родня  здесь  не
живет. Я ведь даже не из Белых Кхмеров и никоим образом не связан  ни  с
вашим Командованием, ни с Лон  Нолом.  Я  просто  камбоджийский  солдат,
долго живший в Бирме. Мое настоящее имя Мун.
   Земля вдруг  содрогнулась,  небо  окрасилось  красным,  и  в  воздухе
засвистели осколки, смертельные, как пули. Даже  остовы  деревьев  стали
распадаться на глазах, а мертвые, наряду с теми, кто только что был жив,
задергались на земле, поливаемые ураганным автоматным огнем.
   Падая на  землю,  Терри  успел  заметить,  что  капитан  Клэр  прошит
очередью, и кровь его брызнула во  все  стороны,  как  щепки  и  кора  с
дерева,  под  которым  он  стоял.  Малыш  Гэвилан,  у  которого   снесло
полголовы, сделал несколько слепых шагов, как чудовище Франкенштейна,  и
упал. Кхмеры-проводники, Доннер и Блитцен,  оба  мертвые,  лежали  лицом
вниз в воронке, оставшейся после бомбежки.
   - Господи Иисусе! - крикнул Терри. Как оказалось,  он  лежал  поперек
Муна. - А говорили, что это вовсе даже не боевой вылет, а так, пустячок,
- разведывательная операция. И что в этом районе нет ни одной живой души
после коврового бомбометания.
   - О том, чего не знает американское Командование,  -  сказал  Мун,  -
можно написать целые тома.
   - Какое-то сумасшествие, - проворчал Терри. - И даже не  видать  тех,
кто стреляет.
   Перекрестный автоматный огонь  не  замолкал  ни  на  минуту.  Мун  со
вздохом закрыл глаза.
   - Мясник, скажи мне, - прошептал он. - Это твоя кровь или моя?
   Терри ощупал липкую грязь вокруг, потом самого себя.
   - Я ничего не чувствую, - сказал он.
   - Я тоже, - отозвался Мун. - Наверно, это контузия.
   Терри перевернул кхмера на спину, увидал в его боку глубокую рану.
   Быстро содрал с него его черную гимнастерку, сделал хотя и грубый, но
вполне сносный жгут, перетянул рану. Кровь перестала сочиться.
   - В каком месте? - спрашивает, страдальчески глядя на него, Мун. -  Я
не умру?
   - Капитан говорил, что азиаты  ничего  не  имеют  против  того,  чтоб
умереть.
   - Только не я, - прошептал Мун. - Я нужен своей семье. Так как?
   Вместо ответа Терри только стискивает  рукой  плечо  Муна.  Затем  он
наклоняется к его самому уху, шепчет:
   - Надо найти радиопередатчик. Подать  сигнал  -  единственный  способ
унести отсюда ноги.
   - Предпочтительно, - говорит Мун, - не отделенными от туловища.
   И Терри пополз в темноту, где гуляла смерть. Из тени в тень, от  края
воронки к затененной ложбинке вблизи обугленного ствола  дерева.  Радио,
радио, звучала в голове детская песенка, кому нужно радио?
   Топорнику. Он вспоминает огромного негра-гитариста, вечно напевающего
мелодии Дж. Хендрикса. Топорник, он  ведь  наш  радист.  Находит  его  -
вернее, то, что от него осталось - грудью навалившегося  на  передатчик,
будто он пытался передать сигнал бедствия,  когда  смертоносная  очередь
разрезала его пополам.
   Терри освобождает передатчик из его судорожно стиснутых рук  и  видит
краем глаза вспышку, слышит знакомое та-та-та автомата  чарли,  а  затем
резкую, тошнотворную боль в боку.
   Хватая воздух разинутым ртом,  как  выброшенная  на  берег  рыба,  он
перекатился с живота на спину  и  обратно,  потом  помчался  в  темноту,
спотыкаясь и падая, пока не оказался на  дне  большой  воронки.  Дыхание
давалось с трудом, его бросало то в жар,  то  в  холод,  он  всем  телом
ощущал лихорадочное биение пульса.
   Съежившись в позе зародыша в утробе матери, он не сводил глаз с  края
воронки, ожидая неизбежного. Ожидая появления чарли.
   Москиты облепили его и пили его живую кровь, мухи лезли  в  глаза,  в
уши, ползали по лицу, присасываясь к каплям соленого пота на лбу. Он  не
смел пошевелиться, чтобы прогнать их. Не смел.
   Пока три темных силуэта не появились у края воронки, довольно далеко,
заметили его и стали спускаться, приближаясь. Сорвав зубами чеку,  Терри
бросил гранату, вскрикнув от боли, которой стоило ему это усилие,  слыша
- а может только воображая, что слышит, - треск их  автоматов.  А  потом
мир вокруг него стал ослепительно белым и земля,  осатаневшая  от  этого
бесконечного надругательства над ней, осыпала его  ошметками  того,  что
осталось от трех чарли.
   Долго  он  лежит  так,  весь  в  поту  от  страха,  прислушиваясь   к
стрекотанию и стонам ночи. Нет, думает  он,  все  выходит  не  так,  как
хотелось бы. Не так, как я рассчитывал. Мне хотелось власти  над  собой,
над людьми. Власти в чем? Только в смерти?
   Нет, должно быть что-то еще.
   И он думает о своем брате Крисе, который улетел из Америки, от угрозы
призыва на службу, от выполнения своего долга. Улетел  во  Францию,  где
солнце теперь ласкает его бронзовую кожу. Сейчас он где-нибудь на пляже.
На заднем плане - белые виллы  какого-нибудь  Лазурного  берега,  у  ног
плещется кобальтовая волна Средиземного моря, и какая-нибудь француженка
стоит рядом с ним на коленях, ублажает его, натирая  его  тело  ореховым
маслом. В то время как он, Терри Мясник,  лежит  здесь  в  этой  вонючей
грязи, истекая кровью, умирая от страха. Разве  это  справедливо?  Разве
это правильно? Быть так далеко от Франции, так далеко от  дома?  Как  он
ненавидит своего брата Криса, и как он ему завидует! Он всегда завидовал
той простой радости, которую Крис мог находить  в  компании  девушек,  в
скучной школьной жизни, которую Терри всегда презирал. И  это  презрение
отбросило Терри от водоворота  настоящей  жизни,  низвело  его  до  роли
стороннего наблюдателя, эдакого Олимпийского бога.
   И вот теперь он истекает кровью в этой вонючей воронке, а Крис,  этот
трус, презревший и долг перед страной, и ответственность  перед  семьей,
впитывает в себя солнце и дышит  любовью.  Как  бы  Терри  хотел  сейчас
очутиться на его месте!
   Во рту горький привкус. Волна омерзения  к  самому  себе  накатила  и
отхлынула. Гораздо лучше, решает он, умереть в самом деле,  чем  лежать,
умирая от страха. Он включает передатчик и взывает о помощи.
   - Нэнтакет, Нэнтакет, я -  Пекод!  Мы  попали  в  передрягу!  Понесли
тяжелые потери! Вызвольте нас отсюда к чертовой матери! -  и  кашляет  с
кровью, хотя и знает, что этот кашель услышат чарли. Ну и черт  с  ними,
пусть слышат! Отвращение, которое он сейчас испытывает к чувству страха,
пересиливает всякий страх.
   Давно в стране?
   Это зависит от того, чем измерять время.
   Так ответил на его вопрос Вергилий.  И  теперь  Терри  в  самом  деле
понял, что тот имел в виду. Понял, в полной мере, когда  полз  назад,  к
Муну, - медленно, мучительно, под покровом ночи, стонущей  от  москитов,
огромных, как пиявки. Всем хочется его крови, а у него ее и так  мало  -
каплю за каплей он ее теряет в этой зловонной земле.
   Где-то там, в звенящей тьме, притаился чарли, терпеливый, как  Будда,
злобный, как аспид. Но это не пугает теперь Терри. Он просто знает,  что
чарли там, как непременная  часть  пейзажа,  -  как  вот  те  обугленные
деревья, как эта  искорёженная  земля.  От  чарли  не  уйдешь,  и  Терри
понимает, что если вертушка не прилетит за ним с Муном  через  ближайшие
пять минут, им крышка прямо сейчас или, что еще хуже,  они  будут  долго
умирать в клетке у чарли, - за рекой Стикс, в самом пекле ада.
   Он находит Муна, тащит его на себе через грязь, боль искрит где-то за
глазными яблоками, в самом мозгу. Глаза Муна  закрыты,  но  у  Терри  не
хватает энергии даже проверить, жив ли он еще.
   Он прислушивается к ночи, к стрекотанию насекомых, к  брачным  песням
древесных лягушек, стараясь уловить за ними какой-нибудь знак, что чарли
приближаются к ним. Терри еще не готов встретиться с  чарли,  но  он  не
готов и к смерти.
   Открывает глаза, зовет:
   - Мун, ты меня слышишь? Мун? -  Слабый  бриз  доносит  до  них  запах
гниющих растений, разлагающихся человеческих тел. Эдак его заживо съедят
эти паразиты. - Очнись, Мун.
   Мун открывает глаза, шевелится.
   - Это ты, Мясник? - спрашивает он. - Или это Равана? - Голос  у  него
хриплый и какой-то шершавый.
   - Я связался с вертолетом по радио. Скоро нас отсюда вызволят.
   - Нет, это Мясник, - говорит Мун со вздохом. - Значит, я еще живой. -
Он вскрикивает, потому что Терри потрогал его рану.
   - Извини, приятель, -  говорит  Терри.  -  Но  надо  было  проверить.
Кровотечение,  вроде,  прекратилось.  -  Во  всяком  случае,  на  время,
добавляет он про себя. Где эта чертова вертушка?
   - Я слышал взрыв, - шепчет Мун. - Или это мне приснилось?
   - Это я отправил чарли в страну вечного сна, - отвечает Терри.
   - Как?
   - С гранатой в штанах.
   - Он здесь был не один, Мясник, - говорит Мун. - Я чую их носом.
   - Мы отсюда скоро смотаемся, - опасливо озираясь, говорит Терри. -  И
зачешись они здесь все!
   - А если вертушка не прилетит?
   - Как так не прилетит? Она уже на подходе.
   Равана тоже на подходе. Интересно, кто доберется до нас первым?
   - Равана? Кто такой этот Равана?
   Мун поворачивается к Терри.
   - Я исповедую Теравадан-Буддизм, Мясник. -  Терри  ясно  видит  боль,
написанную на его лице. - Равана это главный демон в нашей религии.
   - И велико ли могущество этого вашего дьявола?
   - Весьма велико, - серьезно ответил Мун. - Он может даже самого Будду
оторвать от медитации.
   - Ну тогда, если он нацелился на нас, - сказал Терри, - надеюсь,  что
вертушка прибудет сюда первой.
   - Но может и опоздать. Мясник, - сказал Мун. -  На  этот  случай  нам
надо сделать приготовления.
   Терри знаком призвал его к молчанию. Он  услыхал  что-то  -  но  что?
Крадущиеся шаги, короткую передышку в брачном танце  древесной  лягушки?
Или и то, и другое вместе? Трудно сказать, потому  что  нельзя  в  такие
минуты доверять своим органам чувств. Физическая  боль,  как  и  паника,
может искажать реальность, отвлекать ваше внимание от одного,  подавлять
другое. Это опасное состояние в любое время, а  в  боевой  обстановке  -
смертельное.
   Терри проверил свой АК-47, вставил новый магазин. Жаль, что он  лишен
мобильности. Это создает ощущение бессилия, уязвимости. И,  конечно,  он
не  хочет   стрелять   без   особой   необходимости:   это   выдаст   их
местонахождение.
   - Что это было? - спросил Мун некоторое время спустя.
   - Не знаю, - ответил Терри. - По-видимому, ничего. - И  затем,  чтобы
отвлечься от  невыносимого  напряжения  неопределенности,  повернулся  к
Муну. - Так что ты говорил?
   - Тебе Равану нечего бояться, - сказал Мун. - Он придет не за  тобой,
а за мной.
   - Только за тобой? Как это так?
   - Потому что у меня есть нечто, принадлежащее ему, - объяснил Мун.  -
Лес Мечей.
   До этого момента Терри слушал Муна  без  особого  внимания.  Все  эти
кхмерские демоны, Будды - все это чушь собачья. Потом он вспомнил  слова
капитана Клэра об Азии. Прежде  всего,  запомните,  что  вам  вовеки  не
понять этого континента. Он находится совсем в другом измерении, и  если
вы будете пытаться подгонять увиденное или  услышанное  вами  здесь  под
ваши западные представления, то  это  может  привести  к  тому,  что  вы
послужите причиной чьей-либо смерти, а то и вашей собственной.
   - Что? Ты держишь у себя что-то принадлежащее демону?  -  переспросил
он. - Что это за хреновина?
   - Ну, не непосредственно  ему.  Это  талисман,  принадлежавший  много
вечностей назад Махагири, монаху-расстриге, который был учеником Раваны.
С  помощью  этого  демона  Махагири  составил  Муи   Пуан,   запрещенный
Тераваданский апокриф, описывающий  тысячу  адов  и  как  вызывать  злых
духов, обитающих  там.  Лес  Мечей,  изготовленный  Махагири  с  помощью
Раваны, является  материальным  воплощением  этой  книги.  Тот,  кто  им
обладает, является господином этой четвертой части обитаемой  суши.  Вот
во что верит мой народ.
   - Ну а ты сам веришь?
   - В какой-то мере, - ответил Мун, опуская глаза, - это и не важно. Их
вера наделяет этот талисман силой.
   - И как тебе досталась эта штука?
   Мун колебался какое-то мгновение, и впервые  Терри  уловил  в  глазах
кхмера страх.
   - Я происхожу из семьи, где по линии отца многие и  многие  поколения
священников. Мы - особая династия, Мясник. - Мун шумно вздохнул. - Мы  с
отцом об этом, естественно, не  распространяемся.  Поскольку  я  старший
сын, мне отец доверил эту тайну, местонахождение Леса Мечей, потому  что
мы являемся прямыми потомками Махагири.
   Никто из моих предков не  только  не  прикасался  к  талисману  и  не
выкапывал его, но даже не осмеливался приблизиться к нему. - Глаза  Муна
были так расширены  от  ужаса,  что  Терри  видел  белки  вокруг  темной
радужной оболочки обоих глаз. - Времена сейчас тревожные, и я хотел быть
уверенным, что никто не пронюхал про место, где он тысячелетия  пролежал
в земле. Я хотел просто переложить его в другое место,  о  котором  буду
знать только я один. Во всяком случае, таково  было  мое  первоначальное
намерение. Но когда я взял в руки этот меч, я почувствовал, что не  могу
с ним расстаться. Я ощущал его силу. Мясник, она переливалась в нем, как
грохочущие воды полночной реки. Его сила была  моей  силой.  И  тогда  я
понял, почему все Теравадан-Буддисты - и кхмеры, и бирманцы - признают в
нем символ силы и власти.
   Мне стало страшно, и я сделал то, что намеревался  сделать  с  самого
начала. Я закопал его в укромном месте, о котором знаю только я.
   Мун замолчал. О таком, понятно, говорить не просто.
   И страх так и исходил от него, просачиваясь в ночь, как ядовитый газ.
   Терри задумался над тем, что ему рассказал Мун. Впервые за то  время,
как они оказались в таком плачевном положении, он забыл про гложущий его
страх. Он напряженно думал.
   - Скажи мне, - обратился он к Муну, - этот Лес Мечей почитается также
и горцами на севере Бирмы, в провинции Шан?
   - Ты имеешь в  виду  тамошних  вояк,  контролирующих  производство  и
торговлю опиумом? - Мун утвердительно кивнул. - О, еще как! Они в высшей
степени суеверные люди. И Лес Мечей для них имеет особое  значение:  они
будут целовать землю, на которой он  лежит.  Но  мне-то  что  до  этого,
Мясник? Если Равана придет за мной, а Лес Мечей  все  еще  у  меня,  мне
тогда вечно пребывать с ним и с Махагири, отлученным от самсара, то есть
колеса перевоплощений. Он содрогнулся при одной только мысли об этом.
   Теперь Терри стал понятен страх Муна. Для буддиста,  верящего  в  то,
что дух проходит цикл перевоплощений, нет ничего страшнее  отлучения  от
самсара. Это примерно то же самое, что для католика быть обреченным аду.
То есть, если веришь в самсара или ад.
   Единственный ад, в который  верит  Терри,  это  тот,  в  котором  они
пребывают в данный момент. Но Мун, наверно, прав, считая, что вера людей
в Лес Мечей создает его могущество. Вот бы его мне! - думает Терри.  Что
бы я с ним стал делать?
   - Могу я тебе чем-нибудь помочь?
   - Да, - ответил Мун с величайшей серьезностью. - Я хочу завещать тебе
Лес Мечей, Мясник. И ты должен принять этот дар от  полноты  сердца.  Ты
ведь не буддист, и для Равана ты просто не существуешь. Тогда он и  меня
не сможет забрать, и Леса Мечей не получит. - Его черные глаза  смотрели
на Терри умоляюще. - Сделаешь это для меня?
   Для Терри что вера, что не вера, - все одно. Кто  увидит  между  ними
разницу здесь, в стране обмана и смерти? Видя, что  от  волнения  рваная
рана на боку кхмера начинает снова кровоточить, он поспешил сказать:
   "Да, конечно, да!" С одной стороны, он не хочет волновать Муна: он  и
так потерял много крови. С  другой,  в  самом  деле  не  плохо  было  бы
завладеть  этим  талисманом.  Он  уже  воображал  себя  среди   главарей
азиатской наркомафии. У  него  в  руках  Лес  Мечей,  а  эти  разбойники
преклоняют перед ним колено, как рыцари перед сюзереном, и передают  ему
свои феодальные уделы в полное его распоряжение. Власть!  Неограниченная
власть!
   Мечты, мечты... Однако они имеют смысл лишь в том  случае,  если  они
выберутся из этого ада. Мун в ближайшие полчаса умрет. Впрочем, если  до
них доберутся чарли, они оба умрут куда раньше. Где этот сучий вертолет,
чтоб ему ни дна, ни покрышки!
   - Поклянись, Мясник!
   - Клянусь, клянусь, не волнуйся так!
   Мун начинает что-то говорить. Но все внимание Терри обращено сейчас в
ту  сторону,  откуда  предутренний  ветерок  доносит  быструю,  гнусавую
вьетнамскую речь. Чарли уже  на  подходе.  Не  этот  чертов  Равана,  не
чертова вертушка, а чарли.
   - Я закопал Лес Мечей в Камбодже.  Слушай  внимательно,  Мясник.  Как
только я объясню тебе, где он хранится, он твой, я  свободен,  а  Равана
останется с носом. Так слушай же. Он  на  территории  храма  Ангкор-Уат.
Слыхал о таком? Это в древней столице кхмерских царей. Это полное  духов
место идеально подходит для хранения такого талисмана...
   Слушая Муна в пол-уха, Терри наводит мушку на движущуюся тень,  палец
на  спусковом  крючке.  Это  еще  проблематично,  сможет  ли  он   когда
отправиться на поиски Леса Мечей, а вот чарли...
   Тра-та-та-та!
   Вертушка, вся в огнях, как новогодняя елка, выныривает  из-за  холмов
на востоке, разворачивает свой  мощный  прожектор,  чешет  из  пулеметов
направо и налево, отгоняя чарли, прошивая чарли свинцом.
   Тра-та-та-та!
   И Терри, чувствуя, что по лицу его уже хлещет ветер  от  винтов,  что
этот торнадо уже снижается, разгоняя пыль и пепел,  готовясь  подхватить
их, как Дороти с Тотошкой, и унести в страну Оза, роняет голову на грудь
Муна и думает: кажется, спасены.
 
*** 
 
   - Эй ты, ясноглазый, очнись!
   Вот именно с этими словами, звучащими в  ушах,  Терри  выныривает  из
забытья. Чувствует в голове какой-то вихрь ощущений, образов,  фантазий.
Мгновение кажется, что она у него сейчас треснет, переполненная.
   А потом все исчезает, как дым после  трюка  фокусника,  и  он  узнает
лицо, склонившееся над ним.
   - Bellum longum, vita brevis , - изрекает Вергилий.
   - У  тебя  зубы,  как  у  медведя,  -  голос  Терри  какой-то  сухой,
каркающий.
   - Это чтобы удобнее было кушать чарли, дитя мое.
   - Где я, черт побери?
   Вергилий оглядывает комнату.
   - Этот филиал ада именуется полевым госпиталем в Бан Me Туоте.
   - Ты не мог бы узнать, как дела у того парня, с которым  меня  вместе
подобрали?
   - А, этот кхмер? Мун? - Вергилий кивает головой. -  Да,  его  изрядно
потрепали. Хуже, чем тебя.
   - Подожди-ка, - удивляется Терри, - а откуда тебе известно его имя.
   - Потому что он - один из моих людей,  -  отвечает  Вергилий.  -  Вот
откуда.
   Переварив то, что сказал Вергилий, Терри опять спрашивает:
   - Как он там, выкарабкается?
   - Выкарабкается. Еще не пришло его  время  измерить  глубину  вонючей
ямы, куда его положат. Для тебя, я вижу, тоже. Изрядно досталось, а?
   Терри, на которого недавнее прошлое нахлынуло, как  приливная  волна,
отвечает:
   -   Все   погибли!   Капитан   Клэр,   Малыш    Гэвилан,    Топроник,
кхмеры-проводники... Весь отряд к чертовой матери, кроме меня и Муна.
   - Не повезло.
   - Ты думаешь, здесь дело в везении? -  Терри  пытается  приподняться,
чтобы  сесть,  но  от  боли  и  внезапно   нахлынувшей   дурноты   вновь
откидывается на подушки.
   Вергилий пожимает плечами.
   - На войне ничего, кроме везения, и не существует. Ты что, Мясник, не
веришь мне? Хочешь посмотреть  на  мои  боевые  награды?  Хочешь  знать,
сколько вьетконговцев я укокошил? Это было давно. Тогда я был  стариком.
С тех пор я заметно помолодел. Ты, я вижу, тоже в герои  лезешь,  сынок?
Ну, за это дело ты свой орден получишь. А когда  поправишь  здоровьишко,
они опять тебя  пошлют  в  то  же  самое  место,  чтоб  тебе  там  башку
продырявили. Вот как армия  вознаграждает  за  отвагу,  проявленную  под
огнем. Вот что ей нужно от тебя, Мясник. Твоя жизнь.
   У Терри перед глазами все еще темно, и он  плохо  понимает,  что  ему
говорит Вергилий.
   - Ну а тебе что нужно от меня? - спрашивает он.
   - Как ты посмотришь  на  то,  чтобы  иметь  свой  собственный  отряд?
Скомплектовать его,