уже поздно и приемные часы в  больнице  закончились,  но  я  все
равно решила позвонить ему. Договорюсь хотя бы на завтра, прямо на утро.
   Громкий топот бегущих по коридору ног заставил меня  положить  трубку
обратно. Я прислушалась. Кто-то что-то  кричал,  надрывно  и  истерично.
Спустив ноги с постели, я нашарила тапочки и выглянула  в  коридор.  Два
санитара бегом  везли  каталку  к  лифту.  На  каталке  лежала  одна  из
медсестер с нашего этажа с закрытыми глазами и  синим  лицом.  Сердечный
приступ, должно быть...
   Стоять в дверях и глазеть было неловко, и я вернулась к себе.  Но  не
прошло и двух минут, как Кристин ворвалась ко мне в палату.
   - Ваши конфеты! - крикнула она, задыхаясь.
   - Что мои конфеты?
   - Отравлены! Вызовите полицию!
   И она исчезла в коридоре.

***

   Отравленные конфеты.
   Предназначенные мне.
   От Джонатана.

***

   Вот это любовь, ничего не скажешь...  А  я,  идиотка,  всего  полчаса
назад сидела тут и размышляла, имею ли я  моральное  право  принять  его
чувства и поддержку. Но он не стал  ждать,  пока  я  решу  этот  сложный
вопрос, он не стал ждать, пока я разрешу ему участвовать в  моей  жизни.
Он просто взял и, без всякого  спросу,  поучаствовал.  В  моей  жизни  и
смерти...
   Только вмешательством ангела-хранителя можно объяснить тот факт,  что
отравленные конфеты достались не мне!
   Бедная медсестра, буду молить Бога, чтобы она выжила...

***

   Я набрала номер комиссара Гренье - уже в который раз за этот день!  -
и заплакала - уже в который раз за этот день...
   Бог мой, но зачем? Зачем ему было это нужно? Для кого он работает?
   Я вспомнила,  как  профессионально  разбирался  он  в  прослушивающих
устройствах. Кто же он такой, этот англичанин? И англичанин ли  он?  Что
ему за дело до меня? Если он хотел меня отравить, то,  значит,  вся  его
любовь была лишь спектаклем?
   Видимо, так.
   "Я  люблю  тебя",  -  сказал  он  тогда,  неделю  всего  лишь  назад,
наклонившись моей кроватью. И я поверила.
   И зря.
   Вот только... Это было сказано так, что нельзя было не поверить.  Так
нежно. Так проникновенно. Так надрывно, будто слова шли из  глубины  его
сознания, помимо его воли, которая сопротивлялась...
   Но ведь это он принес конфеты?

***

   - Да, это от Джонатана. Нет, я не спрашивала, от кого,  но  вместе  с
ними у меня в палате оказался букет роз, точно такой же, какой он принес
мне на прошлой неделе. Поэтому я решила... - отвечала я на вопросы.
   Комиссар посмотрел на часы.
   - Дневная смена уже закончилась. Придется  побеспокоить  персонал  на
дому.

***

   -  Алло,  -  комиссар  звонил  из  ординаторской,  куда  я  потерянно
приплелась вместе с ним. Я не могла сидеть одна в палате и думать о том,
что меня все предали - Игорь, Джонатан...
   - Комиссар Гренье у телефона.  Вы  сегодня  видели  кого-нибудь,  кто
заходил в палату Ольги Самариной, номер 311?
   Видя, что ему разрешили курить, я тоже  закурила  сигарету.  Комиссар
покивал трубке:
   - Да, я знаю, о ком идет речь, с английским акцентом, да? Угу,  -  он
снова покивал. - Да, с букетом роз. А конфеты у него в руках  были?  Да,
очень важно. Ну, не заметили, так  не  заметили.  Может,  кто-то  другой
приносил? Что ж, спасибо. Прошу вас завтра придти в комиссариат к десяти
часам, нам нужны ваши показания в письменном виде. Спокойной ночи.
   Следующий звонок повторился почти в точности, потом еще один.
   Комиссар положил трубку и повернулся к нам.
   - Пока никто не может с точностью сказать  -  не  обратили  внимания.
Хотя это уже о чем-то говорит: были бы конфеты - заметили бы...  Кому  я
еще могу позвонить? - спросил он старшую медсестру.
   Та раскрыла записную книжку и указала телефон.
   - Необходима ваша помощь...  -  снова  вещал  в  трубку  комиссар.  -
Высокий англичанин, который  часто  навещает  Ольгу  Самарину...  Да,  с
букетом роз. А белой коробочки с конфетами у него не было в  руках?  Вот
как? А почему вы так уверены? Понятно.  А  никого  другого  вы  с  такой
коробочкой не видели? Ну а, допустим, если бы он  держал  коробочку  под
мышкой - вы могли бы заметить?  Да,  я  представляю.  Завтра  зайдите  в
комиссариат для дачи показаний. Спасибо. Спокойной ночи.
   - Значит, - комиссар развернулся ко мне, - пока у нас есть  вот  что:
одна из медсестер видела Джонатана ровно в тот момент, когда он открывал
дверь твоей палаты. Она так и запомнила сцену: одна  рука  с  розами,  а
другая - на ручке двери. Конфет у него не было.
   Радость вспыхнула во мне. Не он! Он не хотел меня отравить!  Спасибо,
Джонатан, что это оказался не ты...
   - Но, - продолжил комиссар Гренье, почему-то строго взглянув на меня,
- ей не было видно, не держал ли он коробочку под мышкой или под локтем.
Кроме того, никто не видел каких-либо посетителей  с  такой  коробочкой.
Впрочем, это пока опрос поверхностный. Завтра опросим  весь  персонал  и
больных как следует. И Джонатана, разумеется. В первую очередь.
   - Послушайте, господин комиссар, - заговорила я возбужденно,  -  если
кто-то принес мне отравленную коробку конфет, то неужели этот кто-то  не
позаботился бы, чтобы его не увидели с ней в коридорах!
   - Ты права, Оля. Но это же относится и к Джонатану.
   Меня бросило в жар. Рано я обрадовалась.
   - Не расстраивайся, - комиссар был  на  удивление  чуток.  -  Завтра,
надеюсь, удастся все выяснить.
   - Что называется - удачи! - Кристин скептически покачала головой. - В
часы приема все свободно разгуливают по больнице. Вы же  знаете,  у  нас
никакого контроля в дневное время нет. И никто ни на  кого  внимания  не
обращает...
   В ординаторскую вошла другая медсестра и,  остановившись  на  пороге,
тяжело привалилась плечом к дверной притолоке.
   - Селин умерла,  -  тускло  сказала  она.  -  Умерла.  Не  приходя  в
сознание.
   - Сожалею, - пробормотала я.
   Я чувствовала себя виноватой за то, что  кто-то  другой  умер  вместо
меня.
   - Мы заберем тело на судебную экспертизу, - мрачно  сообщил  комиссар
Гренье.
   - Я вам и без экспертизы скажу...  -  проговорила  женщина,  все  еще
стоявшая на пороге. - Дайте сигарету, -  сказала  она  мне,  -  не  могу
больше...
   Она прошла к  стулу  и  рухнула  на  него.  Я  протянула  сигарету  и
зажигалку. Затянувшись, она шумно выпустила дым и сказала, ни на кого не
глядя:
   - Синильная кислота.
   - Вы уверены?
   - Запах миндаля.
   - Да... Не оригинально, - покачал головой комиссар.
   - Зато надежно, - с горькой иронией ответила она ему и глянула искоса
на меня. - Это кому же ты так насолила, детка?
   - Мне тоже хотелось бы это узнать, - прошептала я.  И,  откашлявшись,
повторила: "Я сожалею, что так получилось..."
   - Никому они не нужны, твои сожаления,  -  она  резко  загасила  едва
начатую сигарету, встала и направилась к дверям. Уже  открывая  их,  она
произнесла, не оборачиваясь:
   - Это была моя лучшая подруга.  Если  вы  способны  понять,  что  это
такое.
   Дверь за женщиной закрылась.

***

   В ее голосе прозвучало обвинение. Мне, или нам всем, или судьбе -  не
знаю. Но я ее понимала. На ее месте, я, наверное, тоже обвиняла бы  весь
мир в потере лучшей подруги.
   Впрочем, у меня не было лучшей подруги.
   У меня была только Шерил. Почти сестра.
   И Игорь. Почти муж.
   И Джонатан. Почти любовник.
   У меня все было "почти"...
   У меня все было в прошедшем времени.
   Я попыталась спрягать глаголы по временам:
   Есть ли у меня Игорь?
   И будет ли Шерил?
   И вовсе без времени: кто он мне, Джонатан? Мой друг, тайно влюбленный
в меня?
   Или мой убийца?

***

   Лучше не спрягать.

***

   - Я сначала подумала, что это ты оставил конфеты.
   Я решила вести себя, как ни в  чем  не  бывало,  хотя  напряжение  не
покидало меня.
   Джонатан сидел рядом со мной на диванчике в курительной комнате.
   - Это было логично, - ответил он суховато.
   - Да, логично. К тому же я обратила внимание,  что  ты  очень  хорошо
разбираешься в прослушивающих устройствах...
   Я надеялась спровоцировать Джонатана на объяснения. Но он молчал.
   Это весьма странное ощущение - подозревать  человека,  который  сидит
рядом с тобой, в покушении  на  убийство,  причем  на  твое  собственное
убийство. Странное до невозможности, до ирреальности, до тягостного сна,
из которого никак не вынырнуть. Но  страшно  -  не  было.  Уж  не  знаю,
почему. Явно не от моей повышенной храбрости. Скорее, от усталости...
   - Откуда у тебя такие знания? - решительно надавила я.
   Джонатан посмотрел на меня внимательно и как-то оценивающе.
   - Я полагаю, - заговорил он медленно, - что действительно, необходимо
объясниться... То, что я тебе скажу сейчас, должно остаться  тайной.  Ты
можешь обещать мне это?
   - Да, - я постаралась придать своему голосу вескость.
   Я действительно - могила, особенно когда я знаю, что сказанное мне  -
тайна. Не зная, могу и болтнуть, не подумав; но если знаю - никогда. Тем
не менее, глядя на мои светлые кудряшки и на мои  синие  глаза,  на  мою
симпатичную  девическую  мордашку,  мужчины  думают  обычно:  куколка  и
дурочка. Впрочем, женщины тоже так думают. Мне-то все  равно,  их  дело,
что они думают обо мне, но вот потом,  когда  им  неожиданно  приходится
столкнуться  с  моим   "умом   и   сообразительностью",   они   начинают
подозревать,  что  я  притворялась,  строила  из  себя  дурочку,  что  я
лицемерка и стерва... Но это тоже их проблемы. Разве  я  просила,  чтобы
меня держали за куклу Барби?
   - Мой...  -  заговорил  Джонатан,  понизив  голос.  -  Один  из  моих
родственников - офицер английской спецслужбы. Я не  имею  права  сказать
тебе, какой именно...
   - MI5? - спросила я невинно. От кого-то я уже слышала это название.
   - Тише ты! - прикрикнул  на  меня  Джонатан  и  улыбнулся.  -  А  ты,
случаем, не из КГБ?
   - Я еще не решила. Может быть, чтобы сравнять наши позиции...
   - Но я не состою на этой службе.
   - А если бы состоял - сказал бы?
   - Нет. - Джонатан снова улыбнулся. - Но я говорю тебе правду. Это мой
близкий родственник... Соответственно, у меня была не  одна  возможность
получить разнообразные знания, не доступные обычным людям. К тому же, он
хотел, чтобы я пошел по его стопам и обучал меня...
   - А ты?
   - Я ведь уже сказал, что нет.
   - Тебе не нравится подобная деятельность?
   - Она совершенно необходима и неизбежна в любом государстве. Но я  не
чувствую в себе к  ней  склонности.  Скажем,  она  меня  интересует  как
область знаний, но не как сфера моего участия.
   Пожалуй, я могла бы ему поверить... Но моя настороженность не  прошла
до конца.
   - Однако,  голова  твоя  варит  совсем  неплохо  -  должно  быть,  ты
унаследовал от  своего  родственника  способность  быстро  соображать  и
реагировать... Как ты тогда на ходу придумал всю  эту  комбинацию  перед
закрытыми дверьми Шерил! Не каждый нашелся бы.
   -  Мне  лестно  услышать   столь   высокую   оценку   моих   скромных
возможностей. Ты меня все-таки подозреваешь в намерении тебя отравить?
   Я растерялась от прямого  вопроса.  Неужели  это  так  заметно?  Я-то
думала, что я актриса неплохая...
   - Я сегодня с утра был в полиции, они сверяли отпечатки на  коробочке
с шоколадом. Моих там нет.
   - А если бы это был ты, ты бы их оставил? - спросила я, глядя  ему  в
глаза.
   Джонатан хмыкнул.
   - Верно, не оставил бы.
   - "Бы"?
   - Оля, наверное, на твоем месте я тоже бы отнесся настороженно...  Но
я не пытался тебя отравить.
   Я смотрела на него, желая изо всех сил поверить этим  словам.  Поймав
выражение моих глаз, он добавил еще тише:
   - У меня нет никаких причин, чтобы это сделать... У меня есть причины
совсем на обратное... На другое...
   Он  запнулся,  смутился,  тонкий  румянец  залил  щеки,  и   Джонатан
поморщился, явно недовольный своими неуклюжими словами.
   Мне стало стыдно за мое недоверие. Да, Джонатан соображает  хорошо  и
осведомлен на зависть  в  шпионских  делах,  но  чтобы  он  играл  роль,
прикидываясь влюбленным... Не может этого быть!
   - Извини, - сказала я. - Просто ты человек  необычный,  я  тебя  знаю
мало, и...
   - А сердце, - перебил он меня, - тебе ничего не подсказывает?
   Я удивленно  посмотрела  на  него.  Вот  уж  не  ожидала,  что  такие
"сердечные" категории водятся в его арсенале.  Джонатан  ожидал  ответа,
внимательно глядя на меня своими прозрачными серыми  глазами,  словно  я
должна была сказать что-то очень важное.
   - А ты считаешь... - начала я неуверенно, - что его надо слушать?
   - Обязательно. Только надо уметь слушать. И не иметь  иллюзий,  чтобы
не принимать желаемое за голос сердца. Тогда сердце - лучший советчик.
   Я была удивлена этим рассуждением  и,  кажется,  не  совсем  понимала
тогда,  что  он  имеет  ввиду.  Однако  я  изо  всех   сил   постаралась
прислушаться к сердцу. Но оно мне в тот момент не подсказывало ничего, и
я ничего не чувствовала, кроме смущения и растерянности.
   - Возможно, что я как раз принимаю свои желания за  действительность,
Джонатан, во всяком случае ни мое сердце, ни моя интуиция не в состоянии
сладить с желанием, чтобы ты был со мною рядом сейчас... - отважилась я,
решив, что правда лучше всего. В хитростях мне все равно не преуспеть. -
Мне нужна твоя поддержка, одной мне не справиться со всем этим...
   Джонатан явно обрадовался моим словам. А мне  полегчало,  и  сомнения
отпустили меня при виде его радости, которую он, к  тому  же,  попытался
скрыть.
   - Это преамбула к какой-то просьбе? - спросил он сдержанно, но  глаза
его лучились.
   -   Твоя   необыкновенная    проницательность    лишь    подтверждает
справедливость моей лестной оценки. Как ты догадался?
   - У тебя на лице написано нетерпение.
   - А-а... Это не просьба даже. Просто я хочу тебе рассказать  кое-что,
чего ты не знаешь, и...
   - Услышать мой анализ?
   - Именно.
   - Поскольку, в противоположность твоей обычной манере себя вести,  ты
обставляешь наш предстоящий разговор такими церемониями, я делаю  вывод,
что нам стоит уйти отсюда.
   - Почему?
   - Мы здесь не одни. - Действительно, в курительной комнате  было  еще
несколько человек. - А то, что ты хочешь мне  рассказать,  явно  не  для
посторонних ушей. Не шептаться же нам! Ты сейчас можешь уйти?
   Я посмотрела на часы. Через полчаса начинался обед и я была  голодна.
Заметив мой жест, Джонатан добавил:
   - Я тебя приглашаю ко мне домой. Учитывая твои наклейки, вряд  ли  ты
захочешь пойти в ресторан. И обещаю тебе обед.

***

   Небольшая квартирка из двух комнат была обставлена очень просто,  без
малейших претензий, хотя само по себе наличие двухкомнатной квартиры, да
еще и в районе Площади Вогезов, говорило о наличии  финансов  -  за  мою
короткую жизнь в Париже я стала понемножку разбираться  в  таких  вещах.
Кроме самой необходимой мебели, в гостиной были книжные полки -  не  так
уж часто встречающаяся здесь деталь интерьера. Читающий люд этой  страны
охотно пользуется услугами библиотек, экономя место в своих квартирах, -
не так, как у  нас  в  России,  где,  еще  не  опомнившись  от  книжного
дефицита, каждый норовит притащить книги домой. Единственной роскошью  в
его гостиной была дорогая стереоустановка с коллекцией компакт-дисков.
   На  низком  столике  в  вазе  стояли  коралловые  розы.  Неужели   он
предвидел, что я к нему приду?
   С комода смотрели три фотографии: на первой, по всей видимости,  были
запечатлены  родители  Джонатана;  на   второй   Джонатан,   хорошенький
мальчуган лет восьми, сидел на верхом лошади; на третьей  Джонатан,  лет
шестнадцати,  с  загипсованной  рукой  и  ногой,  стоял  возле  какой-то
шикарной машины с открытым верхом, капот которой был смят в лепешку.
   - А-а, фотографии смотришь? - сказал,  входя  с  кухни,  Джонатан.  -
Детские воспоминания. Для ума и для сердца.
   - Это твои родители?
   - Позвольте вам представить, мадмуазель: мои  родители,  моя  лошадь,
моя машина.
   - И какие из этих фотографий для ума?
   - Последняя, конечно. Чтобы не забывать, что почем в этой жизни.
   - Почем машина или почем здоровье? - уточнила я.
   - Почем глупость. И вытекающие из нее последствия.
   - В виде разбитой машины или  сломанной  ноги?  -  рискнула  я  снова
уточнить.
   - О, Оля, ты пропустила несколько звеньев в этой цепочке!
   На этот раз я решила не пытаться угадать, а помолчать да послушать.
   -   Первым   делом   из   глупости   вытекает   самонадеянность.   Из
самонадеянности - желание слышать только себя и неумение  слушать  голос
вещей. Из этого неумения...
   - Голос вещей? А ты не мог бы объяснить?
   - Ну, смотри. - Джонатан показал на фотографию с лошадью.  -  У  меня
никогда не было никаких, даже малейших проблем с лошадью.  Я  никогда  с
нее не падал, я не сломал даже ногтя за все время, которое  я  занимался
верховой ездой. Потому что я с самого начала знал: это животное. У  него
есть свой характер, и оно может этот характер показать. Я изначально  из
этого исходил и с лошадьми своими всегда считался. То есть - я слушал их
голос. Я чувствовал их желания, состояние, настроение и  учитывал  их...
Когда появилась машина, я отнесся к ней, как своей рабыне, которая может
исполнять любые  мои  прихоти..  У  которой  нет  права  своего  голоса,
понимаешь? В определенном смысле она была одновременно  и  моим  идолом,
которому я служил.
   - Погоди, идол и рабыня - это как-то вместе не вяжется...
   -  Вяжется,  Оля,  еще  как!  Раб,  если  только   ему   представится
возможность, всегда поступает со своим господином так -  или  еще  более
жестоко - как господин поступал с ним. А  идол  -  это  всегда  то,  чем
неимоверно хочется обладать, себе подчинить, поработить, иметь у себя  в
распоряжении. Посмотри на толпу, срывающую одежду  со  своих  кумиров  -
хоть кусочек, но достанется в обладание... Про маньяков  фильмы  видела?
Они выбирают девушек, которым  поклоняются,  и  убивают  их,  чтобы  они
достались в  полное,  безграничное  обладание...  Идол  не  имеет  права
голоса. Никто не считается с  тем,  хочется  ли  идолу  быть  задушенным
своими поклонниками - в прямом и переносном смысле. Так  я  и  со  своей
машиной: я сделал из нее идола, я ее  пытался  себе  подчинить  -  я  не
слушал ее голос и не считался с ней. И она не выдержала.  Она  вышла  из
подчинения и я потерял управление...
   И он снова исчез на кухне.
   - Тебе помочь? - крикнула я ему вслед.
   - Ни в коем случае, - донесся ответ. - Можешь пока послушать музыку и
посмотреть книги.
   Шекспир  на  английском,  Гете  на   немецком,   Марсель   Пруст   на
французском, Данте на итальянском...
   - Ты по-немецки читаешь?
   - Да.
   На кухне что-то шипело и вкусный запах начал заполнять квартиру.
   - И по-итальянски?
   - Да. И надеюсь изучить русский с твоей помощью. Ты будешь мне давать
уроки?
   Он мне нравился все больше и больше, этот полиглот.
   - Я умру от голода, пока ты приготовишь! - снова крикнула я. -  И  ты
останешься без русского!
   - Я тебя спасу, - заверил Джонатан, входя в комнату. В руках  у  него
были две подставки для горячего. - Я умею делать искусственное дыхание.
   Я  не  успела  продумать,  была  ли  какая-нибудь  двусмысленность  в
"искусственном дыхании", как он распорядился:
   - Возьми там, - он указал на шкаф - тарелки и прочее и накрой пока на
стол.
   Я достала простые белые тарелки без рисунка, прозрачные рюмки,  также
без изысков, корзиночку для хлеба и расставила все это на столе.
   В следующий выход с кухни он принес дымящиеся отбивные из ягнятины  с
зеленой стручковой  фасолью.  Открыв  бутылку  красного  вина,  Джонатан
разлил его по бокалам.
   - Я думала, ты не вообще не употребляешь алкоголь - заметила я не без
ехидства.
   Он удивился.
   - Отчего же это?
   - Ты всегда пьешь только воду.
   - Я очень люблю хорошее вино. И люблю его пить, когда у меня есть для
этого причины и настроение.
   - Сейчас е