ты  должен  занять  место
нашего покойного сына - так-де предопределено Богом. В твоих жилах течет
кровь Бриджнорта Лоджа, а это кровь голубого цвета.
   - А как же моя жизнь здесь? - спросил Кадар. - Как же мать? Знает она
обо всем этом?
   - Слушай, парень, - сказал Лодж, - через несколько  недель  Кастро  и
его друзья-коммунисты собираются взять власть в свои руки, так что Куба,
скорее всего, уйдет в дерьмо  с  головой.  Эту  страну  и  сейчас-то  не
назовешь земным раем. А при фиделистах здесь  станет  совсем  худо.  Они
обещают  демократию,  а  установят  диктатуру  одной  партии   и   будут
контролировать каждую секунду жизни каждого кубинца. Люди  скоро  начнут
вспоминать, как хорошо им жилось при Батисте.
   Если же ты уедешь в Штаты и поселишься там  со  мной  и  моей  женой,
перед тобой  будет  зеленая  улица.  Ты  отучишься  от  этого  дурацкого
акцента. Станешь посещать лучшие школы и лучшие университеты. Ты сможешь
сделать карьеру в любой области, какая только придется тебе по  душе.  А
теперь скажи, как поступил бы любой на твоем месте?
   - Но что будет с матерью? - повторил  Кадар.  -  Знает  она  о  вашем
предложении?
   - Еще нет, - ответил Лодж. - Но не надо делать вид, будто тебя так уж
волнует ее мнение. Не пытайся обмануть меня. Я хорошо осведомлен о твоих
отношениях с матерью. Не забывай, что Вентура - мой человек.
   - Вы богаты? - спросил Кадар.
   -  Какой  трогательный  интерес  к  отцовским  делам!  Я   вижу,   ты
унаследовал кое-какие фамильные черты, - Лодж слегка улыбнулся. - Скажем
так - обеспечен.
   - И хорошо обеспечены?
   - Если ты согласишься на мое предложение,  то  в  двадцать  один  год
получишь от меня миллион долларов. Ну как, годится?
   - Да, отец, - сказал Кадар.
   Он уже давно понял, что  впоследствии  ему  понадобится  очень  много
денег. Миллиона Лоджа, конечно, не хватит, тем более что наверняка будут
всякие оговорки и условия. Кроме того, он хотел иметь деньги, о  которых
никто бы не знал. Деньги - это сила, но тайные деньги - это власть.
   Тем же вечером Кадар в наушниках лежал у себя  на  кровати,  а  внизу
разговаривали Вентура с матерью. Именно подслушанный в тот день разговор
подсказал ему решение, после которого все должно  было  встать  на  свои
места.
   - Ну, милая, - произнес Вентура, - ты, оказывается, гораздо глупее  и
гораздо опаснее, чем я предполагал. Мать Кадара промолчала в ответ.
   - Прошлой ночью, - снова заговорил Вентура, - мои люди взяли  некоего
Мигеля Ровере, здешнего представителя  тех  наших  американских  друзей,
которые поддерживают кубинскую  экономику,  финансируя  игорный  бизнес,
проституцию,  торговлю  наркотиками  и  другие  воплощения  Американской
Мечты. Похоже, он лучше умел причинять боль, чем переносить ее.  К  утру
он уже молил о пощаде. Сказал, что у него есть очень важная  информация,
предназначенная только для моих ушей. Речь шла о  сеньоре  Рестоне  -  о
покойном сеньоре Рестоне. Ровере сообщил мне, что Уитни Рестона убил  он
и приезжий гангстер из Майами и что договор на это убийство был заключен
с тобой. Знаешь, мне так часто приходилось  выслушивать  от  заключенных
ложь - люди готовы наврать с три короба, лишь бы их перестали пытать,  -
что  теперь  меня  сразу  отпугивает  так  называемое  правдоподобие.  Я
обнаружил, что правда всегда бывает из  ряда  вон  выходящей.  И  именно
благодаря  этому  ее  так  легко  распознать.  Ровере  прошептал  своими
разбитыми губами чистую правду.
   Мать Кадара заплакала. Потом она стала кричать на Вентуру,  что  если
бы он сам позаботился как-нибудь решить вопрос с  Уитни,  все  могло  бы
обернуться совсем иначе. Значит, она должна была спокойно смотреть,  как
этот американский извращенец делает  из  ее  сына  женщину?  Так  оно  и
продолжалось - они вымещали друг на друге  свой  гнев,  разочарование  и
долго сдерживаемую ярость. Из их взаимных обвинений нельзя было  извлечь
почти ничего путного. Но Кадар не верил, что Уитни был убит только из-за
его романа с ним. Нет: убив  Рестона,  его  мать,  видимо,  расквиталась
таким образом со всеми мужчинами, которые третировали  и  унижали  ее  в
течение многих лет.
   - Итак, ваша мать все знала, - подал голос доктор Поль. - Но вам  она
ничего не говорила?
   - Ни полслова.
   - Видимо, считала, что от этого не будет никакого проку.
   - Наверное, так, - сказал  Кадар.  -  Когда  смысл  сказанного  начал
доходить до моего сознания, я  испытал  двойственное  чувство.  С  одной
стороны, я был так потрясен, что мне даже стало  трудно  дышать.  Однако
глубоко внутри я оставался  абсолютно  спокоен.  Услышанное  не  слишком
удивило меня. Те двое убийц были одеты как campesinos <Крестьяне (исп.).
>, но их повадки отличались от деревенских.  Они  выглядели  скорее  как
городские жители. Я научился замечал, такие вещи.
   Мать  еще  немного  похныкала,  потом  заговорила.  Ее  голос  звучал
испуганно. Она спросила  Вентуру,  что  он  собирается  делать.  Вентура
ответил, что пока  ничего:  ему,  мол,  нужно  еще  получить  ответы  на
кое-какие вопросы, а до тех пор он  не  намерен  с  нею  откровенничать.
Потом она спросила, поставит ли он в известность  ЦРУ.  Он  сказал,  что
надо бы, но, если честно, он опасается попасть под горячую руку,  потому
что сейчас там происходит чистка.
   Мать свое отжила - это я решил твердо. Скоро для меня стало таким  же
очевидным и то, что Вентуру необходимо убрать заодно с ней. Лично против
него я ничего не имел - наоборот, меня восхищала и многому  научила  его
откровенная жестокость, - но у него было кое-что, нужное мне самому, и я
знал, как получить это после его смерти.
   За несколько следующих дней  я  перебрал  в  уме  большое  количество
разных планов и способов.  В  целях  собственной  безопасности  я  решил
обойтись без сообщников - мне достаточно было  примера  матери,  которую
выдал Ровере. Кроме того, я знал, что если буду и  дальше  двигаться  по
намеченному мною жизненному пути, мне еще не раз придется убивать людей.
Так  почему  бы  не  начать  прямо  сейчас?  Я  знал  о  своей  излишней
чувствительности - например, мне трудно было выносить вид  крови,  -  но
хорошо понимал и то, что от подобных слабостей необходимо избавляться, и
чем раньше, тем лучше.
   Не надо думать, что я был совершенно не привычен к насилию. Верно как
раз обратное: нельзя было так долго прожить  бок  о  бок  с  Вентурой  и
остаться в неведении относительно  одной  из  главных  реальностей  этой
жизни. Но смотреть на убийство со стороны и убивать самому - это  совсем
разные вещи. Важно было на  собственном  опыте  почувствовать,  что  это
такое.
   Поразмыслив, я понял,  что  передо  мной  стоит  очень  нелегкая  для
новичка задача. Люди из аппарата Вентуры, разумеется, охраняли  и  мать.
Сам Вентура имел все данные тяжелоатлета и не расставался с револьвером.
Дом охранялся круглые сутки, а по делам Вентура  ездил  в  бронированном
автомобиле с пуленепробиваемыми стеклами. Кроме того,  спереди  и  сзади
его сопровождали "джипы" с вооруженными  до  зубов  сотрудниками  службы
безопасности. В полицейском офисе к нему тоже было не подобраться. Убить
Вентуру хотели многие, и он знал это. Он был далеко не глупым  человеком
и хорошо продумал все меры предосторожности.
   В конце концов,  я  отбросил  чересчур  сложные  планы  и  способы  с
применением  разной  современной  техники  и  остановился  на  сценарии,
который позволял  использовать  главную  слабость  охраны  -  отсутствие
полицейских внутри дома - и вместе с тем предоставлял мне шанс  потерять
невинность и осуществить возмездие самым прямым путем.
   План был простым, но для того, чтобы все  прошло  удачно,  требовался
точный временной расчет.
   Сначала я хотел устроить дело так, чтобы свалить вину за убийство  на
ЦРУ или фиделистов - и то, и другое было бы достаточно правдоподобно,  -
однако оба этих варианта не проходили потому,  что  в  дом  нельзя  было
проникнуть снаружи, не сняв ни одного охранника. Мне, конечно, повезло в
том смысле, что я имел свободный доступ  к  своим  жертвам,  но  даже  с
учетом  этого  отсутствие  опыта  делало  успех   моего   плана   весьма
проблематичным.
   В процессе отсеивания негодных мотивов - да, я  подумал  и  о  мафии,
которая вряд ли так уж обрадовалась исчезновению Ровере, - я остановился
на  самом  традиционном,  который  был  бы  наиболее  понятен  пылким  и
страстным кубинцам.
   День за днем я учился подделывать подпись Вентуры. У меня всегда были
заметные художественные наклонности, и я достиг хороших результатов. Тем
временем Вентура с матерью играли мне на руку. Они ссорились на  виду  у
слуг и охранников. Оба подолгу не разговаривали друг  с  другом,  и  оба
много пили. По мере того как исчезали последние сомнения в скорой победе
Кастро, напряжение между  ними  росло.  Сторонники  Батиста  уже  начали
покидать страну. Мать жаловалась  всем  и  каждому,  что  Вентура  хочет
бросить ее здесь, чтобы фиделисты расправились с  нею.  Это  было  очень
кстати. Никто не усомнился бы в том,  какие  мотивы  повлекли  за  собой
преступление. Теперь все решали хладнокровие и точный расчет.
   Мы жили в большом четырехэтажном доме. Охранники стояли в воротах,  у
стен и около разных входов в само здание. У нас  было  пятеро  слуг,  но
трое из них - приходящие. Остальные двое жили над гаражом: в их  комнаты
вела дверь прямо со второго этажа. Эта дверь была обита звукоизолирующим
материалом. Скорее всего, выстрелов за ней не услышали бы, но ночью  шум
разносится далеко, и мне нужна была полная уверенность.
   На  пишущей  машинке,  стоявшей  в  кабинете  Вентуры,  я   напечатал
адресованную матери записку и поставил внизу его  подпись.  Потом  сунул
бумагу в  карман.  Автоматический  пистолет  двадцать  второго  калибра,
который Вентура подарил матери несколько лет назад, был уже  у  меня.  Я
проверил его и положил в другой карман халата.
   Обычно они ложились поздно. Надев наушники, я подглядывал за  ними  в
дырочку. Наблюдая за их действиями, я думал: ну вот, они делают  то  или
это в последний раз. Такие мысли порождали во мне своеобразное  чувство,
я ощущал себя едва ли не всемогущим.
   Вентура лег в постель обнаженным. Он выпил немного бренди и откинулся
на подушки. Закурил сигару. Его автоматический пистолет - заряженный, со
взведенным курком - лежал на столике рядом с кроватью. Мать сидела перед
зеркалом. Я знал, что она проведет там еще несколько минут. Ей уже давно
наскучило делить ложе с Вентурой.
   Я оставил свою дверь  открытой  и  спустился  этажом  ниже.  Негромко
постучался к ним и сообщил, что это я. Мать  впустила  меня  в  комнату.
"Надо поговорить", - сказал я.
   Вентура выглядел и приятно удивленным, и  раздраженным  одновременно.
Его стакан был почти пуст. Я подошел к кровати с  его  стороны  и  вновь
налил ему бренди. Грудь его была покрыта черными волосами, он  взмок  от
жары. "Спасибо, парень", - поблагодарил он. Его голос звучал дружелюбно.
   Мать сидела спиной к нам, заканчивая свой туалет. Я поставил  бутылку
с бренди обратно на столик у кровати. Здесь же лежало полотенце, которым
утирался Вентура. Оно было влажным от его пота. Я вытер  им  собственные
руки, достал из кармана пистолет и дважды выстрелил Вентуре в грудь.
   Я повернулся одновременно  с  матерью,  сделал  три  быстрых  шага  и
очутился прямо перед ней. Встал на одно колено. Она могла видеть Вентуру
поверх моего плеча. Ее глаза расширились, челюсть отвисла, но  она  была
слишком испугана, чтобы кричать. Я  вложил  дуло  пистолета  ей  в  рот,
повернул его так, чтобы пробить мозг, и спустил курок.  Шума  было  даже
меньше, чем я ожидал.
   Я услышал лишь нечто вроде легкого выдоха, затем вернулся к  Вентуре.
Он был еще жив, хотя глаза его  постепенно  тускнели.  Простыни  были  в
крови и в пятнах бренди. Он пытался что-то сказать. Я наклонился к  нему
- осторожно, чтобы не запачкаться. "Но почему меня? -  прошептал  он.  -
Почему меня?"
   Я достал из кармана записку и показал ему его подпись. В его  взгляде
промелькнуло понимание. Я медленно, раздельно прочитал ему оговоренную в
записке сумму: "Один миллион триста двадцать семь тысяч долларов".
   "Я скоро накопил бы два, - прошептал он, -  но  этот  ублюдок  Кастро
спутал мне все карты".
   Я снова выстрелил в него дважды, на сей раз в  голову,  затем  порвал
записку и разбросал обрывки  по  всей  постели.  В  записке,  которую  я
составил, старательно подражая стилю Вентуры, говорилось, что он уезжает
с Кубы и матери придется самой позаботиться о себе. Пистолет я вложил  в
руку матери.
   Никто ничего не  услышал.  Значит,  меня  не  найдут  рыдающим  у  их
кровати, как будто я услышал выстрелы и прибежал сюда. Я подождал десять
минут, затем решил действовать согласно второму из предусмотренных  мной
вариантов. Я запер дверь в их спальню, поднялся к себе и лег спать. Спал
я как убитый. Утром охранники взломали их дверь; я проснулся от  шума  и
криков. Подкинуть материн ключ от спальни  туда,  куда  он  упал  бы  из
скважины, когда охранники вышибали дверь, оказалось легко.
   Три дня спустя я познакомился со своей  новой  матерью.  Пожимая  мне
руку, отец странно посмотрел на меня, но не произнес ни слова.
   - И что вы чувствовали после того, как убили  свою  мать?  -  спросил
доктор Поль.
   - Я пожалел, что не воспользовался дробовиком.

***

   Приготовленный Кристиной обед был простым:  салат,  картошка,  сыр  и
фрукты. На столе горели свечи. Во время еды Гвидо и Фицдуэйн  беседовали
о былых приключениях и общих друзьях,  о  деликатесах  и  винах,  но  ни
словом не обмолвились о  будущем.  Иногда  Кристина  задумывалась,  и  в
глазах у нее проскальзывала искорка  грусти.  В  прочие  же  минуты  она
буквально лучилась душевной теплотой и  глубокой,  искренней  нежностью.
Фицдуэйн обратил внимание на то, что, несмотря на боли и угрозу  близкой
смерти, Гвидо выглядел спокойным и удовлетворенным.
   Они говорили о молодежном движении и недавних бунтах в Цюрихе.
   - Признаться, я озадачен, - сказал  Фицдуэйн.  -  Неужели  людям  так
трудно примириться с отсутствием безработицы и инфляции  и  едва  ли  не
самым высоким уровнем жизни в Европе? Кто, собственно, бунтует,  и  ради
чего они бьют стекла?
   - Они не только бьют стекла, - заметил Гвидо. - Тысячи молодых  ребят
маршировали по улицам Цюриха совершенно голыми.
   Фицдуэйн ухмыльнулся.
   - Трудно сказать, против чего конкретно они протестуют,  -  продолжал
Гвидо. - В  основном  это  довольно  неопределенная  реакция  некоторого
процента швейцарской молодежи на здешнюю государственную систему. Каковы
бы ни были  достижения  нашей  страны,  нельзя  отрицать,  что  личность
подвергается  здесь  огромному  социальному  давлению,  вынуждающему  ее
приспосабливаться к обществу. Большинство законов самодовлеющи.  Сложите
их вместе - и вы получите свободную западную демократию,  которая  почти
исключает самое свободу, - по крайней мере, так они говорят.
   - Это смахивает на лозунги шестьдесят восьмого года во Франции.
   - Кое-какое сходство действительно есть,  -  сказал  Гвидо,  -  но  в
шестьдесят восьмом молодежное движение было гораздо лучше организовано и
структурировано. У него были лидеры типа Даниеля  Конбанди,  выдвигались
определенные  требования.  Здесь   же   гораздо   больше   анархизма   и
бессмысленности. Конкретных требований очень мало.  Затевать  переговоры
практически не с кем. Власти не знают, к кому обращаться и  что  делать,
поэтому  ведут  себя  неоправданно  жестко,  подавляя  бунты  с  помощью
полиции. Вместо  того,  чтобы  подумать,  они  пускают  в  ход  дубинки,
слезоточивый газ и водяные пушки.
   - А что, молодежь бунтует по всей Швейцарии? - спросил Фицдуэйн.
   - В разных формах она бунтует по всей Европе, - ответил  Гвидо.  -  Я
думаю, что в молодежном движении участвуют  многие  юные  швейцарцы,  но
бунты устраивает лишь малая их часть, причем эти "буйные" -  в  основном
городские жители.
   - И бернцы тоже?
   - Пожалуй, - сказал Гвидо, - хотя  там  таких  раз,  два  и  обчелся.
Бернцы умеют улаживать конфликты по-своему. Они не  любят  конфронтации.
Кроме того, мне кажется, что городские власти Берна лучше справляются  с
подобными трудностями.
   - А я думал, что ты считаешь бернцев глуповатыми, - заметил Фицдуэйн,
вспомнив одно из прежних высказываний Гвидо.
   - Они не слишком быстро соображают; у бернцев репутация тугодумов,  -
объяснил Гвидо. - Я не говорил, что они глупы. А сейчас я  тебе  кое-что
покажу. - Он улыбнулся, затем встал, подошел к стенному шкафу  и  извлек
оттуда какой-то объемистый предмет. Он оказался винтовкой, которую Гвидо
положил на стол рядом с остатками  сыра  и  пустыми  винными  бутылками.
Оружие тускло поблескивало  в  свете  канделябров.  Сошка  на  нем  была
откинута и укреплена в  переднем  положении.  Слегка  изогнутый  магазин
находился на своем месте.
   - "СГ-57", - сказал Фицдуэйн. - Калибр семь с половиной  миллиметров,
магазин на двадцать четыре  патрона,  полуавтоматический  или  полностью
автоматический  режим,  эффективная  дальность  стрельбы  до  четырехсот
пятидесяти метров.
   - По этой части ты, как всегда, на высоте, - сказал Гвидо.
   Фицдуэйн пожал плечами.
   - Такие винтовки плюс запаянный контейнер с двумя  дюжинами  запасных
патронов есть примерно в шестистах тысячах швейцарских домов, -  сообщил
Гвидо. - Почти каждый мужчина  в  возрасте  от  двадцати  до  пятидесяти
состоит в армии. За считанные часы можно мобилизовать более чем шестьсот
пятьдесят тысяч человек. Если хочешь мира, готовься  к  войне.  Армия  -
одна из главных общественных организаций, которые объединяют Швейцарию в
одно целое.
   - Предположим, что ты не желаешь вступать в ряды  защитников  родины.
Что тогда?
   - Если со здоровьем у тебя все в порядке, - ответил  Гвидо,  -  то  в
двадцать лет пойдешь как миленький. В случае отказа  тебе  грозят  шесть
месяцев тюрьмы, а  потом  будут  трудности  с  поисками  государственной
работы и прочие осложнения. Но у швейцарской  армии  есть  более  важные
особенности, о которых тебе  небесполезно  знать.  Мало  того,  что  она
играет заметную роль в жизни всех мужчин от двадцати до пятидесяти.  Она
еще и представляет собой одну из главных арен общения влиятельных лиц.
   Все начинают службу рядовыми. Ты проходишь семнадцать недель основной
подготовки и возвращаешься на гражданку со своей формой и винтовкой -  а
потом,   на   следующий   год,   отправляешься   на   двух-трехнедельную
переподготовку, и так далее, пока тебе не стукнет пятьдесят.
   Однако лучшие из новобранцев с течением времени становятся капралами,
а затем - офицерами, после чего, если повезет, попадают в главный  штаб.
Всего офицеров около пятидесяти тысяч, но главный штаб  составляют  лишь
две тысячи, и именно они обладают в этой стране  реальной  властью.  Чем
более высокий чин ты получаешь в швейцарской армии, тем  больше  времени
тебе приходится уделять армейским делам в ущерб гражданским. Это зовется
у нас "платой за повышение". Обычный служащий или мелкий делец  едва  ли
может себе это  позволить.  В  результате  главный  штаб  и,  в  меньшей
степени,   весь   офицерский   корпус    оказываются    состоящими    из
государственных деятелей, а также главных управляющих крупных  банков  и
промышленных корпораций.
   - Это как раз то самое, что  Эйзенхауэр  назвал  "военно-промышленным
комплексом", - сказал Фицдуэйн.
   - Он говорил об Америке, - не согласился Гвидо, - и о союзе военных с
крупнейшими бизнесменами. Здесь такого союза нет. Высшие армейские  чины
и представители большого бизнеса - одни и те  же  люди.  Они  не  только
производят оружие; они его покупают, и они же им пользуются.
   - Но только на учениях, - сказал Фицдуэйн.
   - Этого не так уж мало.
   Позже, когда утомленный Гвидо отправился  спать,  Кристина  проводила
Фицдуэйна в приготовленную