тюмы  от
Бриони, рубашки и дорогие итальянские галстуки от А. Сулка. По-видимому,
он был своим  человеком  в  "Брукс  Брозерз",  где,  по  слухам,  многие
американские  корпорации  имели  открытые  счета   для   своих   ведущих
сотрудников.
   Мосье Логрази был не чужд  культуре.  Любил  поговорить  о  Шагале  и
Модильяни. Ходил гулять в Ля Руш, куда его кумиры в свое время ходили на
этюды. Прогулки способствуют умственной работе, говорил он.
   Мильо обедал с Логрази в разных Парижских  ресторанах:  например,  "у
Трех Гасконцев", "у Дюка"",  но  чаще  всего  они  встречались  в  клубе
"Флерир", где даже в конце дня можно было спокойно посидеть и выпить.
   Мильо предпочитал это место также потому,  что  здесь  было,  как  он
выражался, красиво и удобно. Кроме того, близко  к  его  дому  на  авеню
Нью-Йорк. Но самое главное, это красивое  здание,  построенное  в  XVIII
столетии, было расположено в укромном  месте  на  улице  Жана  Гужона  в
Восьмом муниципалитете - на тихой, зеленой  улице,  где  практически  не
было уличного движения, делающего площадь Согласия настоящим сумасшедшим
домом, где круглые сутки царят смог и туристы,  явления  одного  порядка
для Мильо.
   Логрази  всегда  заказывал  очень  холодный  и  забористый   коктейль
"мэнхеттен". Мильо, в зависимости от настроения, -  то  то,  то  другое.
Сегодня, например, устроившись на бархатной  банкетке,  он  выбрал  пиво
"33", которое всегда напоминало ему  о  его  поездках  по  Юго-Восточной
Азии, когда он  был  известен  под  другим  именем.  Мильо  до  сих  пор
нравилось азиатское пиво и кхмерские женщины, а, предпочтительно, и  то,
и другое вместе.
   Сделав заказ, он бросил осторожный взгляд на мосье Логрази.
   - Мы завершили начальную стадию операции "Белый тигр".
   - И как, успешно? - осведомился Логрази.
   - На все сто, - ответил Мильо, несколько отступив  от  истины.  -  Мы
ликвидировали камень преткновения на пути к созданию нашего  совместного
предприятия. Сейчас  мы  готовы  ступить  на  расчищенное  пространство,
созданное по смерти Терри Хэя, и занять освободившееся место в бизнесе.
   -  Так,  значит,  вы  приобрели  у  м-ра  Хэя  Преддверие   Ночи,   -
констатировал мосье Логрази.
   - Да, - не моргнув  глазом,  солгал  Мильо.  Ложь  всегда  ему  легко
давалась. Он этим занимался с большим успехом всю свою жизнь.
   - Это хорошо, - сказал Логрази с видимым облегчением. -  Господи,  вы
себе представить не можете, какой занозой торчал у нас в боку Терри Хэй!
А вот с таким профессионалом, как  вы,  работать  одно  удовольствие.  В
нашем банке в Цюрихе будет сделан соответствующий вклад на ваше имя.
   - D'accord.
   - Теперь у вас полный набор из трех мечей, - продолжал Логрази. -  Та
глупость насчет...
   - Ничего глупого в предании о Лесе Мечей нет, - прервал его Мильо.  -
Очень многие люди - люди, которые контролируют как производство,  так  и
сбыт того, ради чего мы разработали операцию "Белый  Тигр",  -  верят  в
силу этих реликвий. И это делает эту силу реальной.
   Мосье Логрази усмехнулся.
   - Вы хотите сказать, что если достаточное количество  людей  верят  в
домовых, то они существуют? Да бросьте вы! Кто кого здесь дурачит? -  Он
взмахнул руками. -  Но,  в  любом  случае,  мне  начхать  на  это  дело.
Единственное, что бы мне хотелось, так это посмотреть на эту штуковину в
сборе.
   - Это можно легко организовать, - с воодушевлением заверил его Мильо.
Он был весьма доволен  тем,  как  идет  разговор.  -  Но,  как  вы  сами
понимаете, это займет некоторое время. Мы еще ее не  собрали:  это  ведь
весьма деликатная процедура.
   - Вот как? А сколько времени это займет? Вам надо будет отправить  ее
в наше Азиатское отделение. Но прежде мне надо взглянуть, за что я плачу
свои денежки.
   После того, как мосье Логрази ушел, Мильо откинулся на спинку кресла,
распечатал пачку сигарет, закурил  одну.  Наблюдая  за  колечками  дыма,
поднимающимися к потолку, Мильо думал о том, что бы сказал Логрази, если
бы узнал, что Преддверие Ночи, приобретенный у Терри Хэя, всего  навсего
подделка. Конечно, он бы повременил с оплатой.
   Подлинный La Porte a la Nuit все еще не был  в  руках  Мильо,  но  он
сделает все мыслимое и немыслимое, чтобы завладеть им. Он знал, что  это
лишь дело времени: рано или поздно он  узнает,  где  Терри  Хэй  спрятал
подлинный, бесценный кинжал. Беда только в том, что у  него  не  было  в
запасе много времени: мосье Логрази постоянно наседает.
   И Логрази по-своему прав: Мильо не мог начинать операцию "Белый Тигр"
без этого кинжала. Конечно, молено  было  подсунуть  подделку,  как  это
сделал Терри Хэй. Мосье все равно не  догадался  бы.  Однако  Мильо  был
нужен подлинный Преддверие Ночи. Не для Логрази - и не для кого бы то ни
было из мафии - но для предводителей вооруженных группировок плоскогорья
Шан, контролирующих опиумный бизнес.
   Когда три клинка, составляющих Лес  Мечей,  соединяются  вместе,  они
образуют талисман такой мощи, что с помощью его все  существующие  связи
между вожаками и посредниками можно аннулировать. Эти отчаянные дикари с
плато Шан перережут глотки своим кровным братьям, если  тот,  у  кого  в
руках Лес Мечей, прикажет это.
   Лес Мечей, как традиционно называлось это оружие о трех клинках, было
частью  их  древней  мифологии.  По  преданию,  его   сделал   Махагири,
странствующий монах и  колдун,  заключивший  договор  с  самим  Раваной,
главным демоном буддистской теологии. Но это оружие не было  мифом.  Оно
существовало. В руках Мильо уже были две его составные части,  скоро  он
приобретет  и  третью,  называемую  Преддверием  Ночи.  Все  вместе  они
составят Лес Мечей, обладающий  волшебной  силой  -  действительной  или
воображаемой  -  который  сделает  его  владельца  самым  могущественным
человеком на земле.
   Мильо глубоко затянулся сигаретой, закрыл глаза, позволив воображению
улететь к Сутан. Он увидел ее, свернувшуюся калачиком на смятой постели.
За открытым окном извивалась змеей  зеленая  река  и  раздавались  крики
торговцев с проплывающих мимо сампанов. Он увидел ее крошечные  ножки  в
розовых туфельках, ее темные глаза, с грустью смотрящие на него.
 
*** 
 
   Сутан  Сирик,  предмет  мыслей  Мильо,  рассматривала  в  это   время
фотографию, на которой она была запечатлена рядом с Терри. Они  сидят  в
обнимку под полосатым тентом открытого ресторана. На Терри темные  очки,
он улыбается.  Края  фотографии  обтрепаны:  Сутан  носила  ее  в  своем
бумажнике с того самого момента, как она была  проявлена.  Сквозь  слезы
Сутан  видела  фигуры  слегка  расплывшимися,  как  на  лучших  полотнах
импрессионистов. Счастливая пара. Люди, которых она знает - или знала, -
но не очень близко.
   Она бежала из Ниццы на следующий день после смерти Терри. После того,
как опознала тело, после того, как  ответила  на  все  вопросы  полиции,
после того, как провела бессонную ночь в своей квартире -  ее  квартире,
которая  была  домом  Терри.  Он  был  всюду,  куда  бы  она  только  ни
посмотрела, куда бы ни повернулась, куда бы ни села. Не просто память  о
нем, а именно его духовное присутствие, от которого она в  конце  концов
начала буквально задыхаться.
   Бегство - первое средство, которое пришло на  ум.  С  первыми  лучами
солнца, от которого начало розоветь небо,  Сутан  бросилась  к  шкафу  и
стала запихивать в небольшой дорожный саквояж свои комбинации,  трусы  и
лифчики. Ей было необходимо не только поскорее убраться из Ниццы,  но  и
побыть в лоне семьи.
   Семья всегда значила очень много для  Сутан.  Она  была  единственным
ребенком у родителей. После  того,  как  она  их  потеряла,  из  кровных
родственников у нее остался лишь двоюродный брат Мун. Его  отец  -  брат
матери Сутан - был одним из лидеров режима Лон  Нола  в  Камбодже  после
свержения принца Сианука.  У  него  было  много  смертельных  врагов.  В
кровавой схватке за власть в стране погибли и родители, и  братья  Муна.
Он бежал к друзьям своего отца, которые, с риском для собственной жизни,
сумели вывезти его из страны.
   Мун был очень дорог Сутан, и  именно  в  его  виллу  среди  холмов  к
северо-западу от Ниццы она приехала. Там она пробыла три дня, живя,  как
малое дитя: ела, спала, просыпалась, ела и  опять  засыпала.  Иногда  ее
посещали ужасные сновидения: табун превосходных коней мчался со страшным
топотом по бескрайней степи, их налившиеся кровью глаза будто светились.
И тогда  она  вскакивала,  плача  и  задыхаясь,  и  Мун  успокаивал  ее,
укачивая, как ребенка. Часто он пел ей кхмерские колыбельные песни.
   В конце третьего дня Сутан проснулась от  сна,  в  котором  она  была
бронзовой статуей Будды и наблюдала своими бронзовыми глазами, как Сутан
из плоти и крови снимала обувь, омывала  ноги  и  входила  в  храм,  где
стояла она, бронзовая Сутан-Будда. Сутан из  плоти  и  крови  преклонила
перед ней колени и начала молиться.  Растроганная  ее  набожностью,  она
чуть не заплакала, но из бронзовых глаз слезы никак не хотели идти.  Она
хотела что-то сказать Сутан из плоти  и  крови,  но  бронзовые  губы  не
слушались. Она хотела протянуть руку и успокоить Сутан из плоти и крови,
но бронзовая рука не двигалась.
   В то утро Сутан пошла вместе с Муном молиться, чего она не делала уже
много лет. Хотя в ней кхмерской  крови  была  лишь  половина,  она  была
воспитана  в  религии,  пропитанной,  по  словам  кхмеров,   материнским
молоком: в теравадан-буддизме.  Согласно  этой  разновидности  буддизма,
человек может возрождаться 31 раз в разных видах. Этот  цикл  называется
самсара. Нет ни загробной жизни, ни души, ни всесильного божества.  Даже
Будде нельзя молиться непосредственно. Молитвы должны  быть  обращены  к
одному из 37 святых.
   - Будь мне защитой Будда,  -  молилась  Сутан.  -  Будь  мне  защитой
Дхарма. Будь мне защитой Санга.
   Ядром этой религии является учение Гаутамы Будды о Четырех  Священных
Истинах.  Жизнь  включает  в  себя  в  качестве  обязательного  элемента
страдание.  Страдание  проистекает  из  желаний.  Чтобы  избавиться   от
страданий, надо отказаться от желаний. А  этого  можно  достигнуть  лишь
отказавшись от всех человеческих  привязанностей.  Путь  к  освобождению
лежит  через  Восьмеричную  Тропу  правильных  намерений  и  правильного
поведения.
   Когда она вернулась в тот вечер к себе домой, она была спокойнее, чем
когда-либо  с  той  ужасной  минуты,  как  узнала  о  смерти  Терри.  И,
соответственно,  дом  снова  показался  ей  дружелюбным.  Она  постирала
кое-какие вещички, сложила в шкаф другие, которыми  не  пользовалась  во
время поездки.
   И вот тут-то она и обнаружила, что в доме  кто-то  был  во  время  ее
отсутствия. И это не могла быть полиция. Она оставила им номер  телефона
Муна, и они бы проинформировали ее. Кроме того, они  уже  были  здесь  и
видели все, что им было нужно.
   Сутан выдвинула один из ящиков комода, в котором она  держала  нижнее
белье, и заметила, что одни из ее  трусиков  -  розовые  в  цветочках  -
куда-то подевались. Сначала она подумала, что, возможно,  переложила  их
или брала с собой на виллу  Муна.  Но  после  того,  как  она  проверила
саквояж и перерыла весь дом, она убедилась, что это  не  так.  Заваривая
себе чай, она отчетливо помнила, что видела их в ящике, когда собиралась
к Муну три дня назад.  Она  помнила,  что  отложила  розовые  трусики  в
сторону, чтобы взять другую пару. А теперь они исчезли. Невероятно. Если
только кто-нибудь не забрался в дом и не взял их зачем-то.
   Сутан еще раз методично обшарила дом. И вот тогда  она  и  обнаружила
неотправленную почтовую открытку, адресованную Крису,  брату  Терри.  На
ней даже постскриптум остался ненаписанным.
   Она долго смотрела на  нее,  сама  удивляясь  чувствам,  которые  она
пробудила в ней. Почерк Терри. Имя Криса. Затем, положив ее  в  сумочку,
закончила свои поиски. Больше ничего не пропало. Что  бы  там  не  искал
вор, он этого не нашел.
   Сутан почувствовала, как неприятный холодок пробежал у нее по  спине.
Ей до тошноты была неприятна мысль, что кто-то лазил по ее дому. Это все
равно как если бы незнакомый человек сунул ей руку между  ног.  Какое-то
необыкновенно интимное чувство и, вместе с тем, совершенно чудовищное.
   Затем она взяла себя в руки. Чувство это, она поняла, проистекает  из
ощущения беспомощности. Ей необходимо взять ситуацию  под  контроль.  Но
это еще не все. Сутан вдруг осознала, что она последние пять лет  только
и делала, что пыталась - с помощью любящего  Терри  -  закрыть  покровом
нормальности ужасы прошлого. И вот  теперь  ощущение  свершаемого  прямо
рядом с ней насилия вернулось. В прошлом Муна было очень много насилия -
оно чуть и ее не захлестнуло с головой. Неужели и в прошлом Терри  тоже?
Мысль о том, что, по-видимому, так оно и есть, была ей мучительна.
   С потрясающей отчетливостью она вдруг осознала, насколько хрупок  был
тот покров нормальности. Прямо под ним скрывалась, как  акула  в  темных
глубинах, память о  том,  кем  она  была  и  кем  теперь  всегда  будет.
Человеком, овладевшим до тонкости искусством убивать.
   Сделав над собой  усилие,  она  вернулась  в  настоящее.  Прихлебывая
маленькими глоточками чай из чашки, она обдумывала сложившуюся ситуацию.
Затем, будто придя к какому-то решению, она встала и выключила весь свет
в доме. Долго она так и стояла во тьме, почти не дыша. Сердце колотилось
в груди, и только значительным усилием воли она заставила себя подойти к
окну.
   Занавески  колыхались  перед  ее  лицом.  Она  стояла,  не  шевелясь.
Возможно, плакала. Наконец, осторожно притронувшись  одним  пальчиком  к
краю занавески, она слегка отодвинула ее, сделав щелочку.
   За окном был бульвар Виктора Гюго, весь заставленный  припаркованными
на ночь машинами. Листья платанов рассеивают свет уличных фонарей.  Тени
скользят по  тротуару,  как  призраки,  и  время  от  времени  по  улице
проезжает машина. Ничего необычного. Она уже собиралась  отвернуться  от
окна, как вдруг заметила вспышку зажегшейся спички.  На  мгновение  тьма
исчезла из подъезда в  доме  напротив.  Она  замерла,  едва  осмеливаясь
вздохнуть.  Лицо,  тыльная  сторона  руки,  контуры   фигуры   человека,
наблюдающего за нею снизу.
   Сутан отпрянула от окна, невольно издав слабый вскрик. Она прижала  к
груди помятую фотографию счастливой пары, прошептав: "О Терри!  Как  мне
пройти через это одной? Почему тебя нет со мной рядом?"
 
*** 
 
   Мосье Мабюс наблюдал через дорогу за Сивом  Гуардой  и  Дианой  Минг,
стоящими в ярко освещенном вестибюле больницы. Он  поднял  правую  руку,
навел вытянутый указательный палец на точку промеж глаз Сива. Прямо-таки
сидящая утка, подумал он. Стреляй - не хочу.
   Он представил себе тихий кашель  пистолета  с  глушителем,  негромкий
звон разбитого  стекла,  мягкий  звук,  похожий  на  довольное  чмоканье
ребенка, присасывающегося к материнской груди: это пуля  проходит  через
кожу, плоть и кости.
   Он представил себе судорожные движения раненого тела, кровь, фонтаном
бьющую из отверстия.  Особенно  кровь.  Как  она  заполняет  собой  весь
вестибюль больницы, плещется по каменному полу,  окрашивая  торчащие  из
дверной рамы осколки стекла,  так  что  они  искрятся  и  сверкают,  как
розовые бриллианты.
   По какой-то непонятной причине мысли о крови всегда вызывали  у  него
один и тот же образ: женские голые бедра, раздвинутые, манящие,  влажные
от предвкушения удовольствия. Мабюс  тотчас  почувствовал,  что  у  него
твердеет член. Секс и смерть были неразрывно связаны в его сознании, как
две стороны одной монеты, вечно вращающейся в своем падении сквозь  свет
и тени.
   Мосье Мабюс пошевелился за рулем взятой напрокат  машины.  Он  обожал
автомобили не меньше, чем секс  и  смерть.  Он  даже  умереть  мечтал  в
машине, врезающейся на скорости сто пятьдесят  миль  в  час  в  бетонную
стену, а еще лучше, в другую машину.
   Эта идея смутно бродила в нем долгое время, а  потом  получила  более
основательное  оформление,  когда  он  прочитал  роман   под   названием
"Автокатастрофа", которую он купил как-то  в  киоске  аэропорта  Хитроу,
ожидая своего рейса, который все задерживался. С тех пор он  никогда  не
путешествовал без этой книги,  жадно  перечитывая  описания  эротических
автокатастроф на мокром  от  дождя,  залитом  неоновым  светом  асфальте
города будущего.
   Мосье Мабюс был одержим идеей смерти. Часто он удивлялся,  почему  он
все еще живет, когда десятки его братьев и сестер обращены в ничто  -  в
пепел, рассыпанный по земле Вьетнама, пропитавшейся кровью, раздутой  от
погребенных в ней трупов.
   В такие минуты - как в периоды облегчения во время жестокой лихорадки
- он понимал, что простая смерть - не для него. В смерти есть чистота. В
какой-то степени, это - чистейшее из явлений, которые могут  происходить
с людьми. Его карма предусмотрела для него  нечто  большее.  Но  что,  -
этого он пока не знал.
   Наблюдая, как Сив садится в машину, мосье Мабюс думал о том, какую бы
смерть он предпочел для себя.  Он  любил  тешить  себя  мыслью  также  о
несчастном случае при неосторожном обращении с оружием и расписывал этот
эпизод в своем воображении яркими красками, чтобы скоротать время.
   Время было для Мабюса явлением, которое надо уметь контролировать. Он
научился это делать. Правда, тогда  у  него  не  было  выбора,  если  не
считать выбором безумие. Поневоле научишься управлять временем, просидев
пятьсот дней во вьетнамской тюрьме, питаясь только червями и насекомыми,
которых удавалось выковырять окровавленными пальцами из земли.
   Или, пожалуй, более точным было бы  говорить  об  управлении  мыслью.
Потому что, если заключение и научило чему-нибудь мосье Мабюса, так  это
тому, что время вообще не существует. Когда сидишь в  полной  темноте  и
тишине,  мысль  приобретает  физическую  объемность.  Со  временем   она
становится живым существом, способным вырастать до чудовищных  размеров.
Мосье Мабюс научился контролировать свои мысли и, вместе с ними, время.
   Были у него и другие возможности проявлять  изобретательность  -  это
когда его пытали. Даже теперь, когда его спрашивали,  как  часто  и  как
мучительно его пытали, он не мог ответить. Этого он просто не  знал.  Он
научился отключать сознание и, пока  его  тело  оставалось  распятым  на
стене ада, его сознание пребывало в Пустоте.
   Машина Сива - с Дианой за рулем - влилась в транспортный поток. Мосье
Мабюс, нажав на педаль газа, последовал за ней. Он не  знал,  куда  едет
Сив, да это и не важно. Что действительно было важным, так это  то,  что
рано или поздно Сив остановится. И вот когда он остановится, Мабюс - тут
как тут. И повеселится от души.
   Он облизал свои темные, потрескавшиеся губы. Среди грохота  городской
улицы Мабюс мог найти тишину, как он находил  тьму  среди  ослепительных
вспышек напалма, сожравшему,  подобно  сказочному  зверю,  его  деревню.
Огонь пожирал ночь. Он свежевал  заживо  жителей  деревни.  Этот  кошмар
разворачивался перед  ним,  как  пиршественная  скатерть  перед  глазами
обжоры.
   Он остановился у светофора, всего в расстоянии одной машины  от  Сива
Гуарды. В тусклом свете уличных фонарей была видна  левая  рука  Мабюса,
вся иссеченная следами  шрамов,  многие  из  которых  были  старыми,  но
некоторые - совсем недавними.
   Мосье Мабюс достал небольшой стилет и со щелчком раскрыл  его.  Затем
он полоснул лезвием по тому месту на предплечье, где была еще чистая  от
шрамов кожа.
   Резкая боль заставила его тело вздрогнуть, будто  он  пробуждался  от
сна - или от мысли о сне. Ощущение было невероятно приятное.
   Кажется, очень долгое время, - пока свет не  сменился  на  зеленый  -
мосье Мабюс смотрел, как кровь - его кровь - стекает по руке на  баранку
руля, двигаясь, будто  живое  существо,  наделенное  собственной  волей.
Затем, когда она начала капать на пол - капли падали с  частотой  биения
пульса - он