ство,
не заставит его подняться, молча одеться, выкатить свой велик и умчаться
во тьму навстречу брезжущему рассвету.
   Он тоскует по Сутан. Но то, что он потерял радость общения с ней,  ее
любовь, ее теплоту, не могло не случиться. Это, как Салот Сар говорил  о
своей победе, - неизбежность. Как приход муссонов.
   Несмотря на то, что он говорил Сутан  тогда  в  саду,  он  так  и  не
рассказал никому о подслушанном разговоре между Селестой Вогез  и  Салот
Саром. Он очень тоскует по Сутан, но эта тоска, как он понимает, вряд ли
может быть достаточным наказанием для него за то, что он все еще  держит
про себя свою тайну. В душе он знает, что ему не хочется подвергать себя
опасности. Он мучается сознанием собственной трусости, но  не  может  ее
отрицать перед самим собой.
   Солнце устало нещадно палить и забежало за черную тучу. Полил  дождь.
Крис прибавил скорости и поравнялся со своей  командой,  с  ребятами,  с
которыми он разделит победу или поражение в Тур  де  Франс.  Завтра  они
вылетают в Париж. Слазят на Эйфелеву башню,  посмотрят  собор  Парижской
Богоматери,   увидят   площадь   Бастилии,   сходят   в   Лувр.   Обычно
достопримечательности только утомляют его, вместо  того,  чтобы  вселять
благоговейное почтение к себе. Он как-то всегда теряется в них, как Иона
в чреве кита. А особенно в его теперешнем состоянии.
   В Париже его продолжает мучить беспокойство. Плохо спит по  ночам.  В
голове постоянно какой-то звон, как в  потревоженном  улье.  Мысли,  как
пчелы,  маются  в  бесполезной  суете.  Наконец   решается   сходить   в
американское посольство. Посол, как назло, в отъезде, а первый секретарь
занят какими-то делами.
   Прождав полтора часа,  Крис  заходит  в  комнату,  полную  громоздкой
мебели, напоминающей  чудовищной  величины  детские  кубики.  В  комнате
господствует  полумрак,  словно  внезапно   наступили   сумерки.   Самым
примечательным предметом является вентилятор, и Крис  догадывается,  что
это, конечно, не кабинет самого посла.
   Он рассказывает о Салот Саре и  Камбодже  какому-то  прыщавому  юнцу,
сидящему за столом. Он вряд ли старше меня самого,  думает  Крис.  Когда
рассказ уже приближался к середине,  юнец  вдруг  перебил  его  словами:
"Извините, так как, вы сказали, вас зовут?" Когда Крис ответил, прыщавый
кивнул с умным видом. Все время он держал в руке  перо  и  водил  им  по
бумаге, но, когда Крис туда  ненароком  заглянул,  он  увидал,  что  тот
рисует девку с большими грудями.
   Мне надо поговорить с первым секретарем Посольства, закончил Крис.
   Боюсь, это невозможно, сказал прыщавый юнец  скучающим,  авторитетным
тоном бывалого бюрократа. Улыбнулся деланной улыбкой, дорисовывая кромку
сверхмини-юбки.
   Крис встал.
   - У вас все? - спросил прыщавый юнец.
   В гостиничном номере  Крис  написал  письмо  Послу  США  во  Франции,
переписал аккуратно и отослал. Что еще он мог сделать? Больше  ничего  и
не придумаешь, что сделать. Как Сутан и предсказывала.
   Группа уже ждет его в вестибюле. Едут на север, в Рубо. В поезде  они
нервничают, обсуждают различные тактические приемы, стратегии... И  вот,
наконец, в полдень, под дождем они борются за старт на опасно скользких,
мощеных булыжником улочках. А потом они два дня  едут  через  Бельгию  и
Голландию  по  безупречно  ухоженным  городам-паркам.  Опять  пересекают
границу Франции вблизи Мезирэ,  взбираются  на  длинные  пологие  склоны
холмов, проносятся вдоль дорог, обсаженных  по  обе  стороны  деревьями,
мимо старинных каменных крепостей, свидетелей тех времен, когда  Франция
еще не была Францией.
   Они прыскают воду в пересохшие рты, когда убийственная жара  особенно
допекает. При ярком солнце он видит перед собой Сутан, и  при  проливном
дожде он тоже видит ее. И даже во время короткого сна  -  каждый  раз  в
другом городе - она не отстает от  него.  Каждой  своей  жилкой,  каждой
больной мышцей он чувствует ее отсутствие. Она или,  возможно,  то,  что
она символизировала для него, - как открытая рана в  его  душе,  которая
никак не может зарубцеваться, и которую он постоянно бередит.
   Не первый, и не второй, но каждый день он идет впереди  стаи,  ни  на
минуту не выпуская из виду желтую майку лидера. День за  днем,  по  мере
того, как гонка продолжает наматывать  кишки  участников  на  колеса  их
машин, когда начинает сказываться усталость и выдержка начинает сдавать,
Тур де Франс постепенно вырастает в его сознании,  превращаясь  в  нечто
аналогичное поискам Святого Грааля. Как будто пересечение финишной линии
явится каким-то спасением, очищением духа, прощением греха, связанного с
тем, что он сейчас находится здесь, вдали от войны.
   В последний день велогонки, под  предгрозовым  небом,  Крис  опять  в
непосредственной близости  к  желтой  майке.  Париж,  который  оставался
недостижимой мечтой двадцать два дня, - вот он.
   К тому времени, когда они покидали Кретейль - оборку на  нижней  юбке
великого города, по выражению велосипедистов -  вдоль  всей  дороги,  по
которой проходила велогонка уже начали выстраиваться  толпы  зрителей  -
сплошная людская полоса двенадцать -  четырнадцать  человек  в  глубину.
Крис чувствует, как коллективное дыхание  зрителей  подталкивает  его  в
спину, как ветер. Болит каждая клеточка тела, но адреналин,  его  верный
помощник, поступает исправно, и он набирает  скорость,  обходит  сначала
француза Троя, затем одного за другим Юрко из Югославии  и  Спартана  из
Бельгии.
   Только  двое  остаются  впереди  него:  Мадлер  и  Кастель.  Кастель,
француз, который едет в желтой майке  лидера  последние  три  дня,  жмет
по-прежнему впереди: в родном доме,  как  известно,  и  стены  помогают.
Мадлер, жилистый швейцарец, который лидерствовал в гонке на первых шести
этапах, повис у Кастеля на хвосте и висит  весь  этот  долгий,  трудный,
последний день.
   Крис, хотя  и  подбирался  вплотную  к  лидеру  несколько  раз,  смог
покрасоваться в желтой майке только в продолжение одного этапа. Один раз
- как раз после того, как они проехали Баллон д'Альзас во время  шестого
этапа - механическая поломка заставила его потерять одиннадцать секунд -
целую вечность для гонщика. От Тононле-Бэ до Шамонэ - девятый этап -  он
был так близок к желтой майке, что мог дотянуться до  нее  рукой,  когда
они с Кастелем пересекли финишную линию один за другим, с  интервалом  в
несколько сотых секунды. А из Динье - на двенадцатый этап - он выехал  в
желтой майке лидера, которую он отвоевал все-таки у Кастеля.
   Но это все неважно теперь, думает Крис.  В  конце  концов,  финиш  на
Елисейских Полях - вот что важно. Я вижу это  прекрасное  мужское  тело,
облаченное в  желтую  майку,  как  оно  пересекает  финишную  линию  под
Триумфальной Аркой, говорила Сутан, проводя ладонями  по  его  груди.  О
Боже, сделай так, чтобы ее слова сбылись!
   Сначала дела складывались неблагоприятно для него.  Велогонки  вообще
спорт, в котором заправилами являются  страны  центральной  Европы.  Уже
само его включение в команду было  маленькой  сенсацией,  и  журналисты,
освещающие подготовку к гонке, носились с ним, как со  знаменитостью.  И
потом, когда он  смог  держаться  наравне  с  сильнейшими  и  даже  смог
обогнать многих зарекомендовавших себя профессионалов.  Он  хорошо  себя
показал и в рывках, и в затяжных спусках, а особенно  во  время  трудных
этапов во Французских Альпах, где многие пророчили, что он сдохнет.
   И вот теперь, в последний день, у него были законные шансы выиграть и
всю гонку. Если он придет сегодня первым, то у  него  будет  достаточное
количество очков, чтобы быть провозглашенным победителем.
   Кто бы его сейчас мог узнать? Он потерял почти  десять  фунтов,  весь
зарос рыжеватой щетиной, потому что не было времени бриться.  Поймав  на
днях отражение своего лица в витрине магазина, когда  он  становился  на
старт, начиная новый этап, он поразился, до  чего  он  сейчас  похож  на
кельтского воина, которым часто воображал себя в детстве. Таким  бы  его
хотел видеть отец.
   Его сознание, отупевшее от усталости и, одновременно,  подстегиваемое
неимоверным    количеством    адреналина,    поступающего    в    кровь,
сконцентрировано только на одном: на финише. Как и  другие  гонщики,  он
уже давно перешагнул через состояние организма, называемое изнеможением.
Как в трансе - древние считали, что в такие  моменты  человек  близок  к
божеству - лидеры гонки рвались к сердцу  Парижа,  чтобы,  описав  шесть
кругов  по  Елисейским  Полям,   сорвать   ленту,   протянутую   поперек
Триумфальной Арки.
   Толпы и толпы народа. Как они вопят, выкликая имена  своих  любимцев,
когда  те  проносятся  мимо!  Крис  слышит  и  свое   собственное   имя.
Удивительно!
   Внизу широкого, прекрасного бульвара Крис  в  конце  концов  обгоняет
Мадлера, чемпиона Швейцарии.  На  всю  жизнь  он  запомнит  остолбенелое
выражение на лице велосипедиста.
   Теперь уже и  спину  Кастеля  видит  Крис.  Ног  своих  он  давно  не
чувствует. Плечи, сгорбленные навстречу  ветру  и  дождю,  будто  залиты
цементом. Они уже проходят пятый круг по Елисейским Полям. Двадцать  два
дня  борьбы  позади,  только  считанные   минуты   остаются   до   конца
изнурительной гонки - ничтожно малое время.
   Крис все уменьшает расстояние между собой и лидером, -  медленно,  но
неумолимо.  На  последнем   круге   Кастель   слегка   оскользнулся   на
предательски мокром асфальте, и Крис  выиграл,  пожалуй,  три  или  даже
четыре секунды.  Его  переднее  колесо  уже  на  уровне  заднего  колеса
велосипеда Кастеля.
   Он пытается вырвать и эти оставшиеся несколько  футов,  но  отчаянным
усилием Кастель не дает ему догнать себя.  Крис  уже  видит  и  финишную
линию, пока еще далекую, но зовущую, как песня сирен.
   Теперь он знает, что надо сделать еще один рывок, всего один.  Вместо
того, чтобы продолжать пытаться обойти  Кастеля,  он  слегка  отстает  и
оказывается прямо  позади  лидера.  Тотчас  же  чувствует,  как  заметно
уменьшилось сопротивление воздуха. Он собирается с силами, идя спокойным
коридором в кильватере Кастеля.
   И вот, когда до конца остается триста ярдов,  он  начинает  последнее
ускорение, идя сначала относительно  спокойно,  но  постоянно  наращивая
скорость, пока ноги не начали работать  на  полную  мощность.  Тогда  он
вырвался навстречу ветру справа от Кастеля и начал его  перегонять.  Вот
он проходит мимо  пораженного  француза  и  бросается  к  финишу,  чтобы
завоевать, как и предсказывала  Сутан,  желтую  майку  под  Триумфальной
Аркой.
   Все мелькает перед его глазами. Он  до  такой  степени  увлечен,  что
сначала не замечает собаки, выскочившей из-под ног полицейских,  стоящих
шпалерами до самой Арки, чтобы зрители не мешали стартовать спортсменам.
   Собака была уже совсем рядом, когда ее силуэт  зарегистрировался  его
сознанием. Но и это была бы не беда на сухом  асфальте:  вильнул  слегка
рулем - и все в порядке. Но мокрая  дорожка,  которая  только  несколько
минут назад подвела Кастеля, сыграла с Крисом жестокую шутку.
   Крис вильнул рулем, чтобы избежать  столкновения  с  собакой,  колеса
заскользили, потеряли сцепление с дорогой, и Крис стремглав  полетел  на
землю, а его машина упала всей тяжестью на его ногу и бедро.
   Боль обожгла его, сразу же густо потекла  кровь.  Он  услыхал  крики,
низкие звуки клаксона подъезжающей машины скорой  помощи.  Видит  -  под
странным углом, поскольку лежит боком -  ноги  людей,  бегущих  со  всех
сторон к нему.
   Поднимает голову и видит  Кастеля,  пересекающего  финишную  линию  -
выгнув спину, вскинув руки над головой, сжав кулаки  в  победном  жесте.
Переводит взгляд на свои ноги  и  видит  открытую  рану:  кровь  хлещет,
сквозь развороченное мясо проглядывает кость. Никогда в жизни  не  видал
он ничего более обнаженного и белого, чем эта кость.
   Он откидывается назад, на чьи-то руки. Испытывает большое облегчение,
когда  двое  полицейских  снимают  с  него  придавивший   больную   ногу
велосипед. Затем боль вновь обрушивается на него, и он теряет сознание.
 
*** 
 
   Собака. Блохастая, вонючая тварь.  Надо  было  прямо  на  нее  ехать,
думает он. А потом мысль: все равно было бы то же самое.  Все  равно  бы
сверзился.
   Как будто чей-то посторонний голос: Какая разница? Все уже позади.
   Потом думает: Если бы я налетел на нее, мог бы и убить. Нет, не  могу
я лишить жизни живое существо.
   Он открывает глаза и, к своему величайшему удивлению, видит Сутан.
   - Зачем ты здесь?
   Видеть тебя больше не хочу, сказала она тогда.
   - Я приехала сюда, - сказала она, наклоняясь над ним,  простертым  на
больничной койке, - чтобы видеть, как ты победишь их всех. И ты бы мог.
   Я бы мог, думает он. Какой точно смысл она вкладывает в эти слова?
   - Собака...
   - Я видела  все,  -  сказала  Сутан.  -  И  первой  прорвалась  через
полицейский заслон. Это я поддерживала  тебя  за  спину,  когда  с  тебя
снимали велосипед. И сюда приехала с тобой на машине скорой помощи.
   Он смотрел на нее и  думал,  что  же  он  все-таки  чувствует,  кроме
пустоты на душе? Похоже, он вернется из Франции ни с чем.
   - Нога...
   - С ней будет все в порядке. Врачи говорят...
   - Но такой, как прежде, она уже не будет. -  Крис  видит,  что  Сутан
отвела глаза. -  Во  всяком  случае,  в  Тур  де  Франс  мне  больше  не
участвовать.
   - Да, - подтвердила она. - С этим покончено.
   Ну а тогда, подумал Крис,  пропади  все  пропадом.  Он  откинулся  на
подушки и закрыл глаза.
   - Все-таки, зачем ты здесь, Сутан?
   - Я  думала...,  -  она  оборвала  сама  себя.  Он  слышит,  как  она
расхаживает по комнате, очевидно, раздумывая. Наконец, говорит:
   - Ты написал одно письмо.
   - Да, о Салот Саре и Камбодже. Я был в нашем посольстве в Париже,  но
никто там не хотел меня слушать. Поэтому я был вынужден  написать  Послу
лично, небеспристрастное ходатайство  за  народ  Камбоджи.  Я  рад,  что
письму дан ход.
   -  Ничего  из  этого  не  вышло.  Расследование  замяли,  как   я   и
предсказывала. - Она подняла на него глаза. - Ты  бросил  тень  на  моих
родителей. Я предупреждала тебя, что этого не следует делать.
   - Ну и что? - А, пропади этот Салот Сар, пропади Камбоджа, и пропадом
пропади родители Сутан!
   - А то! Ты ничего не достиг, а  лишь  сам  влип  в  историю.  Ты  сам
спросил меня, вот я и объясняю. Вот почему я здесь. Через несколько дней
ты  сможешь  покинуть  больницу.  Как  только  тебя   отпустят   отсюда,
немедленно беги из Франции.
   Теперь он открыл глаза, и сразу же в памяти прозвучали ее слова: Если
ты начнешь ходить куда не надо и болтать лишнее, то мой отец  быстренько
организует тебе скорую смерть!  Но  он  уже  слишком  разозлился,  чтобы
промолчать и сейчас. - А то что?
   У Сутан на глазах слезы.
   - Я не хочу, чтобы тебе было плохо.  -  Она  кусает  губы,  чтобы  не
расплакаться. - Вот я и пришла. Это все, что я могла для  тебя  сделать.
Больше я ничего не могу тебе сказать. Я и так сказала слишком много.
   Она идет к дверям,  останавливается,  вцепившись  в  стальную  ручку,
словно отпусти она ее, и сразу силы покинут ее и она упадет на пол.
   - Тебе следовало выиграть гонку, Крис,  -  как-то  устало  произносит
она. - В моей памяти ты навсегда останешься в желтой майке.
   С ее уходом больничная палата сжалась до  размеров  тюремной  камеры.
Словно приступ клаустрофобии, подумал Крис. Стало трудно дышать. Лежа  в
своей постели, он задыхался и потел от страха.
   В коридоре раздались чьи-то шаги. Он затаил  дыхание  и  ждал,  когда
человек пройдет мимо палаты. Но он не прошел, а остановился у его двери.
Наверно с ножом, подумал Крис, беспощадный и страшный, он пришел,  чтобы
заткнуть мне рот навеки. Вот она, моя скорая смерть.
   Крис в ужасе пытается сесть  в  кровати,  но,  как  в  страшном  сне,
чувствует, что не может пошевелить и пальцем. Да уже и  поздно  что-либо
делать. Дверь открывается настежь и заходит смуглый человек.
   Он улыбается Крису и говорит:
   - Я д-р Деверо. Ну, как мы себя сегодня чувствуем, мосье Хэй?
 
ЧАСТЬ II 
ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ 
 
ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕЕ, ВЕСНА 
ПРОВИНЦИЯ ШАН - НЬЮ-ЙОРК - НИЦЦА - ПАРИЖ - ТУРЕТ-СЮР-ЛУП 
 
   Адмирал  Джумбо,   командир   одной   из   вооруженных   группировок,
контролирующих опиумный бизнес в провинции Шан - опиумные бароны, как их
называют американцы - посмотрел на своего помощника.
   - Так сколько китайских солдат мы на сей день положили? - спросил он.
   Могок осклабился, показывая вставленный вместо выбитого зуба рубин.
   - Пятнадцать, - ответил он. - Пока.
   Правительство  КНР  регулярно  посылало  в   провинцию   Шан   отряды
вооруженных солдат прочесывать джунгли  в  тщетных  попытках  искоренить
невероятно прибыльную торговлю опиумом.
   Адмирал Джумбо поднял свой автомат, буркнул:
   - Маловато. У Генерала Киу на счету десятки убитых солдат. Я  слыхал,
он взял одного лейтенанта. Получил за него хороший джосс.
   Адмирал Джумбо - это, конечно, прозвище. Как и  большинство  опиумных
баронов, он был дезертировавшим офицером Китайской армии. Это был  очень
толстый человек, отсюда и  прозвище  .  Толщина  уважается  на  Востоке,
почитаясь свидетельством большого во - присутствия духа. Поэтому  он  не
обижался на прозвище, а, наоборот, сам и пустил  его  в  обиход.  А  что
касается "адмиральского" титула, то это - своего  рода  юмор,  поскольку
Китай никогда приличного флота не  имел,  да  и  вообще  считается,  что
китайцы  -  самые  скверные  в  мире  матросы,  и  что  их  немилосердно
выворачивает наизнанку, стоит им хоть чуть-чуть удалиться от берега.
   Он бы крайне безобразен внешне - очень крупные черты  на  испещренном
оспой лице. Одет в полотняные штаны и  кожаную  куртку  -  без  сомнения
снятую с убитого русского КГБиста - а у каждого бедра - зачехленный нож.
Пальцы  унизаны  кольцами  с  рубинами  и  сапфирами  -  другим  главным
богатством, кроме опиума, плато Шан. На шее висело  украшение  из  очень
красивого жадеита.
   Могок, глава одного из горских  племен,  теперь  лейтенант  в  отряде
Адмирала Джумбо, посмотрел на своего командира, подумав о том, что за те
несколько недель, что прошло со дня ее смерти,  а  Адмирал  ни  разу  не
вспомнил даже имени Ма Линг. Будто ее никогда не существовало.
   - Значит, надо убивать больше, - сказал он. - Мы постараемся.
   - Нет. Вы лучше постарайтесь, -  сказал  Адмирал  Джумбо,  щурясь  от
яркого солнечного света, - захватить несколько  русских.  Уже  давно  не
захватывали. За одного русского можно получить джосс, как за два десятка
китайцев.
   Ему не угодишь, подумал Могок. После смерти Ма Линг он одержим  идеей
поднятия своего престижа, отходя  кое  в  чем  от  своих  консервативных
привычек. Даже Ма Варада, девушка поистине неутолимых страстей,  которую
Могок подарил Адмиралу Джумбо взамен Ма Линг, не может его умиротворить.
   - Ты прав. Я и сам часто думаю, что КГБ мешает нам здесь больше,  чем
китайские солдаты, - поддакнул Могок, изо всех сил пытаясь понять, что у
его шефа на уме.
   - Тьфу! - плюнул Адмирал Джумбо. - Русские воняют премерзко.  От  них
несет за сотню шагов. И вообще я и думать не хочу об этих  придурках.  -
Он еще раз сплюнул в кусты, что у него всегда было признаком, что он  не
в духе. - А вот Генерал Киу, по слухам,  скопил  у  себя  целый  арсенал
русского оружия. Интересно, зачем оно ему?
   Ага, подумал Могок,  по-видимому  Адмирал  Джумбо  отошел  от  своего
прежнего принципа "живи и давай  жить  другим"  по  вопросу  территорий.
Теперь он одержим идеей мести.  А  здесь,  в  глубинке,  месть  означает
экспансию. То есть расширить зону влияния с нашего, Девятого Сектора, на
Десятый, контролируемый Генералом Киу.
   - К генералу Киу лучше всего относиться,  как  к  куску  отравленного
мяса, - сказал Могок. - То есть, лучше не прикасаться к нему.
   Могок не любил и боялся Генерала Киу. О нем ходили жуткие истории,  в
ко