ки остались одни.

     Отметим мимоходом, что Фрэнсис  Стюарт,  внук  и  единственный  потомок
последнего графа Босуэла, который был внуком Иакова V Шотландского, оказался
в таких стесненных обстоятельствах, что действительно в тот период служил  в
лейб-гвардии рядовым, о чем сообщает нам  в  своих  "Мемуарах"  Критон,  его
товарищ. Больше ничего о нем не известно, и  черты  характера,  которыми  он
наделен в романе, полностью вымышлены.
     Белфур и Мортон вместе покидают деревню, и  по  пути  Белфур  открывает
юноше, что он старый друг его отца; услышав литавры и трубы  приближающегося
кавалерийского отряда, он просит Мортона приютить его  в  доме  его  дяди  в
Милнвуде. Здесь, подобно  Дон-Кихоту,  критиковавшему  анахронизмы  раешника
маэсе, Педро, мы просим сообщить нашему романисту, что кавалерия никогда  не
выступает ночью под музыку, как и мавры  из  Сансуэньи  никогда  не  били  в
колокола. Следует заметить, что, согласно жестоким и  деспотическим  законам
того  времени,  предоставив  другу  отца  убежище  -  а  по-человечески  ему
невозможно было в этом отказать, - Мортон рисковал навлечь на  себя  суровую
кару, которой подвергались все, кто  принимал  у  себя  или  укрывал  людей,
находящихся  вне  закона.  По  суровому   распоряжению   правительства,   на
непокорных  кальвинистов  был  наложен  запрет,  равный   aquae   et   ignis
interdictio {Запрету воды и огня (лат.).} гражданского  законодательства,  и
тот, кто нарушал его, помогая злосчастному беглецу, становился  соучастником
преступления  и  наравне  с  преступником  подлежал  наказанию.   Еще   одно
обстоятельство усугубляло риск, которому подвергал себя Мортон. Пахарь  леди
Маргарет Белленден, по имени Кадди Хедриг, был вместе с  матерью  изгнан  из
замка Тиллитудлем за отказ явиться с оружием в руках на военный  смотр,  что
заставило заменить его Гусенком Джибби, к великому посрамлению  отряда  леди
Маргарет,  как  мы   видели   выше.   Старуха   описана   как   фанатическая
ультрапресвитерианка, сын  -  как  отсталый  шотландский  мужлан,  хитрый  и
смекалистый  в  доступных  ему  областях,  тупой  и  безразличный  во   всех
остальных; он почитает мать и любит свою  милую  -  разбитную  горничную  из
замка, но не умеет как следует выразить эти чувства словами.  То,  что  этот
честный селянин, получив военный приказ, покорно поддался  бабьему  влиянию,
было характерно не только для его среды. У Фаунтенхола мы узнаем, что  когда
тридцати пяти наследникам из  графства  Файф  в  1680  году  было  приказано
предстать перед Тайным советом за то,  что  они  не  явились  в  королевское
ополчение на конях и при полном вооружении, оправдания многих  смахивали  на
те, которые мог бы привести в свою защиту Кадди. "Балканкуал из  Балканкуала
объяснил, что у него украли  коней,  но  он  не  решился  заявить  об  этом,
опасаясь вызвать недовольство жены"; "А Юнг из Керктона ссылался на  опасную
болезнь своей супруги, которая стала бы горько проклинать его,  если  бы  он
покинул ее; он уверял, что ей грозили  преждевременные  роды  в  случае  его
отъезда".
     После тайных переговоров с прекрасной Эдит Белленден  Мортон  вынужден,
по просьбе молодой девушки, ходатайствовать перед  дядей  и  его  фавориткой
домоправительницей о принятии обоих изгнанников в Милнвуд в  качестве  слуг.
Все домочадцы сидят за столом, когда к ним врываются солдаты  для  домашнего
обыска; такие насильственные вторжения в частные дома были  им  разрешены  и
даже поощрялись. Общий рисунок и колорит этой  сцены  очень  характерны  для
нашего автора, и поэтому мы считаем нужным ее привести.

     Пока  слуги  отворяли  ворота  и  впускали  солдат,   отводивших   душу
проклятиями н угрозами по адресу тех, кто заставил их зря  прождать  столько
времени, Кадди успел шепнуть на ухо матери:
     - А теперь, сумасшедшая вы старуха, оглохните, как колода, - ведь и мне
случалось оглохнуть от ваших речей, - и дайте мне  говорить  за  вас.  Я  не
желаю вкладывать свою шею в петлю из-за болтовни старой бабы, даже если  она
моя мать.
     - Медовый мой, милый, я помолчу, чтобы не напортить тебе, - зашептала в
ответ старая Моз. - Но помни, мой дорогой, что кто отречется  от  слова,  от
того и слово отречется...
     Поток ее увещеваний был остановлен появлением  четырех  лейб-гвардейцев
во главе с Босуэлом.
     Они вошли, производя страшный грохот подкованными каблуками  необъятных
ботфортов и волочащимися по  каменному  полу  длинными,  с  широким  эфесом,
тяжелыми палашами. Милнвуд и домоправительница тряслись от страха,  так  как
хорошо  знали,  что  такие  вторжения  обычно  сопровождаются  насилиями   и
грабежами. Генри Мортону было не по себе в силу  особых  причин:  он  твердо
помнил, что отвечает перед законом за предоставление убежища Берли. Сирая  и
обездоленная вдова  Моз  Хедриг,  опасаясь  за  жизнь  сына  и  одновременно
подхлестываемая  своим  неугасимым  ни  при  каких  обстоятельствах   пылом,
упрекала себя за обещание молча сносить надругательства над ее  религиозными
чувствами  и  потому  волновалась  и  мучилась.  Остальные  слуги   дрожали,
поддавшись безотчетному страху.  Один  Кадди,  сохраняя  на  лице  выражение
полнейшего безразличия и непроницаемой тупости,  чем  шотландские  крестьяне
пользуются порою как маской, за  которой  обычно  скрываются  сметливость  и
хитрость, продолжал усердно расправляться с похлебкой. Придвинув  миску,  он
оказался полновластным хозяином ее  содержимого  и  вознаградил  себя  среди
всеобщего замешательства семикратною порцией.
     - Что вам угодно, джентльмены? - спросил Милнвуд, униженно обращаясь  к
представителям власти.
     - Мы прибыли сюда именем короля, - ответил Босуэл. - Какого же черта вы
заставили нас так долго торчать у ворот?
     - Мы обедали, и дверь  была  на  запоре,  как  это  принято  у  здешних
домохозяев. Когда бы я знал, что у  ворот  -  верные  слуги  нашего  доброго
короля... Но не угодно ли отведать немного элю или, быть может, бренди,  или
чарку Канарского, или кларета? -  спросил  он,  делая  паузу  после  каждого
предложения не менее продолжительную,  чем  скаредный  покупщик  на  торгах,
опасающийся переплатить за облюбованную им вещь.
     - Мне кларета, - сказал один из солдат.
     - А я предпочел бы элю,  -  сказал  второй,  -  разумеется,  если  этот
напиток и впрямь в близком родстве с Джоном Ячменное Зерно.
     - Лучшего не бывает, - ответил Милнвуд, - вот о кларете я  не  могу,  к
несчастью, сказать то же самое. Он жидковат и к тому же слишком холодный.
     - Дело легко поправимое, - вмешался третий солдат, - стакан  бренди  на
три стакана вина начисто предупреждает урчание в животе.
     - Бренди, эль, канарское или кларет? А мы отведаем всего  понемногу,  -
изрек Босуэл, - и присосемся к тому, что  окажется  лучшим.  Это  не  лишено
смысла, хоть и сказано каким-то распроклятым шотландским вигом.

     Наглый вояка насильно заставляет всех выпить за  здоровье  короля;  это
было  одним  из  разнообразных  косвенных  методов   проверки   политических
убеждений собеседников.

     - Ну, - сказал Босуэл, - все выпили? Что там за  старуха?  Дайте  и  ей
стакан бренди, пусть и она выпьет за здоровье его величества.
     - С позволения вашей чести, - произнес Кадди, устремив на Босуэла тупой
и непроницаемый взгляд, - то моя матушка, сударь; она такая же  глухая,  как
Кора-Линн, и, как ни бейся, ей все равно ничего не втолкуешь.  С  позволения
вашей чести, я охотно выпью вместо нее за здоровье нашего короля  и  пропущу
столько стаканчиков бренди, сколько вам будет угодно.
     - Готов поклясться, парень говорит сущую правду! - воскликнул Босуэл. -
Ты и впрямь похож на любителя пососать бренди. Вот и  отлично,  не  теряйся,
приятель! Где я, там всего вволю. Том,  налей-ка  девчонке  добрую  чарочку,
хотя она, как мне сдается, неряха и недотрога. Ну что ж, выпьем  еще  и  эту
чарку - за нашего командира,  полковника  Грэма  Клеверхауза!  Какого  черта
ворчит эта старая? По виду она из самых отъявленных вигов, какие  когда-либо
жили в горах. Ну как, матушка, отрекаетесь ли вы от своего ковенанта?
     - Какой ковенант  изволит  ваша  честь  разуметь?  Существует  ковенант
труда, существует и ковенант искупления, - поторопился вмешаться Кадди.
     - Любой ковенант, все ковенанты, какие только ни затевались, -  ответил
сержант.
     - Матушка! - закричал Кадди в самое ухо  Моз,  изображая,  будто  имеет
дело с глухою. - Матушка, джентльмен хочет  узнать,  отрекаетесь  ли  вы  от
ковенанта труда?
     - Всей душой, Кадди, - ответила Моз, - и молю господа  бога,  чтобы  он
уберег меня от сокрытой в нем западни.
     - Вот тебе на, - заметил Босуэл, - не ожидал, что старуха  так  здорово
вывернется. Ну... выпьем еще  разок  вкруговую,  а  потом  к  делу.  Вы  уже
слышали, полагаю, об ужасном и зверском  убийстве  архиепископа  Сент-Эндрю?
Его убили десять или одиннадцать вооруженных фанатиков.

     Он настойчиво возвращается к этому вопросу и в результате обнаруживает,
что накануне вечером Мортон тайно ввел  Белфура,  одного  из  убийц,  в  дом
своего дяди. Но хотя  Босуэл  и  намерен  взять  юношу  под  стражу,  однако
выясняется, что высокородный сержант не прочь закрыть глаза на его проступок
при условии, если все домочадцы дадут присягу, а его дядя  уплатит  штраф  в
двадцать фунтов в пользу солдат.

     Побуждаемый жестокой необходимостью, старый  Милнвуд  окинул  горестным
взглядом свою советчицу и пошел, как фигурка в голландских часах,  выпускать
на свободу своих заключенных в темнице ангелов.  Между  тем  сержант  Босуэл
принялся  приводить  к  присяге  остальных   обитателей   усадьбы   Милнвуд,
проделывая это, само собой, с  почти  такой  же  торжественностью,  как  это
происходит и посейчас в таможнях его величества.
     - Ваше имя, женщина?
     - Элисон Уилсон, сударь.
     - Вы, Элисон Уилсон, торжественно клянетесь, подтверждаете и заявляете,
что считаете противозаконным  для  верноподданного  вступать  под  предлогом
церковной реформы или под каким-либо иным в какие  бы  то  ни  было  лиги  и
ковенанты...
     В это мгновение церемонию  присяги  нарушил  спор  между  Кадди  и  его
матерью, которые долго шептались и вдруг стали изъясняться во всеуслышание.
     - Помолчите  вы,  матушка,  помолчите!  Они  не  прочь  кончить  миром.
Помолчите же наконец, и они отлично поладят друг с другом.
     - Не стану молчать, Кадди, - ответила Моз. - Я подыму свой голос  и  не
буду таить его; я изобличу человека,  погрязшего  во  грехе,  даже  если  он
облачен в одежду алого цвета, и мистер Генри будет  вырван  словом  моим  из
тенет птицелова.
     - Ну, теперь понеслась, - сказал Кадди, - пусть удержит ее кто  сможет,
я уже вижу, как она трясется  за  спиною  драгуна  по  дороге  в  Толбутскую
тюрьму; и я уже чувствую, как связаны мои ноги под брюхом у лошади. Горе мне
с нею! Ей только приоткрыть рот, а там - дело конченое! Все  мы  -  пропащие
люди, и конница и пехота!
     - Неужто вы думаете, что сюда можно явиться... - заторопилась  Моз;  ее
высохшая рука тряслась в такт с  подбородком,  ее  морщинистое  лицо  пылало
отвагой религиозного исступления; упоминание  о  присяге  освободило  ее  от
сдержанности, навязанной ей собственным благоразумием и увещеваниями  Кадди.
- Неужто вы думаете, что сюда можно явиться с вашими убивающими душу  живую,
святотатственными,  растлевающими  совесть  проклятиями,   и   клятвами,   и
присягами, и уловками, со  своими  тенетами,  и  ловушками,  и  силками?  Но
воистину всуе расставлены сети на глазах птицы.
     - Так вот оно что, моя милая! - сказал  сержант.  -  Поглядите-ка,  вот
где, оказывается, всем вигам виг! Старуха обрела и слух и язык, и теперь мы,
в свою очередь, оглохнем от ее крика. Эй ты, успокойся! Не  забывай,  старая
дура, с кем говоришь.
     - С кем говорю! Увы, милостивые  государи,  вся  скорбная  наша  страна
слишком хорошо знает, кто вы такие.  Злобные  приверженцы  прелатов,  гнилые
опоры безнадежного и  безбожного  дела,  кровожадные  хищные  звери,  бремя,
тяготящее землю...
     - Клянусь спасением души! -  воскликнул  Босуэл,  охваченный  столь  же
искренним изумлением,  как  какой-нибудь  дворовый  барбос,  когда  на  него
наскакивает куропатка, защищающая своих птенцов. - Ей-богу, никогда еще я не
слыхивал таких красочных выражений! Не могли бы вы добавить еще чтонибудь  в
этом роде?
     -  Добавить  еще  что-нибудь  в  этом  роде?  -   подхватила   Моз   и,
откашлявшись, продолжала: - О,  я  буду  ратовать  против  вас  еще  и  еще.
Филистимляне вы и идумеи, леопарды вы и лисицы, ночные волки, что не  гложут
костей до утра, нечестивые псы, что умышляют на избранных, бешеные коровы  и
яростные быки из страны, что зовется Васан, коварные змеи, и  сродни  вы  по
имени и по природе своей  большому  красному  дракону.  (Откровение  святого
Иоанна, глава двенадцатая, стих третий и четвертый.)
     Тут старая женщина остановилась - не потому, разумеется, что ей  нечего
было добавить, но чтобы перевести дух.
     - К черту старую ведьму! - воскликнул один из драгунов. - Заткни ей рот
кляпом и прихвати ее с собой в штаб-квартиру.
     - Постыдись, Эндрю, -  отозвался  Босуэл,  -  ты  забываешь,  что  наша
старушка принадлежит к прекрасному полу и  всего-навсего  дала  волю  своему
язычку. Но погодите, дорогая моя, ни один васанский бык и  ни  один  красный
дракон не будет столь терпелив, как я, и не сетуйте, если  вас  передадут  в
руки констебля, а он вас усадит в подобающее вам кресло. А пока что я должен
препроводить молодого человека к нам в штаб-квартиру.  Я  не  могу  доложить
моему офицеру, что оставил его в доме, где мне пришлось столкнуться  лишь  с
изменой и фанатизмом.
     - Смотрите, матушка, что вы наделали, - зашептал Кадди, - филистимляне,
как вы их окрестили, собираются взять с собой  мистера  Генри,  и  все  ваша
дурацкая болтовня, черт бы ее побрал.
     - Придержи язык, трус, - огрызнулась  Моз,  -  и  не  суйся  со  своими
упреками! Если ты и эти ленивые объедалы, что расселись здесь,  пуча  глаза,
как корова, раздувшаяся от клевера, приметесь ратовать руками за то, за  что
я ратовала моим языком, им не утащить в тюрьму этого драгоценного юношу.

     Взрыв красноречия Моз свел на нет тайную сделку между старым  Милнвудом
и сержантом, однако последний без всякого зазрения совести присваивает  себе
субсидию в двадцать фунтов, на которую он уже успел  наложить  лапу;  затем,
захватив своего пленника, он отправляется вместе со  всем  отрядом  в  замок
Тиллитудлем,  где  остается  на  ночь  по  гостеприимному  приглашению  леди
Маргарет Белленден, которая не  скупится  на  знаки  внимания  солдатам  его
священнейшего величества, тем более что ими предводительствует человек столь
высокого происхождения, как  Босуэл.  Рисуя  вышеприведенную  сценку,  автор
уделил большое внимание изображению нравов. Но она не вполне оригинальна,  и
читатель, по всей вероятности, обнаружит зародыш  ее  в  следующем  диалоге,
который Даниель Дефо ввел в свою "Историю шотландской церкви". Напомним, что
Дефо  посетил  Шотландию  с  политической  миссией  в  период  унии;  вполне
естественно, что анекдоты об этой злополучной эпохе, еще у многих  свежие  в
памяти, не могли не заинтересовать  человека  с  таким  живым  воображением,
который  не  знал  себе  равных  в  умении  драматизовать  рассказ,  как  бы
разыгрывая его перед читателем.

     Нам рассказали еще одну историю о солдате, которому человеколюбие  было
не так чуждо, как большинству из его товарищей; встретив мужчину на  дороге,
он заподозрил в нем одного из несчастных объявленных вне закона, каким тот и
был в действительности; крестьянин испугался и хотел пройти мимо, но увидел,
что ему это не удастся; однако солдат вскоре дал ему понять, что не  слишком
стремится причинить ему какой-либо вред, а тем более его убить;  после  чего
между ними произошел следующий диалог.
     - Солдат, видя, что прохожий хочет потихоньку улизнуть от  него,  начал
так:
     Стойте, сэр, не удирайте, у меня к вам есть дело.
     Крестьянин. А чего вы от меня хотите?
     Солдат. Мне сдается, что вы - один из молодчиков с  Босуэл-бриджа.  Что
вы на это скажете?
     Крестьянин. Право, нет, сэр.
     Солдат. Пусть так, но я должен задать вам несколько вопросов;  если  вы
ответите правильно, мы с вами снова станем Друзьями.
     Крестьянин. А какие вопросы вы мне зададите?
     Солдат. Во-первых, сэр, согласны ли вы молиться за короля?
     Крестьянин. Право, сэр, я готов  молиться  за  всех  хороших  людей.  Я
надеюсь, вы считаете короля хорошим человеком, иначе  вы  не  стали  бы  ему
служить.
     Солдат. Да, сэр, я считаю его хорошим человеком, а все, кто не хочет за
него молиться, дурные люди. {К этому времени  бедняга  успел  смекнуть,  что
солдат не собирается его  обижать;  он  понял  намек,  приободрился  и  стал
отвечать нужным образом. (Прим. автора.)} Но  что  вы  скажете  о  деле  при
Босуэл-бридже? Разве это не был мятеж?
     Крестьянин. Не знаю, что сказать про Босуэл-бридж но если  там  подняли
оружие против хорошего короля без важной причины, значит это мятеж, тут я  с
вами согласен.
     Солдат. Ну, тогда, надеюсь, мы с тобой поладим: сдается Ц мне, ты малый
честный. Но они убили епископа Сент-Эндрю, честного человека. То  было  злое
дело, что ты на это скажешь, разве это не убийство?
     Крестьянин. Увы, бедняга, если они убили его и если  он  взаправду  был
честный человек, а они убили его без причины, тогда я согласен, это,  должно
быть, убийство; другого слова тут, пожалуй, и не подберешь.
     Солдат. Правильно ты сказал, парень, а теперь у меня к  тебе  еще  один
только вопрос,  и  тогда  мы  с  тобой  вместе  выпьем.  Ты  отрекаешься  от
ковенанта?
     Крестьянин. Вы уж не взыщите, но теперь я вас должен спросить. Есть два
ковенанта, какой из них вы имеете в виду?
     Солдат. Два ковенанта? Да где же они?
     Крестьянин. Есть ковенанг труда, приятель, и ковенант искупления.
     Солдат. Черт меня побери, если я в этом  разбираюсь,  парень;  отрекись
хотя бы от одного из них, и с меня хватит.
     Крестьянин. От всей души, сэр. Право, я от всей  души  -  отрекаюсь  от
ковенанта труда.
     По окончании диалога солдат отпустил беднягу, если верить этой истории.
Но правдива она или нет, она дает читателю правильное  представление  о  тех
ужасных условиях, в которых существовал в то время каждый  честный  человек,
ибо жизнь его была  в  руках  первого  попавшегося  солдата;  нетрудно  себе
представить, к каким это приводило последствиям. (Дефо, История  шотландской
церкви.)

     Эта история наводит на мысль, что солдаты далеко не всегда  были  столь
бесчеловечны, как того  требовали  суровые  инструкции.  Говорят,  что  даже
приходские священники иногда потворствовали своим  строптивым  прихожанам  и
признавали достаточной уступкой  приказам  Тайного  совета  согласие  просто
посетить церковь,  то  есть  войти  в  одну  дверь  и  выйти  в  другую,  не
присутствуя на богослужении. Но вернемcя к нашему рассказу.
     Мортона навещает в каморке, где он заключен, мисс  Белленден  со  своей
горничной Дженни Деннисон, подружкой изгнанника Кадди. Результатом их беседы
является  попытка   молодой   леди   спасти   своего   возлюбленного   через
посредничество дяди, майора Беллендена, старого воина, который знал и  ценил
Мортона. На другое же  утро  ей  представился  случай  пустить  в  ход  свое
влияние, так как в замке появился знаменитый Грэм  Клеверхауз,  впоследствии
виконт Данди, прибывший на поиски мятежных ковенантеров,  которые  засели  в
ближних вересковых зарослях. Приведем как образец удачного описания  портрет
этого прославленного полководца, которого одни возвеличивали  как  героя,  а
другие поносили как дьявола.

     Грэм Клеверхзуз был во цвете лет,  невысок  ростом  и  худощав,  о