януть на Советский Союз взглядом свободного крымчанина,  лучше  было  бы
взять в руки "Солнце России" или даже реакционного "Русского Артиллериста".
     Вернувшись  в  газету, Андрей Лучников прежде всего сам взялся за перо.
На страницах "Курьера" стали появляться его очерки о путешествии  в  "страну
чудес", об убожестве современной советской жизни, о бегстве интеллигенции, о
задавленности  оставшихся  и  о рождении новой "незадавленности", о массовой
лжи средств массовой информации, о косности руководства. Он ежедневно звонил
в Москву Беклемишеву и требовал все больше и больше критических  материалов.
Негласный  пока центр еще не объявленного, но уже существующего СОСа считал,
что накануне исторического выбора они  не  имеют  права  скрывать  ни  грана
правды  об  этой  стране, об их стране, о той великой державе, в которую они
зовут влиться островной народ, тот народ, который они до  сих  пор  полагают
русским  народом, тот народ. который должен был отдать себе полностью
отчет в том, чью судьбу он собирается разделить.
     Когда он спит, удивлялась Таня, но никогда его не спрашивала  --  когда
ты  спишь?  Здесь, на крыше гигантского алюминиево-стеклянного карандаша, он
был полным хозяином, она впервые видела его в этом  качестве,  ей  казалось,
что он и ее хозяин тоже, вроде бы она ему не друг, не возлюбленная, а просто
такое домашнее удобное приспособление для сексуальной гимнастики.
     Опять  он  не спит, подумала она, когда гости разошлись, и выглянула из
своей "пещеры". Она не сразу нашла Андрея. Вигвам вроде бы был пуст, но  вот
она  увидела  его высоко над собой, на северном склоне башни, в одной из его
деловых  "пещер".  Он  сидел  там  за  пишущей  машинкой,  уютно  освещенный
маленькой лампой, и писал очередной "хит" для "Курьера".
     Ничтожество
     (К столетию И. В. Сталина)
     В  ссылке  над  ним  смеялись:  Коба  опять  не снял носки; Коба спит в
носках: товарищи, у Кобы ноги пахнут, как сыр  "бри"...  Конечно,  все,  кто
тогда,  в  Туруханске,  смеялся, впоследствии были уничтожены, но в то время
рябой маленький Иосиф молчал и терялся в догадках, что делать:
     снять носки, постирать -- значит признать поражение; не снимать  носки,
вонять  -- значит превращаться все более в козла отпущения. Решил не снимать
и вонял с мрачностью и упорством ничтожества.
     Нам кажется, не до конца еще  освещен  один  биопсихологический  аспект
Великой   Русской   Революции   --   постепенное,  а  впоследствии  могучее,
победоносное движение бездарностей и ничтожеств.
     Революция накопилась в генетическом коде  русского  народа  как  ярость
ординарности  (имя которой всегда и везде -- большинство) против развязного,
бездумного  и  в  конечном  счете  наглого  поведения  элиты,   назовем   ее
дворянством,  интеллигенцией,  новобогачеством, творческим началом, западным
влиянием, как угодно.
     Переводя всю эту огромную проблему в этот план, мы вовсе  не  стараемся
перечеркнуть  социальное,  политическое,  экономическое возмущение, мы хотим
лишь прибавить к этим аспектам упомянутый биопсихологический аспект и,  имея
в виду дальнейшее развитие событий, осмеливаемся назвать его решающим. О нем
и  будем  вести  речь  в преддверии торжественного юбилея, к которому сейчас
готовится наша страна. Заранее предполагаем, что в дни юбилея в  официальной
советской печати появится среднего размера статья, в которой будут соблюдены
все  параметры,  будут  отмечены  и  "ошибки"  этого,  в  общем, выдающегося
коммуниста, связанные с превышением личной власти.
     Между тем мы имели возможность наблюдать, что страна и народ собираются
неофициально отметить столетие  этой  исключительной  посредственности,  как
великого  человека. На лобовых стеклах проносящихся мимо нас грузовиков и не
в южных, не в грузинских, а в центральных русских областях, едва  ли  не  на
каждом втором красовался портрет генералиссимуса в его варварской форме.
     Цель  этой  статьи -- показать, что этот коммунист был не выдающимся, а
самым обычным  представителем  биопсихологического  сдвига,  выброшенным  на
поверхность   ничтожеством.  Среди  лидеров  большевистской  революции  были
одаренные люди, такие, как Ленин, Троцкий,  Бухарин,  Миронов,  Тухачевский.
Ведя возмущенные массы, они руководствовались своими марксистскими теориями,
но  они  не  знали,  что все они обречены, что главная сила революции -- это
биопсихологический  сдвиг  и  что  этот  сдвиг  неизбежно  рано  или  поздно
уничтожит  личность  и  возвысит безличность, и из их среды восстанет, чтобы
возглавить, самый ничтожный и самый бездарный.
     Есть ходячее выражение: "Революция пожирает своих детей". Осмелимся его
оспорить: она пожирает детей чужих. Троцкий, Бухарин, Блюхер, Тухачевский --
это чужие дети, отчаянные гребцы, на мгновение возникающие  в  потоке.  Дети
революции  --  это молотовы, калинины, ворошиловы, ждановы, поднимающийся со
дна осадок биопсихологической бури.
     Мы  часто  со  смехом  отмахиваемся  от   художественных   кинофильмов,
сделанных  на  вершине  сталинского  владычества такими мастерами советского
кино,  как  Ромм,  Козинцев,  Трауберг  (впоследствии,  в  период  оттепели,
обернувшимися   к   классике   и  ставшими  "большими  художниками"  и  даже
"либералами"), от всех этих "Юностей Максима"  и  "Человеков  с  ружьем".  И
напрасно   отмахиваемся.   Проституирующая   интеллигенция   исполняла   так
называемый "социальный заказ",  точнее  же  сказать,  она  чутко  улавливала
настроения  и пожелания полностью сформировавшегося тогда правления серятины
и бездарностей. Наглая тупая человеческая особь, кривоногая и придурковатая,
становилась в советском искусстве центральной фигурой, и это было отражением
жизненной правды, ибо и в  жизни  она  стала  главной  --  безликая  фигура,
выражение огромной коллективной наглости бездарностей. Любая отличающаяся от
массы  ничтожеств  фигура,  не  говоря уже об интеллигенте, но и любая яркая
народная фигура, матрос или анархист, единоличный  ли  крепкий  хозяин,  так
называемый  "кулак",  становилась  в этом искусстве объектом издевательства,
насмешки и призывалась к растворению в бездарной массе или же обрекалась  на
уничтожение.
     Так    шло    и   в   жизни,   холуйское   искусство   точно   отражало
биопсихологическую тенденцию жизни. Шло яростное  уничтожение  поднимающихся
над  многомиллионной  отарой  голов.  Уничтожались  и революционные народные
вожди, наделенные талантом, такие, как  Сорокин,  Миронов,  Махно,  по  сути
дела,  спасший  большевистскую  Москву,  нанесший непоправимый удар по тылам
Добровольческой Армии. Биопсихологический процесс выталкивал на  поверхность
бездарностей  типа Ворошилова, Тимошенко, Калинина и, наконец, ничтожнейшего
из ничтожных, бездарнейшего из бездарных, Иосифа Сталина.  Меч,  или  скорее
пила,  биопсихологической  революции делал свое дело: слетали высовывающиеся
головы Троцкого, Бухарина, Тухачевского, -- меч шел по городам и  весям,  по
губерниям  и  уездам,  единственной  виной жертв были блестки талантливости,
хоть малая, но бросающаяся в глаза одаренность. И  вот  установилась  власть
мизерабля, низшего из мизераблей, самого дебильного дебила нашего времени.
     Нет ни одного деяния Сталина, не отмеченного исключительной, поражающей
ум бездарностью.    Он   уничтожил   спасительный   ленинский   план   новой
экономической политики и вверг страну в новое убожество  и  голод.  С  целью
организовать  сельское хозяйство он уничтожил миллионы дееспособных крестьян
и   организовал   высшую   форму   сельскохозяйственной    бездарности    --
"раскулачивание"   и   колхозы.   Непосредственным   следствием  этого  были
многомиллионные жертвы голода на Украине, в Поволжье, по всей стране, гибель
тысяч и тысяч насильственно переселенных с одних земель на другие.
     Чувствуя нарастающее недовольство в  партии,  боясь  поднимающейся  над
отарой  фигуры  крепыша  Кирова,  не  представляя себе иного, более гибкого,
более умного пути для  управления  страной,  Сталин  снова  идет  по  самому
простейшему  --  убийство  Кирова,  примитивнейшие  провокации  процессов  и
массовый террор в партии -- быть может, высшее проявление его бездарности. К
несчастью для страны, все это  происходило  на  подъеме  биопсихологического
сдвига, то есть было неизбежным.
     Перед  назревающей  мировой  войной Сталин лихорадочно ищет родственную
душу, вернее, близкую биоструктуру, и находит ее,  естественно,  в  Гитлере.
Орды  оболваненных  немцев  и  орды  оболваненных  русских  делят  меж собой
Восточную Европу. Нельзя было более бездарно подготовиться к войне, чем  это
сделал   Сталин.   Уничтожив   талантливых   маршалов,   полностью   презрев
геополитический  (сложный  для  анализа)  аспект  надвигающихся  событий   и
положившись  на  биопсихологическую общность со вторым по рангу ничтожеством
современности,  Гитлером,  он  после  предательства  последнего  практически
устремляется  в  паническое  бегство,  отдавая  на  сожжение  наши города, а
миллионы жизней на уничтожение и закабаление.  Могучая  бездарность  Гитлера
помешала  Германии  одержать  сокрушительную  и легкую победу. В самом деле,
сколько блатного ничтожества нужно иметь, чтобы встать  против  всего  мира,
даже   не   вообразив   себе  (отсутствие  воображения  очень  роднит  обоих
"паханов"), что нормальные люди могут иногда защищаться.
     Между тем пока два слабоумных душили друг друга (вернее,  Адольф  душил
Иосифа),   у  англосаксов  появилась  возможность  сманеврировать,  выбрать,
решить, какая гадина в этот момент опаснее. Вот вам  и  слабые,  вот  вам  и
хилые западные демократии! Перепуганный до смерти Сталин, смотавшийся уже из
Москвы,  естественно,  принял  неожиданную помощь. Ну, для этого не нужно ни
ума, ни таланта.
     Величие нашей страны проявилось в том,  что  перед  лицом  национальной
катастрофы  она,  даже  после десятилетий уничтожения всякой неординарности,
смогла выдвинуть в ходе борьбы талантливых маршалов и военных конструкторов,
отважных летчиков и танкистов.
     Ничтожество нашей биопсихологической верхушки  проявилось  в  том,  что
Россия,  страна-победитель, потеряла в три раза больше миллионов жизней, чем
даже спаленная до последних угольков союзной авиацией Германия.
     Период послевоенной реконструкции, быть может, -- венец  бездарности  и
ничтожности  генералиссимуса Сталина. Никакие новые проекты, никакие реформы
ему и в голову не приходили. Вместо них он создал  двадцатимиллионную  армию
рабов.  Древний фараонский сифиляга бушевал в тупой башке. Дренажная система
ГУЛАГа быстро откачала  избыток  таланта  и  творчества,  явленный  к  жизни
войной.  Ничтожества  снова торжествовали, пировали, ибо шел еще их пир, еще
не начался их упадок, еще  далеко  было  до  выздоровления.  Пик  их  власти
естественно  совпадает  с  биологической  смертью  их кумира. Дальше начался
спад, кривая пошла вниз, таинственный человеческий процесс, так бездарно  не
угаданный Марксом, вступил в новую фазу.
     Конечно,  Сталин  не  умер в 1953 году. Он жив и сейчас в немыслимой по
своей  тотальности  "наглядной  агитации",  в  сталинских  сессиях   т.   н.
Верховного Совета и в проведении т. н. выборов, в ригидности и неспособности
к  реформам  современного  советского  руководства (во всяком случае, тех из
них, кто наследует Калинина и Жданова), в нарастающем  развале  человеческой
экономики  (еда, одежда, обслуживание, все области человеческой жизни
поражены  сталинским  слабоумием)  и  в  разрастании   нечеловеческой
экономики  (танки  и  ракеты  в  безумном  числе  как фантом сифилитического
бреда),  в  неприятии  любого  инакомыслия  и  в  навязывании  всему  народу
идеологических  штампов  преустрашающего  характера, в экспансии всего того,
что именуется сейчас "зрелым социализмом", то бишь духовного  и  социального
прозябания...
     И  все-таки  пик биопсихологического сдвига миновал, Сталин как главное
ничтожество современности подыхает. Выздоровление началось.
     ГУЛАГ разрушен, и нынешняя лагерная система не идет, конечно, с  ним  в
сравнение.   Ненависть   к   инакомыслию  говорит  о  том,  что  инакомыслие
существует. Появились писатели, режиссеры, художники,  композиторы.  Границы
стали более проницаемыми. Самое же главное проявление
     реконвалесценции  состоит в том, что даже и в руководящих кругах страны
появились люди, пытающиеся преодолеть глобальную  сталинскую  тупость.  Быть
сталинистом  в  "развитом  социализме"  не опасно, а даже как бы почетно, во
всяком случае, нетрудно.  Антисталинистам  в  руководящей  среде  приходится
туго,  они скрываются за набором фразеологии официальной лжи, но они хотя бы
пытаются ворочать мозгами, пытаются  нащупать  пути  к  спасению  России  от
развала.  Они  пока  молчат о реформах, но они думают о них. Они лгут, но на
лицах их жажда правды. Прежняя сталинская Россия стояла на  крови,  нынешняя
сталинская  Россия стоит на лжи. Провидению было угодно провести нашу родину
через великую кровь к великой лжи. Мы не  можем,  отказываемся  думать,  что
шесть  десятилетий под пятой сталинского ничтожества подобны коровьей жвачке
и никому не нужны и что наша священная корова все равно  подыхает.  Ложь  --
это  все-таки  лучше,  чем  кровь.  Не говорит ли это о том, что ничтожество
"загибается" все больше, а мозги зашевелились? Каким будет следующий период?
Всех правдоискателей не упрячешь в психушки. Все больше людей  становится  в
России, для которых отделение правды от лжи-- самый естественный и предельно
простой  процесс. Железобетон коммунизма, несмотря на "постоянное усиление и
расширение форм идеологической работы", размягчается. Народ жаждет  "кайфа",
этим  дурацким  словечком  именуя  какой-то  иной,  совсем  еще туманный, но
желанный образ жизни.
     Пересеките  восточную  часть   нашего   маленького   Черного   моря   и
прогуляйтесь  по  набережной "всесоюзной здравницы" Сочи. Под бесконечными и
могучими лозунгами "зрелого социализма" (последний шедевр: "Здоровье каждого
-- это здоровье всех") вы увидите толпы советских граждан,  жадно  взирающих
друг  на  друга  --  у  кого  какие  джинсы,  очки, майки или что-нибудь еще
"фирменное", то есть западное. Над  головами  у  них  воздвигнуты  вроде  бы
незыблемые звезды, серпы, молоты, снопы, шестеренки, вся бредовина тридцатых
годов,  а  на груди у них красуются американские звезды и полосы, английские
надписи. Можно увидеть даже двуглавого  орла  на  майках  с  рекламой  водки
"Смирнофф".
     Пик  революционного биопсихологического сдвига позади. Сталин издыхает,
это несомненно, вся наша страна стоит на грани нового, может быть, еще более
таинственного,  чем  революция,  исторического  периода,  уготованного   нам
Провидением.  Забыть  ли  нам ничтожного Сталина? Нет, забыть нельзя, ибо, и
окончательно издохнув, он может победить.
     Нам представляется, что  в  России  сейчас  идет  борьба  двух  могучих
течении.  Победит  Сталин  --  и  возникнет страшное общество тоталитаризма,
бездумные  отары,  забывшие  о  Сталине,  не  сознающие  своего  сталинского
ничтожества,  несущие  гибель  во  все просторы земли. Проиграет Сталин -- и
Россия может превратиться в великое творческое  содружество  людей,  ведущих
разговор  с  Богом,  не  забывающих  ни своих, ни чужих страданий и навсегда
сохранивших память о власти ничтожеств, о крови и лжи, о сталинщине.
     Каждое событие, происходящее, сейчас в России, должно  рассматривать  с
точки  зрения  борения  двух этих течений. Возьмем, к примеру, одно из самых
примечательных: эмиграция евреев и  происходящее  под  этим  флагом  бегство
измученной   всеми   сталинскими   десятилетиями   общественного   презрения
интеллигенции. С одной стороны, это как бы антисталинский поток  --  кто  бы
мог   подумать   еще   десять  лет  назад,  что  людям  будет  позволено  со
сравнительной легкостью покидать  "твердыню  социализма"  и  переселяться  в
другие  страны?  С  другой  же  стороны  --  это  поток  в русле сталинщины:
выбрасывание за пределы страны критически мыслящей группы людей,  всех,  кто
"высовывается",   всех,   кто  мешает  тому  же  самому  биопсихологическому
процессу. Будет ли позволено уехавшим возвращаться, уезжать  и  возвращаться
вновь,  преодолеем  ли мы ксенофобию, осознаем ли мы себя в семье людей, где
не бьют по лбу облизанной идеологической ложкой?
     Трудно представить себе более ответственный и важный период  в  будущей
жизни  нашего  немыслимого общества. Юбилей подонка И. В. Сталина-- еще один
повод  для  размышлений.  Хватит  ли  сил  у  нашего  народа  перезахоронить
зловонные  останки  и  обратить  их  из  источника  эпидемии  в  своего рода
удобрение для будущей демократии?
     В гармоническом обществе необходимо и большинство и меньшинство, как  в
социальном,   так  и  в  биологическом  аспектах.  Очередная  потеря  своего
меньшинства может стать  губительной  для  новой  России.  Сможет  ли  новая
большая   и   сильная  группа  людей  не  раствориться  в  баланде  "зрелого
социализма", но стать ферментом новых живых противосталинских процессов?
     Господи, укрепи!
IX. Недопаренность
     В описанной уже выше баньке  за  семью  печатями  "Курьер"  со  статьей
"Ничтожество"  переходил  из  рук в руки. Вслух не читали, потому что каждый
банник как бы  осознавал,  что  читать  эдакое  вслух  -  кощунство.  Тонкие
голубоватые  страницы  заморского издания, извлеченного для нынешней встречи
из "спецхрана", похрустывали в руках. Хороша бумажка! С  такими  газетами  и
туалетный  дефицит  не  страшен.  Кто-то  слегка крякал при изучении статьи,
кто-то чуть-чуть хмыкал, самые выдержанные, и среди  них,  конечно,  "Видное
лицо",  просто  молчали,  читая:  нервы,  хвала  Аллаху,  из гвоздевой стали
ковались, в ходе истории.
     Марлен  Михайлович,  завернувшись  в   махровое   шведское   покрывало,
откинувшись  в  кресле и попивая пиво "Левин-брау", тем не менее внимательно
следил за  лицами  всей  компании,  связанной  никогда  не  названной  общей
порукой,   совместной  обнаженностью  и  похабщинкой,  которая  по  нынешним
временам не практикуется в официальных кабинетах. Чаще всего взгляд  Марлена
Михайловича  задерживался  на  "Видном  лице",  и  всякий раз он отдавал ему
должное -- никак не проникнешь за эту маску.
     Кузенков, конечно, лучниковскую статью знал уже  наизусть  --  "Курьер"
был  позавчерашний.  Он  успел  уже  психологически подготовиться к нынешней
баньке и теперь спокойно ждал вопросов, ибо  к  кому  же,  как  не  к  нему,
куратору Крыма и "личному другу" Лучникова, будут обращены вопросы.
     -- Ну-с,  Марлуша,  как  ты  на это дело взираешь? -- наконец вопросило
"Видное лицо".
     И снова ни мимикой, ни интонацией не выдало своего к статье  отношения.
Марлен  Михайлович  определенным движением тела как бы начал уже свой ответ,
но раскрывать уста  не  торопился:  знал,  что  звуки,  исторгнутые  "Видным
лицом",  волей-неволей нарушат общее молчание, и в последующих репликах хоть
что-то,  да  проявится,  промелькнут  какие-то   намеки,   прожужжит   некое
настроение.
     Так  оно и случилось -- прорвалось: все-таки и водочки было уже выпито,
и пивка, и поры после сухого парку уже дышали свободнее.
     -- Поворот на сто восемьдесят градусов? -- полувопросом высказался Иван
Митрофанович.
     -- Диалектик, -- пробурчал Федор Сергеевич, явно сердясь на автора.
     -- И к боженьке апеллирует, -- улыбнулся Актин Филимонович.
     -- Революция-то, оказывается, чужих детей жрет, -- хмыкнул Артур Лукич.
     -- Единственное, с чем  готов  согласиться,  --  с  установившейся  уже
пылкостью  высказался  Олег  Степанов,  ставший  за  последние  недели здесь
завсегдатаем.
     Кто-то что-то еще пробурчал, пробормотал,  но  "Видное  лицо"  смотрело
прямо  на  Марлена  Михайловича,  еле заметной улыбкой показывая, что сумело
оценить его тактическ