устя двадцать  минут  Сазан  запарковал  свой  "мере"  напротив  ворот,
ведущих  на  летное  поле  Рыкова-2,  военного  аэродрома,   где   проходила
международная выставка вертолетов.
   В конце концов, чем проводить это время в пробке, лучше  было  посмотреть
на вертолеты, нечаянной жертвой которых пал Шило.
   День уже кончался: большинство посетителей разъехались по домам,  большая
часть техники, откувыркавшись в воздухе перед гостями, стояла  на  земле,  и
единственными  предметами,  которые  летали  над  полем,  были  фантики   от
мороженого и обертки конфет, съеденных многотысячной толпой.
   Перед хищным вертолетом с обвисшими,  как  мокрые  усы,  лопастями  стоял
человек в парадной форме генерал-лейтенанта, и вокруг него копошилась свита.
Как будто почувствовав взгляд Сазана,  человек  обернулся,  и  Сазан  увидел
неожиданно старое, испитое лицо, с морщинами, столь многочисленными,  словно
кто-то швырнул его обладателя на раскаленную проволочную сетку.
   Голос над ухом Сазана произнес:
   - Анастасий Павлович Сергеев, генерал-лейтенант и герой Афгана.  Когда-то
был неплохим вертолетчиком, а теперь, говорят, пьет без просыпу.
   Сазан  обернулся:  говоривший  был  человек  лет  сорока,  подтянутый,  с
какой-то  странной  осанкой:военный  -  не   военный,   гражданский   -   не
гражданский...
   - Сколько ж ему лет?
   - Пятьдесят девять. До пенсии два месяца осталось.
   - И куда он потом пойдет? В совет ветеранов?
   -  Говорят  -  начальником  охраны  аэропорта  Рыково.   Если,   конечно,
директором станет Кагасов.
   - Вы здешний?
   - Я пилот. Из Рыкова. Между прочим, заместитель главы  профсоюза.  Степан
Вашкевич, - и пилот протянул Сазану загорелую руку.
   - Нестеренко. Валерий, - Я знаю. Я вас сегодня на поле видел..
   - И как пилоты относятся к Ивкину?
   - Хорошо. Нормальный человек. Если вам  сказали,  что  он  ворует,  -  не
верьте. Он не под себя ворует.
   - Помогли бы нормальному человеку.
   - Как?
   - Ну, не знаю. Демонстрацию протеста устроили бы - перед СТК.
   - Мы не шахтеры. Это они  могут  над  правительством  изгаляться.  А  кто
попрет на СТК - получит маслину в лобешник.
   - Интересное заявление. Это что же за  служба  такая,  что  ее  пуще  ФСБ
боятся? Пилот не ответил.
   - Если я отдам СТК  топливозаправочный  комплекс  -  Ивкин  останется  на
месте?
   - Нет.
   - Вот как? А мне сказали, что весь конфликт -из-за заправки. Это не  так?
Пилот подумал и сказал:
   - Я летал в Еремеевку.
   - И что?
   - Вы знаете, что аэропорт скоро должны приватизировать?
   - И что из этого следует?
   Пилот молчал.
   Сазан развернулся к нему.
   - Слушай, если ты мне  хочешь  что-то  сказать,  ты  можешь  говорить  не
загадками?
   - Вы бандит? Сазан опешил.
   - Знаешь, что бывает за такие вопросы?
   - Почему я буду одному бандиту помогать против другого бандита?
   Сазан схватил собеседника за плечи:
   - Против кого? Черт возьми, мне кто-нибудь может ясно ответить, что здесь
происходит? Почему военные убрали Шило? Они  что,  хотят  аэродром  обратно?
Тогда при чем здесь СТК?
   Вашкевич быстро вырвался и побежал к выходу. На  них  уже  оборачивались,
обращали внимание. Сазан пожал плечами и  пошел  к  полупустому  прилавку  с
мороженым. У прилавка он обернулся  -  генерал-лейтенант  авиации  Анастасий
Павлович Сергеев внимательно смотрел на него, и  молодой  офицерик  с  тремя
звездочками что-то говорил ему на ухо.
   Гулевский звучал по телефону  очень  таинственно  -  мелкий  бизнесмен  и
большой бахвал, он любил надувать щеки по поводу  и  без  повода  и  заверил
Валерия, что с ним хочет встретиться "ну очень интересный  человек",  а  как
зовут - по телефону говорить не хочет.
   В  "Соловье"  было  темно  и  тепло,  и   посетители,   прошедшие   через
металлодетектор,  сидели   за   столиками   в   беседках,   увитых   плетьми
искусственных роз. На стенках, в бамбуковых клетках, висели  певчие  птички,
не соловьи, впрочем, а канарейки.  На  небольшой  эстраде  оркестр  из  пяти
человек рьяно перевыполнял план по количеству  децибел  на  душу  населения.
Ввиду такого мощного конкурента канарейки забились в  самые  дальние  уголки
клетки, утратили всякий голос и только обиженно вертели носиками.
   Валерий порешил в душе устроить выволочку Гулевскому, если тот сведет его
с рыдающим  пенсионером,  просящим  защиты  от  ограбивших  его  устроителей
пирамиды, или иной птицей подобного рода. Но опасения его оказались напрасны
- хорошо знакомый метрдотель, встречая знатного гостя в преддверии  розового
сада, доверительно шепнул:
   - Валерий Игоревич? Вас уже ждут.  Человек,  который  ожидал  Нестеренко,
сидел в самом дальнем конце ресторана, подальше от настырного оркестра. Одет
он был в щеголеватый салатный костюм и безупречно белую сорочку и  при  виде
Валерия  неторопливо  поднял  сорокалетнее  холеное  лицо,   явно   стараясь
подчеркнуть свое олимпийское спокойствие.
   На девственно-белой тарелке перед ним валялись кусочки хлеба, разорванные
и скатанные в комки. Кусочков было много, и количество их заставляло думать,
что человек был не так спокоен, как он хотел бы показать.
   - Валерий Игоревич? Добрый вечер.
   Сазан молча сел на стул напротив.
   - Меня зовут Анатолий Васючиц. Я первый заместитель  руководителя  Службы
транспортного контроля.Нестеренко окинул  чиновника  внимательным  взглядом.
Да, это была птица другого полета, нежели Воронков с его золотой коронкой  и
потрепанным пиджаком.
   Костюм на Васючице был явно от Версаче, темно-бордовый галстук  тянул  на
сотни полторы баксов, и внушительный оркестр блюд, который немедленно  начал
сгружать на столик подлетевший  официант,  стоил  столько  же,  сколько  все
получаемые Воронковым за неделю взятки.
   - За знакомство, -  сказал  чиновник,  разливая  по  высоким  хрустальным
бокалам терпко-красное вино.
   - За знакомство.
   Вино оказалось сладким и легким,  и  к  нему  прекрасно  подошли  улитки,
свернувшиеся калачиком в масляном бульоне -  по  одной  улитке  в  крошечном
углублении фаянсовой тарелочки.
   - Простите, что перейду сразу к делу, Валерий Игоревич, - сказал Васючиц,
- но зачем вам защищать Ивкина?
   - Не понял.
   - Покойный господин Шилов не мог договориться с нами, поскольку предметом
спора  являлся  топливозаправочный  комплекс.  Вы  к  комплексу  не   имеете
отношения. Конечно, вы  можете  попытаться  подмять  его  под  себя,  но  не
советую. Я знаю  очень  мало  людей,  которые  пытались  влезть  в  торговлю
бензином и остались в живых. Тогда какой смысл нам ссориться?
   Нестеренко молча потягивал вино.
   - Давайте договоримся: вы приносите Ивкину в больницу заявление об  уходе
по собственному  желанию,  и  он  его  подписывает.  За  подпись  Ивкина  вы
получаете сто тысяч.
   - Почему бы нам не рассмотреть другой вариант? Весь спор с Ивкиным  вышел
из-за заправки. Я отдаю вам заправку, Ивкин остается на работе.
   - Это невозможно, Валерий Игоревич.
   - Почему?
   Васючиц улыбнулся одними губами.
   - Он слишком плохой руководитель. Наша цель - поднять аэропорт. С Ивкиным
это сделать нельзя.
   - Если ваша цель - поднять аэропорт, - спросил в упор Сазан, - почему  вы
забодали план строительства к нему удобной дороги?
   Васючиц слегка побледнел, но тут же оправился.
   - Мы тут ни при чем, - сказал он, - видите ли, другие  порты  -  Внуково,
Шереметьево  -  не  хотят  конкурента.  И  на  тот  момент...   влияние   их
возобладало.  Но  я  вас  уверяю,  что,  как  только  мы  заберем  Рыкове  у
бессовестного менеджера,  строительство  дороги  начнется.  Так  как  насчет
сотрудничества? Сто тысяч - неплохой заработок за два дня.
   Сазан покачал головой.
   - Двести тысяч.
   - Нет.
   - Двести пятьдесят.
   - Черт побери, Валерий Игоревич! Триста тысяч  -  это  последнее,  что  я
уполномочен предложить.
   Сазан хищно улыбнулся.
   - Пуля стоит дешевле, - сказал Васючиц.
   - Да. Шесть долларов и пятьдесят центов.
   - Что?
   - Полуоболочечная пуля, которой стреляли в двух школьников,  стоит  шесть
долларов и пятьдесят центов.
   - При чем тут они?
   Сазан встал, с грохотом отодвигая стул.
   - При том, что я не люблю, когда стреляют в детей.
   Васючиц, побледнев, смотрел вслед Сазану.
   С квадратного лица бюрократа вдруг разом сошел весь лоск: и если бы Сазан
оглянулся  в  ту  минуту,  он  наверняка  принял  бы  Васючица   за   своего
брата-уголовника.
   * * *
   Алексей Юрьевич Глуза задержался в аэропорту до поздней ночи.  Уже  давно
погасли все лампы в соседних с директорским кабинетах, а Алексей Юрьевич все
трудился над различными бумагами, истребляя в процессе труда грусть и тоску.
Но грусть и тоска не истреблялись: удивительное дело! Алексей Юрьевич  сидел
в директорском кабинете, кабинете, который уже третий год он вожделел так же
страстно, как петух вожделеет курицу или первокурсник -  Наоми  Кемпбелл,  и
вот теперь, в самый момент обладания кабинетом, ничто, даже процесс излияния
чернил  на  девственную  утробу  фирменного  бланка,  не  радовало   Алексея
Юрьевича.Даже личный  туалет,  расположенный  за  комнатой  отдыха,  главная
примета, коей начальник отличается от не  начальника,  и  тот  не  прибавлял
радости, а служил напоминанием невиданного дневного унижения.
   Глуза вздохнул, отложил ручку и вышел из кабинета.
   Кабинет был на втором этаже - этаж кончался - балкончиком, а с балкончика
лестница вела на поле. Глуза спустился с  лестницы,  горько  вдохнул  ночной
воздух и пошел по влажно поблескивающему в ночи бетону.
   Глуза мучительно думал.
   Он не был особенно плохим человеком, а может, и  даже  лучше  многих:  он
никогда не обманывал партнеров, если это не было очень  выгодно,  и  он  бы,
несомненно, оставался верен Ивкину, если бы не обстоятельства.
   Но обстоятельства складывались против генерального директора. Как  и  все
прочие предприятия постсоциалистической России,  авиакомпания  "Рыково-АВИА"
была устроена на манер  решета:  все  деньги,  пролившиеся  на  это  решето,
проходили через ячеи  и  скапливались  в  разных  незначительных  фирмочках,
занимавшихся текущим ремонтом, поставкой бортпитания и  прочими  вещами,  за
которые "Рыково-АВИА" немилосердно переплачивала.  Благодаря  этой  нехитрой
затее все убытки приходились на  долю  "Рыково-АВИА",  которая  принадлежала
государству, а все прибыли - на долю фирмочек, принадлежавших частным лицам.
   Сам господин Глуза заведовал наиболее сочной частью  операции,  а  именно
продажей авиабилетов. Билеты продавала особая  фирма,  сидевшая  тут  же,  в
здании аэропорта. Контрольный пакет фирмы  формально  принадлежал  Глузе,  а
прибыли фирмы регулировались двумя простыми фактами: во-первых, она получала
с  авиапассажиров  живые  деньги  -  через  секунду  после  продажи  билета.
Во-вторых, она перечисляла эти живые  деньги  на  счет  аэропорта  -  спустя
шесть-семь месяцев.
   Кроме того, Глуза владел контрольным  пакетом  "Рыково-ремонта",  который
чинил и обслуживал рыковские самолеты. Но тут было сложнее - на  самом  деле
половина акций Глузы принадлежала Ивкину, и они были записаны  на  Глузу,  с
тем чтобы Ивкин не очень подставлялся.
   Надобно сказать, что все эти маленькие хитрости были устроены не от одной
дурной жажды наживы, но и просто для того,  чтобы  государство  не  ободрало
аэропорт,  как  липку,  своими  чрезмерными  налогами.   В   былые   времена
гендиректор Ивкин строго  следил  за  тем,  чтобы  пользы  от  этой  системы
аэропорту было больше, чем вреда, и особо зарываться своим замам  не  давал.
Но в том-то и дело, что  с  появлением  на  горизонте  Службы  транспортного
контроля система пошла вразнос: каждый  из  замов  Ивкина  стремился  набить
защечные мешки перед тем, как новый хозяин его выгонит, а сам Ивкин, в  свою
очередь, не мог этому препятствовать, опасаясь, что в противном  случае  его
замы сдадут его с  потрохами,  подобно  сообщникам  Пугачева,  без  зазрения
совести и в надежде  на  помилование  выдавшим  предводителя  екатерининским
войскам.
   Так вот, господин Васючиц, зам. главы Службы транспортного контроля,  дал
понять Глузе, что в случае перехода Глузы на сторону Службы он вполне  может
сохранить свои маленькие концессии - как билеты, так и ремонт.  Более  того,
ему были даны гарантии, что ничто не  мешает  ему  загрести  под  себя  долю
Ивкина в авиаремонтном бизнесе, - и  это  обещание  основательно  поколебало
верность Глузы.
   Иудой себя Глуза не чувствовал - рыба ищет, где глубже, а человек  -  где
выгоднее.
   Это была обычная сделка; и даже тогда, когда машину Ивкина расстреляли на
шоссе, Глуза плюнул и про себя подумал: "Слишком часто  ты,  Витя,  давал  в
долг!"
   Да что там! Он постарался убедить себя, что этого не может  быть,  потому
что этого не может быть никогда, он не  мог  допустить  в  душе,  что  люди,
стрелявшие - пусть случайно - в его Лерочку, были те самые люди, с  которыми
он обменивался взаимными обещаниями.
   Но этот Нестеренко, ни с того ни с сего  обрушившийся  на  аэропорт,  как
тропический ураган на сонные острова, сказал страшные слова и раскопал,  что
патруль, якобы случайно остановивший Шило на шоссе, заранее знал  адрес  его
любовницы, - и как после этого было жить?
   Только что все происходящее точь-в-точь походило на цивилизованную  смену
руководства: Ивкин уходил, он, Глуза, оставался с новыми  начальниками.  Да,
он был человек из старой команды, но он имел все шансы уцелеть и  процветать
- должен же кто-то быть из старой команды, просто чтобы объяснить  Кагасову,
в каком ящике лежат скрепки, а в каком - бумага.
   Но люди, которые стреляли в Ивкина?
   Люди, которые так изящно сделали крутого авторитета?
   Нестеренко прав. Зачем  им  Глуза?  Они  играют  в  свои  игры  по  своим
правилам.  Таким  не  нужны  готовые  к  компромиссам  профессионалы  старой
команды. Таким нужны свои люди, даже если эти люди не отличат ЯК от ИЛа.
   Они выкинут Глузу с его билетами и с его ремонтом.
   "Хуже того - они убьют меня", -  с  ужасом  подумал  и.  о.  генерального
директора.
   Глуза вздохнул, зашевелился и тут увидел, что он тоскует не один - в тени
ремонтного ангара, упираясь взглядом  в  вечернее  небо,  сидел  какой-;  то
человек. Глуза внимательнее пригляделся: это был  Голем,  друг  и  наследник
владений покойного Шила.
   - Чего, директор, не спится? - спросил Голем.
   - В гробу отосплюсь, - горько сказал Глуза.  -  Господи,  что  за  жизнь!
Грыземся, как крысы в банке, и еще только этого Нестеренко  не  хватало  для
полного винигрета!
   - Сволочь он, - сказал Голем.  -  Не,  ну  шо  за  дела?  Всюду  ходит  и
ввинчивается, ввинчивается своим поганым языком. Ему за  гнилой  базар  яйца
повыдирать мало! Он что говорит: я - заказал Шило. Я!
   Пошел, догадался проверить - не спрашивал ли, мол, патруль, куда  побежал
Шило. А раз не спрашивали, значит, знали заранее. Ну я и сам вижу,  что  это
так. Ну не допер я ребят послать спрашивать, а он допер!  Ну,  может,  я  не
такой умный, как он. Я купился, а он нет! Что теперь - всем неумным  в  гроб
пора? И теперь ходит и говорит: это я замочил Шило. И вот ребятам  капает  в
уши и капает. А я не знаю, что делать! Правда! Мне Шило всегда говорил: "Ты,
Голем, дурак, у тебя все мозги мускулами заплыли". Ну и заплыли. Зато  я  не
такой сволочь, как умные. Я когда кого продавал, как эти умники,  у  которых
мозга за мозгу залезает? А теперь этот ходит и ходит...
   - И того хуже, - сказал Глуза.
   - А?
   - Ты подумай, зачем ему аэропорт?
   - В каком смысле зачем? "Крышей" быть.
   - Ты знаешь, он чья "крыша"? У него три банка под "крышей", у него  вилла
в Ницце, за  границей  счета,  он  с  Лешим  дружит.  Ты  керосин  имеешь  с
аэропорта. Ты ему керосин отдашь?
   - Нет.
   - Тогда зачем ему аэропорт? Какой ему с Рыкова навар?
   Голем задумчиво поскреб огромной пятерней шею. - Ну как, - сказал  Голем,
- это как девка: всегда приятней взять, чем не взять.
   Глуза немного кашлянул от такого сравнения, поскольку, сравнив  с  девкой
аэропорт со всем его содержимым, Голем невольно сравнил  с  девкой  и  часть
аэропорта, а именно Алексея Юрьевича Глузу. И продолжил:
   - У него один способ чего-то поиметь с Ивкина: продать Ивкина Службе.
   - Как продать?
   - Да обыкновенно. Приходит он в Службу и говорит: "Дайте мне двести  штук
баксов, и я отступлюсь от Рыкова. А иначе буду сидеть и вам кровь портить".
   - Так прямо и сказал? - ахнул  Голем,  и  Глуза  про  себя  отметил,  что
покойник Шило нисколько не преуменьшал степени умственного  развития  своего
референта.
   - Ну я над ними со свечкой не стоял, - сказал Глуза,  -  но  слухи  такие
ходят.
   - И что же делать? - потерянно спросил Голем.
   - Знаешь, есть такая  советская  народная  мудрость:  нет  человека,  нет
проблемы, - усмехнулся Глуза.
   * * *
   Глава Службы транспортного контроля Сергей Станиславович Рамзай ужинал  в
ресторане с одним из знакомых,  высокопоставленным  чиновником  Министерства
юстиции. Разговор шел о том о сем  и  наконец  неизбежно  скатился  на  тему
растущей криминализации  общества.  Оба  чиновника,  будучи  представителями
государства и  вообще  людьми  высокой  гражданской  ответственности,  очень
переживали за эту криминализацию и с трепетом читали полосу "происшествия" в
газете "Коммерсант". Других полос они, кстати, не читали.
   - Да вот, - привел вопиющий пример. Рамзай, - помнишь, я тебе рассказывал
про рыкбвский аэродром?
   - Ну?
   - Беспредел на беспределе. Мы там намеревались сменить директора. Человек
просто все разворовал.  Созвали  акционерное  собрание.  И  что  начинается?
Сначала нашу доверенность признают  недействительной.  То  есть  акционер  с
контольным пакетом ничего не может поделать со своей собственностью!
   Дальше - больше. Директор наконец доигрался.
   У него такая куча долгов, что один из кредиторов от обиды устроил на него
покушение. Пострадать он не пострадал, но оказался в  больнице  с  сердечным
приступом.  Хорошо.  Мы   созываем   совет   директоров,   хотим   назначить
исполняющего обязанности. Людям осточертела эта война, все готовы  назначить
Кагасова - ну, это наш человек, и что ты думаешь?
   Директор вызывает откуда-то бандита.  Бандита  зовут  Нестеренко.  Бандит
проходит по кабинетам  со  своими  качками  и  говорит  людям:  "Ну  вы  тут
определитесь правильно с голосованием". И они все голосуют и  выбирают  и.о.
какого-то Алексея Глузу, первого зама.
   - Ужас, - искренне сказал чиновник из Министерства юстиции, и  оба  друга
продолжили разговор о язве преступности.
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Прошло  три  дня  -  и  за  эти  три  дня  в  аэропорту  ничего  особенно
революционного  не  произошло.  Служба   транспортного   контроля,   как   и
пред-сказывал Нестеренко, на время оставила аэропорт в покое. Директор Ивкин
перебрался домой, где и отлеживался в постели, и Служба  решила  к  нему  не
приставать по крайней мере до выхода на работу.
   Особых перемен в финансовых делах  авиакомпании  не  случилось,  если  не
считать того, что всем выплатили зарплату, а  счета  прилипших  к  аэропорту
предприятий были переведены в подконтрольный Сазану банк.
   Пилоты и ремонтники не без основания  полагали,  что  без  Нестеренко  им
зарплаты не видать бы, как  своих  ушей,  и  потому  имя  его  стало  весьма
популярно, а эпизод с купанием Глузы  в  унитазе  пересказывался  далеко  за
пределами летного поля.
   Ребята Сазана охраняли дом директора и здание  аэропорта,  а  на  стоянке
дежурили люди Голема. Между ними непременно  случилась  бы  стычка,  но,  на
счастье Сазана, у наследника  покойного  Шила  внезапно  образовалась  масса
проблем, и самой серьезной из них стала сеть автозаправок на юге столицы.
   Сеть эта на деле принадлежала Шилу, номинально  же  ее  возглавлял  некто
Огарков,   пронырливый   пятидесятилетний    живчик,    доселе    безропотно
подчин