явшийся приказам Шила. То есть если говорить совсем уж честно, то Шило
считал автозаправки своими, поскольку деньги на развитие дал  именно  он,  а
Огарков считал автозаправки своими, поскольку первоначальную точку  построил
именно он, да и связи с нефтеперерабатывающими заводами тоже проистекали  от
Огаркова.  Пока  Шило  был  жив,  Огарков  свое  мнение   о   принадлежности
собственности держал при себе; когда же покойника расстреляли,  уцепился  за
подвернувшийся случай. Он переманил к себе десяток пацанов Голема, и,  когда
Голем прислал к нему ребят  за  деньгами,  ребят  встретили  старые  друзья,
которые за стаканом водки очень убедительно им объяснили, что Огарков теперь
сам себе "крыша". Голему это объяснение не понравилось, и он со свойственной
ему прямотой заявился к Огаркову в офис с помповиком в руках.  К  сожалению,
бизнесмен Огарков, будучи  человеком  более  проницательным,  чем  Голем,  о
визите догадался и пригласил в офис, в предвкушении его, московский РУОП.
   В результате руоповцы отличились при аресте еще одной  банды  вооруженных
рэкетиров, а Голем  два  дня  просидел  в  ИВС  и  вышел  оттуда  совершенно
изумленный  непостоянством  человеческой  натуры.Таким   образом,   господин
Огарков, окруженный бывшими же соратниками Шила, стал для  Голема  проблемой
номер один, и ему было не до разборок с Сазаном.
   Охрана топливозаправочного комплекса - а говоря по-простому, быки  Голема
- это понимали, и их не один  раз  видели  в  компании  людей  Сазана:что-то
подсказывало самым проницательным из  них,  что  скоро  им  придется  искать
работу и лучше всего за этой работой далеко не ходить.
   Люди  Сазана  продолжали  искать  киллеров,  стрелявших  по  "мазде",   и
разбираться с убийством Шило. Как и в том, так и в  другом  случае  ментовка
была им не конкурент.
   Сазан, единственный среди участвовавших в инциденте, заметил номер  белой
"девятки" и потому точно знал, что машина, угнанная у коммерсанта  Рокина  и
найденная на следующее утро на  Большой  Черкизовской,  была  та  самая,  из
которой стреляли по  "мазде".  Делиться  этой  информацией  с  ментовкой  он
посчитал излишним. Дело о расстреле "мазды" тянулось  через  пень-колоду,  и
две  прокуратуры  -  московская  городская  и  районная  рыков-ская  -  вяло
препирались на тему о том, кто его должен расследовать.
   Что касается гибели  Шило,  то  ее  вообще  никто  не  расследовал:  СОБР
застрелил при задержании спятившего бандита, и все.
   Самое же удивительное было то, что Сазан не  мог  найти  той  грядки,  из
которой рос топливный концерн "Петра-АВИА".  Нестеренко  добыл  список  НПЗ,
поставлявших концерну керосин на  все  те  аэродромы,  которые  заключили  с
"Петрой" договор. Но все НПЗ, к его удивлению, принадлежали разным  нефтяным
компаниям, и, таким образом, первоначальная гипотеза  Сазана  -  о  нефтяном
гиганте, который с помощью Службы транспортного контроля пытается влезть  на
новые рынки, - не выдерживала критики. Сазан навел справки по своим каналам,
и оказалось, что воры, контролировавшие эти НПЗ,  тоже  не  слишком  дружили
между собой.
   Большая часть  НПЗ,  у  которых  "Петра"  покупала  бензин,  принадлежала
"Роснефти", и Сазан даже сходил к  умным  людям  посоветоваться,  как  будет
выглядеть топливозаправочный расклад, если "Роснефть" купят те-то  и  те-то,
но в конце концов все единодушно сошлись на том, что нет - не было у "Петры"
какого-то официального нефтяного гиганта за спиной.
   Больше всего  было  похоже  на  то,  что  Служба  действительно  пытается
отхватить себе жирный кусок совершенно самостоятельно, и притом не  очень-то
в этом преуспела: покамест поддавшиеся ей аэропорты были крошечные областные
точки, зачастую так же, как и Рыково, смежные с военными.
   Но - изрешеченная пулями "мазда"? Но - мастерское убийство Шила?
   Конторе по пчеловодству такие фокусы не по рангу.
   Нефтеперерабатывающий завод.
   * * *
   Петр Алексеевич  Воронков,  заместитель  начальника  управления  грузовых
авиаперевозок,  вышел  из  мрачного  подъезда  СТК  на  июльское   солнышко,
перекинул летний плащ через руку и  озабоченно  посмотрел  на  бульвар,  где
сильный, почти ураганный ветер  гонял  туда-сюда  листву  деревьев  и  кроны
старых тополей свистели, словно метла, подметающая небо.
   За неделю, прошедшую с визита непонятного посетителя,  бандитские  угрозы
совершенно выветрились из его головы благодаря полной их  несовместности  со
здравым смыслом. Ну, бывает, приснится человеку дурной сон, или обругают его
в очереди, или пропадет неведомо куда нужная бумага. Но потом сон забудется,
а бумага найдется, и сейчас Воронкова волновал вовсе не обознавшийся бандит,
который, несомненно, давно осознал свою ошибку и  не  решается  позвонить  и
извиниться перед Петром Алексеевичем, а яблоня сорта  "коричное  полосатое".
Яблоня росла у него на даче, и ветки ее, ввиду феноменального  урожая,  были
усыпаны огромными, зелеными с  белой  полоской  яблоками.  Чтобы  яблоня  не
сломалась, Воронков прилежно подпер ветви рогатинами, но ветер  сегодня  был
очень сильный, и Воронков боялся, что рогатины будут поломаны или выворочены
из земли. Поэтому Воронков спешил  на  электричку  и  думал  о  яблоне  куда
больше, чем о бандите.
   Метров за сто до метро за  Воронковым  затормозила  машина,  и  пассажир,
сидевший сзади, высунулся из окна и крикнул:
   - Эй! Как проехать к Арбату? Воронков  стал  объяснять,  как  проехать  к
Арбату, и пассажир вышел наружу, чтобы лучше услышать. Дальнейшее  случилось
так быстро, что Воронков, собственно,  даже  не  успел  понять,  что  и  как
произошло: пассажир сгреб чиновника в охапку и швырнул в автомобиль,  другой
из седоков на заднем сиденье  бережно  принял  драгоценную  ношу,  и  спустя
секунду машина, сорвавшись с места, уносилась  вдоль  бульвара,  а  Воронков
сидел в ней на заднем сиденье, зажатый меж двумя похитителями,  как  котлета
между двумя половинками "Биг-Мака".
   - Вы что? - возмущенно начал Воронков.
   - Сиди и не рыпайся, - бросил ему один из злоумышленников, - побазлать  с
тобой хотят, ясно?
   И Воронков покорно затих на заднем сиденье, размышляя о  хрупкости  веток
яблони и мимолетности человеческой жизни.
   Спустя сорок минут машина въехала в раскрытые  ворота  загородной  виллы,
увенчанные  битым  стеклом  и  пронырливым  глазом  телекамеры.  Воображение
Воронкова рисовало уже подвал, камеру пыток и окровавленные щипцы у вбитых в
стену железных колец. Однако на первый раз его отвели на террасу,  где  ждал
давешний бандит в летнем светло-сиреневом пиджаке.
   Как ни был занят мозг Воронкова  мыслями  о  бренности  его  собственного
сущестования, чиновник не мог не оглянуться вокруг и не  огорчиться  в  душе
бездумной растрате подмосковной земли: вместо грядок  с  помидорами  и  иных
радующих глаз растений за террасой расстилался мрачный и  огромный  участок,
почти сплошь заросший бесплодными соснами.
   - Ну как, принес сорок штук? - спросил бандит.
   - У меня нет таких денег. - А дача есть? Воронков замялся.
   - Есть у него дача, - подал голос сзади один из злоумышленников, -  шесть
соток и сарай-сараем.
   - Мало лучше, чем ничего, - рассудил бандит. - Продавай дачу.
   У Воронкова перехватило дыхание. Час назад  он  боялся,  что  сегодняшний
ветер сломает ветви  "коричного  полосатого",  особенно  ту,  вторую  снизу,
которую еще в прошлом году немного объели зайцы! Теперь  само  существование
яблони, и парника с  помидорами,  и  грядки  с  новым,  ремонтантным  сортом
клубники, которая давала урожай два раза в год, представлялось спорным, и от
мысли, что у него отберут его дачу, его растения, с той же  безжалостностью,
с которой рак три года назад отобрал жену. Воронков уронил голову на руки  и
заплакал.
   - Я не заказывал Витю, - сказал он.
   Сазан пожал плечами.
   - Я тебе что сказал: принесешь бабки  или  назовешь  имя  заказчика.  Это
вашей Службы дело. Ты за это время, небось, целую кучу резолюций наложил.
   А о своей заднице ты не вспомнил?
   - Это он сам сделал! - вскрикнул Воронков.
   - Что?
   - Это Витя сам  сделал,  -  повторил  Воронков  дрожащим  голосом,  -  он
накануне собрания,  чтобы  поднять  шум  в  газетах,  нанял  людей,  которые
изобразили на него покушение.
   - Ну да. А унтер-офицерская вдова сама себя  высекла.  И  кто  же  этакую
парашу пустил?
   - Все говорят.
   Воронков подумал и добавил:
   - Понимаете, у компании начали расти долги. Все говорят, что Ивкин  перед
отставкой набивал себе карман. В Харькове, например...
   - Тебе самому пришла идея поговорить с Ивкиным или как?
   - Нет. "Вась-Вась" велел.
   - Кто?
   - Анатолий Васючиц,,  Заместитель  Рамзая.  Он  курирует  направление.  Я
просто зашел к нему в кабинет, и он сказал: ну ты хоть его образумь!  Можешь
предложить ему то-то и то-то.
   - И?
   - Ну, я позвонил Вите, не застал его, вечером позвонил домой  и  попросил
приехать. Тут звонит Васючиц -  ну  как,  встретились?  Я  ему  сказал,  что
встретимся через час.
   - То есть Васючиц знал, что Ивкин поехал к тебе?
   - Да.
   - И что Васючиц велел предложить Ивкину?
   - Сказал: "Передай  ему,  что  если  он  уберется  из  аэропорта,  то  ты
выплатишь ему долг". Велел предложить деньги, если он уйдет, - триста  тысяч
долларов.
   - И от чьего имени говорил Васючиц?
   - Простите?
   - Сколько твой "Вась-Вась" получает в месяц?
   - Не знаю. Полторы тысячи, две...
   - Прекрасно. Человек получает в месяц  две  штуки  рублями  и  предлагает
другому человеку за заявление об отставке триста  штук  баксами.  Он  откуда
бабки взял, из задницы? Кто его уполномочил  ставить  такие  условия?  Глава
Службы?
   Воронков подумал:
   - Да нет, сказал он, - я бы не сказал, что Рамзай диктует  Васючицу,  что
делать. Я бы сказал, что это "Вась-Вась" диктует Рамзаю.
   - Кто хозяин "Петра-АВИА"?
   - Сергей Васючиц. Сын.
   - Я не спросил: кто директор. Я спросил: кто хозяин?
   Воронков искренне удивился.
   - Как - кто хозяин? Это государственное предприятие,  призванное  наконец
навести порядок в топливной сфере, оптимизировать расчеты...
   - Заткнись, Бога ради,  -  бросил  бандит.  -  Почему  Службе  так  нужна
отставка Ивкина?
   - Я уже говорил. Неэффективное руководство...
   - Я тебе твое "неэффективное руководство" в задницу засуну. Мне  говорят:
Ивкин поссорился со  Службой  из-за  заправки.  Хорошо,  говорю  я,  мне  на
заправку плевать, я ее отдаю Службе.  Нет,  говорит  Васючиц,  Ивкин  должен
уйти. Где логика?
   - Ну, - сказал Воронков, - ведь мы будем продавать "Рыкове".
   - В смысле?
   - Государственный пакет должен быть скоро продан. Его вообще-то  еще  два
месяца назад должны были продать, но отложили. А вы знаете, что очень трудно
продать компанию без согласия генерального директора.
   - То есть если на момент продажи директором "Рыково-АВИА" будет Ивкин, то
ее и купит Ивкин, а если на момент  продажи  директором  будет  Кагасов,  ее
купит тот, кто договорился со Службой?
   - В общем так.
   - Замечательно. И кто же нацелился на "Рыково-АВИА"?
   Воронков застенчиво пожал плечами.
   - Да разное говорят, - сказал он, - ходят слухи, что какие-то  иностранцы
нацелились.  Наверное,  Кагасов  как-то  с  ними  связан.  А  может,  и   не
иностранцы. Может, это Васючиц. Сделает подставную  компанию  где-нибудь  на
Кипре и купит через нее аэропорт.
   Сазан молчал долго: минуты две. Потом спросил:
   - У Васючица дача рядом с твоей?
   - Да. Садовое товарищество "Авиастроитель". Мы их еще в 72-м получили.
   - И кто к нему ездит?
   - Не знаю, - испуганно сказал Воронков, - он теперь забор поставил.
   - Большой забор?
   - Два метра. Сплошной.
   - И дача тоже большая?
   - Он ее перестроил. А потом, он новую строит, по соседству.
   - Три этажа и башенка вверху, - уточнил подручный бандита.
   - Хорошая дача, - одобрил Сазан, -  если  заместитель  начальника  Службы
может построить дачу за пол-лимона, почему бы ему не предложить  столько  же
Ивкину? И что же, в поселке не говорят, кто к нему ездит?
   - Я как-то не прислушивался, - сказал Воронков.
   Бандит потянулся на стуле, как большая и хищная  рысь,  заложил  руки  за
голову.
   - Да, похоже, Петр Алексеич, что дача нам твоя ой как пригодится.
   - А может, его ментовке сдать? - подал голос другой бандит.
   - Тоже мысль, -  одобрил  Сазан.  -  Слышишь,  прыщ?  Они  там  по  факту
покушения на Ивкина завели уголовное дело. Они бы очень не  хотели  заводить
дела и портить отчетность, но так как в скелете "мазды" нашли дырки от пуль,
ментам ничего не осталось, как тяжко вздохнуть и  завести  дело.  Теперь  им
нужен подозреваемый. Они очень будут рады узнать, что это ты попросил Ивкина
приехать и что ты ему должен.
   - Но я тут ни при чем! - запротестовал чиновник.
   - А ментам на это насрать. Даже больше, чем мне. Мне нужны от тебя бабки,
а ментам - раскрытое преступление. С той только разницей, что у меня бабок и
без тебя хватит, а вот ментам ты позарез нужен. Ты  представляешь,  как  они
тебя будут нежно любить? Как тебе каждый день будут присылать повестки?  Как
твои коллеги будут обсуждать, посадят  тебя  или  не  посадят  и  что  будет
раньше: посадят тебя или уволят?
   Воронков посерел. Ему почему-то подумалось, что  если  его  арестуют,  то
некому будет ездить на дачу и весь богатый урожай яблок точно пропадет.
   Сазан внезапно придвинулся к нему.
   - Ладно, Воронков, - сказал он, - Ивкин с тебя не  требовал  бабок,  и  я
подожду. Но ты свой долг должен  отработать.  Ты  будешь  очень  внимательно
ходить по своей конторе и слушать все, что говорят об Ивкине, о Рыкове  и  о
"Петра-АВИА". И в субботу и воскресенье ты будешь сидеть у забора  на  своей
даче и запишешь номер каждой тачки, которая едет в гости к Васючицу. Понял?
   Воронков сглотнул и кивнул.
   - И если ты будешь халатно относиться  к  своим  обязанностям,  -  сказал
Сазан, - то в следующий раз мы будем разговаривать не здесь и  не  так.  Все
ясно?
   Воронков кивнул.
   * * *
   Бог знает, в каких расстроенных чувствах Петр Алексеевич Воронков  провел
весь следующий рабочий день: во всяком случае, по окончании его он поехал не
в московскую свою квартиру, а на дачу.
   Маленькая дача по Ярославской железной дороге, полученная Воронковым  еще
в советское время, была его радостью и отдушиной, и,  в  сущности,  чиновник
Воронков жил только те два дня в неделю, когда возился в огороде, подвязывая
помидоры и прививая яблони, а остальные пять  дней  он  просто  существовал.
Правда, чиновник Воронков настолько плохо разбирался в своих  чувствах,  что
он бы очень обиделся, если бы ему кто-то это сказал, и тут  же  принялся  бы
доказывать, что работает в Службе транспортного контроля  на  благо  Родины,
совершая    большое    и    полезное    дело,    а    дача    что:подумаешь,
овощевод-единоличник! Слово "единоличник" Воронков не любил и всегда называл
им плохих людей.
   Машины у Воронкова не было, и он было надеялся, что его бывший  приятель,
ныне могущественный Васючиц, подбросит его до поселка - дача была в  садовом
кооперативе "Авиастроитель", и чуть  не  половина  нынешних  чиновников  СТК
имела там участки. Однако Васючиц сказал, что ему надо заехать за женой и  в
супермаркет, и Воронков понял  намек  и  сказал,  что  он  лучше  поедет  на
электричке.
   - Я люблю ездить на электричке, - сказал Воронков,  -  знаете,  отдыхаешь
так глазами после рабочего дня.
   Васючиц пожал плечами, никак не комментируя тот факт,  что  кто-то  любит
ездить на электричке, и на этом они расстались.
   Через час Воронков, жизнерадостно улыбаясь, вышагивал  по  главной  улице
поселка  "Авиастроитель".  Улица  была   неровная,   из   земли   и   щебня,
утрамбованного колесами машин и ногами людей,  тут  и  там  в  продолговатых
лужах плескалась серая вода, и  Воронков  порадовался  за  воду:  значит,  в
поселке шел дождь и полил его деревья. За покосившимся штакетником  тянулись
одноэтажные дачки с застекленными верандами, большею частью  возведенные  их
владельцами  еще  при  советской  власти  и  в  несколько  приемов:  сначала
счастливый и нищий владелец участка возводил посереди отведенной  ему  земли
одну комнату, потом пристраивал к ней вторую, потом  -  по  мере  накопления
зарплаты - третью и завершал все это эпохальное в жизни семьи  строительство
верандой. Последний прорыв произошел в 1992 году, когда негласно  рассосался
запрет на  отопление  летних  домиков,  и  большинство  владельцев  участков
кое-как приладили к своим детищам печки.
   Попадались и исключения  -  дома,  перестроенные  после  1993  года.  Дом
Васючица, огромный, двухэтажный, еле умещающийся на шести сотках, был именно
таким исключением. Сейчас Васючиц строил себе новый дом,  сразу  за  забором
товарищества, там, где соседний колхоз покорно нарезал  участки  для  "новых
русских": этот новый дом был из красного кирпича и с  башенкой  над  третьим
этажом, но и старый дом Васючица был ничего.
   Проходя мимо распахнутых ворот, Воронков увидел, что Васючиц уже  приехал
и что у него гости, и приветливо помахал старому другу рукой. Но  в  душе  у
него было плохо и скверно, главным образом от вчерашнего нелепого  разговора
с бандитами, и сейчас,  при  виде  двухэтажных  хором  Васючица  и  чьего-то
сверкающего джипа у крыльца, ему стало еще хуже.
   Дача самого Воронкова стояла на самом краю  участка,  и  Воронков  раньше
считал это большой удачей: дело в том, что рядом,  за  забором,  колхоз  пас
коров и можно было пойти с ведром и насобирать навоза для  растений.  Теперь
колхоз перестал пасти коров и отдал луг "новым русским", и  Воронков  всегда
боялся, что строители-азербайджанцы перелезут  через  стену  и  ограбят  его
дачу. Правда, грабить на даче было особенно  нечего,  но  они  могли  помять
грядки и поломать сучья в саду. Строителей Воронков боялся и в глубине  души
всех черноволосых людей с кавказским акцентом относил к числу  сочувствующих
чеченским террористам.
   Однако на этот раз никто не  залез  в  сад  и  не  вытоптал  клубнику,  а
огромный, фиолетовый с красным георгин, клубень которого Воронков выменял  у
Чирякиной, который вчера только наливался цветом, сегодня к вечеру расцвел и
мерцал на солнце, как шаровая молния на стебле.  Воронков  остановился,  как
вкопанный, погладил георгин и даже  поцеловал  его,  и  скверное  настроение
чиновника начало куда-то рассыпаться.
   Через два часа усталый, но счастливый Воронков отключил  воду,  аккуратно
свернул и повесил на рогатку шланг, из которого поливал деревья,  и  обозрел
результаты трудов своих. Сливы вот-вот должны были начать созревать;  урожай
яблок был таков, что Воронкову пришлось подпереть главные сучья  шестами,  и
то он боялся, что "коричное полосатое" обломится.  На  покосившемся  порожке
дачи стояли два ведра: одно с летними  яблоками,  другое  с  помидорами.  На
земляничной  грядке  в  мелких  трехлопастных  листьях   прятались   красные
удлиненные ягоды, и вдоль крошечной дорожки зацветали гладиолусы и георгины,
среди которых, как король среди свиты, выделялся фиолетово-красный новичок.
   Было чем гордиться на шести сотках.
   Простая радость бытия настолько  переполняла  Воронкова,  что  только  за
ужином он вспомнил об одной  мелкой  вещи:  он  не  отменил  назначенной  на
завтра, на десять утра, встречи с неким господином Осокиным, а между тем  он
никак не мог быть на этой встрече, так как должен был ехать  с  Васючицем  в
Рыкове. Встречу он мог бы отменить и сейчас, домашний  телефон  Осокина  был
ему известен, но у Воронкова на даче, понятное дело, не было телефона.
   Воронков переоделся в белую, хотя и старую сорочку  и  старые  же  брюки,
помыл руки и отправился на соседнюю улицу, туда, где около бетонного колодца
стоял общественный телефон.
   Но телефон  оказался  испорчен:  какие-то  вандалы  выдрали  из  автомата
трубку. Воронков поколебал