ебя не  научили
этому в начальной школе? - Кадар посмотрел на  Сильвию.  -  Секунд  этак
через тридцать. - Он снова перевел взгляд на  Зигфрида.  -  Надеюсь,  ты
понял, - он кивнул на полированный камень, - что это кусочек  надгробной
плиты. Сделать надпись целиком не хватило времени.
   Скорострельность "инграма" - тысяча двести выстрелов в  минуту  -  по
крайней мере вдвое больше, чем у среднего автомата. Сильвия выпустила  в
голову Зигфрида половину тридцатидвухзарядного магазина  меньше  чем  за
секунду.
   Кадар встал. Он кивнул на  разбросанные  перед  оставшимися  четырьмя
конверты и обертки.
   - Как вы знаете, я очень забочусь об  окружающей  среде.  Вы  обяжете
меня, если, уходя, уберете за собой мусор.
   - А это? - Ливанец посмотрел на безжизненное тело Зигфрида.
   - Не беспокойтесь, - сказал Кадар. - Это экологически безвредно.
   Он повернулся и исчез за деревьями.

***

   Иво по-прежнему  жил  в  Берне,  недалеко  от  главного  полицейского
управления, но полицейских и сыщиков из уголовного розыска  трудно  было
винить  в  том,  что  они  не  узнавали  его:  прежнего  Иво  больше  не
существовало. Новый его облик больше соответствовал  стоящей  перед  ним
задаче - восстановить поруганную справедливость. Фантазия,  возникшая  в
его измученном  наркотиками  мозгу  на  вокзале,  когда  он  подстерегал
Обезьяну, заслонила реальность. Теперь он  был  сэром  Иво,  благородным
рыцарем и героем.
   Новый образ требовал подходящего облачения.  Поскольку  с  настоящими
рыцарскими доспехами в Берне было  туговато,  Иво  сымпровизировал  свой
наряд  из  подручных  материалов.  Вместо  кольчуги   и   лат   -   алая
мотоциклетная куртка из толстой кожи, с  множеством  молний  и  цепочек,
которые приятно позвякивали при ходьбе. Поверх куртки - жилетка,  сшитая
из сотен маленьких швейцарских  флагов,  и  плащ  из  портьерной  парчи.
Роликовые коньки заменили ему  верного  коня,  а  мотоциклетный  шлем  с
забралом из тонированного пластика довершил облик современного рыцаря.
   Сэр Иво знал, что за ним охотятся враги, и потому  решил  прикинуться
безобидным трубадуром. За спиной он таскал акустическую гитару. Струн на
ней почти не было, но это не мешало резонатору выполнять свои функции  -
вещмешка, кобуры и бумажника одновременно.  В  резонаторе  хранились  та
самая окровавленная мотоциклетная цепь - рыцарская булава сэра Иво  -  и
полдюжины раскрашенных крутых яиц.
   В новом облачении  сэр  Иво  выглядел  мощнее  и  выше,  а  благодаря
солнцезащитному забралу никто  не  мог  видеть  его  лица.  Он  серьезно
обдумывал следующий шаг. Он все ближе подбирался  к  убийце  Клауса,  но
сейчас ему нужен был советчик: он собрал слишком много информации  и  не
мог разобраться в ней самостоятельно. Как жаль, что нельзя поговорить  с
Клаусом.  Трудно  решать  самому,  что  делать.  Трудно  быть   одиноким
странствующим рыцарем. Как хорошо было Рыцарям Круглого Стола.
   Теперь, благодаря Обезьяне, он уже довольно много знал об  убийце.  И
узнал бы еще больше, если бы этот жалкий трус не полез на него с  ножом.
Обезьяна думал, что Иво не умеет Драться. Возможно,  прежний  Иво  и  не
умел, но сэр Иво - это совсем другое дело.
   Он ловко выбил нож щитом (многострадальная  гитара  потеряла  в  этом
сражении последние струны),  а  потом  сразил  недостойного  несколькими
ударами булавы. Иво был слегка устрашен тем, какой эффект произвело  его
оружие, но подавил дурноту, подумав, что рыцарь должен привыкнуть к виду
крови.
   Жаль, конечно, что Обезьяну пришлось сразить слишком рано.  Он  очень
много знал про убийцу, но нужная Иво правда мешалась у него с враньем  и
рассказами о  других  заказчиках.  Обезьяна  так  перепугался,  что  нес
первое, что приходило в голову. Трудно было разобраться  в  этом  ворохе
фактов.
   Сэр Иво помнил, что точность - первое достоинство рыцаря. Поэтому  он
аккуратно записал все на  бумажку  и  даже  попытался  сделать  наброски
портрета убийцы по  рассказам  Обезьяны.  Он  знал,  как  приблизительно
выглядела комната, в которой доводилось бывать - иногда  вместе,  иногда
поодиночке - Клаусу и  Обезьяне.  Он  знал  о  сексуальных  пристрастиях
золотоволосого человека. Он знал, что золотистые волосы - не  настоящие,
это парик в память о  ком-то  по  имени  Рестон.  Он  знал,  что  убийца
прекрасно говорит на бернском диалекте немецкого, но тем не  менее  вряд
ли является уроженцем здешних мест. Он знал множество других  фактов.  У
него  был  список  номеров  машин,  но,  к  сожалению,  Обезьяна   начал
размахивать ножом прежде, чем объяснил, кому они принадлежат.
   Сэр Иво сунул в резонатор руку и выудил оттуда раскрашенное яйцо. Оно
было ярко-красным. Как кровь. Таким было лицо Обезьяны,  когда  по  нему
прошлась цепь. Но Иво постарался отогнать от себя ту  страшную  картину:
это было  всего  лишь  предзнаменование,  убеждал  он  себя,  -  хорошее
предзнаменование. Это значило, что он найдет убийцу. Но ему  нужна  была
помощь.
   Он  подумал  о  Медведе  -  полицейском,  который  относился  к  нему
по-человечески. Но нет. Медведь не годится. Полицейский не  простит  ему
того, что он сделал с Обезьяной. Начнет задавать вопросы.  Иво  потеряет
драгоценное время.
   А может, ирландец, который помог им  в  Доме  молодежи?  Это  хорошая
мысль.  Надо  найти  ирландца  и  поговорить.  Если  он  поймет,   можно
рассказать ему то, что он узнал от Обезьяны, и постараться вместе  найти
убийцу. Двоих рыцарей маловато для Круглого Стола, но все-таки  это  уже
кое-что. Ирландца найти несложно. Он видел его недавно, к тому же Берн -
город маленький. Швейцарское воспитание рыцаря дало себя знать: сэр  Иво
нашел урну, аккуратно высыпал туда кроваво-красные  яичные  скорлупки  и
только потом покатил на поиски своего будущего союзника.
   Полицейские допросили старика, но он ничего им не сказал. Он знал Иво
и несколько раз помогал ему, как и  другим  бродягам  -  кормил,  иногда
давал немного денег. Он разбогател в Берне, и теперь, когда жена умерла,
а дети разъехались, решил, что пришло время сделать  что-нибудь  хорошее
для города,  который  был  так  добр  к  нему.  Он  занимался  посильной
благотворительностью.
   Полицейские давно знали об этом и относились к старику  с  уважением.
Они также знали, как это знает любой мало-мальски  опытный  полицейский,
что старик лжет, утверждая, что не видел Иво, но ничего не могли с  этим
поделать - они поблагодарили старика и ушли восвояси. Они отметили  свои
подозрения в рапорте и решили наведаться сюда  через  недельку  -  может
быть, старик передумает.
   Двое подручных Кадара не страдали таким избытком  такта.  Памятуя  об
участи Зигфрида, они не захлопнули свои блокнотики и  не  стали  вежливо
прощаться, когда поняли, что старик  врет.  Они  связали  его  и  хорошо
обработали, и за последние десять минут своей жизни  он  испытал  больше
боли, чем за все предыдущие семьдесят три года.
   Когда он захотел говорить, ему не  вынули  кляпа  изо  рта.  Дрожащей
рукой он  написал  на  листке  бумаги  все,  что  знал.  Квартирка  была
небольшая, и они не хотели рисковать - вдруг старик закричит. Потом  они
снова стали мучить его, чтобы он  подтвердил  то,  что  написал.  Старик
подтвердил. Несмотря на возраст, он был еще в хорошей физической  форме.
Сердце его никак не останавливалось, и сознание того, что он предал Иво,
причиняло ему не меньшую боль, чем пытки.
   Удовлетворясь тем,  что  они  узнали,  как  теперь  выглядит  Иво,  и
убедившись, что из старика выжато все, что можно, визитеры повесили его.
Отыскать Иво  было  делом  нескольких  дней.  В  конце  концов,  Берн  -
маленький городишко.
   Шеф уголовной полиции был погружен в приятные грезы. Напряженный ритм
работы  последних  дней  вызвал  вполне  понятную  реакцию   -   краткий
двадцатиминутный  визит  к  Матильде   на   ее   квартиру   в   переулке
Брунненгассе, - и теперь грезы шефа были окрашены в приятные эротические
тона. Когда раздался телефонный звонок, он все еще  пребывал  в  хорошем
расположении духа. Узнав голос патологоанатома,  он  понял,  что  ничего
хорошего ему не сообщат. Чего  ждать  от  человека,  который  всю  жизнь
потрошит мертвецов.
   - Я насчет Эрнста  Кунцлера,  -  сказал  патологоанатом.  Шеф  напряг
память. Ну да, конечно. По статистике в Берне в среднем два самоубийства
в неделю. Это - самое последнее.
   - Старик, который повесился? Как же, как же, помню. Так что с ним?
   - Он не повесился, - сказал патологоанатом. - Ему помогли. Но это еще
не самое страшное.
   Хорошее настроение улетучилось без следа,  и  шеф  уголовной  полиции
почувствовал себя совсем больным.

***

   В Ленке Фицдуэйн собирался провести три встречи и  заодно  посмотреть
на настоящий горнолыжный курорт. Конечно, Ленк был не из  тех  курортов,
где  есть  собственный  аэродром  для  реактивных  лайнеров  и  на  чьих
заснеженных  склонах  можно  встретить   членов   королевских   фамилий,
кинозвезд и арабских шейхов в окружении свиты телохранителей;  это  было
место семейного отдыха самих швейцарцев и редких знатоков-иностранцев. К
тому же, сейчас был не сезон, хотя отдыхающих это явно не огорчало.
   Добравшись  до  долины,  в  которой   располагался   Ленк,   Фицдуэйн
почувствовал легкое разочарование. Не так представлял он себе  настоящий
горнолыжный курорт: коровы на серо-коричневых склонах,  пожухлая  трава,
словно и  не  знающая  здесь,  в  горах,  о  наступлении  весны,  редкие
альпийские цветы, прилепившиеся к склонам деревянные домики - и никакого
снега.
   Яркое солнце слепило глаза.  Он  прикрыл  их  рукой  и  огляделся  по
сторонам. Потом поднял взгляд повыше и повеселел. Рекламные проспекты не
лгали. Сам  поселок  был  в  полудреме,  но  лыжный  подъемник  исправно
работал,  и  там,  вверху,  за  узкой  полоской  невысоких  деревьев  на
ослепительно-белом снегу пестрели разноцветные фигурки лыжников.
   Он решил купить темные очки. Пересчитывая сдачу,  подумал,  что  цены
растут с каждым метром над уровнем моря. Как говорила  Эрика:  "С  какой
стати мы должны платить на двадцать процентов больше  за  дополнительную
пару тысяч метров?" Вдохнув свежий горный воздух,  Фицдуэйн  решил,  что
она была не права в своем негодовании.
   На вид  Марта  фон  Граффенлауб  вполне  соответствовала  своей  роли
старшей сестры. В отличие от Андреаса, Врени и Руди, которые были еще не
совсем  оперившимися,  она  производила  впечатление  взрослой  женщины:
уравновешенная, спокойная и умеренно дружелюбная.
   Наверху, где они условились встретиться, было жарко, и они сидели  на
открытой веранде деревянного ресторанчика, наблюдая за лыжниками. Слышно
было,  как  те  со  свистом  проносятся  по  снегу,  на  виражах  веером
взлетающему из-под лыж.
   На Марте были лыжные  ботинки,  ярко-красные  непромокаемые  штаны  и
майка с короткими рукавами, сшитая, похоже, из одних дырочек. Интересно,
не холодно ли ей сверху и не жарко  ли  снизу?  У  Марты  была  отличная
фигура,  и  от  всего  ее  тела,  покрытого  золотистым  загаром,  веяло
жизнелюбием и здоровьем. Ее соски были почти такими же твердыми,  как  у
Эрики.  Странно:  раньше  он  не  думал,  что  швейцарские  женщины  так
сексуальны.
   Подавив желание потрогать эти тугие соски, Фицдуэйн перевел взгляд на
далекий  склон.  На  таком  расстоянии  лыжники  смахивали  на   малышей
детсадовского возраста. В  костюмчиках,  в  темных  очках,  на  лыжах  -
похоже, они прямо так и вышли из утробы матери. Одна  фигурка  свалилась
набок и закричала, как настоящий ребенок. Не исключено, что  эта  крошка
на самом деле какой-нибудь майор швейцарской армии, подумал Фицдуэйн.
   - А вы не слишком разговорчивы, - сказала  Марта  и  улыбнулась.  Она
умела, не теряя дистанции, окрасить разговор волнующей чувственностью. -
Приехали из Берна в такую даль, карабкались в горы, чтобы встретиться со
мной. И вот теперь молчите.
   - Мне немножко  не  по  себе,  -  сказал  Фицдуэйн.  Он  пил  горячий
глинтвейн. Казалось бы, неплохая штука, когда вокруг снег; но, с  другой
стороны, его темные очки и так заливало потом. -  Эти  штуки  напоминают
мне вертолеты, - Фицдуэйн кивнул в сторону лыжных подъемников, которые с
лязгом ехали вверх метрах в ста от них. - А вертолетов я не люблю.
   - Ну,  это  вполне  безобидные  устройства.  С  ними  довольно  легко
управляться.  -  Она  заметила,  как  очки  Фицдуэйна  изменили   наклон
соответственно перемещению его взгляда на уровень ее сосков, и  щеки  ее
порозовели.
   - Да-да, - пробормотал Фицдуэйн. Он подумал, что на высоте алкоголь и
впрямь действует сильнее. Встав,  он  направился  в  бар  еще  за  одним
глинтвейном для себя и виски для  Марты.  Посетители  ходили  вразвалку,
грохоча по деревянному полу ботинками, как ковбои из дешевого  вестерна.
Он, похоже, туг единственный человек, у  которого  на  ногах  не  лыжные
ботинки, а обычные туфли. Ковбой лет пяти перед ним купил что-то, сильно
напоминающее пиво. Фицдуэйн покачал головой. Видно, у себя в Ирландии он
поотстал от жизни. Протолкнувшись через толпу ковбоев, он поставил виски
на столик перед Мартой.
   - А вы умеете петь, как горцы? - спросил он.
   - Оскар умел, - очень тихо ответила она.
   - А я думал,  это  как  ездить  на  велосипеде.  Раз  научишься  -  и
разучиться уже невозможно. - Внимание Фицдуэйна привлекла фигура лыжника
неопределенного пола, стремительно летящего вниз, и он не  заметил,  как
дрогнул голос Марты.  На  мгновение  лыжник  потерял  равновесие  и,  не
удержавшись на вираже, врезался в деревянное ограждение ресторана.
   - Оп-ля!  -  воскликнул  Фицдуэйн  и  захлопал.  Кое-кто  на  веранде
последовал его примеру. Из-под  снега  появилось  разъяренное  загорелое
лицо красивого мужчины. Он отряхнулся, взвалил на плечо лыжи и заковылял
к подъемнику.
   - Извините, - сказал Фицдуэйн. - Оскар - это Шупбах?
   - Да. - В глазах ее стояли слезы. - Черт! - Она вытерла глаза.
   Мимо с воробьиным гомоном пробежала стайка маленьких горнолыжников.
   - Человек с  лицом,  словно  выточенным  из  благородного  дерева,  -
вспомнил Фицдуэйн. - Врени рассказывала  мне  о  нем.  И  Андреас  тоже.
Хотелось бы увидеть его, раз уж я здесь.
   - Не получится. Оскар мертв.
   - Мертв? Но я же  вчера  беседовал  с  ним!  -  удивленно  воскликнул
Фицдуэйн. - И договорился о встрече сегодня вечером  в  "Зимменфелле"  -
заведении рядом с водопадом.
   - Оскар любил "Зимменфелле", - сказала Марта. -  Часто  заходил  туда
выпить  вина,  послушать  джаз.  Он  обычно  встречался  там  со  своими
клиентами. Вы же знаете: он работал проводником.
   - Знаю.
   Марта задумалась. Она провела  своим  длинным  загорелым  пальцем  по
оправе очков.  Потом,  отвернувшись,  посмотрела  на  испещривших  склон
лыжников.
   - Он научил меня кататься на лыжах. Он всех нас научил. Он был частью
нашего детства. Всякий раз, когда мы приезжали в Ленк, тут был Оскар. Мы
вместе катались, вместе ходили в горы. Не могу поверить, что его  больше
нет. И никогда не будет.
   Марта замолчала. Фицдуэйн ждал. Он  помнил,  что  Врени  говорила  об
Оскаре приблизительно то же самое. Что знал этот человек? Он был близким
другом семьи Граффенлаубов; что же такое он заметил  или  заподозрил?  И
кто мог узнать о его подозрениях? А может, он торопится  с  выводами,  и
смерть проводника - обычный несчастный случай?
   - Как он умер?
   Марта вздохнула. Вопрос Фицдуэйна отвлек ее от грустных воспоминаний.
   - Я не знаю подробностей. Он должен был встретиться в "Зимменфелле" с
клиентом. Тот не пришел, а по дороге домой Оскара сбила машина. Сбила  и
уехала.
   - А кто-нибудь видел, как это произошло?
   - По-моему, нет. Но вы лучше спросите в полиции.  Фицдуэйн  посмотрел
на стакан с остывающим глинтвейном. Потом встал, пошел в  бар  и  набрал
номер Медведя. Выслушав Фицдуэйна, Медведь заговорил не сразу.
   - Я наведу справки в местной полиции,  -  пообещал  он.  -  Когда  ты
встречаешься с Феликсом Крейном?
   - Завтра, если получится. Я пока не знаю, как его найти.
   - Возьми с собой местного полицейского. Я знаю, это не в твоем стиле,
но мне не нравится то, что  происходит.  Где  ты  остановишься?  Я  хочу
перезвонить позже.
   - В "Зимменфелле".
   Медведь снова помолчал и вздохнул.
   - Послушай, старик, воздержись от прогулок под луной. И вообще,  будь
повнимательней.
   - И не заговаривай с незнакомыми дядями, - добавил Фицдуэйн.
   - Это не шутки.
   - Да уж какое там.
   Местный  полицейский,  сержант  Фриц,  оказался  веселым,   загорелым
круглолицым парнем с большим красным носом. У него были обветренные руки
настоящего крестьянина, каковым, впрочем, он и был в свободное от работы
время. Он приехал на "фольксваген-битле", точной копии того ископаемого,
на котором Фицдуэйна возили  на  базу  швейцарской  армии  в  Санде.  Он
затормозил перед окнами "Зимменфелле", когда  Фицдуэйн  как  раз  кончал
завтракать. Ирландец заказал еще чашку кофе и, по некотором размышлении,
порцию шнапса. Его дружественный жест не  остался  без  внимания.  Франц
держался свободно. После визита Кил--мары Фицдуэйн  получил  официальный
статус, и сержант разговаривал с ним как с коллегой.  Фицдуэйну  странно
было чувствовать себя полицейским.
   Оказалось,  что  Оскар  Шупбах  доводится  Францу  родственником,   и
разговор о его смерти сильно расстроил простодушного сержанта. Фицдуэйну
пришлось заказать еще один шнапс,  на  этот  раз  из  чисто  медицинских
соображений. Он подумал, что его завтраки со  швейцарскими  полицейскими
становятся рядовым событием.
   - Оскар, - говорил повеселевший после второй рюмки Франц, - был мужик
что надо. Жаль, что вы с ним не познакомились.
   - Да, - вздохнул Фицдуэйн, мысленно укоряя себя за то, что не приехал
в Ленк раньше. - Но что поделать - от несчастного случая не убережешься.
   - Какой там несчастный случай! -  воскликнул  Франц.  -  Разве  можно
случайно попасть под одну и ту же машину дважды?!
   По дороге к сыроварне, на которой работал Феликс Крейн, они  проехали
место, где убили Оскара Шупбаха. Поглядев на присыпанные песком кровавые
пятна, Франц несколько раз перекрестился. Фицдуэйн помрачнел, и  у  него
появилось предчувствие, что худшее еще впереди. Но потом он  успокоился,
подумал о Крейне, вспомнил, как за ним следили, когда он шел от Врени, а
еще ему захотелось посмотреть, как делают сыр.
   Он  любил  сыр,  и  его  интерес  к   сыроварению   был   не   просто
академическим.  Переднюю   часть   сыроварни   занимал   маленький,   но
оборудованный  по  последнему  слову  техники  магазинчик.  На  витринах
красовались  соблазнительные  ряды  лучших  сортов  сыра,   в   основном
швейцарского производства. Над каждой головкой торчал маленький флажок с
гербом места, в котором изобрели этот сорт. В глубине  магазинчика  была
дверь, ведущая в саму сыроварню. Чаны из нержавеющей стали,  электронные
датчики -  и  тут  же  румяные  крестьянки  вручную  раскладывают  масло
небольшими деревянными лопатками, похожими на прямоугольные ракетки  для
пинг-понга. На каждую головку сыра ставили личное клеймо мастера.
   Сам мастер, высокий  полный  человек  с  роскошными  усами,  был  без
галстука, в рубашке с закатанными рукавами и белоснежном  накрахмаленном
халате. Фицдуэйн подумал, что ему самое место в парикмахерской.  Сержант
Франц обменялся с ним короткими фразами и повернулся к Фицдуэйну.
   - Его зовут Ганс Мюллер, - сказал  он.  Потом  представил  Фицдуэйна.
Мюллер засиял, схватил Фицдуэйна за руку и начал яростно ее трясти. Судя
по силе его рукопожатия, он вполне может взбивать масло  голыми  руками,
подумал Фицдуэйн.
   - Я сказал ему, что вы друг Оскара, - пояснил  полицейский  ирландцу.
На лице  Мюллера  появилось  скорбное  выражение.  -  И  что  вы  хотите
встретиться с Феликсом Крейном по личному делу.
   - А Крейн здесь? - спросил Фицдуэйн, оглядывая сыроварню.
   - Нет, - ответил Франц. -