вянной подошве.
По просьбе Врени Фицдуэйн добавил к ним свои и  надел  предложенные  ему
"хютгенфинкен" - толстые носки с  кожаными  подошвами,  расшитые  яркими
цветами. Затем прошел за хозяйкой в маленькую, жарко натопленную кухню -
по ее стенам тянулись многочисленные шкафчики и полочки.  Полуфабрикатов
он здесь не заметил. Вместо  них  были  связки  сушеных  трав,  банки  с
разноцветными крупами  и  бобами  и  надписанные  от  руки  бутылочки  с
жидкостями.  Занимающая  один  угол  печь,  в  которой  полыхали  дрова,
излучала  тепло.  На  выскобленном  деревянном  столе  стояли  несколько
противней с остывающими в формочках пряниками.  Тут  же  лежали  мука  и
прочие продукты, показывающие, что работа еще не закончена.
   Через кухню Врени провела Фицдуэйна  в  другое  помещение.  Пройдя  в
дверь, он обратил внимание на то, что  печь  соединена  с  чем-то  вроде
двухъярусной каменной скамьи в углу следующей комнаты. Над этой  скамьей
в низком потолке было проделано круглое отверстие,  сквозь  которое  мог
пролезть человек. Врени заметила его интерес.
   - Это у нас вместо центрального отопления, - сказала она. -  Кухонная
печь греет камень и отапливает эту комнату. При желании мы можем открыть
люк на второй этаж, и в спальне наверху тоже будет  тепло.  Такая  штука
называется "чус". Когда на дворе холодно, я забираюсь  в  спальню  через
этот люк, чтобы не пользоваться наружной лестницей.
   Фицдуэйн  был  заинтригован:   в   его   родной   Ирландии   отдавали
предпочтение романтическим, но малоэффективным вследствие их  открытости
каминам. Врени покинула его на несколько минут, чтобы закончить дела  на
кухне и вымыть руки.  Он  потрогал  верхнюю  каменную  полку.  Она  была
теплой, приятной на ощупь. Он заметил  систему  отражателей,  с  помощью
которой можно было регулировать поток тепла.
   Комната - по-видимому, самая большая в доме  -  показалась  Фицдуэйну
достаточно просторной. Мебели здесь  было  немного:  деревянный  стол  и
четыре простых стула с прямыми спинками,  в  углу  -  низкая  кровать  с
разбросанными по ней подушками, очевидно,  служившая  и  диваном.  Кроме
того, на полу лежали несколько набитых соломой тюфяков, заменяющих пуфы,
а у стены стоял  сосновый  книжный  шкаф.  Фицдуэйн  не  увидел  никаких
современных электронных устройств - ни телевизора, ни радиоприемника, ни
магнитофона. Только телефон, стоящий на полу рядом с кроватью.
   Он подошел к шкафу, чтобы поглядеть на  книги.  Большинство  названий
были немецкими  и  мало  что  ему  говорили,  но,  судя  по  обложкам  и
фотографиям, хозяева сильно увлекались левыми направлениями в  политике.
Несколько книг  были  либо  написаны  неким  Рудольфом  Штейнером,  либо
посвящены ему. Это имя зацепило в сознании Фицдуэйна какую-то струнку, и
вскоре он припомнил, что знавал  когда-то  немецкого  наемного  солдата,
которого звали Рольфом Штейнером. Впрочем, вряд  ли  книги  могли  иметь
отношение к нему.
   - Антропософия, -  сказала  Врени.  В  каждой  руке  у  нее  было  по
дымящейся кружке. Она отдала ему одну  и  уютно  устроилась  на  толстом
тюфяке. На ней были потертые джинсы и свободная хлопчатобумажная рубаха,
похожая на те, что носят индийцы. Она была босиком, и  Фицдуэйн  обратил
внимание на безупречную форму ее маленьких ног.
   - Вы не знакомы с  учением  Штейнера?  -  спросила  она.  -  Рудольфа
Штейнера? Фицдуэйн покачал головой.
   - Он был австрийцем, - сказала она, - но работал  главным  образом  в
Швейцарии. Антропософия - это построенная им философия жизни.  Под  этим
подразумевается знание, добытое высшим человеческим "я", - в отличие  от
теософии, божественной мудрости.  Антропософия  включает  в  себя  самые
разные вещи.
   - Например? - спросил Фицдуэйн.
   - Науку, образование, архитектуру, биодинамический подход к сельскому
хозяйству и так далее, - ответила она. -  Даже  ритмическую  гимнастику.
Моя двоюродная бабушка, которая увлекалась  этим  учением,  в  молодости
танцевала босиком на покрытой утренней росой лужайке.
   Фицдуэйн улыбнулся.
   - А вы тоже из его последовательниц?
   - Отчасти, - сказала она. - По-моему, он придумал  много  хорошего  в
области сельского хозяйства.  Мы  здесь  применяем  только  естественные
методы. Не пользуемся ни химикалиями, ни искусственными удобрениями,  ни
вредными добавками. Работы, конечно, больше, но ведь  игра  стоит  свеч,
правда?
   Фицдуэйн  отхлебнул  горячей  жидкости  из  своей  кружки.  Она  была
странного желто-коричневого цвета и горькая на вкус.
   - По-моему, все зависит от привычки, - сказал он.
   - Нравится вам? - спросила  она,  кивнув  на  кружку.  -  Это  особый
травяной чай, приготовленный по моему личному рецепту.
   Фицдуэйн улыбнулся.
   - А я уж хотел было  обругать  Штейнера,  -  сказал  он.  -  Судя  по
ужасному вкусу, это должно быть необычайно полезно.
   Врени рассмеялась.
   - Мой травяной чай помогает от  всего  на  свете.  Он  излечивает  от
простуды, очищает внутренности и увеличивает потенцию.
   - Прямо панацея.
   - Вы сами не понимаете, чего лишаетесь, - сказала Врени. -  Дать  вам
взамен обычного кофе?
   Пока она варила кофе, он  снова  стал  изучать  содержимое  соснового
шкафа, минуя труды Штейнера. На нижней полке, почти скрытая  многотомной
энциклопедией, затаилась знакомая книжка: "Парадоксальный бизнес", автор
Хьюго Фицдуэйн. Он перелистал ее. Оттуда выскользнули засушенный  цветок
и маленький бумажный прямоугольничек. Цветок рассыпался, когда  Фицдуэйн
хотел  подобрать  его  с  пола.  Прямоугольник  оказался  удостоверением
лыжника. Книга тоже упала и раскрылась на  фотографии  полковника  Шейна
Килмары во всю страницу.
   - Я гляжу, у вас есть мой опус, - крикнул  он  в  дверь,  ведущую  на
кухню.
   - Правда? - отозвалась она с удивлением в голосе. - Честно говоря,  я
и не знала. В основном это книги Петера.
   Он аккуратно поставил книжку на то же место, откуда взял ее. На языке
он до сих пор чувствовал горечь, оставленную травяным чаем.
   В комнате было два окна. Из одного можно было видеть ярко-голубое  на
солнце озеро Тун. Второе находилось в конце комнаты, под прямым углом  к
первому. С этой стороны тянулась дорожка, ведущая  к  небольшому  амбару
метрах в пятидесяти от дома. Дальше, похоже, дороги не было.
   Во Врени было что-то странное, чего он до сих пор не мог  определить.
С одной стороны, она выглядела спокойной  и  самоуверенной  -  настолько
самоуверенной, что можно было даже забыть о ее двадцати годах. Она  явно
имела немалый жизненный опыт, обладала неким особым знанием  ?  подобное
впечатление  часто  возникало  у  Фицдуэйна  при  встречах  с  фронтовой
молодежью, ибо  на  войне,  где  нужно  бороться  за  свою  жизнь,  люда
взрослеют рано. Они избавляются от иллюзий, утрачивают невинность,  хотя
настоящая зрелость суждений приходит к  ним  лишь  позже,  с  возрастом.
Врени была похожа на них - об этом ясно говорили ее глаза.
   Однако  под  этим  внешним  спокойствием  и  самообладанием,  видимо,
крылось нечто  прямо  противоположное.  Фицдуэйн  ощущал  ее  подспудный
страх,  горечь  и  одиночество,  а  еще  страстное  желание   довериться
кому-нибудь, попросить о помощи. У нее на уме явно было что-то такое,  о
чем она боялась говорить.
   Вместе с кофе она принесла ему маленький стаканчик  и  наполнила  его
почти бесцветной жидкостью. В бутылке с этим напитком  плавали  какие-то
незнакомые Фицдуэйну ягоды. Он с опаской поднес стаканчик  к  губам,  но
напиток оказался великолепным - это был чистейший самогон из растущих на
ферме фруктов.
   - У нас в поселке есть общий перегонный аппарат,  -  сказала  она.  -
Можно делать по пять литров на человека в год без всяких налогов, да еще
по литру на  каждую  корову.  Самогон  по  традиции  считается  целебным
средством для коров. Но, по-моему, они редко получают свою долю.
   - А что думает по этому поводу мистер  Штейнер?  -  спросил  он.  Она
закинула  назад  голову  и  рассмеялась  снова;  он  почувствовал,   что
внутреннее напряжение на несколько секунд отпустило ее. Перед ним сидела
просто юная, красивая, беззаботная девушка, у которой еще все впереди.
   На дворе сгустились сумерки;  в  комнате  стало  заметно  прохладнее.
Фицдуэйн помог хозяйке принести  из  сарая  очередную  порцию  дров;  за
несколько  минут,  проведенных  вне  теплого  дома,  он   успел   слегка
замерзнуть. После возвращения Врени  показала  ему  дом.  Они  поднялись
через люк в спальню. Там стояли только  низкая  самодельная  двуспальная
кровать с покрывалом из овечьих шкур да старый резной гардероб. На  двух
деревянных колышках, вбитых в стену, висела винтовка из тех, что в армии
выдают связистам. Врени заметила, как Фицдуэйн покосился на оружие.
   - Это Петера, - сказала она. Фицдуэйн кивнул.
   - Ферма принадлежит Петеру, - пояснила она, - но он  часто  бывает  в
отъезде. Вот и сейчас не знаю, когда вернется: ему здесь скучно.
   - А у вас случайно нет его фотографии? Врени покачала головой.
   - Нет. Он никогда не любил фотографироваться. Бывают  такие  люди.  -
Она улыбнулась. - Им кажется, что фотограф крадет у них душу.
   Рядом со спальней располагалась мастерская. Она была завалена  лыжным
снаряжением. Во внутренней обшивке одной из стен не  хватало  нескольких
планок.
   - Древесные черви, - сказала она. - Эти доски нужно заменить.
   - А почему бы просто не полить их средством от насекомых?
   - Опять вы со своими химикатами, - ответила она. - Так  нельзя.  Ведь
мы убиваем природу.
   - По-моему, кроме всего  прочего,  вашему  отцу  принадлежит  крупная
химическая компания, - заметил Фицдуэйн. Врени взглянула на него.
   - Об этом знают немногие. Вы  хорошо  информированы.  Фицдуэйн  пожал
плечами. Втайне он досадовал на  себя  за  то,  что  нарушил  общий  тон
разговора, когда она уже начала чувствовать себя с ним более свободно.
   - Мой отец делал и делает  много  такого,  что  мне  не  нравится,  -
продолжала она. - Он поддерживает нынешнюю социальную систему, в которой
нет ничего хорошего. Его считают респектабельным,  честным  гражданином,
столпом общества; он якобы отстаивает благородные идеалы и ведет  жизнь,
достойную подражания, но все  это  сплошное  надувательство.  Он  и  еще
несколько тысяч человек, занимающих самое высокое положение  в  бизнесе,
политике, армии и финансах, манипулируют так  называемой  демократией  в
своих  собственных  эгоистических  целях.   Они   контролируют   прессу,
профсоюзы с ними заодно, а народ страдает. Так же, как и во всем мире.
   Вдруг она схватила его за руку - ее настроение менялось  мгновенно  -
и, хихикая, потянула из мастерской в следующую дверь.
   - У меня есть для вас сюрприз, - сказала она. Благодаря тому, что дом
стоял на крутом склоне холма, из мастерской на втором этаже  можно  было
выйти прямо на тропинку, огибающую его сзади.  Там,  отдельно  от  жилых
комнат, но под той же крышей, был устроен сеновал. В  отгороженном  углу
пристройки  сгрудились  несколько  ягнят.  Когда  дверь  открылась,  они
вскочили на ноги и замерли, мигая от света единственной  лампочки.  Один
ягненок - пушистый, коричневый - был меньше остальных. Врени подбежала к
малышу и взяла его на руки. Почуяв знакомое тепло, он уткнулся мордочкой
ей в грудь.
   - Смотрите, какой милый! - сказала она. - Такой мягкий,  кудрявенький
- и он мой. Петер мне его подарил. У него умерла мать, и я  выкармливала
его из бутылочки, как ребенка.
   Врени стояла перед ним с ягненком  на  руках,  сияя  от  счастья,  на
несколько кратких мгновений позабыв  все  свои  тревоги.  Он  чувствовал
запах сена, молока и тепло ее тела. Она подошла к нему  очень  близко  и
положила ягненка ему на руки.  Потом  поцеловала  Фицдуэйна  -  легко  и
нежно, всего один.раз.
   Когда  они  снова  вернулись  в  дом,  Врени  занялась  ужином:   она
приготовила какое-то блюдо из риса, овощей и трав. Они поели в  гостиной
при свете старинной масляной лампы,  отдав  должное  домашнему  красному
вину. Затем последовали кофе и очередная  порция  самогона.  Коровам  по
части этого напитка явно ничего не светило.
   Врени опять устроилась на соломенном тюфяке и  стала  рассказывать  о
Руди.
   - Когда мы были маленькими, все было так просто! Мама  тогда  еще  не
умерла и жила вместе с папой. У нас была  счастливая  семья.  Детство  в
Берне - это прекрасно. Кругом было столько  интересного!  Школа  и  наши
друзья; танцевальные классы и уроки пения. Летом мы бродили по  горам  и
купались. Зимой - катались на лыжах, коньках и  санях.  По  выходным,  а
иногда и на более долгое время  мы  уезжали  в  Ленк.  У  папы  был  там
сельский дом - такой старый, скрипучий. Руди любил его, да и я  тоже.  В
Ленке жил наш большой друг, который научил нас кататься на лыжах.  Летом
он работал на ферме и водил своих коров на далекие горные выпасы. Иногда
мы тоже ходили с  ним.  Он  казался  нам  совершенно  неутомимым.  Между
прочим, он хорошо разбирался в диких цветах и научил этому нас.
   - А как его звали? -  поинтересовался  Фицдуэйн,  чувствуя  некоторую
неловкость оттого, что ему приходится задавать этот вопрос. Конечно,  он
друг и благодарный слушатель, но прежде всего он ведет расследование.
   Врени  была  поглощена  воспоминаниями.  Она   ответила   ему   почти
машинально.
   - Оскар, - сказала она. - Оскар Шупбах, замечательный человек. Лицо у
него было точно из полированного красного  дерева.  Он  ведь  все  время
проводил на солнце, под открытым небом - и зимой, и летом.
   - А с тех пор вы когда-нибудь ездили в Ленк?
   - Нет! - воскликнула она. - Нет, с тех  пор  ни  разу!  -  Эти  слова
вырвались из ее уст с силой отчаяния. Она начала плакать, потом  вытерла
слезы тыльной стороной ладони. Она сидела на полу,  опираясь  спиной  на
тюфяк, вытянув ноги, повесив голову.  Сейчас  ей  можно  было  дать  лет
пятнадцать.
   - Почему все так изменилось? - воскликнула она. - Ну почему? Ведь  мы
были счастливы.
   Фицдуэйн глянул на часы. Было уже довольно поздно, а с его  неумением
ездить  по  обледенелым   дорогам   добраться   до   Берна   в   темноте
представлялось нелегкой задачей. Врени посмотрела на него и  прочла  его
мысли.
   - Можете остаться здесь, - сказала она, кивнув  на  диван.  -  Дорога
нынче скользкая, а  вы,  наверное,  к  этому  не  привыкли.  Пожалуйста,
оставайтесь: я буду рада.
   Фицдуэйн выглянул в окно. Там стояла темень. Не видно было  ни  луны,
ни огоньков в других домах, ни  света  автомобильных  фар.  Он  отпустил
занавеску и улыбнулся ей.
   - Ладно.
   Врени расстегнула молнию на одном из тюфяков и  пошарила  внутри.  Ее
рука вынырнула наружу с  кожаным  кисетом,  завязанным  веревочкой.  Она
открыла кисет и принялась сворачивать  самокрутку.  Потом  взглянула  на
Фицдуэйна.
   - Травка, - сказала она. - Хотите?
   Фицдуэйн покачал головой. Она улыбнулась ему.
   - Ну да, вы же человек другого поколения. Он не стал  возражать.  Она
раскурила самокрутку  и  глубоко  затянулась,  задержав  в  легких  дым,
насколько хватило дыхания. Потом повторила эту  операцию  еще  несколько
раз. По комнате распространился сладковатый запах марихуаны.
   - Хорошо, - сказала она. - Ах, до  чего  хорошо.  Закрыв  глаза,  она
снова откинулась спиной на тюфяк  и  выпустила  из  ноздрей  две  тонкие
струйки дыма.  Несколько  минут  прошли  в  молчании.  Фицдуэйн  попивал
самогон и ждал.
   - С вами легко говорить, -  произнесла  она.  -  Вы  славный.  Умеете
слушать. Фицдуэйн улыбнулся.
   - Сейчас это трудно себе представить, - вновь начала Врени,  -  но  в
детстве мы благоговели перед отцом. Он был довольно резок,  быть  может,
чересчур суров,  но  мы  любили  его.  Он  часто  уезжал  по  делам  или
задерживался на работе. Помню, как мама  повторяла,  что  он  все  время
трудится. Мы знали, что на войне он  проявил  себя  героем.  Знали,  что
теперь он адвокат. Не  раз  слышали  слово  "бизнес",  но  не  имели  ни
малейшего понятия о том, что это такое и как много это значит в жизни  и
судьбах людей.
   Мама была идеалисткой.  Папа  называл  ее  наивной.  Как  и  он,  она
происходила из старинного бернского рода, но  у  нее  не  было  привычки
прятать голову в песок, и этим она отличалась от  других  членов  своего
круга. Она не  желала  защищать  свои  привилегии  и  жить  прошлым.  Ей
хотелось, чтобы в швейцарском обществе было больше любви и заботы. Чтобы
со странами "третьего мира" обходились по справедливости, а не брали  бы
их за горло, требуя вернуть долги, и не  продавали  бы  им  химикалии  и
оружие, которые не приносят ничего, кроме вреда.
   Как это ни странно, мне кажется, что раньше папа во  многом  разделял
ее мнение - по крайней мере, так говорила мама. Но потом, по мере  роста
своего богатства и влияния,  он  начал  превращаться  в  консерватора  с
правыми взглядами, не желающего  видеть,  что  происходит  вокруг.  Ведь
теперь ему было что терять.
   Годам к двенадцати-тринадцати мы с  Руди  начали  замечать,  что  они
как-то перестали ладить между собой. Не было никаких  скандалов,  только
общее изменение атмосферы и взаимное  охлаждение.  Папа  стал  проводить
дома еще меньше времени. Еще  позже  возвращался  с  работы.  Случались,
конечно, и споры - хотя, по-моему, в этом нет ничего особенного.  И  все
равно появление Эрики было как гром среди ясного неба. Она  возникла  на
нашем горизонте примерно за год до развода родителей. А  вышла  за  отца
почти сразу после.
   Мы, дети, реагировали на это очень  по-разному.  Марта,  как  старшая
дочь, всегда держалась заодно с отцом. Она была классической вспыльчивой
старшеклассницей, и они с мамой уже несколько лет не могли  найти  общий
язык. Поэтому после развода Марта взяла сторону отца и стала жить с  ним
и Эрикой. Андреас был раздвоен. Он любил мать, но не  мог  противостоять
обаянию Эрики. Буквально дрожал при виде. ее.  Когда  она  появлялась  в
доме, у него сразу возникала эрекция.
   Фицдуэйн вспомнил свое знакомство  с  Эрикой  и  ее  сногсшибательную
сексуальность. Он искренне пожалел Андреаса.
   - Руди и я были ближе всех к маме. Развод ужасно расстроил нас обоих.
Прежней счастливой жизни  пришел  конец.  Для  Руди  это  было  страшным
ударом. Он едва ли не  возненавидел  папу  и  на  некоторое  время  даже
перестал с ним разговаривать. А вот Эрику, как ни странно, он ни  в  чем
не винил.
   В ту пору Руди было пятнадцать; он был очень способным парнем. Но  он
был несчастен, обижен, раздражен. Он хотел сделать что-нибудь, отомстить
отцу, проучить его как следует. Пожалуй, и мне  хотелось  примерно  того
же, только не так сильно. Он начал копаться в  его  биографии  и  заодно
выискивать людей,  противостоящих  той  системе  ценностей,  на  которую
опирался отец.
   Руди был буквально одержим своими поисками. Он  стал  читать  деловые
бумаги в  отцовском  кабинете,  и  у  него  даже  хватило  смелости  или
безрассудства снять с некоторых документов фотокопии. Поначалу  все  это
не слишком меня интересовало, но кое-что из  найденного  Руди  пробудило
мое любопытство.
   Компании, директором или законным представителем которых является мой
отец, - это по-настоящему крупные компании. Во всем мире на них трудятся
сотни тысяч людей, а  их  общий  оборот  исчисляется,  наверное,  целыми
миллиардами. Так вот: благодаря отцовским бумагам мы обнаружили  ужасные
вещи.
   - Например? - спросил Фицдуэйн.
   - Самое плохое было связано с компанией "Вейбон-холдингс". Руди нашел
несколько конфиденциальных записей, сделанных  папиным  почерком.  Я  не
помню всех деталей, но  оттуда  можно  было  понять,  что  эта  компания
занималась грязными делами на протяжении многих лет.  В  частности,  там
шла речь о  взятках  и  нелегальной  продаже  оружия  странам  Африки  и
Ближнего  Востока.   Еще   одна   запись   касалась   выпускаемого   ими
транквилизатора - "ВБ-19". Было обнаружено, что  он  обладает  серьезным
побочным  действием,  затрагива