крифическая  книга  буддистов,  ставящая
под сомнение официально признанное утверждение, что четыре состояния  из
31 являются своего рода адом. Согласно этому апокрифу, существует  целая
тысяча состояний,  которые  можно  классифицировать  как  ад,  и  в  нем
описываются способы вызывания демонов и фальшивых "бодхисатва",  которые
управляют этим многоликим адом.
   Молодое поколение кхмеров, особенно в больших городах,  и  слыхом  не
слыхивали о Муи Пуан. Но северные племена, обитающие на плато Шан, знают
эту книгу прекрасно.  Они  являются  наиболее  убежденными  сторонниками
Теравадан-Буддизма, и страх перед этими запрещенными текстами  управляет
их жизнью. Мысль о том, что главный  талисман,  описанный  в  Муи  Пуан,
действительно существует, является просто кощунственной для  правоверных
буддистов.
   Человек, обладающий Лесом Мечей, будет иметь неограниченную власть  в
провинции Шан. Он сможет положить  конец  вечной  войне  между  местными
князьками за верховенство в наркобизнесе и взять это дело всецело в свои
руки. А  это  значит,  что  в  руках  этого  человека  будет  не  только
неограниченная власть, но и неограниченное богатство.
   - Ты лжешь! - Сутан заметила, что она уже кричит. - Какой Лес  Мечей?
Это миф, распространяемый невежественными людьми!
   - Я видел часть, составляющую Лес Мечей, своими глазами,  -  возразил
священник. - И я упал на  колени,  увидав  ее.  Я  чувствовал,  как  вся
комната дрожит от энергии, подобной холодному  пламени,  излучаемой  им.
Это был нож, описанный в священной книге,  -  самый  маленький  из  трех
предметов, составляющих Лес Мечей. -  Его  лицо  перекосилось  от  боли,
которой, казалось, не будет конца.
   - И ты что, думаешь, я поверю тебе?
   - А почему бы и нет? Будто сама не знаешь, что средняя часть,  кинжал
под названием Преддверие Ночи, принадлежал Терри  Хэю?  А  теперь  он  у
тебя.
   - Ах ты, поганец! - Сутан  сделала  со  святым  отцом  что-то  такое,
отчего у него глаза чуть не выкатились из орбит от боли.
   Он без сил обвис на ее руках.
   - Ну а теперь, - она встряхнула его, - ты мне скажешь всю правду!
   Глаза священника медленно сфокусировались  на  ней.  Боль  стучала  в
висках, как молот по наковальне. - Я говорю правду. Терри Хэй согласился
продать Преддверие  Ночи.  Однако  пытался  всучить  нам  подделку.  Мне
поручено завершить сделку, забрав у тебя настоящий кинжал.
   Какая чушь! - думала Сутан. Неужели он не врет? Что  бы  Терри  -  ее
Терри - держал у себя La Porte a la Nuit? Если это и было так, то почему
он ей ничего не говорил? Конечно, он не мог не знать, что этот кинжал  -
если это не выдумка - значит  для  нее,  человека  с  кхмерской  кровью.
Неужели она позволила бы его продать, вместо того, чтобы вернуть  его  в
Камбоджу, где он был сделан?
   С другой  стороны,  раз  он  изготовил  подделку,  значит,  он  и  не
собирался продавать настоящий кинжал.  Тогда  что  он  собирался  с  ним
делать? Собрав у себя Лес Мечей, он смог бы стать полновластным хозяином
всей провинции Шан. Суеверные местные князьки,  которые  свято  верят  в
предначертания Муи Пуан о том, что демон Равана смешает небо  с  землей,
но заставит всех подчиняться тому, кто обладает Лесом Мечей. А тех,  кто
откажется подчиниться ему, ждет страшная  кара:  ему  придется  коротать
вечность в компании с демоном. Он выпадет из колеса жизни и будет  лишен
возможности возрождаться вновь и вновь. Для  них  это  страшнее  смерти:
лишиться своей кармы. Более  страшное  наказание  даже  вообразить  себе
невозможно.
   Так что же все-таки замышлял Терри? В какие свои тайны он не посвящал
даже ее?
   Внезапно Сутан почувствовала  с  ужасающей  ясностью,  что  не  знала
человека, с которым прожила пять лет.
   Ее взгляд снова сфокусировался на лице священника.
   - Хотя я по-прежнему уверена, что ты врешь, но, сама не знаю, почему,
пытаюсь поверить тебе. - Она следила за выражением его глаз.  -  Значит,
Терри собирался продать La Porte a la Nuit. Кому?
   Иезуит затряс головой.
   - Этого я не могу тебе сказать, - прошептал он. - Меня убьют.
   Сутан опять надавила ему на лицевой нерв, пока слезы не  полились  из
его глаз и она сама не услышала, как скрежещут его зубы.
   - Тогда ты умрешь  сейчас,  поганец!  Или  это  именно  то,  чего  ты
хочешь?
   - Он... Он убьет меня. - Слезы и пот заливали лицо священника.
   - Кто?
   - Данте, - еле слышно прошептал он.  -  Вьетнамец,  который  называет
себя Данте.
 
*** 
 
   Мосье Мабюс  размышлял  о  Великом  Будде,  когда  заметил,  что  его
"источник информации"  остановился  напротив  большого  дома.  М.  Мабюс
отстал от него на полтора квартала. Механически он сбросил скорость.  но
памятью он все еще был рядом с Великим Буддой.
   Это была картина, о которой он не  только  часто  думал,  но  которую
постоянно оживлял в памяти во всех деталях. Будда лежал на правом  боку,
подперев голову ладонью правой  руки.  Таким  его  изобразил  безымянный
скульптор,  вырезавший  его  фигуру  из  дерева   много   веков   назад.
Иностранные ученые, понаехавшие со всего света еще в те  времена,  когда
Франция целовала взасос Юго-Восточную Азию и все сильнее  сжимала  ее  в
объятиях своей колониальной системы,  уверяли,  что  знают  с  точностью
возраст этого Будды. М. Мабюс никогда не верил им.  Как  можно  доверять
людям, которые в  своем  высокомерии  изобрели  для  его  вечной  страны
собственное название - Кохинхина?
   Так  или  иначе.  Великий  Будда  возлежал  на   своем   позолоченном
постаменте в храме как символ его божественного присутствия во Вьетнаме.
Во всяком случае, М. Мабюс верил в его присутствие.
   Верил до войны. До того, как французы, а за ними и американцы, пришли
на его землю со своими автоматами, вертолетами и их смертоносным дождем.
   Никто из них не хотел понять вечной истины - что Вьетнам вечен, и что
он будет противиться любым попыткам оккупационных войск  вырвать  бразды
правления над страной из рук его законных правителей и вручить их жадным
политиканам, которым было глубоко наплевать на саму душу их народа.  Что
он будет сопротивляться, даже вопреки их  смертоносному  дождю,  который
без разбора сжигал военных, штатских, дома, поля и сами джунгли.  Веками
вьетнамцы оттачивали свое военное мастерство. Кто  лучше  их  знал  вкус
смерти? И как бешеные псы они вцепились в глотки  друг  друга,  а  также
незваных пришельцев.
   Для М. Мабюса, ведущего сейчас свою  машину  сквозь  окутанный  тьмой
Нью-Йорк, этот Вьетнам жил в душе, как  огонь  живет  под  слоем  пепла:
уголь, тлеющий во тьме ужаса и смерти.  Этот  Вьетнам  распял  его,  как
Иисуса, на кровавом кресте страданий.
   Великий Будда. Его полусонные, спокойные глаза видят весь мир.  И  не
только мир людей, но и бесконечные уровни существования, в которых может
пребывать дух, как и высшие сферы, где обитают святые, демоны и дьяволы.
   Но в какой-то момент, думал М.  Мабюс,  что-то  случилось  с  Великим
Буддой, и его глаза стали ему изменять. Иначе бы он не допустил картины,
которая вновь и вновь оживала в памяти М. Мабюса.
   Устав от вечных сражений, он проделал долгий путь  к  святому  месту,
чтобы очистить свой дух от ненависти и скверны убийства.
   Но в этих усталых глазах он не увидел отражения  бесконечных  уровней
существования и даже отражения мира людей. Да и глаз  самих  не  увидел,
потому  что  все  пространство  храма  перед  изваянием  было  заполнено
человеческими черепами. Кто убил этих людей? Американцы? Китайцы? Люди с
юга, которые тоже называли себя вьетнамцами? Этого он  не  знал.  А  чьи
останки это были? Северных  вьетнамцев?  Южных?  Китайцев?  Американцев?
Невозможно узнать. Да и неважно все это. Важна лишь смерть, и эта смерть
теперь царила повсеместно.
   М. Мабюс, перед глазами которого все еще стояли эти  картины  смерти,
оставил машину за ближайшей автобусной остановкой.
   В своих долгих скитаниях по Индокитаю  мосье  Мабюс  долго  и  упорно
собирал сведения о главных искусствах каждого региона.  Так  он  называл
боевые искусства.
   Например,  он  провел  довольно  долгое  время  на  Суматре,   изучая
таинственную дисциплину  под  названием  "пентьяк-силат".  По  преданию,
основу этой дисциплине  заложила  одна  крестьянка,  наблюдавшая  своими
глазами смертельную схватку тигра  с  чудовищных  размеров  птицей.  Она
развила принципы, подмеченные ей во время этого боя.
   "Пентьяк-силат" использует оружие, данное человеку природой: костяшки
пальцев, сами пальцы, ребро ладони, пятка ноги и т. д. Искусство состоит
в том, чтобы каждому из этих видов оружия  найти  наилучшее  применение,
обратив их против соответствующих частей тела противника. Поэтому мастер
этого вида борьбы всегда вооружен, даже когда  он  парится  в  бане  или
спит. И, конечно, разрозненные приемы  объединены  в  систему  элементом
духовности, что характерно для всех  древнейших  понятий  Индонезийского
архипелага.
   "Пентьяк-силат"  помог  М.  Мабюсу  разделаться   с   полицейским   и
избавиться от его тела на дне сухого оврага на  расстоянии  пяти  тысячи
ярдов от того места, где убил его. Он завалил тело камнями так, что даже
дикие животные не унюхают его присутствия.
   Затем он выключил все огни на полицейской машине, освободил тормоз и,
держась за руль через открытую дверцу, отвел машину подальше,  чтобы  ее
не было заметно с шоссе. Все это у него заняло не больше  десяти  минут.
Гораздо больше времени потребовалось, чтобы ликвидировать следы крови  в
салоне его собственной автомашины.
   Теперь он наблюдал через улицу, как человек, за которым он, как тень,
давно следовал, входит в жилой  дом.  Он  обдумывал,  каким  приемом  он
выведет из строя этого человека, после того, как узнает от него все, что
ему надо. Указательным  и  средним  пальцами  в  глаза?  Или  костяшками
пальцев в лоб? Или четырьмя костяшками пальцев в солнечное сплетение?
   М. Мабюс посмаковал боль, которую вызывает каждый из этих  приемов  в
отдельности, потом как  серия.  Так  жонглер  обдумывает  свой  номер  с
полосатыми мячиками. Он даже  закрыл  глаза,  представляя,  какие  круги
вызовет камешек, брошенный им в воду.
   Он так мал, так ничтожен, по  сравнению  с  космосом,  в  который  он
вперил свой немигающий взгляд. Но какой  властью  над  жизнью  людей  он
обладает!
   Теперь пора, подумал М.  Мабюс,  вдыхая  запах  горелой  человеческой
плоти, достающий его даже в  кабине  вертолета,  стрекочущего  в  дымном
небе, - и он закричал в душе, стараясь перекрыть  вопли  людей,  горящих
заживо на земле.
   Наблюдая за  этим  ужасом  разрушения,  М.  Мабюс  чувствовал  кровь,
пропитавшую его черную гимнастерку. Тьма,  время  и  память  -  вот  его
вечные спутники, как обточенные водой три камешка с  реки  детства.  Кто
они ему: друзья или враги? Скоро, думал он, я буду на шаг ближе к ответу
на свой вопрос, я уже чую его своей кожей.
   Он выбрался из машины и растворился в ночи.
 
*** 
 
   - Нет, тебе нельзя ехать домой, - сказала Диана Минг. - Не сейчас.
   Сив сидел, откинувшись на подголовник сидения, с  закрытыми  глазами.
Он слишком устал, чтобы спорить. Долгое время он  пробыл  с  Еленой  Ху,
вдовой его погибшего детектива, пытаясь утешить  ее.  Фактически,  Диане
это бы лучше удалось сделать. Елена сначала ударила его, потом прильнула
к нему с каким-то детским отчаянием в глазах, как будто он  мог  стереть
смерть ее мужа с космической книги судеб.
   Хорошо,  что  Диана  догадалась  приготовить  чаю.   Знакомые   звуки
позвякивания ложечки, знакомые запахи свежезаваренного чая были сами  по
себе успокаивающими,  вносящими  ощущения  реальности  в  эту  абсурдную
ситуацию.
   Диана же позвонила сестре Елены, сообщив ей о беде и попросив  срочно
приехать. Дождавшись, когда та, наконец, появилась - бледное озабоченное
лицо и саквояж с постельным бельем для себя в руке - Диана вытащила Сива
из квартиры и затолкала в машину. Вот тогда она  и  сказала  эти  слова:
"Нет, тебе нельзя ехать домой. Не сейчас".
   Потому что дом был для него темным и грустным местом, в  котором  ему
покоя не будет от грустных мыслей: как он мог бы спасти жизнь Ричарда Ху
и кто и зачем убил его брата Доминика,  -  жуткие  вопросы,  на  которые
сейчас он не мог дать никаких ответов.
   Сив уже спал к тому времени, как Диана  подъехала  к  своему  дому  в
нижней части Ист-сайда в квартале, именуемом жильцами "Городок-алфавит".
   Уже  когда  они   подъезжали,   на   них   обрушился   целый   каскад
умопомрачительных звуков: грохот музыкального автомата из кафе на  углу,
какофония рэпа из портативного  магнитофона,  получившего  за  последнее
время меткое название гетто-бластера, рычание двух псов, раздирающих  на
части содержимое ящика с объедками, только что выброшенного на  помойку.
Какой-то  бомж,  притаранивший  сюда  целую  тележку  пустой   тары   из
фирменного магазина "Эй-энд-Пи", пинками  прогнал  собак,  а  потом  сам
встал на четвереньки и стал рыться в отвоеванной коробке.
   Диана глубоко вздохнула. Она смотрела на лицо спящего Сива и  думала,
не спятила ли она,  привезя  его  сюда.  Но  сегодня  она  была  слишком
измучена, чтобы быть осмотрительной и держать  саму  себя  за  воротник.
Хватит, подумала она, я хочу его, хочу таким, каков он есть.
   Она начала будить его, и, хотя она  и  делала  это  очень  нежно,  он
испуганно вздрогнул, просыпаясь. Потом улыбнулся, узнав, кто она  и  где
он находится. С трудом поднялся, пошел за ней вверх по крутой  лестнице,
мимо исписанной скабрезными изречениями, облупившейся стены.
   Зайдя к себе в квартиру, она заперла дверь на  засов.  Сив  сразу  же
направился к дивану и рухнул на  него.  Диана  стянула  с  него  сонного
пиджак,  развязала  галстук,  расстегнула  пуговицу  на  рубашке,  потом
набросила  на  него  легкое  покрывало.  Прежде  чем  распрямиться,  она
поцеловала его в губы.
   Потом прошла в спальню и разделась сама. Обычно она спала телешом, но
сейчас, поскольку здесь был  Сив,  она  напялила  на  себя  безразмерную
футболку и легла в постель, глядя в потолок, усиленно  пытаясь  заснуть.
Но сон не шел. Она чувствовала присутствие Сива  и  это  действовало  на
нее, как магнит или как горячая печь, заставляя ее тело свербеть и мышцы
самопроизвольно сокращаться.
   Когда она почувствовала, что у нее начало  свербеть  и  между  ногами
тоже, она не выдержала и вскочила с кровати.  Пошла  на  свою  крошечную
кухню и заварила жасминовый чай. Прихлебывая из чашки, пошла в гостиную.
Она уже давно махнула рукой на свои  апартаменты,  которые  больше  были
похожи на книжный развал на  Стрэнде,  чем  на  квартиру.  Книги  стояли
рядами на полках, высились грудами на всех предметах мебели  и  даже  на
полу. Единственными украшениями гостиной были японские  кимоно  и  веер,
висевшие на стенах друг против друга.
   Подвинув  стопку  книг,  она  освободила  себе   немного   места   на
подоконнике.
   Поскольку ее взгляд постоянно возвращался к спящему Сиву,  она  стала
усилием  воли  переводить  свои  мысли  в  другое  русло.  Два  трупа  в
Коннектикуте. Она снова увидела под беспощадным светом ламп,  заливающим
площадку над канавой, отрубленную голову, обрубок  шеи,  кожу  по  краям
такую волнистую, как... как что? Что ей этот срез напоминает?
   Что-то напоминает, такое знакомое...
   Она смотрела, как спокойно вздымается грудь спящего Сива, и память ее
снова и снова возвращала ее к этой заковыке.  Что  это  такое?  Какая-то
темная и зловещая ассоциация, притаившаяся глубоко в подсознании.
   Ее взгляд упал на толстенный том  под  заглавием  "Секреты  самураев:
боевые искусства феодальной Японии". То темное и зловещее  снова  начало
ускользать, едва приблизившись к кромке  сознания.  Она  взяла  книгу  с
полки и начала лихорадочно листать ее.
   У нее было много книг о восточном холодном оружии, оставленных  ей  в
наследство бывшим ее дружком по имени  Кен,  помешанном  на  этом  деле.
"Японские клинки - это почти одушевленные  существа",  -  сказал  он  ей
как-то. По его словам, чтобы изготовить такой клинок, надо множество раз
отпускать заготовку, сворачивать ее пополам  и  снова  ковать,  пока  ее
поперечное сечение не примет вид  рулета,  состоящего  из  десяти  тысяч
слоев. Такой клинок  будет  настолько  гибким,  что  его  можно  согнуть
пополам, - и он не сломается. А  лезвие  его  такое  тонкое,  что,  если
смотреть на него в упор, то  оно  делается  буквально  невидимым.  А  уж
прочность его и вовсе невообразимая: проходит сквозь стальные доспехи  и
человеческие кости  и  сухожилия,  как  сквозь  масло.  Все  это  делает
японские клинки идеальным боевым оружием.
   Диана вдруг оторвала взгляд от страниц книги и перевела его на  стену
над диваном, на котором спал Сив. На стене красовался раскрытый  веер  с
нарисованной на нем идиллической сценкой: маленькая птичка над  цветущей
веткой сливы. Ей очень нравился этот веер. Молодец Кен, что  вспомнил  о
ней и прислал ей его в подарок.
   Кен  больше  всего  на  свете  любил  холодное  оружие.  Когда  Диана
познакомилась с ним, он потратил уже лет  десять  своей  жизни,  пытаясь
разгадать тайны японского клинка. В  конце  концов,  разочарованный,  он
собрал свои манатки  и  махнул  в  Японию,  где  поступил  в  ученики  к
последнему  великому  оружейнику,   семидесятипятилетнему   старцу,   на
которого в Японии смотрели, как на живое национальное достояние.
   Увлечение Кена передалось и Диане, которая тоже собрала небольшую, но
ценную коллекцию ножей. И вот теперь,  листая  книгу  и  прихлебывая  из
чашки жасминовый чай, она вдруг вспомнила нечто,  сказанное  ей  однажды
Кеном. Большинство людей - и даже коллекционеров  -  говоря  о  японском
холодном оружии, имеют в виду катана, мечи и танто, ножи.  Однако  самую
большую  выдумку  и  изобретательность  японские  оружейники   проявили,
создавая специализированное оружие.
   Диана опять посмотрела на японский  веер:  какой  он  широкий,  какой
красивый,  какие  тщательно  продуманные  пропорции!  И  вдруг   холодок
пробежал по всем ее членам. Вот она, та темная  и  зловещая  ассоциация,
что все ускользала от нее! Прямо перед ней!
   - Господи Иисусе! - прошептала она, вспоминая волнистую  линию  среза
на шее у обоих людей, убитых  в  Нью-Ханаане,  и  обратилась  к  разделу
книги, посвященную боевым веерам.
   Вот оно что! Теперь она знала, каким образом убит брат Сива!
   Она посмотрела в ту сторону, где спал Сив, но не  решилась  разбудить
его. Он так вымотался, что у него даже  лицо  подтянуло.  Краше  в  гроб
кладут. Сейчас для него сон куда важнее, чем ее откровения. И ей бы тоже
не мешало поспать. Она сомкнула ресницы, но сна,  как  и  прежде,  ни  в
одном глазу.
   А Сив, который спал на ее диване,  такой  близкий  и  такой  далекий,
летел на крыльях сна, легкий как пушинка, в ту  страну,  где  перемешано
то, что видишь так часто, с тем, чего не видал никогда.
   Он  и  Доминик  снова  вместе.  Годы  разлетелись,  как  голуби,   по
поднебесью, курлычут, невидимые, в зарослях кустарника. Братьям снова по
двадцать лет, снова идут они страшными, как тяжелый  наркотический  сон,
тропами нескончаемой Вьетнамской войны. Кровавое марево  застит  солнце.
Вьетнам - единственное место в мире, думает Сив, где небо желтого цвета.
   Сив и Дом в  черных  гимнастерках  Красных  Кхмеров  переходят  через
границу между Вьетнамом и Камбоджей. Никто  не  знает,  где  они  и  чем
занимаются даже в штабе думают, что они просто  прочесывают  близлежащие
районы на предмет диверсантов. Но у них особое задание, о котором ничего
не знают в их штабе.
   И о нем сейчас думают они - не о вьетконговцах, не о Красных Кхмерах.
О нем они говорят сейчас, за спиной командира.
   Все они вызвались в этот рейд добровольцами, они сами напросились  на
эту вылазку в неизвестность. И эта кишащая змеями,  мутная  река,  через
которую они сейчас переправляются, служит  естестве