сящейся к Томасу Эрсилдауну, где утверждается, что "главное для
менестреля - это язык".
     Мы  можем  еще  отметить,  что  само  слово  "менестрель",  происшедшее
фактически от  германского  Minnesinger,  первоначально  означало  человека,
"поющего  про  любовь",  -  смысл,  совершенно   неприложимый   к   простому
музыканту-инструменталисту.
     Второй  существенный  пункт,  по  которому  доктор  Перси  был  жестоко
атакован мистером Ритсоном, также давал обеим сторонам основание  спеть  "Те
Deum". Речь идет о  положении,  или  "статусе",  менестреля  в  обществе  на
протяжении всего средневековья.
     По этому вопросу составитель "Памятников старинной  английской  поэзии"
привел самые убедительные свидетельства того, что англо-норманские  государи
превыше всего ценили в часы досуга общество "учителей веселой науки",  да  и
сами не брезговали порой браться за мелодичный труд менестрелей и  подражать
их сочинениям.
     На  это  мистер  Ритсон  с  большим  остроумием  ответил,  что  примеры
уважения,  воздаваемого  французским  менестрелям,  выступавшим  хотя  и   в
Британии, но при дворе норманских монархов на их родном языке,  не  являются
аргументом в пользу английских артистов той же профессии, между тем как ведь
это из их произведений, а не из французских  стихов  доктор  Перси,  по  его
собственным словам, составил  свой  сборник.  Английские  менестрели  потому
влачили  столь  жалкое  по  сравнению  со  своими  французскими   собратьями
существование, веско заявляет мистер  Ритсон,  что  английский  язык  (смесь
англосаксонского и нормано-французского)  вошел  в  обиход  англо-норманских
королей лишь при Эдуарде  III.  Следовательно,  вплоть  до  весьма  позднего
периода, когда баллады менестрелей стали уже выходить из моды, их английские
исполнители вынуждены были увеселять своими талантами только простонародье.
     Разумеется, мы признаем правоту мистера Ритсона в том,  что  почти  все
английские стихотворные романы, уцелевшие до сегодняшнего дня, переведены  с
французского; вполне вероятно  также,  что  люди,  занятые  главным  образом
переложением на английский чужих поэтических произведений, не могли занимать
столь же высокое положение,  как  те,  кто  поднимался  до  самостоятельного
творчества; таким образом, критик тут берет верх в споре. Но мистер Ритсон и
на этот раз ударился в крайность, ибо в английской истории был,  несомненно,
такой  период,  когда  менестрели,  писавшие   на   национальном   диалекте,
пользовались почетом и уважением в соответствии со своими заслугами.
     Так, например, Томас  Рифмач,  менестрель,  процветавший  в  конце  XII
столетия, не только был человеком одаренным в своем искусстве, но и  занимал
также  известное  положение  в  обществе,  дружил  со  знатью  и   сам   был
землевладельцем. Он и его современник Кэндел, как уверяет Роберт де Брюнн  в
уже упомянутом нами "Вступлении", писали на  языке  хотя  и  английском,  но
доступном только "вельможным и знатным",  а  не  простым  людям,  к  которым
обращался сам Роберт, открыто признававший, что он старается снизить  до  их
понимания и стиль и систему версификации. Значит, во времена этого  историка
существовали менестрели, которые, вращаясь в кругу  вельмож,  сочиняли  свои
творения на особом, утонченном языке, и не подлежит сомнению, что раз уж так
высоко ценились их стихи, то, безусловно, были в почете и сами авторы.
     Иаков I Шотландский воспитывался под  опекой  Генриха  IV,  и  в  число
предметов, которым его обучали, входили и музыка и местная народная  поэзия,
иначе говоря - искусство менестрелей в обеих его разновидностях. Поэзия  эта
(король  оставил  несколько  образцов  ее)  была,   как   хорошо   известно,
английская. И нет оснований предполагать, что принцу, которого воспитывали с
таким тщанием, стали бы преподавать искусство, дошедшее, если верить мистеру
Ритсону, до последней  степени  падения  и  унизительное  для  тех,  кто  им
занимался. Это соображение  подкрепляется  и  поэтическими  опытами  герцога
Орлеанского на английском языке, относящимися ко времени его пленения  после
битвы при Азенкуре. Нельзя себе  представить,  чтобы  знатный  пленник  стал
утешаться в своем заточении низменным, годным лишь на  потребу  черни  видом
сочинительства.
     Мы могли бы привести и другие примеры, говорящие о том, что этот острый
критик в пылу полемики зашел слишком далеко. Но мы предпочитаем  дать  общий
обзор данного вопроса, обзор, который, нам кажется, убедительно  показывает,
откуда могли взяться столь противоречивые точки  зрения  и  почему  глубокое
уважение к тому или иному менестрелю и высокая оценка его  искусства  вполне
совмещаются с презрением к сословию менестрелей в целом.
     Все, кто  занимается  изящными  искусствами,  кто  посвящает  время  не
практически жизненным нуждам, а услаждению общества, только в том случае  не
уронят профессиональной чести, если докажут, что в своей области они владеют
высочайшим мастерством. Нас вполне удовлетворяет ремесленник,  добросовестно
выполняющий работу; мы не склонны смотреть свысока и на  духовное  лицо,  на
стряпчего или врача, если только они  не  выказывают  грубого  невежества  в
своем деле: пусть они и не обладают глубокими познаниями-  с  нас  довольно,
что они хотя бы могут дать нам полезный совет по интересующему нас  вопросу.
Однако

                                  ...mediocribus esse poetis
             Non di, non homines, non concessere columnae. {*}
             {*                   ...поэтам ни люди, ни боги,
             Ни столбы не прощают посредственность (лат.).
                                      (Перевод М. Дмитриева)}

     Эти слова относятся и к живописцам, и к ваятелям, и к музыкантам  -  ко
всем, кто подвизается на поприще изящных искусств. Когда  они  действительно
проявляют подлинное мастерство, то нет в обществе столь почетного положения,
которого они не могли  бы  занять,  если,  разумеется,  умеют  держать  себя
подобающим образом. Но когда им не хватает сил  добраться  до  вершины,  то,
вырождаясь, они  превращаются  в  каменотесов,  в  размалевщиков,  в  жалких
дудильщиков,  в  дрянных  рифмоплетов  и  тому  подобных  поденщиков,  самых
ничтожных, какие есть в роду человеческом. Причина  ясна.  Людям  приходится
мириться с тем способом удовлетворения жизненных нужд, какой доступен им при
данных обстоятельствах, и когда кому-либо требуется верхняя одежда и ему  не
по средствам Штульце, он обратится к деревенскому  портному.  Иначе  обстоит
дело, когда человек ищет удовольствия: тот, кто не может услышать Пасту  или
Зонтаг, вряд ли утешится, если  ему  предложат  заменить  пение  этих  сирен
мелодиями охрипшего исполнителя баллад. Напротив, он  сочтет  оскорбительной
такую неравноценную замену и возмутится до глубины души.
     Убедительнее всего подтверждает нашу мысль пример актеров. Высший  круг
общества  открыт  для  лиц,  прославленных  лицедейским   талантом,   а   их
вознаграждение неизмеримо выше, нежели заработок людей, занятых  прикладными
искусствами. Но те, кто  не  выдвинулся  в  первые  ряды  на  этом  поприще,
относительно  беднее  и  приниженнее,  чем   самые   незаметные   из   числа
ремесленников, врачей или стряпчих.
     Таким образом, становится понятным, почему многие  менестрели,  которые
выступали в местах, где царило грубое, разгульное веселье,  которые  унижали
свое искусство, дабы усладить слух пьяных невежд, которые жили беспутно, как
нередко живут люди, не обеспеченные пропитанием и существующие впроголодь, -
почему эти менестрели вызывали всеобщее презрение и почему  собратья  их  из
числа "звезд" (применяя новомодное слово), вознесшиеся в  эмпирей,  смотрели
на них сверху  вниз,  подобно  планетам,  взирающим  на  испарения,  которые
устремляются ввысь из густых туманов земной атмосферы.
     В общем весь спор напоминает поучительную басню о золотом и  серебряном
щитах. Доктор Перси созерцал менестреля, окруженного славой и поклонением; и
многие из них, действительно, достигали этого благодаря своим талантам,  как
достигают того же самого наши современники, наделенные талантом в  одном  из
видов изящных искусств. А Ритсон видел оборотную сторону  медали  -  нищего,
бродячего сказителя,  одетого  в  причудливые  лохмотья,  который  рад.  был
заработать себе на хлеб пением баллад в пивной и в конце концов  превращался
в простого дудильщика с расстроенной флейтой, сопровождавшего грубую мелодию
еще более грубыми стишками, беспомощного спутника пьяных драчунов,  донельзя
боящегося констебля и приходского сторожа. Разница между людьми, занимавшими
крайние - наивысшее и наинизшее - положения в этом ремесле,  была,  конечно,
столь же велика, как разница между Дэвидом Гарриком  или  Джоном  Кемблом  и
париями из бродячей труппы, обреченными на нужду, лишения и преследование со
стороны закона.
     Был еще один вопрос - и притом важнейший, - в  котором  мнения  доктора
Перси и его недоброжелательного  критика  резко  разошлись.  Первый,  будучи
поэтом и человеком  со  вкусом,  поддался  искушению  и  вольно  обошелся  с
оригиналами баллад,  ибо  ему  хотелось  угодить  веку,  настроенному  более
критически, нежели тот, в котором они сочинялись. И вот он изменял отдельные
слова, улучшал фразы, вставлял или пропускал по своей прихоти целые  строфы.
Такие вольности доктор Перси  особенно  часто  допускал  в  отношении  поэм,
перепечатанных из одной  рукописи  ин-фолио,  принадлежавшей  ему  лично,  -
рукописи  весьма  любопытной  благодаря  пестрому  ее  содержанию,   но,   к
несчастью, сильно испорченной, с листами, поврежденными  из-за  бессовестной
небрежности  и  невежества  переписчика.  Желая  во  что  бы  то  ни   стало
использовать сокровища, заключенные в рукописи, составитель "Памятников"  не
поколебался восстановить и обновить песни, взятые из этого  искалеченного  и
все же интересного собрания, и снабдить  их  такими  исправлениями,  которые
могли бы прийтись по вкусу его современникам.
     За такое вольное обращение с текстами Ритсон порицал  доктора  Перси  в
самых  суровых  выражениях  и  самым  неистовым  слогом,   обвиняя   его   в
интерполяциях и подлоге, намекая, что  не  существует  in  rerum  natura  {В
природе (лат.).} такого предмета, как  эта  рукопись  ин-фолио,  на  которую
столь  часто  ссылался  доктор  Перси  в  качестве  источника  произведений,
помещенных в "Памятниках". И снова  пыл  Ритсона  увлек  его  в  этой  атаке
дальше,  чем   допускали   здравый   смысл,   осмотрительность   и   простая
благопристойность.  Конечно,  крайне  желательно,  чтобы   тексты   творений
старины: представали перед читателем нетронутыми и неискаженными. Но в  1765
году подобное соображение не приходило на ум составителю "Памятников" -  его
целью было  завоевать  благосклонность  публики,  ибо  в  ту  эпоху  главная
трудность состояла не в том, чтобы восстановить  подлинные  слова  старинных
баллад, а в том, чтобы хоть как-нибудь привлечь внимание  публики  к  самому
предмету. Возможно, не возьмись за эту задачу доктор Перси, важное и  нужное
для английской литературы дело так  и  осталось  бы  несделанным.  Его  труд
впервые вызвал интерес широкого круга читателей  к  древней  поэзии,  а  без
этого какой был смысл заниматься вопросом, присущи ли ей ее достоинства  или
же  они  привнесены  человеком,  который   собирал   и   опубликовывал   эти
произведения? К тому же автор "Памятников" в нескольких местах  своей  книги
чистосердечно признавался, что иные из напечатанных баллад были  исправлены,
а другие не являются целиком и полностью  старинными;  что  начало  одних  и
конец других дописаны;  что,  в  общем,  он  неоднократно  украшал  творения
древности чертами, свойственными более изысканной эпохе.
     Все это было высказано без всяких обиняков, и если бы  нашелся  критик,
полагающий  (как  бедняга  Ритсон,   которого   привел   к   такому   выводу
ипохондрический   темперамент),    что    литературная    подделка    должна
приравниваться  к  подлогу  документов,  то  ему  нужно  было  бы  напомнить
следующее обстоятельство: если нет соответствующего заключения  о  том,  что
подделанный документ добровольно или под давлением был выдан  за  подлинный,
то нет и состава преступления;  подражание  как  таковое  не  наказуемо,  по
крайней мере в уголовном смысле.  Таким  образом,  обвинение,  предъявленное
преподобному Перси в столь резких выражениях, ни на чем не основано, ибо  он
открыто  признавал,  что  вносит  изменения  и  улучшения  в   стихи,   дабы
приспособить их ко вкусам эпохи, которая  в  противном  случае  не  была  бы
расположена одарить их своим вниманием.
     Нам следует добавить, что в четвертом издании "Памятников" мистер Томас
Перси из колледжа СентДжон в Оксфорде выступил в защиту своего  дяди;  отдав
должное познаниям и талантам мистера Ритсона,  он  сдержанно,  как  подобает
истинному джентльмену вступил в спор с этим критиком, не впадая при  этом  в
оскорбительный тон.
     Конечно, было бы очень желательно, чтобы читатель получил теперь  более
подробное представление о содержании рукописи ин-фолио  доктора  Перси.  Идя
навстречу этому желанию, мистер Томас Перси приводит оригинал "Свадьбы  сэра
Гэвейна" и сопоставляет его с копией, опубликованной  полностью  его  дядей,
который дал тут волю своей фантазии, хотя, впрочем, он лишь развил то, что -
правда, в очень примитивной форме -  было  уже  заложено  в  этой  старинной
балладе. Воспроизвел мистер Томас Перси и изящную стихотворную повесть "Дитя
греха" в том виде, в каком она существует в  рукописи  ин-фолио,  причем  из
сравнения явствует, что всеми своими красотами она обязана поэтическому дару
преподобного Перси.  Судя  по  этим  двум  образцам,  легко  понять,  почему
достопочтенный составитель "Памятников" уклонился от  предъявления  рукописи
ин-фолио: он не желал снабжать  своего  сурового  аристарха  таким  оружием,
которое, несомненно, обратилось бы против него самого.
     Не  подлежит,  однако,   сомнению,   что   рукопись   содержит   немало
действительно превосходных сочинений,  хотя  и  поврежденных  и  искаженных.
Подобие прекрасной баллады "Сэр Колин" можно найти  в  шотландском  варианте
под названием "Король Мальколм и сэр Колвин" в сборнике  "Баллады  Северного
края"  Бакена,  о  котором  мы  еще  будем  говорить.  Таким  образом,  она,
бесспорно, старинная, хотя, вероятно, подправленная, и, быть  может,  к  ней
прибавлена вторая часть, так как в  шотландской  рукописи  этой  части  нет.
Хотелось бы наконец с точностью узнать, до какой степени использовал  доктор
Перси права издателя и в  этом  и  в  других  случаях;  в  наше  время  это,
разумеется, было  бы  только  проявлением  справедливости  в  отношении  его
памяти.
     А в общем, мы можем, заканчивая наши рассуждения о сборнике  "Памятники
старинной английской поэзии", привести похвалу  и  критику,  высказанные  по
поводу этой книги одним джентльменом, тоже достойным тружеником в вертограде
нашей старины:

     Это лучшая компиляция старинной поэзии, которая когда-либо появлялась в
какой бы то ни было стране. Но нужно откровенно признаться, что  в  ней  так
много  исправлений  и  изменений,  что  взыскательный  историк,   собиратель
старины, желающий узреть английские баллады в их подлинном  виде,  принужден
справляться в более точном издании, нежели этот прославленный труд.

     О талантах самого Ритсона как издателя старинных стихов мы будем  иметь
случай поговорить позже. Первым собирателем, последовавшим  примеру  доктора
Перси, был мистер Т. Эванс, книготорговец,  отец  джентльмена,  которого  мы
только что  цитировали.  Его  сборник  "Старинные  баллады,  исторические  и
повествовательные, с добавлением некоторых современных" вышел в 1777 году  в
двух томах и имел большой успех. В 1784  году  последовало  второе  издание,
причем труд разросся до четырех томов. В это собрание вошли многие  баллады,
не включенные епископом Перси в "Памятники", ибо с  его  точки  зрения,  они
были недостаточно примечательны. Большая  часть  этих  материалов  взята  из
сборника ин-октаво 1723 года. Сборник Эванса содержит и несколько превосход-
ных современных баллад, которых нет  в  других  изданиях;  по-видимому,  они
принадлежат перу Уильяма Джулиуса Микла, переводчика "Лузиад";  впрочем,  он
никогда не подтверждал своего  авторства  и  не  вклкн  чал  этих  баллад  в
собрание своих сочинений. Есть среди них элегическая баллада  "Камнор-холл",
которая подсказала беллетристическую повесть под  названием  "Кенилворт".  В
этом же собрании впервые появилась песня "Рыцарь Красного  Креста"  того  же
Микла, сочинившего эти слова на чудесную старинную мелодию. Поскольку  Микл,
отличный версификатор, умел также придавать своим стихам большую  напевность
- тут ему могли бы позавидовать  барды  гораздо  более  известные,  -  то  и
баллады  эти  очень  ему  удались,  если,  конечно,  рассматривать  их   как
произведения явно  современные.  Но  если  судить  о  них  как  об  имитации
старинной поэзии,  то  они  весьма  проигрывают:  поддерживая  иллюзию  лишь
большим числом двойных согласных, рассыпанных наобум в обычных словах, автор
добивается не  большего  сходства  со  старинной  манерой,  чем  архитектор,
который  украшает  современный   фасад   нишами,   башенками   и   гипсовыми
финтифлюшками,
     В  1810  году  четыре  тома  1784  года  были  с  очень   значительными
изменениями переизданы мистером Р. X. Эвансом, сыном их первого составителя.
Из этого последнего издания были справедливо  изъяты  многие  посредственные
современные баллады, зато оно обогатилось ценными добавлениями к той  части,
где представлены творения старины. Будучи  в  какой-то  мере  дополнением  к
"Памятникам старинной английской поэзии", сборник  этот  должен  обязательно
находиться на полке у любого библиофила, который захотел  бы  соперничать  с
капитаном Коксом  из  Ковентри,  прототипом  всех  собирателей  произведений
древней поэзии.
     Покуда доктор Перси создавал классический образец публикации  старинной
английской поэзии,  покойный  Дэвид  Херд  в  скромном  уединении  занимался
собиранием шотландских песен, удачно определенных им как  "поэзия  и  музыка
сердца".  Первая  часть  его  сборника  состоит  из  баллад  героических   и
исторических, полно и хорошо подобранных. Мистер Херд, счетовод, как зовется
эта профессия в Эдинбурге, был известен и всеми уважаем за большие  познания
в старине и острый, смелый, здравый ум, сочетавшийся с добродушием и великой
скромностью. Открытое выражение лица, патриархальная внешность  и  почтенная
седая грива заслужили ему среди друзей прозвище Грейстил. Первый  однотомный
сборник песен, составленный им, появился в 1769 году, а расширенный (в  двух
томах) вышел в 1776 году. Публикация того же типа, что и книга Херда, только
еще более полная, была напечатана в 1791 году Лори  и  Симингтоном.  В  этот
труд включены современные произведения; из них далеко превосходят прочие два
отличных подражания шотландским балладам, сочиненные одаренным автором (ныне
- увы! - покойным) "Чувствительного человека"  и  озаглавленные  "Дункан"  и
"Кеннет".
     После этого  завладеть  вниманием  публики  попытался  Джон  Пинкертон,
человек весьма  образованный,  ума  пронзительного  и  нрава  сурового.  Его
сборник   "Избранные   баллады"   (Лондон,   1783)    содержит    достаточно
доказательств, что он толковал очень расширительно афоризм Горация quidlibet
audendi. {О свободном дерзании (лат.).} Обладая немалым поэтическим даром  -
впрочем, не таким значительным, как ему думалось, - он решил придать  своему
сборнику интерес и  новизну,  обогатив  его  произведениями,  облаченными  в
старинный наряд,  однако  же  из  гардероба  составительской  фантазии...  С
отвагой, подсказанной, быть может, успехами мистера Макферсона, он в  книгу,
состоявшую всего лишь из двадцати  одно