но  тут
"Пренеприятнейший  портрет",  как  бы  даже  не замечая Кузенкова, во всяком
случае, не считая для себя возможным обратиться  к  нему  даже  с  вопросом,
слегка  наклонился  к  столу, чуть-чуть повернулся к тому, кого мы все время
называем "Видное лицо" и которое  было  для  него  лишь  лицом  заметным,  и
спросил  напрямую  --  достаточно  ли  будет для решения этой так называемой
крымской проблемы десантного соединения генерала N?
     Марлен  Михайлович  вздрогнул  от  мгновенно  пронизавшего   ужаса.   В
следующий  миг  он  понял,  что все заметили этот ужас, что все глаза сейчас
устремлены на него: и "Окающий портрет"  бесстрастно,  по-рыбьи  взирает  на
него  сквозь  сильные  очки,  и  все  помощники  смотрят  на  него серьезно,
внимательно, профессионально, и "Видное лицо", чуть скособочившись в  кресле
(вполне, между прочим, независимая поза), выжидающим левым глазом держит его
под  прицелом,  и  даже "Пренеприятнейший портрет" быстро и остренько, с еле
уловимой ухмылочкой скосил на него глаза, не меняя, однако,  позы  и  ожидая
ответа  от  "Видного  лица".  Только один человек в кабинете не посмотрел на
Кузенкова  в  этот  момент  --  третий  "портрет",  обозначим   его   словом
"Замкнутый".  Тот  как  начал  с  самого  начала  что-то  рисовать, какой-то
орнамент на чистом листе бумаги, так и продолжал свое дело.
     -- Что скажешь,  Марлен  Михайлович?  --  спросило  "Видное  лицо".  --
Достаточно этого для решения проблемы?
     -- В военном отношении? -- задал Марлен Михайлович встречный вопрос.
     -- В  каком  же еще? -- сказал "Пренеприятнейший" "Видному", на Марлена
Михайловича по-прежнему не оборачиваясь. -- Заодно и опробовали бы танки  на
воздушной подушке.
     -- В  военном  отношении  десантного  соединения генерала N для решения
проблемы Острова Крым совершенно недостаточно, --  с  неожиданной  для  себя
твердостью  сказал Кузенков. -- В военном отношении вооруженные силы Острова
-- это очень серьезно, -- сказал он еще более твердо. --  Недавняя  война  с
Турцией,   товарищи,   позвольте   мне   напомнить,   продемонстрировала  их
динамичность и боевую дееспособность.
     -- Мы не турки, -- хохотнул "Пренеприятнейший". Все, естественно,  этой
шутке  рассмеялись.  Помощники  поворачивались  друг к другу, показывая, что
оценили юмор.  Дребезжащим  колокольчиком  раскатился  громче  всех  хохоток
"Окающего".  Не  турки,  ох  уж, не турки! "Видное лицо" тоже засмеялось, но
явно для проформы. Оно, на удивление, держалось  независимо  и  смотрело  на
Марлена  Михайловича  прицельным  взглядом.  Не  рассмеялся и не проронил ни
звука лишь "Замкнутый". По-прежнему трудился над орнаментом. Не рассмеялся и
Марлен Михайлович.
     -- ОНИ, -- сказал  он  очень  спокойно  (вдруг  пришло  к  нему  полное
спокойствие) и даже с некоторой злинкой, -- они тоже не турки.
     Возникла пауза. Ошеломление. Некоторый короткий ступор. Кузенков срезал
шутку одного из "портретов"! Ловкой репликой лишил ее далеко идущего смысла!
Все участники  совещания  тут  же  углубились  в  бумаги,  оставляя  Марлена
Михайловича наедине с "Пренеприятнейшим". Тот сидел набычившись и  глядя  на
свои застывшие пальцы -- все мешочки на его лице обвисли, картина была почти
неприличная.
     И  вдруг  --  с  небольшим  опозданием  --  в  кабинете прозвучал смех.
Смеялось "Видное  лицо",  крутило  головой,  не  без  лукавинки  и  с  явным
одобрением поглядывало на Кузенкова.
     -- А  ведь  и  впрямь,  товарищи, они ведь тоже не турки, -- заговорило
"Видное лицо", -- Марлен-то Михайлович прав, войско там русское,  а  русские
туркам, -- он посмотрел на "Пренеприятнейшего", -- завсегда вставляли.
     В   очках   "Окающего"  промелькнул  неопознанный  огонек.  "Замкнутый"
занимался орнаментом.
     Марлен Михайлович вдруг понял, что "Видное лицо"  и  "Пренеприятнейший"
-- очевидные соперники.
     -- Что  же  тут  предполагается? -- "Пренеприятнейший" смотрел опять на
"Видное лицо", хотя адресовался  к  Марлену  Михайловичу.  --  Что  же  тут,
сравнивается наша мощь с силенками белых? Ставится под вопрос успех военного
решения  проблемы?  --  Голос крепчал с каждым словом. -- Америка перед нами
дрожит, а тут какая-то мелкая сволочь. Да  наши  батьки,  почти  безоружные,
саблями  да  штыками гнали их по украинским степям, как зайцев! "Вооруженные
силы Острова -- это очень серьезно", -- процитировал он с  издевкой  Марлена
Михайловича.
     Марлену  Михайловичу  показалось,  что  "Видное  лицо"  еле заметно ему
подмигнуло, но он и без  этой  поддержки  странным  образом  становился  вес
тверже,  не трусил перед "Пренеприятнейшим" и наполнялся решимостью выразить
свою точку зрения, то есть еще и еще раз подчеркнуть неоднозначность,
сложность островной проблемы.
     -- Сейчас я объясню, --  сказал  он.  --  Боевая  мощь  крымской  армии
действительно  находится  на  очень высоком уровне и. если предположить, что
десантное соединение генерала N -- турки (или, скажем, американцы), то можно
не сомневаться в том, что оно будет разбито крымчанами  наголову.  Однако...
-- Он  увидел, что "Пренеприятнейший" уже открыл рот, чтобы его прервать, но
не замолчал, а продолжил: -- Однако  с  полной  уверенностью  могу  сказать:
никогда  ни  один  крымский  солдат не выстрелит по советскому солдату. Речь
идет не о военной проблематике, а о состоянии  умов.  Некоторые  влиятельные
военные  в  Крыму  даже  считают  своих  "форсиз"  частью Советской Армии. В
принципе наше Министерство обороны могло бы  уже  сейчас  посылать  им  свои
циркуляры.
     -- Что  за  чушь! -- вскричал тут "Пренеприятнейший". -- Да ведь они же
белые!
     -- Они были белыми, -- возразил  Марлен  Михайлович,  в  душе  ужасаясь
неосведомленности   "вождя".  --  Их  деды  были  белыми,  товарищ  (фамилия
"Пренеприятнейшего").
     -- Да  ведь  там  вес  эти  партии  остались,  --  брезгливо  скривился
"Пренеприятнейший", -- и "кадеты", и "октябристы"...
     -- В  Крыму  зарегистрировано  свыше  сорока политических партий, среди
которых есть и упомянутые, -- сухо сказал Марлен Михайлович.
     Дерзость  его,  заключавшаяся  в   этой   сухости,   видимо,   поразила
"Пренеприятнейшего