остовой и сообщал, что  человек  с  приметами
Гуни сошел с троллейбуса на Кропоткинской. Городейский, однако, не звонил.


     Гуня и Сазан ушли. Отчим  молча  стоял  посереди  комнаты.  Сотрудник
одного из московских НИИ, он имел слишком мало  таланта  и  слишком  много
честности, чтобы после перестройки переменить профессию. Он раньше никогда
не видел вблизи людей, которые  продают  непринадлежащие  им  квартиры,  и
других людей, которые относятся к этому, как  к  мелкой  неприятности.  Он
стоял посереди комнаты и раздумывал, что он скажет жене.
     Он еще не пришел к определенному решению, когда в дверь позвонили.
     - Кто там; - спросил он.
     - Милиция. Открывайте.
     Отчим в ошеломлении открыл дверь, и в комнату ввалилось  целое  стадо
милиционеров во главе с тем  самым  лейтенантом,  который  два  дня  назад
заглядывал в поисках свидетеля.
     - Где Баркин? - орал лейтенант.
     Отчим немедленно понял, что Валерий был прав, и  что,  вовремя  увезя
Федю, избавил семью от скандала.
     - Его здесь нет, - сказал отчим. - Какое вы имеете право...
     Милиционеры уже разбежались по всем комнатам. Один  поволок  к  стене
тумбочку и шарил на полатях, где валялись старые санки и ломанные  удочки;
задница второго торчала из-под ванны. Отчим вдруг с  ужасом  заметил,  что
все милиционеры держат в руках огнестрельное оружие.
     - Куда он ушел?
     - Его здесь не было, - сказал отчим.
     Сергей молча ткнул пистолетом в остывающую кашу и  расставленные  для
двоих тарелки.
     - Я спрашиваю, куда он ушел?
     Отчим внезапно рассердился:
     - Слушайте, чем арестовывать с пистолетами квартирных мошенников,  вы
бы лучше арестовывали тех, у кого хватает денег на такие квартиры!
     - Кто вам сказал, что Баркин сбывал квартиры?
     Отчим заколебался.
     - Один его приятель.
     - Сазан?! Сазан был здесь?
     - Какой Сазан?
     - Валерий Нестеренко.
     Отчим изумленно хлопал глазами. Сергей схватил его за шиворот:
     - Сазан был здесь, и сказал вашему пасынку, что грузин,  которому  он
продал квартиру, ищет его, чтобы убить?
     - Откуда...
     - Они уехали вместе?
     - Ну, - сказал отчим, - Валерий выручал друга...
     - К вашему сведению, - сказал Сергей, -  Валерий  -  глава  одной  из
крупнейших бандитских группировок Москвы, да и ваш пасынок,  скажем  тоже,
хорош гусь. И Сазан охотится за вашим пасынком вот  уже  четыре  дня.  Для
него это вопрос жизни и смерти. Я не знаю, как  он  появился  здесь  -  мы
держали дом под наблюдением. Но то, что он сделал,  -  он  обеспечил  себе
алиби. Где-нибудь через год труп вашего пасынка выловят  из  подмосковного
пруда, и Сазан скажет: "Ай-яй-яй! Я же посадил его  на  поезд  в  Армавир!
Наверное, он вернулся, и этот поганый джорджи его замочил!"
     А теперь, - продолжал Сергей, выпуская  отчима,  -  вы  мне  точно  и
быстро перескажете все, что Сазан сказал Гуне.
     Милиционеры ушли, а отчим остался  в  задумчивости  у  окна.  Он  был
старый человек, и он никогда не  видел  людей,  которые  предлагают  своим
жертвам поехать в Армавир,  чтобы  по  дороге  нашпиговать  их  содержимым
автоматного рожка. Он вздыхал и раздумывал, что бы сказать  о  происшедшем
жене.
     После этого Сергей спустился во двор. За мусорным бачком стоял желтый
"москвич",  и  в  нем  на  переднем  сиденье  развалился  Городейский.  Он
старательно спал. Сергей постучал по стеклу.  Городейкий  зевнул,  раскрыл
глаза, и выскочил машины.
     - Поедешь в отдел, - сказал Сергей, - и там скажешь Захарову, что  ты
уволен. Не по собственному желанию.
     Городейский виновато улыбнулся и полез в машину.
     - На троллейбусе! Как прочие граждане!
     Городейский молча выпрямился, сунул руки в карманы  пальто  и  побрел
прочь.
     Сергей повернулся, вошел обратно в подъезд и стал подниматься наверх.
Сверху кто-то спускался. Сергей молча посторонился на узкой площадке между
вторым и третьим этажом, чтобы дать пройти огромному, баскетбольного роста
человеку  в  кроссовках  пятьдесят  четвертого  размера.  Поравнявшись   с
Сергеем, необъятный человек так же молча вынул из кармана  узкий  мешочек,
набитый металлической мелочью, и стукнул милиционера по голове.
     Сергей ткнулся носом в кафельный пол и потерял  сознание,  а  человек
расспал мелочь из мешочка по  карманам,  уничтожив  тем  самым  все  следы
примененного оружия, и неторопливо проследовал к выходу.


     В это время Сазан и Гуня уже выбрались из города и ехали по Киевскому
шоссе. Машинах в двенадцати  за  ними,  не  напрягаясь,  следовал  высокий
красный "Рейнджровер". "Рейнджровер" был выше и шире составлявших основной
поток легковушек, и ему приходилось держаться позади.
     В машине Гуня согрелся и перестал дрожать. Ему было тепло.  Последние
две  недели  вдруг  показались   ему   кошмарным   сном.   Мимо   тянулись
семнадцатиэтажные  новостройки  Киевского  шоссе,  -  белые   с   голубыми
балконами, с рыжей развороченной землей между высотками, покрытой  редкими
кустиками железных гаражей. Гуне было спокойно, как в  детстве,  когда  он
устраивал какую-нибудь шалость, а Валерий все брал на себя. Сейчас Валерий
купит ему билет и даст денег  и  ленинградский  адрес...  Валерий  включил
печку, в автомобиле было тепло, Гуня потихоньку задремал.
     Когда минут через двадцать, Гуня открыл глаза, он вдруг услышал,  как
над их головой взлетает самолет. Справа от шоссе мелькнули железные ворота
на  летное  поле,  и  Гуня   вдруг   понял,   что   они   проезжают   мимо
правительственного выхода на поле, и,  стало  быть,  только  что  миновали
поворот к аэропорту.
     - Разве мы едем не во Внуково? - спросил Гуня.
     - Нет, дальше.
     - Куда?
     - Ты едешь к Спицыну, - сказал Валерий, - а я возвращаюсь в Москву.
     Гуня не сразу понял, что Спицын - это  убитый  бухгалтер.  Он  совсем
забыл, как звали того человека. Потом он вспомнил и  похолодел.  Рука  его
потянулась к двери, и тут же в бок ему уперелось что-то круглое и твердое.
     - Гуня, - сказал Валерий, -  сделай  милость,  -  не  заставляй  меня
забрызгивать твоими кишками мою машину.
     "Он меня не убъет, - подумал Гуня. - Не может быть. Он  просто  хочет
проучить меня, а потом мы вернемся домой". И Гуня стал  сидеть  тихо,  как
замороженная индейка.
     Машина свернула вправо. Указатель у поворота извещал, что чуть дальше
в деревне Марушкино производят монтаж шин. Дорога  была  асфальтированная,
но с выбоинами. Справа стояла гладкая бетонная стена аэропорта, и прямо от
нее,  поверх  дороги  и  через  осклизлое  весеннее   поле   шла   цепочка
предпосадочных огоньков. Огоньки светились в темноте  красным.  По  другую
сторону  дороги,  за  поросшим  березами  взгорком,  виднелось   маленькое
полурастаявшее озерцо, - из тех жалких  озер,  которые  все  лето  покрыты
зеленой ряской и избегают  внимания  даже  самых  никудышных  рыболовов  и
купальщиков. И если сбросить в такое озеро мертвое тело, никто  и  никогда
его оттуда не вытащит.
     Валерий остановил машину и сказал:
     - Выходи.
     - Сазан, я прошу тебя, не надо. Я же пошутил.
     Мимо проехал, подпрыгивая колесами, раздолбанный грузовик.
     - Выходи.
     - Я больше не буду!
     - Ты и так не будешь.
     - Ну скажи, что ты пошутил!
     - Если я шучу, ты это узнаешь у озера. Выходи.
     И Гуня покорно вылез.
     - Стань под березкой. Пропусти машину.
     Все дальнейшее произошло очень быстро. Сзади  из-за  взгорка  выехал,
помаргивая фарами дальнего света, красный "Рейнджровер". "Рейнджровер"  не
тормозил и не сворачивал влево, а просто ехал  на  остановившуюся  машину.
Гуня торчал на обочине, беспомощный, как черепашка, перевернутая на спину.
Валерий понял, что у него очень мало  времени.  Одной  рукой  он  поставил
машину  на  нейтралку,  а  другой  выстрелил  в  Гуню.   В   этот   момент
"Рейнджровер", на скорости 70 км в час, влетел ему  в  багажник.  "Вольво"
подбросило вперед. Рука Валерия дернулась, пули прошили воздух над головой
Гуни, и от одной из них закачался гибкий ствол  молодой  березки.  Валерий
нырнул  вниз.  Вверху  над  ним,  от  сухих  автоматных   щелчков,   стало
разлетаться стекло и приборная доска. Валерий открыл дверцу и скатился под
откос. Рядом, на обочине, двое парней затаскивали  Гуню  в  "Рейнджровер".
Гуня не сопротивлялся. Валерий  вынул  пистолет  и  опять  стал  стрелять.
Кто-то коротко крикнул, грузное тело шлепнулось о  лужу,  хлопнула  дверца
"Рейнжровера". Тот еще раз поддал  стоящую  перед  ним  машину,  взвизгнул
покрышками, развернулся и припустил прочь.
     Валерий вскарабкался на откос и подошел к лежащему - это был не Гуня.
Человек был еще жив: пуля, видимо, попала в живот. Затем Сазан  направился
к своей машине. Тяжелый "Рейнджровер" помял багажник,  но  несильно.  Зато
левая  подвеска  была  сломана:  машину,  пролетевшую  метров  пятнадцать,
вбросило колесом в глубокую выбоину. Остальное доделали  очереди.  Валерий
вернулся к раненому и перевернул его,  ища  выходное  отверстие  от  пули.
Пальто раненого было цело, но когда Валерий  задрал  его  на  спине,  пуля
выпала и покатилась по асфальту. Она прошла насквозь  тело  и  рубашку,  а
перед пальто спасовала.  Валерий  взял  раненого  подмышки  и  запихнул  в
машину. Он пошарил  под  водительским  креслом  и  извлек  оттуда  большую
стеклянную бутыль с морилкой. Отвертел колпачок и нюхнул, - в нос шибануло
ацетоном. Сазан опять завернул колпачок и хряснул бутылкой о руль. Бутылка
разлетелась. Сазан бросил в вылившуюся морилку зажженную спичку и скатился
под откос. Машина загорелась и взорвалась.
     Валерий лег в снег  и  стал  глядеть  в  небо.  В  небе,  посверкивая
проблесковыми  огнями,  летел   самолет.   Летчик,   наверное,   удивлялся
дополнительному освещению за счет зазевавшегося автолюбителя.
     Прошло  минут  пятнадцать,  и  на  дороге  взвизгнули   тормоза:   из
остановившейся машины выпрыгнул гаишник.
     - Что случилось? - спросил он.
     - Не знаю, - сказал Валерий. - Я подобрал этого человека на дороге, у
окружной. Он голосовал с большой сумкой. Ну, я его подсадил,  а  потом  он
вытащил нож и велел остановить машину. Я остановился. У  меня  под  ногами
была бутылка, кажется, с  морилкой,  -  уже  неделю  валялась.  Я  схватил
бутылку и попытался его ударить. Он увернулся, бутылка разбилась о руль, а
я вытащил ключи и выскочил из машины. Он наклонился и попытался  соединить
провода зажигания. Была искра,  и  вдруг  машина  загорелась.  Я  даже  не
понимаю, - разве морилка могла загореться?
     Гаишник важно ему объяснил:
     - Конечно могла, на ацетоновой-то основе.
     - Довезите меня до города, -  сказал  устало  Сазан,  -  хочу  подать
заявление.


     Когда Сергей очнулся, было  уже  утро  следующего  дня.  Он  лежал  в
постели в своей собственной двухкомнатной квартире на Войковской. Жена  на
кухне грохотала сковородками, а Иришка настойчиво спрашивала:
     - Мама, почему нельзя включить телек?
     Сергей устроился на  подушках  и  принялся  размышлять  о  необъятном
человеке, который треснул его по  макушке,  но  ни  к  каким  определенным
выводам не пришел. Жена на кухне включила кофемолку, и Сергею  показалось,
что она мелет в кофемолке его голову.
     В дверь позвонили, Маша пошла открывать, и  вскоре  в  комнату  вошел
мокрый и свежий с дождя Дмитриев.
     - Машина Сазана вчера сгорела на тридцать пятом  километре  Киевского
шоссе, - сказал Дмитриев, -  В  машине  был  труп.  Сазан  лежал  рядом  и
наслаждался весенней ночью. Гаишникам он заявил,  что  вышеназванный  труп
пытался угнать у него машину и сгорел, нечаяно зажегши разлитую  в  салоне
морилку. Каковой морилкой, в бутылке, Сазан его подшиб.
     Дмитриев развел руками и добавил:
     - Труп принадлежит человеку лет сорока-сорока пяти  и  ни  при  каких
обстоятельствах не может быть трупом Мефодия Баркина.
     - Сукин сын. - сказал Сергей, - Когда вы об этом узнали?
     - Сегодня утром, - потупился Дмитриев. - Гаишники были очень добры  к
Сазану. Они отвезли его туда, куда он хотел, и там с пониманием  отнеслись
к его версии событий. Вызвали из прокуратуры этого... Шадеева,  -  помнишь
его по делу на Котельнической? Он после этого  дела  дачу  себе  купил  по
Ярославскому... Сазан сидел на стуле, задрав кверху нос,  а  Шадеев  готов
был лущить для него орехи собственной задницей. Жертву хулиганской выходки
тут же и отпустили.
     - Поехали, - сказал Сергей.
     - Куда?
     - На Киевское.
     Но делать на Киевском было уже нечего. Сазан еще  утром  послал  туда
своих  людей,  и  люди  его  утоптали  колесами  и  ногами  все,  что   не
соответствовало рассказу бандита. Сергей  велел  обшарить  пруд.  К  пруду
нагнали техники,  но  не  извлекли  ничего,  кроме  старенького  трактора,
утопленного, согласно местному преданию, еще при Черненко.
     Сергей стоял и смотрел на рыжий скелет машины,  торчащей  у  обочины.
Редкий снег возле места  происшествия  растаял  совершенно,  сгорела  даже
прошлогодняя трава, и вся дорога вокруг была покрыта рыже-черным хлопьями.
     Подъехал  кран,  и  два  ругачих  мужика  стали  грузить  обгарок  на
экспертизу. Сергей вдруг схватил Дмитриева за руку:
     - Это не его машина!
     - А чья же? - удивился Дмитриев.
     - Сазан чаще всего ездит на ореховом "Вольво". А  этот  "Мерседес"  я
видел вчера во дворе, - у  него  еще  бампер  погнут.  Это  на  нем  уехал
Городейкий. Они подменили машину.
     Железный остов качался в воздухе и хлопал искореженной дверцей.
     - Сегодня ночью, - сказал Сергей, - после того, как Сазана отпустили,
он приказал сжечь другую машину и подменить ей  первую,  ту,  что  сгорела
здесь вечером.
     - Но зачем?
     - Не знаю. Может быть, первая машина была вся в дырках от  пуль,  как
голландский сыр, или выглядела так, словно по ней проехал танк.  В  общем,
при ближайшем рассмотрении вид  этой  машины  никак  не  согласовывался  с
басней от Сазана. И они подменили машину.
     С места происшествия Сергей поехал в морг. По  дороге  они  попали  в
пробку,  и  голова  Сергея  окончательно  превратилась   во   взрывающуюся
сверхновую. Разговор  с  судмедэкспертом  не  принес  лейтенанту  никакого
морального удовлетворения.
     - Вы уверены, - сказал Сергей, - что это не Мефодий Баркин?
     - Ваш коллега уже приносил мне досье и рассказал о вашем деле. Должен
вас разочаровать: этот человек был на семь сантиметров длинней  Баркина  и
на двенадцать лет старше.
     -  Мистика  какая-то,  -  сказал  Сергей.  -  Бандит  уехал  с  одним
человеком, которого собирался убивать, а в  машине  сгорел  совсем  другой
человек.
     - Нда, - сказал эксперт, - у бандитов, конечно, странная логика, но я
на месте этого Нестеренко не стал бы привлекать к себе внимания, устраивая
дополнительное освещение возле посадочной полосы.
     - А от чего умер человек в машине? - спросил Сергей.
     - Он сгорел. Я могу вам ручаться, что у него не была  пробита  голова
или прострелен позвоночник, и ни за что другое.
     - Он мог быть застрелен?
     - Он сгорел живьем. Это показывает анализ  легких:  он  дышал,  когда
горел. Он мог быть ранен в любые внутренние органы, при условии, что  пули
прошли насквозь.
     Сергей вышел из морга злой,  как  побитая  собака.  Тринадцатый  век!
Небось в тринадцатом веке не определяли по костям возраст убитого.  Небось
в тринадцатом веке Сазана бы замели за убийство  человека,  с  которым  он
уехал... "Вот  и  получаются,  что  они  пользуются  всеми  преимуществами
тринадцатого века, а мы страдаем ото всех недостатков современной  науки".
- мелькнуло у милиционера.
     В 12:00 Сергей явился к  Захарову.  Он  доложил  о  происшествии.  Он
сказал о том, что Сазан подменил  машину  и  потребовал  ордера  на  арест
Сазана и обыск в его офисе.
     - Основание?
     - Убийство на Киевском.
     - Сазана уже отпустили.
     - Его отпустили за взятку, - сказал Сергей.  -  Это  черт  знает  что
такое! Можно убить человека, сжечь его вместе с машиной,  и  заявить,  что
это бродяга, который хотел угнать твой автомобиль! Хотел бы я  посмотреть,
какой это бродяга выкинет из автомобиля Сазана!
     - Я ничего не могу сделать, - сказал Захаров, - мертвец  в  машине  -
это не Баркин.
     - Дайте ордер на обыск. Мы найдем у Сазана достаточно  оружия,  чтобы
вооружить батальон.
     Захаров отогнул занавеску начальственного кабинета и молча  глядел  в
окно.
     - Какая слякоть, - вдруг сказал генерал. - Знаешь,  Сережа,  когда  я
был маленький, я ужасно страдал от российского климата.  Я  думал:  "Какие
глупые эти взрослые, что каждый старается натопить свою квартиру. Когда  я
стану большим, я изобрету такое отопление,  которым  можно  будет  отопить
сразу весь мир". Я стал большим и понял, что, если изобрести такую  печку,
от нее полмира исчезнет под водой".
     На столе Захарова зазвонил телефон. Захаров поднял  трубку,  послушал
минут пять, положил ее и сказал Сергею:
     - В доме по Большой Петровской убийство. Езжай-ка туда и найди мне  к
вечеру убийцу.
     - А кто будет заниматься Сазаном?
     - Либо ты не занимаешься Сазаном, либо ты не работаешь в милиции.
     Сергей поехал на Большую Петровскую. На  Большой  Петровской  в  луже
крови лежал хозяин квартиры, сильно изорванный  взорвавшимся  у  него  под
носом зарядом. В соседней комнате спала пьяная неповрежденная  жена,  и  в
коммуналке напротив сказали, что вчера жена пила с Мишкой Лесных,  который
работает слесарем в жилконторе. Поехали в жилконтору, узнали,  что  Лесных
живет в третьем доме, в десятой квартире, выломали дверь десятой  квартиры
и взяли слесаря.
     Это было  хорошее  убийство.  Такие  убийства  нравятся  всем,  кроме
потерпевшего.  Такие  убийства  раскрываются  за  три  часа   и   украшают
милицейскую  отчетность.  Страшно  себе  представить,  как  выглядела   бы
раскрываемость преступлений в российской милиции, если бы не  убийства,  в
которых пьяные мужья убивают пьяных  жен,  пьяные  жены  -  пьяных  мужей,
племянники  -  теток,  и  пьяные  слесаря  -  своего  же   брата-рабочего,
повстречавшегося им в темном переулке и принятого ими за  агента  мирового
империализма. У прогрессивных западных социологов  есть  теория,  согласно
которой убийца таким образом выражает свой протест  против  хозяев  жизни,
поставивших его в этакие бесчеловечные условия. Но российская  милиция  не
так прогрессивна. Она знает, что слесаря, выражая  протест  против  хозяев
жизни, убивают почему-то не хозяев жизни, а  таких  же  затюканных  жизнью
людей.
     Чтобы раскрыть убийство на Большой  Петровской,  Сергею  понадобилось
ровно два с половиной часа. Слесаря, тепленького, Сергей привез в кабинет,
и он долго и подробно рассказывал, как он пил со своей жертвой, и как  тот
вдруг начал оскорблять его нецензурными словами. Тогда слесарь сказал, что
сходит еще за водкой, и действительно сходил за водкой.  Кроме  водки,  он
принес с собой  пачку  аммонита  и  зажигательный  шнур,  и  когда  хозяин
наклюкался, поджег шнур, придавил его пачкой, и оставил все это на столе.
     На вопрос, откуда он взял аммонит, слесарь  чистосердечно  разъяснил,
что  неделю  назад  у  него  в  квартире  проживал  какой-то  военный,  по
квартплате в две  бутылки  водки  ежедневно.  Военному  вроде  как  выдали
жалованье натуральным продуктом, и этот военный приехал в  Москву  продать
натуральный продукт. А слесарь заныкал у него две пачки.  А  может,  и  не
военный. Может, геолог.
     Слесарь совершенно не понимал, что  сделал  что-то  плохое.  От  него
омерзительно пахло блевотиной и водкой.
     Шел второй час допроса,  когда  на  столе  Сергея  зазвонил  телефон.
Сергей поднял трубку, и приятный женский голос сказал:
     - Лейтенант Тихомиров? Это  говорит  секретарь  Анатолия  Михайловича
Марчука, директора правления "Александрии". Он будет рад, если вы  смо