ри и повернули головы  назад.  После  чего  джентльмены,
ехавшие' верхом за графом, спешились и впрягли своих лошадей в карету, но  и
те не хотели миновать эту дверь; по этому случаю граф приказал снова  впрячь
в карету своих лошадей и отправился домой в Пейсли со  своей  леди  и  всеми
бывшими с ним. Это замечательное происшествие, случившееся в наши дни.

     К суевериям северных британцев  надо  еще  добавить  их  характерные  и
своеобразные развлечения; и тут мы должны загладить свою вину перед  памятью
ученого Паулуса Плейдела  -  теперь,  когда  мы  располагаем  более  точными
сведениями, мы склонны считать, что слишком непочтительно отзывались  о  его
питейных подвигах. Прежде чем был  построен  Новый  Эдинбург  (так  называют
новую часть города), его обитатели селились, как и  до  сих  пор  принято  в
Париже, в больших зданиях, именуемых лендами, причем каждая  семья  занимала
один этаж и попадала в него по лестнице, общей для всех жильцов. Эти здания,
если они не выходили на главную улицу города, образовывали маленькие, узкие,
вредные для здоровья тупики или переулки. Убогие и стесненные условия  жизни
в этих домах вынуждали так называемых  деловых  людей,  то  есть  служителей
правосудия, назначать свои  профессиональные  свидания  в  тавернах;  многие
выдающиеся правоведы проводили большую часть дня  в  каком-нибудь  известном
трактире, вели там дела, принимали клиентов,  которые  приходили  вместе  со
своими  писцами  и  поверенными,  и  никто  не  осуждал  их  за  это.   Этот
установившийся  порядок,  естественно,  порождал  привычку  к  бражничеству,
которому до самого недавнего времени слишком охотно предавались  шотландские
юристы. Мало кто умел выпивать так крепко, как советники старой школы, и еще
недавно были  в  живых  ветераны,  которые  поддерживали  в  этом  отношении
репутацию своих предшественников. Для оживления веселых пирушек изобретались
разные забавы, {Нас несколько смутило известие, что один из самых  способных
правоведов, когда-либо рожденных в Шотландии, и живой свидетель  (хотя  и  в
отставке) разнообразных изменений, которые произошли в ее судебных  органах,
человек, с честью занимавший высшие посты в  своей  профессии,  презрительно
фыркал по поводу чрезмерной мягкости нашей критики. И,  разумеется,  у  него
есть право на это,  поскольку  в  молодости  он  был  не  только  свидетелем
подобных  оргий,  происходивших,  как  сказано  выше,  под  покровительством
мистера Плейдела, но и ревностным их участником. (Прим.  автора.)}  а  самой
распространенной была игра хай-джинкс, похожая на те petits jeux,  {Салонные
игры (франц.).} при помощи которых в известных кругах было принято  коротать
время. Правда, эта игра не может претендовать на то, чтобы быть допущенной в
современное общество, но поскольку  ее  участникам  приходилось  разыгрывать
разные роли, то она требовала известной находчивости и ловкости;  и  поэтому
нетрудно себе представить, что она могла заинтересовать и увлечь играющих не
меньше, чем подсчитывание очков при игре в карты или  запоминание  кругового
порядка, в котором их бросают на стол. Самое пагубное в этой игре  было  как
раз то, что в то время считалось ее главным преимуществом, а именно, что при
проигрыше всегда можно  было  откупиться  вином;  это  поощряло  пьянство  -
господствующий порок той эпохи. Что касается Дэви Геллатли,  домашнего  шута
барона Брэдуордина, то, без сомнения, можно найти много  свидетельств  тому,
что эта должность, не существующая в  Англии  уже  с  шекспировских  времен,
долгое  время  сохранялась  в  Шотландии,  а  в  отдаленных  ее   провинциях
сохраняется и по сей день. Мы вовсе не хотим сказать, будто в любой семье  к
северу от Твида можно встретить традиционного шута с дубинкой  и  в  пестром
лоскутном костюме. Однако в прошлом столетии  представитель  этой  почтенной
профессии выполнял свои обязанности в семействе графов Стрейзморских, и  его
богатый  праздничный  наряд,  украшенный  серебряными  бубенцами,  все   еще
хранится в Глэмисском замке. Нас заверяли, что и в значительно более поздний
период, и даже вплоть до нашего времени, эта своеобразная разновидность слуг
все еще существовала в Шотландии благодаря особенностям нравов и обычаев  ее
обитателей. В сельских приходах Шотландии,  как  правило,  нет  наделов  для
бедняков, нет, разумеется, и работных домов для выбившихся из сил горемык  и
"унылых  идиотов  и  веселых  безумцев",  которых  Крабб   называет   самыми
счастливыми  обитателями  этих  жилищ,  ибо  они  нечувствительны  к   своим
невзгодам.  Поэтому  в  Шотландии  дом  ближайшего   богатого   и   знатного
землевладельца,  естественно,  становился  пристанищем   для   этих   изгоев
общества. Пока не пришли трудные времена,  которые  породили  расчетливость,
пока люди не стали  задумываться,  стоит  ли  прикармливать  в  семье  такое
существо,  до  тех  пор  эти  несчастные  обычно  находили  себе   приют   и
пользовались жизненными благами, насколько  это  позволяли  их  ограниченные
умственные способности. Этих  слабоумных  зачастую  использовали  на  разных
случайных и несложных работах; если можно верить имеющимся у нас  сведениям,
им часто поручали поворачивать вертел, пока не  было  изобретено  для  этого
особое приспособление. Но что бы их ни заставляли делать, они обычно  питали
к своим кормильцам безотчетную и трогательную  привязанность.  Нам  известен
случай, когда подобное существо много  дней  отказывалось  от  пищи,  чахло,
можно сказать вконец истерзало себя и умерло через  несколько  недель  после
кончины своего благодетеля. Мы не можем здесь останавливаться  на  моральных
выводах, на которые наводят подобные случаи. Правда, в том, что люди творили
себе потеху из чудачеств этих убогих созданий, не сознававших унизительности
своего положения, сказывалась известная душевная грубость, но зато  во  всем
остальном их образ жизни был рассчитан так,  чтобы  обеспечить  максимальную
степень доступного им счастья. Впрочем, эти юродивые забавляли наших предков
не только своим убожеством и дурацкими выходками - они были также источником
удовольствий более достойных, расточая  поистине  необузданное  остроумие  с
узаконенной вольностью шекспировских  клоунов.  Мало  найдется  в  Шотландии
сколько-нибудь знатных или старинных домов, где и по сей день не  поминались
бы при случае острые словечки  подобного  зубоскала.  Радость,  доставляемая
нашим предкам такими репликами, была тем сильнее, что  в  их  быту  не  было
привычки к более утонченным развлечениям. В Шотландии эти обычаи сохранялись
долгое время, и в доме одного из первых вельмож этой страны  (человека,  имя
которого всегда произносится  с  глубоким  уважением)  в  течение  последних
двадцати лет за обедом у бокового столика стоял настоящий  шут,  при  случае
потешавший гостей своими  импровизированными  остротами.  Слабоумие  служило
оправданием для всевозможных дерзких  выходок  даже  в  самых  торжественных
случаях. Известно, с каким благоговением шотландцы всех званий  относятся  к
погребальным обрядам. Однако у  многих  представителей  нынешнего  поколения
сохранилось в памяти, как некий идиот по имени Джейми Дафф с  безобразной  и
нелепой внешностью, одетый, точно  в  насмешку,  в  порыжелый  и  изодранный
черный сюртук, украшенный галстуком и манжетами из  белой  бумаги  наподобие
тех, которые носят люди в самом глубоком трауре,  выступал  во  главе  почти
каждой похоронной процессии в Эдинбурге, словно высмеивая последние почести,
воздаваемые усопшему.
     Принято считать, что самые примечательные и характерные герои как этих,
так и других популярных романов взяты из действительной жизни. Переплетчик и
брадобрей стали спорить о том, с кого из них списан  Стрэп  Смоллетта,  лишь
после смерти этого писателя, - тогда как наш  автор  еще  жив,  а  уже  нет,
пожалуй, ни одной долины в приходах южных графств,  которая  не  считала  бы
себя родиной подлинного Дэнди Динмонта. Что касается  приказчика  Мак-Уибла,
то некий законник, занимающий высокий пост, прекрасно помнит, что получал от
него гонорары. Нам самим  кажется,  что  в  Джин  Гордон  из  нижеследующего
отрывка мы узнаем прообраз  Мег  Меррилиз,  на  чьей  неистовой  преданности
главным  образом  и  держится  интерес  "Гая  Мэннеринга".  {Смотри   весьма
любопытную статью, озаглавленную "Заметки о шотландских  цыганах",  в  новом
периодическом  издании  под  названием  "Эдинбург  мансли  мэгезин".  (Прим.
автора.)}

     Отец мой помнил старую Джин Гордон из  Иетхолма,  которая  пользовалась
большой властью среди своих соотечественников. Она была очень похожа на  Мег
Меррилиз и в той же мере  была  наделена  беззаветной  преданностью  -  этой
добродетелью  дикарей.  Она  часто  пользовалась  гостеприимством  на  ферме
Лохсайд, близ  Иетхолма,  и  в  силу  этого  старательно  воздерживалась  от
воровства во владениях фермера. Но зато сыновья ее, (а у нее их было девять)
не отличались такой щепетильностью и преспокойным образом  украли  у  своего
доброго   покровителя   супоросую   свинью.   Джин    была    огорчена    их
неблагодарностью, и стыд заставил ее покинуть Лохсайд на несколько лет.
     Однажды  у  лохсайдского  фермера  не  оказалось  денег,  чтобы  внести
арендную плату, и он отправился занять их в Ньюкасл.  Это  ему  удалось,  но
когда он возвращался обратно по Чевиотским горам, его там застала ночь, и он
сбился с дороги.
     Огонек, мерцавший в окне большого пустого  амбара,  оставшегося  от  не
существовавшей уже фермы, подал ему надежду найти ночлег.  В  ответ  на  его
стук дверь отворилась, и он  увидел  перед  собой  Джин  Гордон.  Ее  весьма
заметная фигура (в ней было почти шесть футов роста) и столь же удивительная
одежда не оставляли ни малейшего сомнения, что эта была она, хотя  и  прошло
уже немало лет с тех пор, как он видел ее в последний раз.  Встреча  с  этой
особой в столь уединенном месте, да еще, по-видимому, неподалеку от  стоянки
табора, была для бедного фермера неприятной неожиданностью: все  его  деньги
были при нем, и потеря их означала для него полное разорение.
     - Э, да это почтенный лохсайдский фермер! - радостно воскликнула  Джин.
- Слезайте же, слезайте; для чего это  вам  ночью  ехать,  коли  рядом  друг
живет?
     Фермеру ничего не оставалось, как сойти с лошади и принять предложенный
цыганкой ужин и ночлег.
     В амбаре лежали большие куски мяса, неизвестно где раздобытого,  и  шли
приготовления  к  обильному  ужину,   который,   как   заметил   еще   более
встревожившийся фермер, приготовлялся  на  десять  или  двенадцать  человек,
по-видимому таких же отпетых, как и сама хозяйка.
     Джин подтвердила его подозрения. Она напомнила ему  о  краже  свиньи  и
рассказала,  как  она  терзалась  потом  этим  поступком.   Подобно   другим
философам, она утверждала, что мир с каждым днем становится хуже, и, подобно
другим матерям, говорила,  что  дети  совсем  отбились  от  рук  и  нарушают
старинный цыганский закон - не посягать на собственность их благодетелей.
     В конце концов она осведомилась о том, сколько у него с собой денег,  и
настоятельно попросила - или даже приказала - отдать их ей на хранение,  так
как ребята, как она  называла  своих  сыновей,  скоро  вернутся.  Фермер,  у
которого другого выхода не было, рассказал Джин о своей поездке и передал ей
деньги на сохранение. Несколько шиллингов она велела ему оставить в кармане,
сказав, что если у  него  совершенно  не  найдут  денег,  то  это  покажется
подозрительным.
     После этого она постелила фермеру постель на соломе, и он  прилег,  но,
разумеется, ему было не до сна.
     Около полуночи разбойники  вернулись,  нагруженные  разной  добычей,  и
принялись обсуждать свои похождения в таких выражениях,  от  которых  нашего
фермера бросило в дрожь. Вскоре они обнаружили непрошеного гостя и  спросили
Джин, кого это она у себя приютила.
     - Да это наш славный лохсайдский фермер, - ответила Джин. - Он, бедный,
в Ньюкасл ездил денег достать, чтобы аренду уплатить, и ни один черт там  не
захотел раскошелиться, так что теперь вот он едет назад с пустым кошельком и
с тяжелым сердцем.
     - Что ж, может быть, это и так, - ответил один из разбойников, - но все
же надо сначала пошарить у него в  карманах,  чтобы  узнать,  правду  ли  он
говорит.
     Джин стала громко возражать, говоря, что с гостями так не поступают, но
переубедить их она не смогла. Вскоре фермер услышал сдавленный шепот и  шаги
около своей постели и понял, что разбойники обыскивают его платье. Когда они
нашли деньги, которые, вняв благоразумному совету Джин, фермер  оставил  при
себе, бандиты стали совещаться, забрать их или нет. Но Джин  стала  отчаянно
протестовать, и они этих денег не тронули. После этого они поужинали и легли
спать.
     Едва только рассвело, как Джин разбудила  гостя,  привела  его  лошадь,
которая ночь простояла под навесом, и сама еще проводила его несколько миль,
пока он наконец не выехал на дорогу  в  Лохсайд.  Там  она  отдала  ему  все
деньги, и никакие просьбы не могли заставить ее принять даже гинею.
     Старики в  Джедбурге  рассказывали  мне,  что  все  сыновья  Джин  были
приговорены к смерти в один и тот же день. Говорят, что мнения судей  на  их
счет разделились, но что один из ревнителей  правосудия,  который  во  время
этого спора тихо спал, вдруг проснулся  и  громко  вскрикнул:  "Повесить  их
всех!"  Единогласного  решения  шотландские  законы  не  требуют,  и,  таким
образом, приговор был вынесен. Джин  присутствовала  при  этом.  Она  только
сказала:   "Господи,   защити   невинные   души!"   Ее   собственная   казнь
сопровождалась дикими надругательствами, которых она вовсе  не  заслуживала.
Одним из ее недостатков, а может быть, впрочем, одним из  достоинств,  пусть
это уже решит сам читатель, была ее верность якобитам.  Случилось  так,  что
она была в Карлайле, то ли в дни ярмарки, то ли просто в  один  из  базарных
дней, - это было вскоре после 1746  года;  там  она  громко  высказала  свои
политические симпатии, которые разъярили толпу местных жителей. Ревностные в
своих верноподданнических чувствах, когда проявление их не  грозило  никакой
опасностью, и не  в  меру  кроткие,  когда  им  пришлось  покориться  горным
шотландцам в 1745 году, жители города приняли решение утопить Джин Гордон  в
Идене. Это было, кстати сказать, не таким простым  делом,  потому  что  Джин
была женщина  недюжинной  силы.  Борясь  со  своими  убийцами,  она  не  раз
высовывала голову из воды и,  пока  только  могла,  продолжала  выкрикивать:
"Карл еще вернется, Карл вернется!" В детстве в тех местах, где она когда-то
живала, мне не раз приходилось слышать рассказы о  ее  смерти,  и  я  горько
плакал от жалости к бедной Джин Гордон.

     Такие поразительно точные совпадения встречаются очень часто и невольно
вселяют в нас убеждение, что автор писал с натуры, а не только сочинял;  тем
не менее мы воздержимся от окончательных выводов,  понимая,  что  если  член
какой-то группы людей обрисован в основном  правильно,  то  помимо  типового
сходства, которое должно у него быть, как у представителя  своей  местности,
он обязательно будет напоминать нам  какого-нибудь  определенного  человека.
Иначе и быть не может. Когда Эмери выступает на сцене  в  роли  йоркширского
крестьянина, с повадками, манерами и диалектом, характерными для этого  типа
и изображенными точно и правдиво, то люди, незнакомые с этой провинцией  или
ее уроженцами, видят только абстрактную  идею,  beau  ideal  {Идеальный  тип
(франц.).} йоркширца. Но тем, кто близко сталкивается с  ними,  игра  актера
почти неизбежно приводит на  память  какого-нибудь  местного  жителя  (хотя,
вероятно, совсем неизвестного исполнителю), на которого тот случайно походит
внешним видом и манерами. Поэтому мы склонны полагать, что события в  романе
часто бывают скопированы с истинных происшествий, но что образы  людей  либо
целиком  вымышлены,  либо,  если  некоторые  их  черты  и  заимствованы   из
действительной  жизни,  как  в  вышеприведенном  рассказе   о   Стюарте   из
Инвернахила,  они  тщательно   замаскированы   и   перемешаны   с   чертами,
порожденными фантазией.  Переходим  к  более  подробному  рассмотрению  этих
романов.
     Они озаглавлены "Рассказы трактирщика",  но  почему  -  трудно  понять,
разве что для ввода  цитаты  из  "Дон-Кихота".  Во  всяком  случае,  это  не
рассказы  трактирщика,  и  не  так-то  легко  решить,  чьими  рассказами  их
следовало бы назвать.
     Начинаются они с так называемого введения, якобы написанного  Джедедией
Клейшботэмом, учителем и псаломщиком деревни Гэндерклю: он дает нам  понять,
что "Рассказы" созданы его покойным помощником, мистером Питером Петтисоном,
который  наслушался  всяких  историй  от  путешественников,   заезжавших   в
гостиницу Уоллеса в этой деревне. О введении мы скажем только  то,  что  оно
написано таким же вычурным стилем, как предисловие Гея к  его  "Пасторалям";
Джонсон говорил, что это "посильное подражание  устарелому  языку,  то  есть
такой стиль, которым никогда не писали и не говорили ни в какую эпоху и ни в
какой местности".
     Первый из введенных таким образом рассказов озаглавлен "Черный карлик".
В нем есть несколько эффектных сцен, но ему еще больше чем другим не хватает
качеств, необходимых для ясного и интересного повествования, как будет видно
из следующего краткого пересказа.
     Два охотника на оленей - лэрд Эрнсклиф, родовитый и богатый дворянин, и
Хобби  Элиот  из  ХейФута,  отважный  фермер  из  пограничной   области,   -
возвращались вечером с  охоты  на  холмах  Лиддсдейла;  переходя  вересковую
пустошь, которую, по народному поверью, посещают духи, они заметили, к вели-
кому ужасу фермера, существо, чья внешность  и  подсказала  автору  название
этой истории; оно о чем-то плакалось луне и камням священного круга друидов;
с этими камнями автор заранее  познакомил  читателя,  как  с  предполагаемым
местопребыванием  нечистой  силы,  вызывающим  суеверный   ужас.   Вот   как
описывается Черный карлик.

     По мере того как молодые люди приближались, рост фигуры, казалось,  все
уменьшался теперь в ней было меньше  четырех  футов;  насколько  им  удалось
разглядеть в неверном свете луны, она была примерно  одинакова  в  высоту  и
ширину и имела скорее  всего  шарообразную  форму,  вызванную,  по-видимому,
каким-то ей одной присущим уродством. Дважды молодой охотник  заговаривал  с
этим необычайным видением, не получая ответа, но и не  обращая  внимания  на
щипки, при помощи которых его спутник хотел убедить  его,  что  лучше  всего
тронуться дальше и оставить это  сверхъестественное,  уродливое  существо  в
покое. Но в третий раз, в ответ на вопрос: "Кто вы? Что вы здесь  делаете  в
такой поздний час?" - они услышали голос, пронзительно-резкие  и  неприятные
звуки которого заставили Эрнсклифа вздрогнуть, а Элиота - отступить  на  два
шага назад.
     - Идите своим путем и не задавайте вопросов тем, кто не задает их вам.
     - Что вы делаете здесь, вдали от жилья?  Может,  вас  ночь  застигла  в
пути? Хотите, пойдемте ко мне домой ("Боже упаси!" -  невольно  вырвалось  у
Хобби Элиота), и я дам вам ночлег.
     - Уж лучше искать ночлег на дне Тэрреса, - снова прошептал Хобби.
     - Идите своим путем, - повторил человечек;  от  внутреннего  напряжения
звук его голоса стал еще более резким. - Не нужна мне ваша помощь, не  нужен
мне ваш ночлег; вот уже пять лет, как я не переступал  порога  человеческого
жилья, и, надеюсь, никогда больше не переступлю.

     После того как карлик-мизантроп наотрез отказался от какого  бы  то  ни
было общения с охотниками, они продолжают свой путь к дому Хобби в  Хейфуте,
где их учтиво принимают его бабушка, сестры и  Грейс  Армстронг,  прекрасная
кузина, в которую влюблен отважный  фермер.  Жанровая  сценка  нарисована  с
таким же знанием языка и быта людей  эт