стрицу,  она  и
зачахнет. И ты ее сам на это обрекаешь, Дракон.
   С этими словами Сив отступил на шаг. У виска Чана билась жилка.
   - Хорошо, - сказал он, наконец. - Но ты за это должен вызволить  меня
из тюряги.
   - Нет, этот номер у тебя не пройдет. И думать забудь.
   - Или это, или ничего, - отрезал Чан. - Я могу пойти на такое  только
в компании с тобой.
   - Туда, куда мы с тобой пойдем, я прихвачу с собой оперативников.
   - Думаешь, они тебе помогут? Тот тип исчезнет, прежде чем ты  успеешь
выйти за двери этого участка.
   - Что ты такое мелешь?
   - А ты что, думаешь, там никто не знает о том, что здесь  происходит?
- бросил ему Чан. - Пораскинь сам мозгами.
   И Сив впервые с  начала  этого  допроса  почувствовал  себя  неловко.
Пожалуй, Чан не врет, подумал он.
 
*** 
 
   Мильо, находясь в объятиях Морфеи, грезил вслух о своей жене. Морфея,
вьетнамка исключительной красоты, привыкла к этим постамурным  излияниям
своих клиентов. Внешне молодая, внутренне она  была,  пожалуй,  постарше
его.
   Жена Мильо уже много лет как умерла, но он едва  ли  забыл,  что  она
вытворяла с ним, а, вернее, что они вытворяли друг с другом.
   В те дни имя Мильо еще не было  придумано.  Он  жил  тогда  несколько
поближе к Азии, чем  теперь,  увлеченный  противоречивыми  политическими
течениями этого региона. Поближе к революции.
   Теперь все переменилось. Азия стала всего-навсего сферой его  деловых
интересов, противоречивые политические течения - увлечениями  молодости,
а революция - и вовсе достоянием истории. С интернационализацией мировой
экономики даже в прошлом выдающиеся лидеры перестали мечтать о ней.
   Задолго до других Мильо разочаровался в своей -  ихней?  -  политике.
Смерть жены была последним в ряду факторов, подтолкнувших его  к  резкой
смене образа жизни. С ней утратились последние связи с прежней жизнью (с
дочерью он потерял связь еще  раньше).  И  он  прекратил  существование.
Через полгода после этого в  Париже  появился  некто  Мильо,  снабженный
соответствующими верительными грамотами, и довольно скоро был  принят  в
Общество Возвращения в Лоно Истинной Веры, или, короче, просто в Лоно.
   Но сознание человека не так просто расстается с прошлой  жизнью.  Как
непрестанно  работающий  трал,  его  память  постоянно  вытаскивает   из
прошлого  разные  случаи,  мрачные,   постыдные,   неприятные,   которые
отравляют ему часы удовольствия и сна.
   Морфея, которая изучила в совершенстве, как угодить ему с  физической
и с психологической точек зрения, тем не менее, была несколько растеряна
и  не  знала,  как  приостановить  этот  поток   психической   эманации,
отражающий его прошлую жизнь. После обильного секса, когда  он  лежал  в
полусонном состоянии, переплетясь с ней потными ногами, его слова текли,
как темная река ошибок, прегрешений и тайной боли. Она поддерживала  его
голову, целовала его покрытый потом лоб, как будто его мучила лихорадка,
понимая, что эта боль подавленных желаний, составляющих поток  сознания,
может разрастаться, как злокачественная опухоль.  И  сколько  семей  она
сокрушила, сколько жизней унесла!
   Скоро Морфея узнала, со  сколькими  мужчинами  жена  Мильо  спала,  и
сколько раз она подстраивала так, что он заставал ее с ними.  Невозможно
измерить боль, сосчитать обиды, которые она ему наносила. Почему же,  не
могла  понять  Морфея,  они  так  долго  прожили  вместе?   Однажды   ей
показалось, что она понимает причину: жена Мильо была очень  обаятельной
и она привлекала различных влиятельных  людей  обоего  пола,  как  пламя
привлекает мотыльков. Поэтому ее помощь ему была бесценной.
   Ничего удивительного не бью в том, что Мильо  занимал  мысли  Морфеи:
по-своему она любила его, чувствовала в нем величие, которого его жена в
нем не могла заметить.
   Юные годы Морфеи прошли в Азии, и ею мужчины всегда пользовались, как
вещью. И поскольку она очень рано поняла,  что  таков,  по-видимому,  ее
жребий (по правде говоря, она и не могла себе  представить  другого),  и
надо, по крайней мере, получать свою quid pro guo .
   Прежде она никогда не чувствовала душевной привязанности к  клиентам,
да и не чувствовала в  этом  потребности.  Более  того,  это  ей  всегда
казалось не только рискованным делом, но и просто ужасным. Но, с  другой
стороны, в этом чувстве было и  нечто  захватывающее.  Ей  в  Мильо  все
нравилось, даже его боль, потому что  боль  была  частью  его  личности,
частью того, что сделало его таким, каков он есть.
   Примерно через час он замолчал: темная река слов обмелела. А потом он
заснул в объятиях Морфеи. И пока он спал, она все переваривала эпизод  с
соблазнением женой Мильо любовницы министра финансов,  целью  чего  было
узнать секреты министра и заставить его  ходатайствовать  о  том,  чтобы
Мильо предоставили пост в Индокитае.
   А потом Морфея вообще отдалась фантазиям. А  в  ее  фантазиях  всегда
фигурировал Мильо и мысли о том, как счастливо бы она могла жить с  ним.
Просто жить нормальной жизнью.
   Мильо пробудился от  своего  сна  в  Ле  Порт-дю-Жад  ,  как  всегда,
посвежевшим. Этот дом удовольствий,  представлял  из  себя  белокаменный
особняк XVIII века  с  обнесенным  каменной  стеной  садиком  с  розами,
фиалками  и  аквилегией.   Посередине   садика   был   фонтан   в   виде
изумрудно-зеленой русалки, совокупляющейся с такого же цвета  дельфином.
Под большим каштаном стояла единственная скамеечка кованного железа.
   Особняк этот  стоял  на  левом  берегу  Сены,  в  трех  кварталах  от
Сорбонны, совсем рядом с бульваром Сен-Мишель. Из многих его  окон  была
видна роскошная зелень Люксембургского Сада.
   Вот  на  него  и  смотрел  Мильо,  одеваясь.  За  его  спиной  Морфея
зашевелилась в кровати.
   - Скажи мне, дорогая Морфея, - обратился он к ней, завязывая галстук,
- о чем ты думала, пока я спал?
   - Как всегда, грезила о времени.
   Мильо обернулся и посмотрел на нее с удивлением.
   - В самом деле? Интересно, это как?
   Она улыбнулась ему  своей  загадочной  улыбкой,  которая  всегда  его
привлекала к ней.
   - Чтобы это понять, надо родиться рабом. Ничего не иметь своего, быть
покорной чужим желаниям. Я родом из Азии, и я знаю, что это такое:  быть
ничем, видеть, как твой  родной  край  доят  пришельцы.  Кроме  того,  я
женщина. Я замерла,  замурованная  в  осколок  времени,  как  фарфоровая
балерина, которую периодически снимают с полки, любуются на нее, а потом
ставят на прежнее место. Чтобы понять мои мечты, надо испытать на  себе,
каково быть близкой с кем-то, выполнять все его прихоти, укачивать  его,
когда он плачет, как ребенок, а потом, встретившись с ним на улице или в
ресторане, быть им просто не замеченной.
   Она посмотрела на него затуманившимися глазами.
   - Для игрушки в руках  больших  детей,  как  я,  грезы  о  времени  -
единственная отрада.
   Он подошел и сел с ней рядом на край кровати, нежно дотронулся.
   - Значит, вот ты  что  о  себе  думаешь?  -  Ему  всегда  требовалось
дотронуться до нее перед уходом, чтобы убедиться, что она -  не  продукт
его воображения.
   - Я знаю, кто я есть, - сказала она. - Рабыня страсти.
   - Возможно, - предположил Мильо,  именно  это  и  делает  тебя  столь
страстно желаемой.
   Она засмеялась.
   - Вряд ли это так.
   Морфея проследила за ним глазами, как он встал, надел пиджак.
   - Вот идешь ты с друзьями по улице и видишь, что я прохожу мимо.  Что
ты сделаешь? Улыбнешься мне хотя бы? - Наступал  самый  тяжелый  момент,
момент расставания. Когда его с ней не будет, это уже не так тяжело: она
сможет держать под контролем тупую и ноющую боль в сердце.  Но  в  такой
момент, когда рассыпается созданная ее фантазиями реальность, ей  всегда
хотелось отвернуться к стене и заплакать. Но  вместо  этого  она  только
улыбнулась, потому что знала, что он любит, когда она улыбается  и  ждет
от нее именно этого.
   - Не только улыбнусь. Я остановлюсь и расцелую тебя в обе  щеки,  как
давно потерянного  и  вновь  обретенного  друга.  -  Покидая  ее,  Мильо
оглянулся, почувствовав, как забилось его сердце. Когда  она  улыбается,
подумал он, она так напоминает мне Сутан. И когда я с ней, мне  кажется,
что рядом со мной Сутан.
   Кладя деньги на крышку комода, он попрощался:
   - Au revoir, Морфея.
 
*** 
 
   Крису, забывшемуся коротким,  тревожным  сном  на  борту  авиалайнера
кампании "Пан-Ам", снились тени. Он мчался по залитой  солнцем  сельской
местности где-то во Франции. Улыбающаяся Аликс рядом с ним, не  отстает.
Ее легонькая, складная фигурка согнулась над велосипедным рулем и так  и
излучает сексуальность.
   Солнечные лучи, прорезая листву платанов,  растущих  по  обе  стороны
дороги,  время  от  времени  ярко  освещают  ее  лицо,  которое  как  бы
выныривает из тени в свет.
   Она улыбается. Он видит ее ровные белые зубки,  а  потом  тень  вновь
закрывает ее лицо. И тут Крис чувствует какой-то толчок в  грудь,  будто
невидимой руки  необычайной  силы.  Он  отбрасывает  его  в  сторону,  и
велосипед его  теряет  устойчивость  на  какое-то  мгновение.  Потом  он
выравнивается, но Аликс уже умчалась далеко вперед.
   Крис кричит ей вслед, но  ветер  возвращает  ему  его  слова.  Втянув
голову в плечи, он разгоняет велосипед, чтобы догнать ее, крутя педали с
такой силой, что ноги  начинают  болеть.  Чем  сильнее  они  болят,  тем
отчаяннее он крутит педали. Но чем быстрее он мчится, тем дальше  Аликс,
уменьшившаяся уже почти в точку на горизонте.
   Но он не сдается, тем не менее, а только удваивает  свои  усилия.  И,
наконец, он подкатывает к ней и видит, что она вместе со  своим  великом
лежит на  обочине  дороги,  пригвожденная  гигантским  веером  к  земле,
влажной и темной от ее крови.
   Он проснулся, вздрогнув, когда самолет  коснулся  посадочной  полосы.
Заморгал, облизал сухие губы, вспоминая сон, их  гонку  на  велосипедах.
Неприятно кольнула мысль,  что  Аликс  лежит  в  больнице  в  Нью-Йорке,
совершенно беспомощная, а он оставил ее.
   За  стеклом  иллюминатора  была  Ницца,  обрамленная  синими  горами,
подернутыми дымкой, как на полотне импрессиониста.  В  здании  аэропорта
обнаружилось, что авиакомпания потеряла его  багаж.  Пришлось  заполнять
соответствующие требования, что он сделал, скрепя сердце: ничего ценного
в его чемодане не было. Только время теряется зря.
   Сутан он увидел на площадке для встречающих. Она всматривалась в лица
пассажиров, сходящих с борта  самолета.  Так  вот  она  какая:  подружка
Терри. Что-то это  никак  не  укладывалось  в  его  голове,  как  он  ни
старался.
   Она была еще более красивой,  чем  тот  образ,  что  хранился  в  его
памяти. Время подчеркнуло экзотику ее черт, частично кхмерских, частично
французских. Увидав его, она сняла темные очки.
   На ней была блузка темно-зеленых, лазоревых и розовато-лиловых тонов,
черные облегающие брючки, коротенькие сапожки того же цвета. Ее длинные,
невероятно  красивые  ноги  по-прежнему  казались  позаимствованными   у
какой-нибудь un petit rat, юной балерины из Парижской Оперы.
   Крис заглянул в ее карие глаза, в которых плавали зелененькие  точки,
и произнес ее имя внезапно дрогнувшим голосом.
   - Сутан!
   - Привет, Крис!
   Как все это прозаично! Совсем не так, как  он  представлял  себе  эту
встречу в воображении. А теперь-то что делать?  Просто  улыбнуться  друг
другу? Обняться? Все так чертовски неудобно!
   Она расцеловала его в обе щеки.  Когда  они  шли  к  ее  машине,  она
обернулась к нему.
   - Это путешествие, конечно, не может быть для  тебя  приятным,  но  я
попытаюсь сделать его для тебя хоть чуточку менее мучительным.
   У Криса вертелось на языке спросить, как она собирается сделать  это,
но он промолчал. За время перелета он  ничего  не  ел,  потом  этот  сон
урывками. Проснулся совершенно не отдохнувшим. Ощущение прескверное.
   - Сейчас, - сказал он, - щурясь от яркого солнца, -  я  бы  не  прочь
принять душ.
   - Это нетрудно организовать, - сказала Сутан. Потом  показала  жестом
на машину. - Береги коленки, когда садиться будешь.  В  этих  спортивных
машинах всегда некуда ноги девать.
   Это была "Альфа Спайдер" медвяного цвета с белыми кожаными сидениями.
Брезентовый верх был опущен, и ветер, даже когда она разогнала машину  с
приличной скоростью, был нежен, как шепот.
   Ницца, вся белая и оранжевая, взбиралась с грацией танцора  вверх  по
склонам холмов, спускавшихся к лазурному Средиземному морю. Сюда, мрачно
подумал Крис, приезжать на медовый месяц или  с  любовницей,  а  не  для
того, чтобы забрать тело убитого брата.
   Сейчас доберемся до дома, там душ и примешь, - сказала Сутан.
   - До дома? Не до моего отеля?
   - Я взяла на себя  смелость  ликвидировать  твою  бронь,  -  сообщила
Сутан. - Решила, что тебе будет удобнее у меня.
   Крис на это ничего  не  возразил,  и  она  приняла  его  молчание  за
согласие.
   - Я подумала, что тебе захочется побыть с... вещами Терри.
   - С чем, с чем?
   - Ну, с тем, что осталось после него: фотографии, письма...
   - Мы никогда не писали друг другу, - сказал Крис, сам удивляясь,  как
он до сих пор может злиться на Терри за это.
   Она повернулась и посмотрела на него.
   - Да, ты мне говорил. Но разве тебе не любопытно взглянуть на  разные
памятные вещицы, что он хранил, вероятно, потому, что они были для  него
важными?
   Крис  откинулся  на  подголовник  сидения.  Что   мне   действительно
любопытно, подумал он, так это то, какие у тебя чувства по поводу  того,
что ты спала с двумя братьями.
   - Честно говоря, не знаю. Я даже не представляю пока,  каким  образом
смерть Терри изменит мою жизнь. Я даже не знаю, изменит ли вообще.
   - Тогда я могу сообщить  тебе  приятную  новость,  -  сказала  Сутан,
прибавляя скорости после того, как они вышли из-за поворота. -  Она  уже
изменила. Ты ведь здесь, не так ли?
   Крис повернулся к ней. Ее  высокие  скулы  были  слегка  подрумянены,
иссиня-черные волосы заплетены в замысловатую косу.
   - Скажи мне, - спросил он, - сколько у тебя  уходит  времени  на  то,
чтобы так уложить волосы? Сутан засмеялась. - Больше часа.
   - Результат стоит трудов.
   Она кивнула, улыбаясь.
   - Спасибо.
   Крис помнил Сутан как человека доброго, веселого, открытого. Ничего в
ней не было враждебного, как, например, в Терри. Терри  всегда  воплощал
для него враждебную силу.
   И дом Терри оказался совсем не таким, каким он  ожидал  его  увидеть;
светлая квартира с  высокими  потолками,  выходящая  окнами  на  бульвар
Виктора Гюго, с его сочной зеленью платанов и яркими цветами на клумбах.
Мебель была мягкая, менее мужественная, не такая,  на  которой,  по  его
мнению, Терри должен был чувствовать себя комфортно. Тем не менее, Терри
здесь был, по-видимому, счастлив.
   - Ты любила моего брата?  -  спросил  Крис,  принимая  из  рук  Сутан
большой бокал минеральной воды.
   - Ты хочешь принять свой душ?
   - А нужно ли? - Она посмотрела на него молча, и ему стало  стыдно.  -
Извини, - пробормотал он, ставя на стол запотевший бокал. - Ты права. От
меня, наверно, изрядно попахивает.
   Он пошел в ванную, стянул с себя одежду. Теперь, у него в руках,  она
выглядела и пахла, как одежда, продающаяся кучей на барахолке. Он  отнес
ее в комнату, которая  будет  здесь  служить  ему  спальней,  бросил  на
кровать. Комната пробудила  в  нем  целый  рой  мыслей  и  вопросов.  Он
огляделся вокруг. Как эта комната использовалась, когда Терри  был  жив.
Когда Терри был жив.
   Он вернулся в ванную, включил душ,  встал  под  сильную  струю  воды.
Медэксперты,  полиция,  наводнившие  его  квартиру,   вопросы,   вспышки
осветительных ламп, будто  Аликс  была  кинозвездой  или  какой-то  иной
знаменитостью. Крису хотелось только одного: ехать с ней в  больницу,  а
ему приходилось вновь и вновь повторять свои показания, потому что в них
были детали, вызвавшие сомнение у полиции: что он имеет в виду,  говоря,
что на нее напал человек с веером?  Ну  и  прочие  недоуменные  вопросы,
исходящие от людей, не желающих слушать о том,  что  не  может  вместить
приземленная философия.
   Намыливая тело, он обратил внимание  на  то,  какой  сухой  и  рыхлой
кажется его кожа. Будто кто-то пытался освежевать его живьем.  Показания
записали,  потом   еще   вопросы.   Эксперты-криминалисты   ползали   по
окровавленному  ковру,  как  будто  пародировали  агентов  ЦРУ,  как  их
изображают в фильмах. Детектив - высокий негр со шрамом на подбородке  -
записал адрес и номер  телефона  отеля  "Негреско"  в  Ницце,  где  Крис
собирался остановиться. Записал и номер рейса, и всякую прочую  полезную
информацию. Так сколько вы планируете находиться вне страны?
   Крис начал отвечать на вопросы сам, а потом к нему присоединился Макс
Стейнер: иногда даже юристам требуется помощь  юристов.  Он  отвечал  на
вопросы  голосом,  отупевшим  от  шока  и  боли,  уставившись  на  шрам,
украшающий подбородок детектива, - немного сероватый, немного розоватый,
разжижающий шоколадный цвет кожи до цвета кофе со сливками.
   Этот штрих действовал на  него  странным  образом  успокаивающе,  как
небольшой дождик, стучащий по крыше ночью, капающий со стрех: что-то, из
чего в одиночестве можно черпать утешение.
   В конце концов, они поблагодарили его и откланялись. Все-таки  он  не
мог рассматриваться в качестве подозреваемого. Всего-навсего  свидетель,
правда, по делу весьма темному и зловещему.
   Крис говорил,  что  надо  позаботиться  о  Дэнни,  сынишке  Аликс,  и
детектив - другой, белый с красными, слезящимися глазами, успокоил  его,
что, мол,  не  беспокойся,  приятель,  все  здесь  заметано.  Когда  они
удалились, Крис вместе с Максом съездили в Вест-Сайд за Дэнни и привезли
его в больницу, где в палате скорой  помощи  находилась  Аликс.  Их  там
заверили, что беспокоиться нечего. Господи,  да  в  наши  дни  не  такие
чудеса делают  -  почитайте  только  газеты.  Даст  Бог,  и  все  у  нее
обойдется...
   Но Крис не ушел до тех пор, пока сам не поговорил с хирургом, который
проводил операцию. Тот сообщил ему, что ее жизнь теперь  вне  опасности,
хотя положение по-прежнему серьезное.  Чудо,  что  она  вообще  осталась
жива, сэр, но у нее характер бойца, она выдюжит. Может,  немного  погодя
придется подправить шею с помощью пластической хирургии. Она  необычайно
везуча.
   Но навестить ее можно будет не раньше,  чем  дня  через  три,  сказал
хирург. Крис препоручил Дэна заботам  Макса  и,  как  это  ни  печально,
должен был улетать. Приготовлениям по части транспортировки  тела  Терри
на родину отбой, к сожалению, не дашь.
   Мыло и губка, в конце концов, победили  грязь  и  пот  путешествия  и
кошмаров. Уже собираясь выходить, Крис увидел тень за  занавеской  душа.
Он смыл мыльную пену с глаз, раздвинул занавеску.
   Там стояла Сутан, держа в руках одежду, которую он бросил на кровать.
   - Здесь как в горах, - сказала она,  глядя  прямо  на  него.  -  Твои
вопросы,  мои  ответы  полны  подголосков  горного  эхо.   -   Она   уже
повернулась, чтобы уходить, потом вновь остановилась. - Отвечая на  твой
вопрос, должна сказать, что я очень  любила  Терри.  -  Она  потупилась,
потом вновь подняла глаза. - Но сейчас мне кажется,  что  это  не  имеет
никакого значения. По-видимому, я совсем его не знала.
   Вода падала ему на плечи, вода смывала с него грязь и пот  и  уносила
все это в водосток вместе с его прошлой жизнью.
   - Я отнесу  твое  белье  в  чистку,  -  сказала  Сутан.  -  Когда  ты
подсохнешь, мы с тобой немного перекусим. Ты какое  вино  предпочитаешь:
красное или белое?
   -  Белое,  -  ответил  он.  Потому  что  красное  сейчас  слишком  уж
напоминает кровь, добавил он про себя.
   Выйдя из ванной, он увидел  приготовленное  для  него  свежее  белье:
рубашку и брюки. Они лежали на его кровати. Облачился в них, не в  силах
побороть  неприятное  ощущение,  вызванное   мыслью,   что   это   была,
по-видимому, одежда Терри.
   На т