о произнесла Зазорина. Ее насторожило
мое поведение, но она старалась не подавать вида. - Какое у вас  ко  мне
дело?
   Я не села.
   И не ответила.
   В лице у  Зазориной  мелькнуло  раздраженное  удивление,  но  тут  же
исчезло. Эта женщина владела собой.  Правильно,  в  политике  другие  не
выживают.
   - Вы предпочитаете стоять? - снова улыбнулась мне депутатка,  однако,
улыбка ее была теперь натянутой. Она почувствовала, что что-то здесь  не
так, но еще не поняла, что именно...
   Ну ничего, сейчас поймет.
   Я приблизилась к ее столу и оперлась на него  руками.  Лицо  ее  было
прямо передо мной.
   - Мне двадцать один год, - отчеканила я. - Когда я  родилась,  в  мае
семьдесят четвертого года, вам тоже был двадцать один год.
   Зазорина вскинула брови. Точно таким же образом, как это делали мы  с
Шерил: одна выше другой.
   - Сейчас вам сорок два. У вас семья. Два сына, кажется.
   - Я не понимаю, какое это имеет значение?
   Она  говорила   все   так   же   вежливо,   но   голос   ее   утратил
доброжелательность, стал холоден. Видя, что я не собираюсь отвечать, она
добавила, на этот раз уже откровенно ледяным тоном:
   - Вы пришли ко мне по делу, или чтобы мою семью  обсуждать?  В  таком
случае я попрошу вас покинуть мой кабинет!
   Зазорина поднялась со своего места, давая мне понять,  что  аудиенция
окончена. Рука ее потянулась к селектору.
   - Да, - сказала я веско, - я пришла к вам, чтобы обсудить вашу семью.
Только не эту, в которой у вас два сына. А другую. В которой у вас  были
две дочки.
   Рука застыла на весу. Медленно опустилась. Начало доходить, видать.
   Краска медленно покидала ее лицо.
   - Откуда вы...
   Она не договорила. Белая, как бумага, она смотрела  на  меня  во  все
глаза.
   Я не отвела взгляд. Я сказала непринужденно, с улыбочкой:
   - Теперь вы понимаете, почему мы с вами похожи.
   Зазорина оперлась на стол. Мне показалось, что она сейчас грохнется в
обморок.
   Склонившись к селектору, она произнесла с трудом: "Зоя, ко мне никого
не пускать и звонки не переводить. Меня нет."
   Подняв на меня взгляд, в  котором  было  столько  боли,  что  я  даже
удивилась, она тут же отвела глаза.
   Тяжело села, как-то боком. Все еще не глядя на меня, кивнула:
   - Сядь, наконец.
   Я села.
   Она заставила себя посмотреть мне в  глаза  и  было  видно,  что  это
усилие далось ей нелегко.
   - Как... - голос ее не слушался, и она зашлась  в  кашле,  покраснев.
Достала платок, промокнула губы и нос.
   - Как ты меня нашла? - выговорила она, наконец.
   - А вы думали - не сумею?
   Молчание.
   Я тоже молчала, мне-то что. Я не тороплюсь.
   - Как тебя зовут? - спросила она тихо.
   - А вы не знаете?
   - Нет.
   - Вам что, не доложили? Или вы не захотели узнать наши имена? Вам так
было проще?
   - Нет... Я... - она снова отвела глаза и уставилась на  свои  холеные
руки с тщательно сделанным маникюром, сложенные на столе. - Я  просто...
Сейчас предвыборная кампания, времени мало... У меня руки не доходят  до
всего, по двадцать человек в день приходится принимать... Мне так  и  не
удалось...
   - Не удалось? Нет, вы не хотели! Нашими поисками занимались  для  вас
ваши подручные - что вам стоило поинтересоваться у  них?  Но  нет,  куда
там! Зачем?! А вдруг что-нибудь типа  совести  проснется  -  некомфортно
как!
   Зазорина молчала, глядя на меня какими-то потухшими глазами. Я ждала.
   - Я совсем не так представляла нашу встречу... - тихо произнесла она.
   - А как? Вы предпочитали в виде урночки с пеплом?
   Зазорина удивленно раскрыла свои голубые глаза.  Красиво,  ничего  не
скажешь. И вид такой невинный придает... Я тоже так умею.
   - Ты о чем говоришь?!
   - А вы не знаете,  да?  -  я  с  удобством  расположилась  в  кресле,
непринужденно закинув ногу на ногу.
   Некоторое время она крутила остро отточенный карандаш между  пальцев,
не отвечая, глядя в стол.
   Я болтала ногой.
   Наконец,  собравшись  с  духом,  она  подняла   глаза,   придала   им
внушительное выражение  и  сказала  строго  -  как  положено  депутатке,
президентше и что-там-еще:
   - Мы говорим намеками. И я боюсь, что  я  не  правильно  тебя...  Мне
представляется, что я не правильно вас поняла с самого  начала.  Давайте
внесем ясность!
   - Ага, вперед ногами.
   - Что?
   - Ничего. Это мне просто представилось,  как  ясность  вносят  вперед
ногами в ваш кабинет. В гробу и в белых тапочках.
   - Вы... Послушайте, я вас прошу воздержаться от подобного юмора!  Это
уже... Ваше поведение выходит за все рамки!  -  голос  уверенно  взлетел
вверх, она выпрямилась за столом. - Прежде всего, кто вы такая?!

***

   Светлана Ивановна, кажется, решила, что  ей  все  примерещилось,  как
дурной сон. И, показалось ей, что вот сейчас, при помощи начальственного
голоса и важной осанки, она сумеет разогнать наваждение в моем виде.
   - Меня зовут, - я вскочила  с  кресла,  заложила  руки  за  спину  и,
выпятив по-детски живот, запищала дурашливым ребячьим голоском,  -  меня
зовут Оля Самарина, я живу в городе  Москве,  столице  нашей  Родины,  я
очень люблю дедушку Ленина и дедушку Мороза,  и  стараюсь  быть  хорошей
девочкой, потому что дедушка Ленин  так  бесплатно  завещал,  а  дедушка
Мороз за это подарки дарит, а вот мама моя мне подарков  не  дарит,  она
меня ни капельки не любит, она от меня избавилась  при  рождении,  но  я
нечаянно обратно нашлась, и она в наказание послала  киллера,  чтобы  он
убил меня за плохое поведение...
   Зазорина схватилась за голову.
   - Перестаньте! - закричала она. - Немедленно перестаньте паясничать!
   - Почему? - сделала я невинные глаза, точно такие же, как  она  пятью
минутами раньше. - Вам не нравится? - похлопала я ресницами.  -  А  мне,
представьте, не нравится, когда меня хотят убить. Только вы  мое  мнение
не спрашивали!
   Зазорина все не разжимала рук, пряча за ними лицо.
   Я добавила, чеканя каждое слово:
   - И не думайте, что вам удастся от меня избавиться!  На  этот  раз  -
нет. Я приняла меры. Вся журналистская братия города  Москвы,  только  и
ждет развязки этой трагикомедии! - Я вскочила с кресла и последние слова
уже просто выкрикивала ей в лицо, все еще прикрытое  руками.  -  И  если
хоть волосок упадет с моей головы или с  головы  Шерил,  -  вы  услышите
такой хор, что вам уже жизнь малиной не покажется! Вы будете бежать и не
находить места, чтобы спрятаться! Хотя никто не будет за  вами  гнаться,
чтобы вас убить! Самое смертельное оружие,  которое  вам  грозит  -  это
журналистский микрофон! Но это  оружие  для  вас  пострашнее  пистолета!
Пострашнее бомбы и отравленных конфет! - орала я. - От вас даже  мокрого
места не останется! Вы даже собственным сыновьям  в  глаза  смотреть  не
сможете!!!...

***

   Я выдохлась.
   Наступила звенящая тишина.
   Еще несколько мгновений этого тихого звона, и я сойду с ума.
   Зазорина отвела руки. Вид у нее  был  жалкий,  измученный.  Тщательно
уложенные волосы растрепались под руками и теперь висели  беспорядочными
прядями перед потемневшими глазами.
   - Сядь, - сказала она хриплым, сорванным голосом, будто это ее связки
изнемогли от отчаянного крика, а не мои. -  И  не  кричи  так,  тебя  за
дверью слышно.
   - А нехай слышно. Мне-то бояться нечего.
   - Помолчи, пожалуйста!!! Ты можешь вести себя по-человечески?!
   - А вы? Вы себя по-человечески?...
   - Закрой рот, - вдруг прикрикнула она. - И слушай.
   Я затихла.
   Раздался осторожный стук в дверь.
   - Светлана Ивановна, все в порядке? - произнес голос за дверью.
   - Да, да, Зоя, я же сказала, меня не беспокоить!
   После небольшой паузы, Зазорина, наконец, посмотрела мне в глаза:
   - Ответь мне вразумительно на мой вопрос: ты - моя дочь?  Или  скажем
так: ты считаешь, что ты моя дочь?
   - А что, до сих пор не понятно?
   - Ответь на вопрос: да или нет?
   - Ну, да.
   - Какие у тебя есть для этого основания?
   - А у вас какие?
   - У меня - пока никаких. Сходство - не доказательство.
   - Ага, и поэтому, без всяких оснований, вы решили нас с Шерил убрать?
Или мы грехи не вашей молодости? Или  не  вам  мешает  сам  факт  нашего
существования?
   - Я никого не собиралась  "убирать",  как  ты  выражаешься!...  Я  не
понимаю, о чем ты!... Пожалуйста,  я  тебя  прошу,  перестань  ерничать!
Объясни мне, почему ты говоришь, то я хотела убрать вас с Шерил?  И  кто
это - Шерил?
   - Вы прикидываетесь?
   - Нет, Боже мой, вовсе нет! Я ничего не понимаю!
   - Шерил - это моя сестра. Близняшка. И ваша дочь, как и я.
   - Откуда ты знаешь?
   - От верблюда.
   - Умоляю тебя, отвечай нормально! - В голосе ее слышались слезы. - Ты
что-то путаешь! Я вас начала искать, но не нашла... Пока не нашла.
   - Ага. Вы не нашли,  верно.  Для  вас  это  сделали  ваши  подручные!
Сколько вы за нас заплатили Игорю? А Сереже - вы платили  отдельно,  или
это из гонорара Игоря? Они уж для вас постарались, они все нашли: и  где
мы, и как нас зовут! Вам только оставалось приготовить денежки для Димы!
Во сколько он вам обошелся?! Во сколько вы оценили нашу жизнь?!!!
   - Перестань кричать!!!  -  закричала  Зазорина.  -  Перестань  сыпать
именами! Бред какой-то! У меня от тебя голова идет кругом!  Что  это  за
люди такие, кто эти все димы и игори? Ну кто тебе сказал, ну  откуда  ты
знаешь, как зовут моих помощников, чем они занимаются и до какой степени
успешно?! Да, я поручила одному человеку разобраться в этом деле!  Но  у
меня не было ни имен, ни фамилий, я не знала,  с  чего  начать,  за  что
зацепиться!...
   - Вы хотите сказать, что не знали, кому вы отдаете ваших дочерей? Что
вы не получали деньги за одну из них от американки? Или эту операцию для
вас тоже провернули ваши подручные? Вы хорошо заплатили Демченко? Или вы
с ней поделились долларами от Вирджини?
   - Что ты несешь?! Опять ты сыплешь именами! Что за Вирджини? Я никому
ничего не поручала! -  у  Зазориной  окончательно  сдавали  нервы.  -  И
никаких долларов от американок я не получала! - Она  выкрикивала  слова,
глотая слезы. - Я не отдавала никому детей! У меня не  было  детей!  Мне
сказали, что у меня мертвый ребенок родился! Мне даже его показали!!!

***

   С  последней  фразой,  с  последней  истеричной  нотой,  с  последним
всхлипом ее наступила тишина.
   Я была растеряна. Я была повержена. Я была обезоружена.
   Неужели все мои построения оказались ложными?  Неужели  все,  что  мы
нагородили с Джонатаном, с дядей Уильямом,  все  это  -  не  более,  чем
досужие вымыслы? Неужели истина, которая, казалось, наконец прояснится в
этом кабинете, снова ускользала от меня?
   Вся моя злость, вся моя ненависть вдруг пропали  разом.  Не  хотелось
верить собственным ушам, не хотелось смириться с тем,  что  все  усилия,
весь проделанный долгий путь привели ни к чему, в тупик.
   - Как это - мертвый  ребенок?  -  с  трудом  выговорила  я,  все  еще
цепляясь за улетучивавшуюся надежду. - А мы...  А  двойняшки  не  у  вас
разве родились?
   Кажется, вид мой был жалок. Зазорина, посмотрев на  мое  расстроенное
лицо,  встала  из-за  стола  и  пересела  напротив  меня  в  кресло  для
посетителей. Достала сигареты, предложила мне жестом.
   "У меня свои", - подавленно ответила я и тоже закурила.
   Зазорина придвинула мне пепельницу.
   И проговорила:
   - У меня.
   - У вас!? Но как же... Но тогда почему вы говорите... Вы...
   Она посмотрела мне прямо в глаза,  словно  призывая  меня  верить  ее
словам, и тихо ответила:
   - Я не знала, что у меня родились двойняшки. Я двадцать один  год  об
этом ничего не знала! До тех пор, пока, три  месяца  назад,  ко  мне  не
пришла одна акушерка... И сказала, что у нее есть  секрет,  который  она
хочет мне продать.
   "Боже мой, - прошептала я, - вот оно что"...
   - Ты что-то сказала? - спросила Зазорина.
   - Я сказала: и звали ее Елена Петровна Куркина!...
   - Ты ее знаешь?!
   - Нет...
   Я решила не вдаваться сейчас в подробности - всему свой черед.
   Зазорина посмотрела на меня внимательно, но тоже ничего спрашивать не
стала. Загасив окурок, она встала, сделала  несколько  шатких  шагов  по
своему кабинету и остановилась спиной ко мне, оперевшись руками о  стол.
Потянулась к графину, налила в стакан воды.
   - Тебе дать? - спросила, не оборачиваясь.
   - Нет.
   Мне показалось,  что  она  достала  какую-то  таблетку.  Выпила  воду
залпом. И заговорила, все еще стоя спиной ко мне:
   - Куркина записалась на прием, как и ты... И, едва  переступив  порог
этого кабинета, сразу сказала, что у нее есть сведения, которые для меня
очень ценны. Но только она их мне расскажет в обмен на хорошенькую сумму
в три тысячи долларов и на мою помощь в смене квартиры...
   Оторвавшись, наконец, от стола, Зазорина повернулась ко  мне,  словно
желая увидеть, что на моем лице написано.
   На моем лице было  написано  предельное  внимание.  Еще  не  остывшее
изумление. Проблески понимания.
   Ее,  кажется,  удовлетворил  мой  вид.  Ее  лицо   стало   постепенно
смягчаться, остывая от жесткого, истерично-высокомерного выражения.
   - Я сначала хотела ее выгнать... - продолжала Светлана Ивановна. -  Я
думала, она принесла сплетни о ком-то - либо из политических соратников,
либо из противников. Но она обронила фразу, что  эти  сведения  касаются
меня лично и что в моей жизни есть нечто, чего я сама не знаю...
   Она меня заинтриговала. Мне захотелось узнать  этот  секрет.  Но  три
тысячи долларов - сумма очень большая, у меня не было таких  денег...  Я
деньги зарабатываю, а не ворую... О чем я и сказала ей.
   "Как хотите, - ответила посетительница. - А было бы жаль оставить вас
без правды. У вас ребеночек-то был живой... "
   Конечно, я ахнула, конечно, что-то воскликнула: как живой, что значит
живой?! Стала спрашивать подробности...
   Три тысячи, настаивала Куркина. Секретик того стоит, поверьте.
   Что было делать? Я ей  пообещала  требуемую  сумму.  Она  потребовала
перевести ей на счет  половину  завтра  же,  а  на  другую  половину  мы
сторговались  через  неделю.  Конечно,  я  ей  и  помощь   с   квартирой
пообещала... И я вправду занимаюсь ее квартирным делом, хотя  нынче  это
стало так непросто: купить - пожалуйста, а сменить через государственные
каналы - уже почти невозможно...
   - И что же она вам рассказала?, - нетерпеливо отвлекла я Зазорину  от
депутатских забот.
   - Оказывается, меня "вели"  с  самого  начала.  Главврач  роддома,  к
которой  я  пришла  на  консультацию  как  к  одному  из   наиопытнейших
гинекологов, меня напугала, что  беременность  у  меня  сложная,  угроза
выкидыша и того, что ребенок родится дефективный... Она предложила  лечь
на сохранение. Всю мою беременность я обращалась только к ней, и большую
часть времени я пролежала у нее в роддоме на сохранении. Она мне ни разу
не сказала, что у меня двойня. И когда наступили роды, мне было сказано,
что ребенок может задохнуться и надо делать кесарево  сечение...  Спустя
несколько часов, когда я проснулась после  наркоза,  мне  сообщили,  что
младенец родился мертвым. И даже показали его  маленький  трупик...  Это
был мальчик.
   Зазорина плакала.
   Я, кажется, тоже.

***

   Я до сих пор не знаю, какие чувства я испытывала. Чувств было  много,
они были разные и все какие-то заторможенные, как будто я их не  столько
чувствовала,  сколько  констатировала:  там  было  сострадание  к   моей
ровеснице  Свете  Зазориной,   которой   показали   мертвого   мальчика,
родившегося, на самом деле,  у  Веры  Андреевны,  моей  мамы;  там  было
колоссальное, хотя еще до  конца  неосознанное  облегчение  оттого,  что
Зазорина не хочет меня убить; там рождалось что-то  неопределенно-доброе
к этой женщине, которая оказалась - была - моей настоящей матерью;  и  в
то же время там уже угнездился новый страх, новый ужас - ничего  еще  не
кончилось! Все надо начинать сначала!...
   Светлана Ивановна утерла слезы.
   Я тоже.
   - Куркина не могла мне сказать, куда  пристроили  моих  девочек.  Она
принимала у меня роды и знала, что мне подменили детей, но  их  судьбой,
по ее словам, занимался другой человек... Однако,  она  взялась  узнать.
Разумеется, я обещала ей еще заплатить. Мне показалось,  что  она  знает
человека или людей, которые все это дело провернули, но не хочет мне  их
называть, чтобы я не добралась до них сама -  она  хотела  подзаработать
еще и на этой информации... И, хотя я понимала,  что  в  этом  принимала
участие как минимум главврач, я решила, что  Куркиной  будет  проще  все
разузнать и все уточнить...
   - Я знаю, кто эти люди! И я могу вам  рассказать,  как  дело  было...
Теперь я знаю все, Светлана Ивановна...
   Я смутилась. Имя-отчество резануло слух - и мой и  Зазориной.  Но  не
называть же мне эту женщину, которую я вижу впервые в жизни, "мама"?
   - Или почти все... - добавила я.

***

   Я говорила долго. Ей я рассказала все: и про Шерил, и про Кати, и про
Игоря, и про Джонатана; про Сережу и киллера Диму, про комиссара  Гренье
и про наши поиски по следам акушерок; и про мертвого мальчика...
   Зазорина  слушала,  бледная,  осунувшаяся.  Черные  тени  легли   под
глазами.
   Я сама была, наверное, не лучше.
   Пепельница быстро наполнялась окурками.
   Я говорила и думала: вот передо мной сидит моя мать. У меня уже  есть
мать; вот еще одна, которую я вижу впервые в жизни. Настоящая... А разве
другая - не настоящая? Пусть меня разлучили с настоящей не по  ее  вине,
но от этого ничто не умалится в моих отношениях с  моей  мамой,  которая
ненастоящая, и ничего само по себе не родится с этой, с настоящей....
   В моей душе был тотальный сумбур.

***

   - И ты решила, что это я подослала убийц, чтобы избавиться от  грехов
молодости?
   - Решила... А что мне  еще  оставалось  думать?  Все  сходилось,  все
совпадало... Вы занимаетесь политикой, вы возглавляете женское движение;
узнай кто, что вы отказались от собственных  детей  -  это  означало  бы
конец вашей карьере... Но только... Если это не вы, тогда кто  же?  Кому
же это мы помешали? Кому понадобилось вас обмануть? Кто послал убийцу? Я
теперь уже ничего не понимаю.
   - Зато я теперь понимаю все.
   Я смотрела на нее в ожидании продолжения. Но и она молчала,  думая  о
чем-то. Лицо ее приняло жесткое, суровое выражение.
   Не выдержав затянувшейся паузы, я нарушила тишину:
   - Вы хотите сказать, что вы знаете, кто...?
   - Знаю.
   - И кто же это?
   Отвернувшись к окну, за которым белели заснеженные  крыши,  она  тихо
произнесла:
   - Ваш отец.

***

   От неожиданности я встала. И так и замерла перед моим креслом.
   Я слышала, как Зазорина переговаривалась о  чем-то  по  селектору  со
своей секретаршей.
   Я все стояла, тупо глядя в противоположную стену.  Зазорина  потрясла
меня за плечо.
   - Очнись, Оля. Здесь невозможно разговаривать, нужно уйти отсюда.  Но
у меня есть  одно  дело,  которое  я  не  могу  отменить,  подождешь?  Я
постараюсь побыстрее.
   Я кивнула и вышла из ее кабинета.
   Джонатан ждал меня внизу. Он  встревожился,  увидев  мое  опрокинутое
лицо.
   - Это не она, - только и смогла выговорить я.
   - Она - не твоя мать? - не понял он.
   - Мать. Моя. Наша с Шерил. Но не она хотела убить нас.
   Это наш отец...

***

   Полчаса спустя Зазорина появилась из подъезда.
   - Вот ты где... Я тебя высматривала в приемной.
   Она уже пришла в себя,  и  лицо  ее  восстановило  свои  краски,  как
природные, так и косметические. Синие глаза были полны решимости.
   - Это Джонатан, - представила я.
   - Что ж ты сразу не сказала, что ты пришла с ним? Держишь человека на
морозе! Садитесь-ка в машину.
   Черный лимузин стоял у подъезда. Шофер открыл дверь.
   - Мы на своей, - сказала я.
   Сегодня с утра Джонатан взял в  прокате  "Нисан",  на  котором  он  и
привез меня на  Фрунзенскую  набережную,  к  высокому  дому,  в  котором
расположился комитет партии Зазориной.
   - Тогда следуйте за нами!
   Зазори