за его пределами. Я  понял,  что
слова вроде "плохо" или "хорошо" бессмысленны. Ты либо  властелин,  либо
жертва.
   Я привык наблюдать за Вентурой и матерью в их общей постели. Это было
легко устроить, потому что я жил прямо над  ними,  и  оставалось  только
проделать в полу дырку. Я вставлял туда коротенькую  подзорную  трубу  и
мог видеть все в мельчайших подробностях - микрофон я  к  ним,  конечно,
тоже провел. Он заставлял ее делать разные отвратительные вещи, но  она,
похоже, не возмущалась. Она вызывала у меня жалость.
   - Расскажите мне о вашей связи с Уитни Рестоном,  -  попросил  доктор
Поль. - У вас с самого начала были гомосексуальные наклонности?
   - Не думаю, что я предпочитал один из полов другому, - сказал  Кадар.
- Во мне просто пробуждалась чувственность, и я был  одинок.  Я  еще  не
умел общаться с людьми и брать от них то,  что  мне  нужно,  без  всяких
переживаний. Я еще был ранимым.
   В раннем детстве у меня был воображаемый друг по имени  Майкл.  Уитни
выглядел как он, только постарше. У него тоже были светлые волосы, белая
кожа и тонкие черты лица. Он был добр ко мне, и ласков, и он любил меня.
Это длилось целый год. Я был так счастлив.
   Я проводил с Уитни столько времени, что даже  перестал  наблюдать  за
всем, происходящим в доме. Я по-прежнему следил  за  Вентурой,  но  мать
оставил почти без присмотра - мне думалось, что достаточно просто знать,
где она находится. Я не считал ее достойной внимания. А зря. Даже  такое
жалкое существо, каким была моя мать, иногда может оказаться опасным.
   Я не помню всего, что случилось, и тем не менее помню слишком многое.
Мы с Уитни поехали на пляж в Санта-Мария-Гуанабо. Для всех прочих  Уитни
был  обыкновенным  другом  семьи,   взявшим   на   прогулку   скучающего
тинэйджера. Мы были очень осторожны. Уитни понимал,  что  если  о  нашей
связи узнает ЦРУ, у него будут крупные неприятности. Он говорил, что его
боссы терпеть не могут гомосексуалистов.
   Пляж - окаймленная соснами полоса белого песка  километров  в  десять
длиной - был всего километрах в  двадцати  от  Гаваны.  Мы  любили  его,
потому что туда легко было добраться и тем не менее в  рабочие  дни  там
всегда можно было найти уединенное местечко. Люди собирались в  основном
у редких баров и ресторанов. Десять минут ходьбы - и  у  тебя  возникало
впечатление, что ты один в целом мире.
   День выдался ужасно жаркий - жаркий и влажный.  Море  было  тихим,  и
легкий шум волн с белыми гребешками расслаблял и успокаивал. Мы  сделали
себе навес, и я задремал в его тени. Пахло морем  и  росшими  неподалеку
соснами.
   Вдруг я услышал голоса - это была не обычная беседа, а краткий  обмен
репликами. Я чуть приоткрыл веки. Белый песок и солнечные блики на  воде
слепили мне глаза. К тому же я выпил полбутылки cerveza <Пиво (исп.)  >,
и меня одолевал сон. Уитни разрешал мне пить только  по  полбутылки.  Он
говорил, что до большего я еще не дорос.
   Уитни замучила жара, и он пошел окунуться,  но  далеко  не  уплыл.  Я
надел солнечные очки, и когда глаза мои  привыкли  к  новому  освещению,
увидел двоих  мужчин,  направляющихся  к  кромке  прибоя.  На  них  были
свободные хлопчатобумажные рубахи и широкие штаны. На головах - шляпы  с
большими полями, как у сборщиков тростника.
   Один из этих людей окликнул Уитни. Я  не  расслышал,  что  именно  он
сказал, но Уитни помахал рукой и крикнул что-то в ответ.  Он  подплыл  к
берегу и встал на ноги там, где было уже совсем мелко. Потом  глянул  на
меня и улыбнулся. Провел рукой по волосам,  чтобы  стряхнуть  воду.  Его
загорелое, влажное тело блестело на солнце.
   Те двое сделали несколько шагов вперед и на мгновение  загородили  от
меня Уитни. Один из них совершил какое-то  Движение,  и  я  услышал  два
громких хлопка, почти слившихся вместе. Шум моря приглушал звуки.
   Я сел, но все еще не был серьезно взволнован. То, что я  видел,  было
нереальным.  Казалось,  что  происходящее  не  имеет  ко  мне   никакого
отношения. Люди словно были частью пейзажа -  и  только.  Капельки  пота
стекали мне в глаза, и я на секунду снял темные  очки,  чтобы  протереть
их.
   Двое мужчин разделились. Один перезаряжал короткое, толстое ружье.  Я
видел,  как  патроны  блестят  на  солнце.  У   другого   в   руке   был
автоматический пистолет.  Он  шагнул  в  набегающие  на  песок  волны  и
прицелился в Уитни, но не стал стрелять сразу.  Несколько  мгновений  он
смотрел   на   Уитни,   не   сводя   с   него   пистолета,   как   будто
загипнотизированный зрелищем, которое предстало перед его глазами.
   Уитни все еще стоял прямо, но там, где было его лицо и волосы, ничего
не осталось. Из его головы фонтаном  хлестала  артериальная  кровь;  она
лилась по его телу и пятнами растекалась по воде внизу.
   Потом человек с пистолетом спустил курок. Первый выстрел сшиб тело  в
воду в облаке розовых брызг. Человек продолжал стрелять в то, что  кучей
лежало у его ног, пока в пистолете не кончились патроны. Потом достал из
кармана новую  обойму  и  передернул  затвор,  чтобы  дослать  патрон  в
патронник и снова изготовиться  для  стрельбы.  Он  оглянулся  на  меня.
Другой что-то сказал ему, и они вместе пошли прочь и скрылись в лесу.
   Кадар поднял глаза на доктора Поля.
   - А теперь я хотел бы немного отдохнуть, - сказал он.

***

   Выйдя из издательства, они поймали  такси,  забрали  с  вокзала  вещи
Фицдуэйна и поехали на расположенную неподалеку Лимматштрассе,  где  жил
Гвидо.
   Река Лиммат тускло отсвечивала сталью в вечерних  сумерках.  Был  час
пик, и потоки  машин  тянулись  медленно,  однако  дело  обходилось  без
заторов. Трамваи  были  полны  возвращающихся  домой  людей  с  усталыми
лицами.
   Свернув на Лимматштрассе, они миновали какую-то  фабрику  или  склад,
выглядевший так, будто у его стен разыгралась  маленькая  война.  Здание
было испещрено надписями, на нем болтались  флаги.  Земля  была  усыпана
камнями и прочими метательными снарядами. Весь  дом  вместе  с  участком
дороги был обнесен колючей проволокой. Полицейские - некоторые просто  в
форме, а некоторые в полном снаряжении для подавления мятежей - занимали
все стратегически важные точки. Вне огороженной площади  кучками  стояли
люди; они наблюдали за происходящим и разговаривали между собой.
   - Обрати внимание, - сказал Гвидо, - как удачно я  выбрал  место  для
жилья. Теперь мне легко попасть на войну  даже  при  нынешнем  состоянии
здоровья - для этого надо пройти всего каких-нибудь триста метров.
   - А что это за дом? - спросил Фицдуэйн.
   - Это Дом независимой молодежи, чьи обитатели - страшно несговорчивый
народ, - пояснил Гвидо.  -  Я  расскажу  тебе  о  нем  за  коктейлем.  -
Казалось, он был доволен. - Что, Хьюго, не ожидал увидеть такое в  нашей
мирной Швейцарии?
   - Нет, - ответил Фицдуэйн.
   Квартира Гвидо находилась на третьем  этаже.  Едва  он  достал  ключ,
собираясь сунуть его в замочную скважину, как дверь открылась  сама.  На
пороге стояла симпатичная брюнетка лет тридцати с лишним - весь  ее  вид
говорил о внутренней собранности и целеустремленности. Она обняла Гвидо,
а он положил руку ей на плечо.
   - Это Кристина, - сказал он. - Она следит, чтобы я хорошо  себя  вел;
считает, что за мной нужно присматривать, словно я сам себе и  яичка  не
могу сварить. - Он поцеловал ее в лоб, а она в ответ сжала его руку.
   Квартира была просторной и удобной. Гвидо провел Фицдуэйна к  себе  в
кабинет и налил обоим по стаканчику сухого белого вина.
   - Вообще-то сейчас мне положено в поте лица трудиться над салатом,  -
сказал он, - но Кристина знает, что нам нужно поговорить. На сегодня она
освободила меня от домашних хлопот.
   - Очень милая женщина, - сказал Фицдуэйн. - Вот уж не  думал  увидеть
тебя в роли примерного семьянина.
   - Все вышло довольно неожиданно, - сказал Гвидо. - Но если б я  знал,
до чего это приятно, я не стал бы так затягивать с первой попыткой.
   - Но ведь эта попытка у тебя не первая, - сказал Фицдуэйн. -  Или  ты
забыл?
   Медля с ответом, Гвидо посмотрел ему прямо в глаза.
   - Нет, не забыл, - наконец произнес он. Оба  они  немного  помолчали;
потом Гвидо заговорил снова.
   - Я тут разыскал кое-что о Беате фон  Граффенлаубе,  как  ты  просил.
Смотри, дружище, - человек он непростой. Если ты вздумаешь ему перечить,
можешь вылететь из Швейцарии в два счета.
   - Да ну?
   - Фон Граффенлауб - очень влиятельная фигура. А влиятельные швейцарцы
не любят, когда их делами интересуются люди со стороны. Если  кто-нибудь
начинает раскачивать их лодку, его отправляют за борт. Только и всего.
   - А что значит раскачивать лодку?
   - Сложно сказать. Иногда заранее и не угадаешь, -  пояснил  Гвидо.  -
Ведь правила устанавливают они. Это их страна.
   - Но и твоя тоже, - заметил Фицдуэйн.
   - Если судить по паспорту, то да, но фон Граффенлауб сумел  отхватить
себе добрый ее ломоть, чего обо мне никак не скажешь. Вот в чем  разница
между нами.
   - Ты говоришь о ваших перспективах?
   - Конечно, и о перспективах тоже, - согласился Гвидо.  -  Но  главным
образом я говорю о власти - о реальной власти. - Он весело улыбнулся.  -
О той, которую никто не любит испытывать на себе, - добавил он.
   Фицдуэйн посмотрел на него и кивнул. Гвидо рассмеялся.
   - Но ты погоди так уж сразу собираться обратно, - сказал он.
   - Прежде чем мы перейдем к фон Граффенлаубу, - сказал Фицдуэйн,  -  я
хотел бы побольше узнать о Швейцарии вообще.  Кто  входит  в  эти  самые
"влиятельные круги"? Как работает вся система?  Весь  мир  считает,  что
Швейцария - мирная, преуспевающая  страна,  а  у  вас  тут  чуть  ли  не
баррикады. И что это за Дом независимой молодежи?
   Гвидо  раскурил  "бриссаго"  -  длинную,  тонкую,  кривую  сигару   с
соломинкой вместо мундштука. Она смахивала на узловатый корень какого-то
неведомого растения. По комнате поплыл дым.  В  квартире  было  тепло  и
уютно; Фицдуэйн слышал, как Кристина хлопочет на кухне, готовя обед.
   - Что ж, начнем с самых общих сведений, - сказал Гвидо. - В Швейцарии
живут шесть и три  десятых  миллиона  человек.  В  настоящее  время  она
считается  одной  из  самых  благополучных  стран   в   мире.   Инфляция
минимальная, безработицы почти не существует. Поезда, автобусы, самолеты
и даже спортсмены-любители никогда не опаздывают.  При  этом  на  свете,
пожалуй, нет другого народа, который представлял бы собой столь  пестрый
союз различных сообществ. И члены этих сообществ часто  даже  не  питают
друг к другу особой симпатии, а если говорить о  внутренних  языковых  и
культурных связях, то они очень слабы. Все держится только  на  взаимных
интересах.
   У нас в ходу четыре разных языка - немецкий, французский, итальянский
и ретороманский - да еще уйма диалектов. Кроме того,  здесь  живут  люди
различных вероисповеданий. Примерно пятьдесят процентов  -  католики,  а
около сорока восьми - протестанты всех мастей. За точность этих  цифр  я
не ручаюсь.
   В  отличие  от  большинства  других   стран,   где   налицо   сильная
централизация, власть в Швейцарии - причем не только  теоретически,  но,
как правило, и на  практике  -  распространяется  снизу  вверх.  Базовой
единицей  является  Gemeinde,  или  община.   Несколько   общин   вместе
составляют кантон, а всего в нашей  стране  двадцать  шесть  кантонов  и
полукантонов.
   Возможности центрального правительства в Берне  весьма  невелики.  По
конституции его власть ограничена строгими рамками, и граждане бдительно
следят за тем, чтобы с них брали не слишком много налогов. Власть  здесь
определяется деньгами:  те,  у  кого  их  мало,  не  могут  пользоваться
серьезным влиянием.
   Гвидо цинично улыбнулся, но выражение  его  лица  не  соответствовало
этой улыбке. Он явно был горд, что родился швейцарцем.
   - Разные языки, разные диалекты,  разные  религии,  разные  природные
условия, разные соседи, разные обычаи, - сказал Фицдуэйн.  -  Почему  же
все это продолжает существовать как целое?
   - По разным причинам, - улыбаясь, ответил Гвидо.  -  Благодаря  очень
умно составленной конституции, благодаря тому, что за спиной у нас почти
семь веков совместной жизни, благодаря тому, что каждый  обладает  своей
долей национальных богатств - хотя эти доли и не назовешь равными, -  и,
наконец, далеко не в последнюю очередь благодаря общей армии.
   - Расскажи мне о швейцарской армии, - попросил Фицдуэйн.
   - Пора обедать, - появляясь на  пороге,  сказала  Кристина.  -  Гвидо
должен есть вовремя. - Она подошла к Гвидо, чтобы помочь  ему  встать  с
кресла. Ее помощь была тактичной и ненавязчивой, хотя ей явно уже не раз
приходилось оказывать ему подобные услуги. Гвидо легко  уставал,  однако
гости не должны были видеть, что он теряет власть над своим телом. Такая
заботливость могла быть продиктована только любовью.
   Фицдуэйн подавил в себе  желание  помочь.  Вместо  этого  он  сначала
перенес стаканы из кабинета в столовую, а потом, с молчаливого одобрения
Гвидо, откупорил еще одну бутылку вина.

***

   Кадар затих, погрузившись в воспоминания. Власти решили, что убийство
Уитни Рестона - дело рук Кастро  и  его  мятежников.  Как  человек  ЦРУ,
помогавший антикоммунистической  полиции  Батиста,  Уитни  был  для  них
очевидной мишенью.
   После  смерти  Уитни  Кадар   вернулся   в   свой   маленький   мирок
магнитофонов, подслушивающих  устройств  и  глазков  для  наблюдения  за
домашними. Он стал использовать таймеры и принялся  осваивать  включение
техники с голоса. Изобрел направленный микрофон оригинальной конструкции
и начал экспериментировать с передачей  информации  по  электросети.  Он
умудрился установить "жучки"  даже  в  принадлежащих  Вентуре  и  матери
автомобилях.
   Могло бы показаться, что вся эта деятельность  развернута  лишь  ради
более подробного выяснения обстоятельств гибели Уитни. Однако  это  было
не так. Кадар еще не вполне оправился от пережитого шока. Он  принял  на
веру сообщение Вентуры о том, что убийцы пойманы и казнены.  Даже  когда
он узнал - подслушав один  из  разговоров  в  машине,  -  что  казненные
Вентурой преступники вовсе не убивали Уитни, он по-прежнему думал, что в
смерти его друга повинны мятежники.
   Наблюдая  за  домашними,  он   не   стремился   выяснить   что-нибудь
конкретное. Ему просто нравилось  это  занятие.  Оно  отвлекало  его  от
мыслей  о  понесенной  утрате.  Оно  было   подготовкой   к   дальнейшей
самостоятельной жизни и давало ему ощущение власти.
   Как-то раз Вентура вызвал Кадара к себе. Он сказал, что с  ним  хочет
встретиться один человек и что об этом не следует  говорить  матери.  Он
велел Кадару привести себя в порядок и  надеть  пиджак  с  галстуком,  а
затем отвез его в дом  в  Старой  Гаване.  По  дороге  Вентура  объяснил
Кадару, что этот человек собирается сказать ему нечто  очень  важное,  и
если Кадар желает себе добра, он  должен  внимательно  слушать,  вежливо
отвечать на вопросы и соглашаться на все, что ему предложат.
   Кадара провели в скудно меблированную  комнату  на  третьем  этаже  и
оставили одного. Окна были закрыты; чувствовалось, что  постоянно  здесь
никто  не  живет.  Через  несколько  минут  порог   комнаты   переступил
американец с горделивой осанкой. Он запер за  собой  дверь  и  пригласил
Кадара сесть.
   Кадар сразу понял, кто это. У матери была его фотография, и она часто
рассказывала о нем. Конечно, он постарел и в волосах  у  него  появилась
седина, но суховатые черты его лица,  какие  часто  бывают  у  уроженцев
Новой Англии, с возрастом почти не изменились.
   Он достал из серебряного портсигара тонкую сигарку и раскурил ее.  На
нем были легкий  светло-серый  костюм,  галстук  в  тонкую  диагональную
полоску и темно-синяя сорочка с  воротничком  на  пуговицах.  Его  туфли
походили на те, что носят банкиры. Так мог быть одет только  американец,
занимающий высокое общественное положение.
   - Думаю, ты меня узнал, - сказал вошедший.
   - Вы мой отец, - ответил Кадар, - Генри Бриджнорт Лодж.
   - А ты неплохо говоришь по-английски, -  заметил  Лодж.  -  Наверное,
мать научила? Кадар кивнул.
   - У меня не так уж много времени, - сказал  Лодж,  -  поэтому  слушай
внимательно, что я скажу. Я знаю, что был тебе никудышным отцом.  Но  не
собираюсь извиняться. Это было бы бессмысленно. Такие вещи  случаются  -
особенно в военные годы. И хватит об этом.
   Когда я познакомился  с  твоей  матерью,  у  меня  уже  были  жена  и
маленький сын. Вернувшись в Америку, я довольно долго и  слышать  ничего
не хотел о Европе. Вся та жизнь была похожа на дурной сон.  Я  вычеркнул
из своего прошлого последние несколько  лет  -  а  стало  быть,  и  все,
связанное с твоей матерью и тобой. Я ни разу о тебе не вспомнил.
   Некоторое время я наслаждался миром и покоем,  однако  потом  во  мне
опять  забурлили  жизненные  соки.  Мне  снова  захотелось  испытать  то
тревожное возбуждение, которое дарят человеку активные  действия.  Когда
война кончилась, Трумэн распустил БСС: он решил, что  шпионы  больше  не
понадобятся. Примерно через год, видя, что Сталин  переигрывает  его  на
всех фронтах и русские  захватывают  страну  за  страной,  Трумэн  резко
изменил свою позицию и создал ЦРУ. Благодаря моей прежней работе в БСС я
сразу стал там заметным человеком. У меня был опыт разведчика; я говорил
на  нескольких  языках,  включая  испанский,  и  потому   начал   быстро
подниматься по служебной лестнице.
   Лет семь тому назад  мне  было  поручено  осуществление  контроля  за
деятельностью  нашей  организации  на  Кубе.  ЦРУ   унаследовало   часть
кубинских агентов  от  ФБР,  и  надежность  некоторых  из  них  вызывала
сомнения. Постепенно все пришло в порядок, но в процессе  работы  что-то
заставило меня навести справки о твоей матери и о тебе.
   Постарайся понять меня  правильно.  Я  не  думал  возрождать  угасшую
любовь. Мой брак был счастливым. В этом смысле мне повезло -  я  никогда
не знал,  что  такое  неурядицы  в  семейной  жизни.  Нет,  скорее  меня
подталкивало обычное любопытство.
   Я обнаружил, что ваши  дела  довольно  плохи.  Вы  жили  в  захудалом
городишке, в провинции с самым высоким уровнем  преступности.  Вам  едва
удавалось прокормиться.
   Годы работы отучили меня от мягкосердечия - я выбрал себе  профессию,
которая не способствует укреплению веры в  людей,  -  но  мне  почему-то
захотелось вам помочь. Я понял, что вам нужен человек,  который  охранял
бы вас, то есть своего рода покровитель, и деньги.
   - Вентура, - пробормотал Кадар. Лодж одобрительно посмотрел на него.
   -  Быстро  соображаешь.  Вентура  всегда  говорил,  что  ты  смышлен.
Наверное, ты уже догадался и об остальном. Он долго был одним  из  наших
людей. Я не велел ему делать из твоей матери любовницу. Это уже в манере
Вентуры - совмещать полезное с приятным и экономить таким образом время.
Я просто дал ему задание приглядывать за вами и заплатил за это.  Причем
не из казны ЦРУ, а своими собственными деньгами. От ЦРУ он тоже  получал
жалованье. Вентура своего не упустит.
   - Зачем вы послали за мной теперь? - спросил Кадар. - Ждете, чтобы  я
сказал вам спасибо? Лодж сдержанно улыбнулся.
   - Вижу, мы с тобой одинаково нежно относимся друг  к  другу.  Нет,  я
отнюдь не жду от тебя благодарности, да и сам не питаю к тебе  отцовской
любви. Не знаю даже, понравишься ли ты мне вообще. Но дело не в этом. Ты
нужен моей жене. Два года назад наш сын умер от менингита - это ж  надо,
до чего глупо устроен мир! Она больше не может иметь детей, а усыновлять
совершенно чужого ребенка не хочется нам обоим. Но мы  нашли  решение  -
это ты. После смерти Тимми у нее началась глубокая депрессия. Ты мог  бы
помочь ей излечиться.
   - А она обо мне знает? - спросил Кадар.
   - Да, - ответил Лодж. - Я рассказал ей о тебе год назад. Сначала  она
расстроилась, но потом идея усыновить тебя стала нравиться ей все больше
и больше. Она верующая женщина и считает, что