видела на остановке ее портрет.
   Я вытащила из сумку желтый хрупкий листок,  сорванный  со  стекла,  и
показала Косте с Людой.
   - Гляди-ка, до чего похожи! - изумилась Людмила.
   - Чего ж сразу не сказала? - суховато спросил Костя.
   - Сходство - не доказательство. Люди  бывают  похожи  и  без  всякого
родства.
   - Ага. Не доказательство. А то, что  мать  к  ней  ходила,  а  спустя
несколько дней ее машина сбила - тоже не доказательство?
   - Строго говоря - нет. Елена Петровна могла  пойти  к  ней  на  прием
действительно с просьбой помочь с квартирой. А сбить ее на машине  могли
совсем другие люди... К тому же, еще никто не доказал, что этот наезд  -
преднамеренное  убийство.  Мы  пока   только   гадаем,   Костя,   только
предполагаем, только строим возможные версии.
   - Ну тогда моя версия - такая будет: мать участвовала в  ее  родах  и
помогла ей скрыть этот факт и пристроить близняшек. А теперь, когда  она
на пенсии, и у нее больше нет ни подарков, ни даже  приличной  зарплаты,
ей невмоготу жить на нашем содержании, не привыкла она  к  такой  жизни,
она, наоборот, привыкла нам помогать...
   У него и у его жены одновременно увлажнились глаза.
   - И мама решила подзаработать, - болезненно сглотнул Костя стоявший в
горле ком. - Да, шантаж, это называется, но мать мою не осуждайте! Вы  ж
понимаете, что Зазорина не обеднела, заплатив маме несколько  миллионов.
Они там, демократы-депутаты наши ср...ные, давно гребут лопатами! Не зря
так во время перестройки горланили, во время путча выступали: знали, что
готовят себе кормушку! Да какую! В масштабах государства! Они уже  тогда
делили  места  вокруг  нее!  Но  только   Зазорина,   заплатив   матери,
призадумалась: ведь если  дело  так  и  дальше  пойдет,  она  не  просто
несколько миллионов потеряет - они ей что, тьфу! -  она  самой  кормушки
лишится, насиженного, уютного местечка  возле  демократического  корыта,
корыта бездонного! Взять оттуда несколько миллионов  -  не  проблема,  в
корыте снова появится - денежки-то государственные, все время притекают;
а вот доступа к корыту лишиться - это уже  беда!  И  порешила  депутатка
покончить с Еленой Петровной  Куркиной  -  благодетельницей,  когда  она
рожала, и  опасной  свидетельницей  нынче...  Напечатай  кто  в  газете:
Зазорина, кандидат  в  депутаты,  председатель  всех  возможных  женских
движений - продала детишек иностранцу! - как все ее  должности  и  посты
тю-тю! Прощай, карьера!
   Костя вскочил, сделал несколько шагов, развернулся  обратно  и  встал
позади своего стула, уперев в  спинку  руки.  Он  оглядел  нас  всех  по
очереди и его взгляд остановился на моем лице.
   - Вот тебе моя версия. Все тут ясно, как белый день.
   - Тем не менее, это остается только версией, - сказала я мягко.
   В глубине души я была уверена, что Костя прав, но, памятуя  выражение
его лица, с которым он вставал, чтобы меня ударить, я побоялась признать
вслух его правоту: последствия были бы непредсказуемы. Он мог рвануть  к
Зазориной лично, избить ее, убить, все  что  угодно.  И,  что  не  менее
важно, он мог бы понести эту "версию" повсюду.  А  нам  было  совершенно
необходимо узнать все до конца, найти доказательства и,  самое  главное,
остаться, до поры до времени, инкогнито.
   Короче, Константин мог все испортить.
   Поэтому я добавила:
   - Эта  ваша  версия,  как  бы  она  ни  была  логично  выстроена,  не
подкреплена доказательствами. Мы еще не знаем, рожала ли Зазорина именно
в роддоме, где работала ваша мать. Я-то родилась в другом!  С  этим  еще
тоже надо разобраться... Я смогу согласиться с вашей версией не  раньше,
чем мы сумеем найти неопровержимые улики.
   - Мне не надо никаких улик!.  Я  пойду  к  этой  суке  и  придушу  ее
собственными руками!!!
   Ну вот, именно то, чего я боялась.
   Но тут вмешалась его жена:
   - А если это все же совпадение, Костя? Не пойдешь же ты "придушивать"
невиновного человека?
   Тот же довод, но  из  уст  его  жены,  подействовал  на  Костю  более
успешно.
   - Тогда я займусь поисками "улик", как вы выражаетесь.
   - Послушайте, Костя, - вмешался Джонатан, поняв в чем дело,  -  мы  с
вами начали этот разговор с вашего клятвенного обещания сохранить его  в
тайне. Вы не имеете права предпринимать что-либо, потому  что  иначе  вы
раскроете нашу тайну. Оля находится в смертельной опасности и  залог  ее
жизни - понимаете, жизни! - в том, что никто,  ни  одна  душа,  даже  ее
собственная мама не знает, что она  в  Москве.  Если  вы  проявите  хоть
малейшую инициативу, вы подставите  Олю  под  руку  убийцы.  Прошу  вас,
будьте мужчиной и обуздайте ваши чувства!
   Костя молчал, гладя щепотью усы. Задумавшись, он выдвинул  подбородок
вперед, в силу чего нижние зубы хищно оскалились, и лицо его было  полно
ненависти и глухой ярости.
   - К тому же, если вы пойдете напролом, вы рискуете отправиться  вслед
за вашей матерью, - жестко добавил Джонатан.
   - Хорошо, - наконец, произнес он. - Вы меня держите в курсе.  И  если
моя помощь понадобиться - то я в  любое  время,  днем  и  ночью,  только
свистните.
   - О'кей.
   Джонатан повернулся ко мне: "Пошли?"
   - Нет. У меня еще есть мысль.
   Костя живо откликнулся: "Какая?"
   - Я, как я вам уже сказала, родилась в роддоме имени Индиры Ганди. Не
было ли у вашей мамы там подруг?
   Костя почесал в затылке и глянул за помощью на жену.
   - Я тоже не знаю... - расстроилась Людмила.
   - У нее были подруги, еще со времен  института,  -  сказал  Костя,  -
кажется, тоже работали акушерками, но где?
   - Запиши все данные, - предложил Джонатан.  -  Попробуем  разобраться
сами.
   Уходили мы от Кости с Людмилой с четырьмя телефонами, двумя  адресами
и обещаниями Кости ничего не предпринимать без нашего ведома.

***

   Никогда еще в моей жизни я не испытывала подобной  усталости,  как  в
этот вечер. Я была опустошена, мое тело  отказывалось  чувствовать,  что
оно живет, мой разум отказывался работать... Наверное,  именно  в  таком
состоянии люди совершают самоубийства: ничто больше  не  дорого,  ничего
больше не интересует и никакой радости, пусть даже пустячной,  крошечной
радости - вкусно поесть, когда  голодна,  плюхнуться  в  кровать,  когда
утомилась, ополоснуться душем и  почувствовать,  как  новые,  освежающие
силы вливаются в тело, - я уже не была способна  испытывать.  Называется
ли это апатия, или, может, депрессия, - я не знаю; но день "хождения  по
трупам" переполнил чашу, и без того уже наполненную до краев смертью...
   Мне казалось, что я не доживу до утра, что я умру.
   Ничего не хотелось делать. Едва плеснув воды в лицо, не  приняв  даже
свой обычный душ, я сбросила одежду и упала на кровать.
   И забылась мертвым сном, тяжелым, неосвежающим сном без сновидений.

   Кажется, электронный циферблат высвечивал три часа, когда  я  открыла
глаза. Мне показалось, что в моем номере кто-то есть. Я слышала дыхание,
тяжелое, хрипловатое. Я повернула голову.
   Через мою комнату двигалась  процессия.  Серые  размытые  фигуры  шли
медленно и мерно. Я узнала Кати, она была первая; за ней шла отравленная
медсестра;  акушерка  Куркина  медленно  двигалась  ей  вслед,  главврач
Демченко замыкала шествие. Они пересекали мой  номер  по  направлению  к
шкафу, дверца которого служила входом в какое-то другое измерение...
   Но в комнате были еще другие люди: из угла  на  меня  смотрел  Игорь.
Смотрел так, будто я была мертвая и лежала бездыханно на моей кровати, а
он пришел  попрощаться  со  мной.  Я  хотела  ему  сказать:  Игорек,  ты
обознался, тебе показалось, я на самом деле жива, я просто сплю! Но губы
мои меня не слушались и я не сумела выдавить из себя ни звука.
   Вдруг от письменного стола отделилась Шерил и подошла ко мне.  Присев
на край кровати, она сказала:
   - Ты  думала,  это  так  просто  -  умирать?  Нет,  это  больно.  Это
чудовищно. Это отвратительно.
   "Когда-нибудь все равно придется, - хотела я ответить ей. - Это не от
нас зависит", - но я была безмолвна,  парализована,  будто  я  и  уже  и
впрямь умерла.
   Мне вдруг сделалось страшно,  -  страшно  до  паники,  до  ужаса,  до
холодного пота и шерсти дыбом.
   - Зависит, - донесся до меня ответ Шерил на мои невысказанные  слова.
- Нельзя терять волю к жизни..."

   Я рывком села на кровати. Голова кружилась, в ушах еще  звучал  голос
Шерил и глаза мои никак не хотели уловить реальные очертания  предметов:
серый мрак клубился вокруг меня и в этом  мраке  мне  все  еще  чудились
безмолвные фигуры приснившихся мне людей.
   Я принялась тереть глаза и хлопать себя по щекам, и, спустя несколько
мгновений,  мой  номер  прорисовался  передо  мной  в   своих   нехитрых
очертаниях: стол, стул, кресло, тумбочка с телевизором... И кровать,  на
которой сижу я. И, самое главное, он был пуст! Все это  было  не  более,
чем сон.
   Какое счастье!
   Я спустила ноги на пол. Было действительно три часа. В номере  стояла
невыносимая  жара.  Я  поплелась  в  ванную,  приняла  душ.  Обмотавшись
полотенцем, я уселась на стул и  закурила  сигарету.  Вряд  ли  я  сумею
заснуть после подобных сновидений...
   Мне снилась Шерил. Она сказала, что нужно иметь волю к жизни...
   И вдруг я поняла: Шерил пришла в сознание!

***

   Я надела халат - длинный шелковый халат, чудесного брусничного  цвета
с золотисто-бежевыми отворотами - и, заперев свою  комнату,  направилась
по коридору к номеру Джонатана.
   Спит он? Отчего бы ему не спать в три часа ночи? Не удобно  будить...
Но, - пусть я эгоистка, - но я знаю, что я больше не смогу  уснуть.  Мне
необходимо с ним поговорить, рассказать ему свой сон, сказать про Шерил,
услышать слова поддержки и увидеть его глаза... Глаза, в которых столько
раз я чувствовала странную, глубокую нежность... Именно нежность,  а  не
любовь и не страсть. Хотя нежность есть следствие любви, не так  ли?  Но
если это и было проявлением  любви,  то  и  любовь  его  была  странной,
необычной. В  ней  не  было  жажды  обладания.  В  ней  не  было  ничего
собственнического, ничего  потребительского  -  всего  того,  что  любви
свойственно. В самом деле, если мы любим - мы же хотим получить ответные
чувства? Мы же хотим обладать предметом нашей любви? Обладать им во всей
гамме смыслов этого слова!
   Именно этого желания у Джонатана не было. Или - я его не чувствовала.
Как будто его любовь была самодостаточна, как будто он  уже  был  вполне
счастлив, любя меня...
   Я припомнила свои философствования на  предмет  корыстности  любви  и
вдруг  поняла  одну  важную  вещь.  Да,  без  сомнения,  все  мы,  любя,
эгоистичны и корыстны, все мы в любви потребители, нам непременно  нужно
получить взамен от предмета наших чувств, и получить многое... Но это  -
нормально! А если что и ненормально - то  любить  так,  как  любит  меня
Джонатан - ничего не желая и не требуя взамен. И что мне,  спрашивается,
делать с такой любовью?...
   Я была уже перед его дверью.
   Впрочем, у меня есть его поддержка. Это уже немало. Это именно то,  в
чем я нуждаюсь больше всего теперь.
   Я постучала.
   Джонатан открыл сразу, будто и не спал. Может, действительно не спал,
во всяком случае, на его лице не было следов заспанности.  На  нем  тоже
был халат из синего шелка с какими-то мелкими бледно-голубыми ромбиками.
   Он даже не удивился.
   - Заходи, - пропустил он меня. В его номере горела настольная  лампа,
и я подивилась, как такое нехитрое приспособление, дающее  неяркий  круг
света на столе, способно создать ощущение уюта и разогнать все страхи. -
Не спится?
   - Кошмары снятся.
   - Ложись у меня, если хочешь.
   Я кивнула. Помедлила: у меня под халатом ничего не было.  Глянула  на
него: у него, кажется, тоже. Лечь в халате - мне это показалось каким-то
лицемерием. Пойти  в  свой  номер  за  ночной  рубашкой  -  тоже  как-то
неудобно, вроде как сама пришла, а  теперь...  Снять,  однако,  халат  и
остаться нагишом - это практически  предложение  с  моей  стороны,  а  я
сейчас была меньше всего настроена на  секс.  Если  я  и  была  способна
испытывать какие-то чувства, то только платонические.
   Джонатан стоял у письменного стола, на котором лежали русские газеты,
купленные утром, и внимательно их разглядывал. Он что, по ночам  русский
язык изучает?!
   Нет, это чтобы не смотреть на меня, не смущать меня.
   Решившись, я скинула халат и юркнула в постель. Будь что будет.
   Джонатан повернулся ко мне:
   - Тебе удобно? Ну, расскажи, что за кошмары тебе приснились.
   Я описала. Джонатан сидел  возле  меня,  вглядываясь  в  полумраке  в
выражение моего лица.
   - Я уверена, что Шерил пришла в сознание. Скорей бы все это закончить
и поехать к ней...
   - Тогда, чтобы все закончить поскорее, нам  нужно  быть  в  форме.  А
именно: выспаться. Чем мы и попробуем заняться, да?
   Я кивнула, прикрыв  глаза.  Джонатан  погасил  свет  и  в  темноте  я
увидела, как халат соскользнул с его плеч. Моя догадка была верна  -  он
был  в  чем  мать  родила.  Я  затаила  дыхание.   Довольно   интересная
перспектива выспаться, когда двое влюбленных находятся в одной постели и
при этом их не разделяет ни одеяло, ни одежда...
   Игорь, - вспомнила вдруг я. Мне снился Игорь и  он  смотрел  на  меня
так, будто я умерла. Где же он, что с ним, жив ли?...

***

   Если бы не часы на руке, исправно показывающие дату, Игорь  бы  давно
сбился со времени.
   Если бы не вишневоглазая Катя, он давно бы сошел с ума.

***

   Прошел почти месяц со времени его заточения. До сих пор он  не  видел
никого, кроме Кати. Против всех его ожиданий, никто не пришел к нему  ни
с вопросами, ни с упреками, ни с угрозами.
   До сих пор он толком не знал, у кого  это  в  гостях  он  так  сильно
подзадержался. Думать-то он думал, что дача Васина, но знать с точностью
не мог и спросить было не у кого. То есть было у кого: на выбор - у Кати
или у парня, охранявшего металлическую дверь. Но спрашивать  можно  было
еще пять лет с тем же успехом: ответным молчанием.
   Даже тот факт, что Катя спала у  него  на  руке,  прижавшись  большой
мягкой грудью к его боку, ничего не изменил в правилах игры в  молчанку:
Катя спала с ним, но не разговаривала.

***

   Странное дело, он испытывал нежность к этой девушке. Это чувство  его
удивляло, но анализировать его он боялся: там комплекс вины  перед  Олей
мог  обнаружиться,  там  бесполезные  страдания  и  никчемное  раскаяние
притаились...
   Лучше было так, не задаваясь лишними вопросами, жить. Уже то  хорошо,
что жить... Теперь Игорь был уверен, что жизнь свою он  выиграл.  Что-то
перетянуло на неведомых ему весах в его пользу. Что дальше будет,  какой
еще торг предстоит, он пока не знал, - ну так и нечего было о об этом  и
думать. Пока  он  жив,  здоров,  и  даже  в  неплохих  условиях:  кормят
нормально, комфорт есть, и даже Катя - есть...
   И, хоть и подозревал он, что Катя с ведома хозяина находится тут, что
получила она разрешение - если не задание - лечь к  нему  в  постель,  а
вот, поди ж ты, испытывал он к ней странную нежность...

***

   Вышло это так. По истечении нескольких первых дней его заточения,  он
стал ловить себя на том, что округлые Катины формы его волнуют. Он  ждал
ее прихода и получал удовольствие, сопровождая взглядом игру тугих  форм
ее тела под дурацкой пятнистой формой.  Катя  заметила;  стала  медлить,
накрывая на стол, отвечать  понемногу  взглядом,  задерживаться.  Вместо
того, чтобы уйти, принеся еду, и вернуться потом за грязной посудой, она
стала присаживаться возле стола и ждать, пока он  поест.  Игоря  она  не
смущала:  он  заговаривал  с  ней,  и  если   тема   не   касалась   его
местонахождения и его будущего, то она охотно поддерживала разговор. Она
была из Краснодара, и Игорь уже все знал про ее родителей, про ее сестру
с братом и даже про кошку.
   На исходе третьей недели его дачной тюрьмы, Катя, убирая после ужина,
сказала просто: "Хочешь, ночевать к тебе приду?"
   Игорь чуть было не спросил: а  тебе  разрешат?  И  тут  же  сам  себе
ответил: скорее всего, уже разрешили.

***

   Игорь удивлялся сам себе: он принял Катю,  как  данность,  как  часть
сценария, по которому его заточили на даче и "маринуют" в неизвестности,
по которому он до сих пор жив и  по  которому  еще  что-то  предстоит  и
откроется ему, когда придет  назначенный  срок.  Не  Игорем  назначенный
срок, как и Катя - не им назначенная на роль любовницы...
   Была ли Катя для него ловушкой или, наоборот, поощрением  за  хорошее
поведение - он гадать не хотел. Он не любил бессмысленных  вопросов,  на
которые нет ответа. Он не любил ненужные вопросы, ответ  на  которые  он
знать не хотел. Поэтому он старался жить сегодняшним днем. Не  вникая  в
прошлое, - та жизнь, жизнь с Олей, уже закончилась и больше не  вернется
никогда; не ломая голову над будущим. Будет день, будет и пища...
   И потому он никогда не задавал себе вопрос: что  с  Олей?  Он  только
иногда просил: хоть бы ее не нашли!...

***

   Я затихла. Джонатан был где-то рядом, но я его не  чувствовала  -  он
отодвинулся достаточно далеко. Ну  Тристан  с  Изольдой,  и  только!  Не
хватало меча между нами...
   Стояла тишина. Я не выдержала первая: "Спокойной ночи,  Джонатан",  -
просто, чтобы нарушить тишину.
   - Спокойной ночи, бэби.
   Он мог хотя бы обнять меня, как в прошлый раз! Мне тогда  так  хорошо
спалось под его рукой...
   Слушай, Оля, сказала я себе, тебе не угодишь. Только сейчас тебе было
не до секса, а тут вдруг не нравится, что тебя не трогают! Ты,  кажется,
пришла сюда, чтобы сбежать от кошмаров и спать спокойно? Вот и спи!
   Я перевернулась на живот и закрыла глаза.
   Рука Джонатана легла на мою  спину.  Я  напряглась.  Его  рука  стала
осторожно и легко скользить по моей спине. Я ждала: куда?
   Оказалось - никуда. Оказалось - он меня гладит. Так меня мама гладила
в детстве по спинке, чтобы успокоить и усыпить.
   Я вспомнила, что я утром пришла к выводу. что Джонатан импотент.  Ну,
тем лучше для меня.
   Через две минуты я была готова мурлыкать, как кошка.
   Через пять минут я спала.

***

   Джонатан разбудил меня, как было  условленно,  в  восемь  утра  и  мы
спустились в гостиничный ресторан на завтрак.
   - Я звонил в больницу, чтобы узнать, как Шерил.
   - И тебе сказали, что она без изменений.
   - Да.
   - Ты забыл, что по телефону так отвечают всем - распоряжение полиции.
Чтобы узнать, как она на самом деле, надо звонить комиссару...
   - По крайней мере, мы хотя бы знаем, что она еще жива.
   - Я  это  и  так  знаю,  Джонатан.  Если  бы  Шерил  умерла  -  я  бы
почувствовала. У нас с ней что-то  вроде  телепатической  связи...  И  я
знаю, что она вышла  из  комы.  Уезжая,  я  ей  сказала,  чтобы  она  не
торопилась, и пришла в сознание тогда, когда  мы  найдем  убийц.  Должно
быть, мы уже близки к разгадке. Только нам надо торопиться...

***

   Торопиться! Я торопилась. Я торопилась внутренне так, что во  мне  аж
все содрогалось от нетерпения. Но торопиться - куда? Я  никак  не  могла
решить, какими должны быть наши последующие шаги. Джонатан мне здесь был
не советчик: он не в своей стране, и  он  не  в  состоянии  представить,
каким образом действовать, с кем и как говорить, кому  и  как  врать,  а
кому рассказывать правду.
   На очереди были  подруги  Куркиной,  среди  которых  следовало  найти
ниточку, ведущую в роддом имени Индиры Ганди, в котором родилась я. Если
одна из них работала в этом роддоме, то у  нас  появлялся  шанс  пролить
свет, хотя бы частично, на загадку моего  появления  на  свет  в  данном
заведении вообще  и  у  моей  мамы  в  частности.  Но  звонить  и  снова
рассказывать историю про крестную?...
   Я задумалась. Эти женщины дружили между собой, и могли знать  друг  о
друге достаточно, чтобы понять, что я лгу.  Следовало  придумать  что-то
другое...
   - Нужно позвонить Людмиле, - сказала я. - Кажется, у меня есть мысль.
***

   Ничего  не