зраст человека. -  У  меня  есть
свидетельства очевидцев о твоих подвигах в публичном доме.
   Сив кивнул.
   - Добро! - И протянул руку. Терри Хэй - он же Мясник -  пожал  ее  со
словами:
   - Добро пожаловать в отряд ПИСК!
 
*** 
 
   Транг  тоже  произвел  на  Сива   большое   впечатление,   когда   он
познакомился с ним, но по другим причинам. Впечатление, надо сказать, он
производил  жутковатое,  будто  являясь   олицетворением   названия   их
отделения. Это был в прямом смысле  этого  слова  големом,  теплокровным
телом без души и сознания. Глядеть в черные глаза Транга было все равно,
что глядеть в бесконечность: трудно понять, что видишь  перед  собой,  и
только смутно осознаешь, что сюда лучше не смотреть.
   Но Транг был в такой же мере правой рукой Волшебника, в какой Мун был
правой рукой Мясника. Эти азиаты, по мнению  Сива,  занимали  положение,
которое можно было охарактеризовать как среднее между  рабом  и  другом:
уже не  первое,  но  еще  и  не  второе.  Они  были  связаны  со  своими
партнерами-американцами каким-то алхимическим элементом, для которого  в
словаре Сива не было эквивалента.
   Транг напоминал Сиву его отца, гордого испанца, приехавшего в Америку
искать  счастья,  бедного  подносчика  кирпичей   на   стройке,   такого
трудолюбивого, что он постоянно вызывал  насмешки  у  его  товарищей  по
работе.  За  его  героический  четырнадцатичасовой  рабочий   день   его
презрительно называли "двужильным испашкой".
   Вергилий и Мясник не называли азиатов в своем отделении "косорылыми",
но, в принципе, могли бы.  Однажды  он  подслушал  разговор  Вергилия  с
Мясником, в котором Вергилий похвалялся: "Мун и Транг - мои псы. Когда я
им говорю "алле!", они прыгают. Они мне обязаны всем на свете,  дружище.
Так что, если ты чего-нибудь хочешь добиться  от  Муна,  действуй  через
меня. Он мой, как и  все  вольнонаемные  из  отделения,  и  всегда  моим
останется".
   Но однажды, когда дождь лил так, что даже "ПИСК" оказался запертым  в
четырех стенах, он подслушал еще один разговор, который показал, что это
не совсем так.
   Транг и Мясник за разговорами чистили  оружие.  Вроде  бы  болтали  о
пустяках, но,  когда  Сив  подошел  поближе,  он  понял,  что  небрежные
интонации маскируют весьма серьезное содержание.
   - Твоя семья живет далеко отсюда? - спросил Терри.
   ( Не близко, - ответил Транг. - Но и не далеко. Во Вьетнаме нет  мест
особенно удаленных. - Он вытер ствол своего АК-47. - Особенно  во  время
войны.
   - Ты, наверно, очень скучаешь по ним.
   - Я уж и забыл, что значит жить с  матерью,  с  семьей.  -  Он  пожал
плечами, продолжая свое дело. - Как Меконг,  который  и  дает  жизнь,  и
отнимает ее, война все это смыла. Теперь все это видится, как сон. Когда
я сплю, я иногда оказываюсь вновь в своей деревне. -  Он  проверил,  как
работает боек. - А проснусь и вижу, что все, как было, а  я  по-прежнему
забрызган кровью.
   - На войне как на войне, - заметил Терри.
   Транг приостановил то, чем он занимался, и посмотрел  в  глаза  Терри
долгим взглядом, будто загипнотизированный. Потом кивнул и согласился.
   Глядя на Мясника, Сив тоже задумался, вспомнил  добрые  глаза  своего
отца,  услышал  его  скрипучий  голос,  говорящий  с  сильным  испанским
акцентом: "Все, что я хочу, так это то,  чтобы  ты  и  Дом  преуспели  в
жизни". Лицо такое измученное и серое  в  скудно  освещенной  больничной
палате. "Я ничего не добился, вы добьетесь всего. Теперь, слишком поздно
для меня, я знаю, в чем секрет жизненного успеха. Это чтобы  быть  своим
среди своих".
   Через  месяц  отец  умирает,   разбитый   в   жизненной   схватке   и
преждевременно  состарившийся,  Сив  бросает  школу,  присматривает   за
Домиником. Потом поступает в армию, переходит в Спецназ. Он  хочет  жить
так, чтобы отец, будь он жив, гордился  бы  им.  Более  того,  он  хочет
добиться в жизни того, чего отец так и не смог добиться. Он  тешит  себя
иллюзией, что если они с Домиником будут  как  надо  сражаться  за  свою
названную родину, то, вернувшись домой, они перестанут быть "испашками",
превратившись в "героев". Вот тогда они будут своими среди своих.
   Сив, который сам чувствует себя неловко среди  людей,  которых  здесь
всех одинаково считают американцами, думает о  причудливой  ситуации,  в
которой оказался Терри. Несмотря  на  свое  прозвище,  он  не  похож  на
Вергилия. Раньше он думал, что похож, из-за тонкой игры Мясника.  И  еще
вначале он думал, что структура их отделения с точки зрения субординации
такова: с одной стороны стоят Волшебник с Мясником, а  с  другой  -  все
остальные. Теперь он несколько пересмотрел эту  концепцию,  поставив  на
одну  сторону  Волшебника,  а  на  другую  Терри,  Муна  и  Транга.  Сив
почувствовал, что не прочь узнать побольше о сложной личности Мясника.
   Под зловещими небесами цвета жареного миндаля Терри Хэй и Транг сидят
на корточках в неровной тени сгоревшей хижины. Они принимают таблетки  с
набором необходимых организму солей,  заедая  их  только  что  сваренным
рисом. Терри поднимает глаза на Сива,  когда  тот  присаживается  рядом.
Никто не говорит ни слова.
   Отряд "ПИСК" дислоцируется в глубине страны. Сив давно  уже  перестал
спрашивать, в каком районе  Вьетнама  они  в  данный  момент  находятся,
отдыхая после одной операции, готовясь к другой. Это совершенно неважно:
они - бойцы невидимого фронта.
   Транг  активно  запихивает  в  рот  рис,  выгребая  его   ложкой   из
покоробленной миски, которую держит на уровне рта. Мясник не отстает  от
него, хотя ест, вроде, не торопясь.
   Сив молча наблюдает за ними, чувствуя их тайную близость друг к другу
и даже где-то завидуя им. Наконец, спрашивает:
   - Интересно, куда мы теперь отправимся?
   Терри пожимает плечами.
   - Это зависит от разных факторов.
   - От каких? От погодных?
   - Нет, от тактических. Отправимся туда, где  сможем  причинить  чарли
больший урон. -  Он  засмеялся.  -  За  наши  передвижения  ответственен
Волшебник. Проконсультируется у духов по своей долбанной  планшетке  для
спиритических сеансов или посмотрит в свой хрустальный шар  -  и  полный
вперед! -  Он  исподтишка  бросил  взгляд  Трангу,  который,  доев  рис,
приступил к рыбе, начав ее с головы.
   - А разве ты никак на это не влияешь? - спросил Сив. -  Я  думал,  ты
командуешь отделением.
   Мясник тоже начинает вгрызаться в рыбу, уминая ее вместе с костями.
   - Я вроде  доберман-пинчера.  Волшебник  указывает  добычу,  а  я  ее
хватаю. Да мы все здесь такие. Верно, Транг?
   Сив не знает, верить ему или не верить. Уж не шутит ли Терри, на свой
лад? Вряд ли он похож на собачку, выполняющую команды Волшебника.  Кроме
того, в его  последних  словах  прозвучала  горькая  нотка.  Это  скорее
предупреждение, чем шутка.
   И еще, интересно, каковы отношения между Терри  и  Трангом?  Наверно,
более сложные, чем может показаться с первого взгляда.  Кажется,  Мясник
не только  не  любит  Вергилия  за  его  пренебрежительное  отношение  к
азиатам, но и отчасти презирает Транга за то, что он мирится с этим.
   Неподалеку от них съемочная группа телевидения варганит свой репортаж
о борьбе с огнем: камеры с жужжанием вращают диски с пленкой,  волнующий
комментарий сочиняется на ходу. Война  представляется  им  чем-то  вроде
многопланового,  чудовищного  голливудского  фильма  в  духе  Сесила  Б.
Демиля. Сив так и ждет, что один из киношников предложит: "Эй, ребята, а
нельзя ли повторить ту чертовски выразительную мизансцену  с  рукопашным
боем для видео-ролика?"
   Телевизионная группа движется в  их  направлении:  они  снимают  ноги
солдат,  уходящих  от  места  пожара.  После  того,  как  журнал  "Лайф"
опубликовал два месяца назад снимки, сделанные во время  недельного  боя
за гору Апбиа, в котором  погибло  242  американских  солдата,  средства
массовой информации - а, особенно, телевидение, этот наиболее жадный  до
подобного рода новостей орган - набросились на тему войны, как на  давно
потерянного, но вдруг нечаянно вновь обретенного сына.
   И печальнее всего было то, что гора  Апбиа  могла  по  справедливости
считаться символом бессмысленности всякой войны. Совершенно  бесполезный
в военном отношении объект, эта гора, известная среди солдат как "высота
Гамбургер", вскоре после этой кровавой бани был вновь отбит  северянами:
обычный в этой войне результат американских "побед".
   - Когда-нибудь, - сказал Сив, желая внести  оптимистическую  нотку  в
разговор, - все это кончится.
   Транг перестал есть, посмотрел на Сива.
   - Это не кончится никогда, - сказал он. - Здесь веками идет война,  в
той или иной форме. Вы, американцы, не сможете  остановить  ее,  как  не
смогли французы. И русские не смогут.  Все  вы  только  и  думаете,  как
подмять нас под себя. Каждый по-своему, сообразно вашей  идеологии.  Вам
кажется, что раз вы подчинили нас себе, так, значит, и победили.  Вот  и
французы так считали, когда хозяйничали здесь.
   Он повернулся, и Сив разглядел на его руке  татуировку:  фунг  хоанг,
мифическая вьетнамская  птица,  о  которой  говорят,  что  она  обладает
сверхъестественными  способностями  отвечать  на  любые  вопросы.   Этот
небольшой, но мастерски  выполненный  рисунок  показался  Сиву  символом
пропасти между их культурами.
   - Все вы хотите только одного: учить нас. Учить чему? Быть лучше, чем
мы есть? Как стать богаче, здоровее,  счастливее?  Постоянно  мы  слышим
поучения. От французов, от американцев, от русских. Но на самом деле  вы
хотите переделать нас по своему образу и подобию.
   Транг смотрит, не мигая, на телевизионщиков, снимающих крупным планом
истощенные лица и затравленные глаза вьетнамских детишек. - Я говорю это
потому, что слишком часто спрашиваю себя, зачем вы, друзья, вообще  сюда
пожаловали?
   Уязвленный Сив впадает  в  хмурое  молчание.  Мясник,  или  сам  тоже
интересующийся этой проблемой, или же просто для того, чтобы  поддержать
павшее знамя Сива, спрашивает:
   - А почему вы миритесь с этим? Вы же ненавидите нас  не  меньше,  чем
своих северных собратьев.
   Черные, бездонные глаза Транга поворачиваются к Терри.
   - Я не просто ненавижу, - говорит он. - Я горю от ненависти.
 
*** 
 
   Я горю от ненависти.
   Многие недели эта фраза преследует Сива. По той или иной причине  она
кажется ему талисманом, связующим его с Мясником и Трангом,  потому  что
ему хочется быть частью чего-то более человечного, чем  просто  воинское
подразделение, в котором служит. Которое тем только  и  занимается,  что
убивает. Но, в конце концов, приходит к мысли, что сам не понимает,  что
за талисман он  приобрел,  да  и  не  поймет,  если  будет  держать  его
спрятанным от других.
   И он обращается к своему брату Доминику, который, хоть и младший,  но
весьма начитан по части истории, философии и социальной этики.
   Из всех из них его братишка меньше всего создан для  войны.  Он  тоже
убивал, но по необходимости. Он никогда не чувствовал душевного подъема,
как все они - часто не отдавая себе в этом отчета, как молодые  волки  в
джунглях - в  пылу  сражения.  Его  не  ослепляют  светящиеся  трассеры,
прорезывающие тьму ночи, он не возбуждается от сухого треска  автоматной
очереди. Он не видит ничего мудрого в нравственном принципе "убивай  или
будешь  убитым",  который  пропитывает  воздух  Вьетнама  не  в  меньшей
степени, чем вонь.
   - Да, я отчасти понимаю, что он имеет в виду, - сказал Доминик, когда
Сив изложил  ему  вкратце  странный  разговор  с  Трангом.  -  Но  чтобы
полностью понять, надо либо родиться здесь, либо  быть  профессиональным
историком.
   Они расквартированы в деревне, полной, как это почти  стало  правилом
за последние годы, раздоров и взаимного недоверия. Мимо Сива и Доминика,
устроившихся  на  солнышке,  прошли  несколько  деревенских   старейшин,
вооруженных  американскими  автоматами.  По-видимому,  обходят   хижины,
агитируя голосовать за себя на выборах, подумал Сив.
   - Вот,  например,  французы.  Они  пришли  сюда  на  рубеже  веков  и
буквально изнасиловали эту страну. По сути дела, они вели себя ничуть не
пристойнее, чем колонизаторы прошлых столетий. Они начали  с  того,  что
пинками под зад выгнали здешних мандаринов из их кабинетов  и  внедрили,
помахивая бамбуковой тростью, французские традиции руководства  страной,
французское законодательство, французское образование. Все это привело к
тому,  что  старое  общество,  основанное  на  конфуцианских   догматах,
развалилось.
   Старейшины вышли из одной из хижин, волоча за собой молодого парня, и
швырнули его в уличную пыль.  Он  был  весь  в  крови,  его  левая  рука
бессильно висела, вывернутая неестественным  образом.  Прямо  на  улице,
чтобы все видели, старейшины продолжили немилосердно избивать его.
   - Бывший министр финансов во французском  правительстве  Поль  Доумер
прибыл  сюда  в  качестве  генерал-губернатора  в  1897  году.  В   этом
заключался своего рода юмор. Политические противники выперли его сюда за
попытки  реформировать  налоговое  законодательство.  Вот  здесь  он   и
развернулся, превратив колонию в приносящее доходы предприятие,  обложив
налогами всех и каждого.
   Этот парень, очевидно, лазутчик с севера. Говорят, что  советники  из
ЦРУ научили здешних старейшин выслеживать  коммунистических  шпионов  на
территории  Южного   Вьетнама   и   они   должны   ежемесячно   посылать
соответствующие отчеты.
   - Первым делом Доумер отменил запрет на экспорт риса,  который  ввели
мандарины, по справедливости считая, что здесь рис  нужнее:  он  помогал
решить проблему  с  хронически  голодающими  районами  страны.  Француз,
однако, увидел в рисе имеющийся в избытке товар, продавая который  можно
сделать колонию самоокупающейся. К 1940-м годам Индокитай  занял  третье
место в мире по экспорту риса.  В  результате  этого  миллионы  долларов
хлынули  во  французские  сейфы  и  кофферы,  но,  с   другой   стороны,
большинство мелких крестьян, предки которых столетиями  возделывали  рис
на своей земле, лишились собственности:  их  наделы  перекупили  богатые
вьетнамские семьи, не жалеющие наличных денег на  сулящий  такие  барыши
бизнес.
   Один из старейшин приставил к виску парня пистолет и  спустил  курок.
Действительно ли он был предателем или же это просто местный крестьянин,
у которого не  было  средств,  чтобы  подмазать  начальство?  Как  и  во
множестве других вопросов, постоянно встающих во Вьетнаме, американцам и
здесь не докопаться до истины.
   - Все это прекрасно устраивало Доумера. Он использовал обезземеленных
в  качестве  рабов  на  каучуковых  плантациях  и  в  копях,   развернув
широкомасштабную программу общественных работ.
   Старейшины заходят  в  одну  хижину  за  другой  и  скоро  на  месте,
обагренном кровью того парня, стоит целая группа мужчин и женщин. Темные
тучи сгущаются над горизонтом, огненный диск солнца скрывается за  ними.
Люди, немые, как горы на северо-западе, стоят  перед  допрашивающими  их
старейшинами.  Туман  клубится  над   окружающими   деревню   джунглями.
Старейшины   присаживаются   на   корточки,    едят    рис,    оживленно
переговариваясь между собой.
   -  Но  в  какой-то  критический  момент  французское  влияние  начало
двигаться  по  другому  руслу.  До  французской   колонизации   Вьетнама
пристрастие к опиуму здесь не было так широко распространено, в основном
ограничиваясь узким кругом  выходцев  из  Китая.  При  Доумере  ситуация
начала меняться. Видя в опиуме еще один потенциальный источник  доходов,
он построил в Сайгоне очистительную фабрику, и постепенно пристрастие  к
наркотикам распространилось среди вьетнамцев с такой  жуткой  скоростью,
что скоро чуть ли не треть  доходов  колонии  падала  на  продажу  этого
зелья.
   Закончив обед, старейшины поднялись на ноги и на глазах  у  населения
деревни одного за другим расстреляли задержанных.
   Лицо Доминика потемнело, стало такого же цвета, как пепелище.
   - Французы давно покинули Вьетнам, придет время, покинем его и мы. Но
опиум и страдания,  причиняемые  им,  останутся.  Вот  оно,  французское
наследие Индокитаю, вот тот французский  поцелуй  взасос,  которым  Поль
Доумер отблагодарил здешний  народ,  который,  как  он  писал  домой  по
прибытии сюда, "созрел для того, чтобы служить Франции".
   - Мы все здесь проливаем свою кровь, но душой мы спокойны,  -  сказал
Сив. - Мы более или менее привыкли  к  тому,  что  вьетнамцы  творят  по
отношению друг к другу. У нас есть приказы, которые мы выполняем. И было
бы скверно для нашего боевого духа вмешиваться в то, что внешне выглядит
как  проводимая   с   благословения   американцев   антикоммунистическая
операция. Для нас вон те мужчины  и  женщины,  что  лежат  там  в  пыли,
коммунистические лазутчики. Но ты смотришь на это иначе.  Ты  не  только
проливаешь свою кровь здесь, ты и душою кровоточишь.  Ты  что,  забыл  о
воинственной природе  вьетнамцев?  Они  постоянно  стремились  подчинить
своему влиянию своих менее агрессивных соседей, как, например, кхмеров.
   - Мы все кровоточим здесь душою, -  возразил  Доминик.  -  Только  ты
слишком упрям, чтобы признаться в этом. Я думаю, мы все время от времени
задаемся вопросом, а не ненавидит  ли  нас  Транг  еще  больше,  чем  он
ненавидит своих северных собратьев? И природа вьетнамцев не имеет ничего
общего с тем, что сделали с  ними  французы,  и  ты  это  сам  прекрасно
понимаешь.
   - Пусть тот, кто без греха, первым бросит свой камень.  Кажется,  так
сказано в Библии?
   - В общих чертах, так. - Он хмуро оглядел груду  тел  на  деревенской
улице. - Ничто не снимет с наших плеч тяжесть этой трагедии.
   - Трагедия? Это слишком мягко сказано, если имеешь в виду эту  сраную
войну, - заметил Сив. - Это  слово  можно  употреблять,  сидя  в  мягком
кресле у себя дома, размышляя о событиях, которые происходят в  мире.  А
когда ты здесь, по пояс в крови и дерьме, другие слова  приходят  на  ум
при попытке описать здешний ад.
   Теперь на улицу вышли собаки,  обнюхивая  землю,  так  щедро  политую
человеческой кровью. Люди ушли, освободив место для псов.
   - Вьетнам изменил меня,  а,  вернее,  изменил  мое  мировоззрение,  -
признался Доминик. - Я начал понимать, зачем я  здесь,  что  хорошего  я
могу совершить, живя в этом мире. Я видел, как врачи  суетятся,  пытаясь
залатать бедняг, наступивших на мину  или  подорвавшихся  на  гранате  в
джунглях. Это все, что они могут  сделать:  залатать.  Излечить  они  не
могут. А ведь врачи должны уметь лечить, на  то  они  и  врачи.  Я  хочу
излечивать людей, и эта война подсказала мне, как  я  буду  это  делать.
Наши парни, вернувшись домой  после  этого  турне,  будут  нуждаться  не
только в физической реабилитации Им потребуется духовная помощь,  потому
что их душа изранена. И  только  Господь  сможет  в  этом  им  помочь...
Знаешь, Сив, в этой стране нет и не может быть истинной веры. Ты  и  сам
это чувствуешь. Господь оставил это  место  Будде  и  Конфуцию.  В  этих
джунглях Господь умер и все еще  ждет  своего  воскресения.  Тело  можно
зашить нитками с помощью стальной иглы, но сердце  и  душа  нуждаются  в
ином лечении. Бедняги, которые  выберутся  из  этого  ада,  тоже  должны
обрести свое спасение. И я хочу, вернувшись домой, помочь им ступить  на
эту тропу.
 
*** 
 
   "...И не выйти живым никому", - пел Джим Моррисон.
   Их привлекли к "подавлению  очагов,  создающих  помехи  продвижению",
выражаясь военным языком. Отряд "ПИСК" летит на север, в районы Плейку и
Контума. Быстрые вертолеты доставляют  их,  эмиссаров  смерти,  в  глубь
джунглей, пропахших гниющими растениями и  разлагающимися  человеческими
телами.
   Мясник  обучает  их  многим  штучкам,   в   том   числе   тому,   как
обезглавливать жертвы.
   - Головы можно оставлять рядом с телом, - говорит он деловым тоном, -
но все хрящи и сухожилия должны быть перерезаны.  Тогда  дух  восточного
человека не см