было оставаться глухими к предупреждениям Красных Кхмеров. К  нам  народ
сейчас валом валит. Через пару месяцев у нас  под  ружьем  будет  больше
людей, чем в армии Лон Нола.
   М.  Вогез  собирался  что-то  ответить,  но  в  этот  момент  к   ним
приблизилась какая-то женщина вся в бриллиантах и заставила обоих мужчин
отвечать на ее вопросы. Скоро после этого Салот Сар незаметно исчез.
   Двери веранды были широко раскрыты и за ними был  сад  с  фиалками  и
подстриженными кустами жимолости, сплошь усаженными зажженными свечками.
За увитыми диким виноградом стенами сада мерцали огоньки соседних  вилл,
а ниже блестела в лунном свете гладь Средиземноморья,  далекая,  как  на
картинке, но достаточно близкая, чтобы оттуда  доходил  соленый  морской
запах.
   Селеста, мать Сутан, одетая в вечернее платье от Диора, всучила Крису
очередной бокал шампанского. У нее бронзовая кожа,  почти  полинезийские
черты лица,  типичные  для  кхмеров,  властные  манеры.  Она  потрясающе
красива, но, пожалуй, не так изыскано красива, как ее  дочь,  в  которой
смешался Восток и Запад.
   Глядя  на  Селесту,  думаешь  о  затишье  перед   бурей:   спокойная,
безмятежная внешне,  сгусток  энергии  внутри.  Она  кажется  еще  более
искушенным политиком, даже чем ее муж, М. Вогез.
   Она также, кажется, не прочь затащить Криса в свою постель.
   - Вы думаете, что Сутан не будет возражать? - спрашивает ее Крис.
   - Гнев бывает разным, - говорит Селеста, - в зависимости от того, кто
его вызывает. - Она тянется к нему, целует в щеку.  -  Поверь  мне,  это
послужит на пользу моей дочери. Я безуспешно пытаюсь вывести ее из  себя
с тех пор, как купила для нее ее первый лифчик.
   Интересно, как бы я вел себя по отношению к такой  матери?  ?  думает
Крис.
   - А ваш муж?
   - Что касается его, - отвечает Селеста, -  то  я  абсолютно  свободна
делать, что захочу. Он научился  с  годами  понимать,  что  единственный
способ меня удержать - не держать вовсе. - Она улыбается очаровательной,
но не совсем  искренней  улыбкой.  -  Вот  видишь,  тебе  совсем  нечего
бояться. Совсем наоборот.
   - Вы мне сначала объясните, - говорит он,  демонстративно  заглядывая
за ее откровенный вырез, - каким образом Карл Маркс и Диор  уживаются  в
одном и том же месте?
   Селеста смеется.
   - Вот это да! Не только это, - она согнула его руку, пробуя  мускулы,
- но еще и остроумие впридачу! Нет,  я  положительно  должна  заполучить
тебя.
   - La curiosite est un vilain defaut, - не сдавался Крис.  Любопытство
погубило кошку. - Может, и я погибну во цвете, но все же: можете  ли  вы
ответить на мой вопрос, мадам?
   Она погладила заинтриговавшее ее переплетение вен на его ладони.
   - Ты прав. Маркс никогда бы не понял, насколько необходим  для  жизни
Диор. Пусть я и радикал в политике, но я ведь еще и живая женщина. Кроме
того, деньги и у радикалов не пахнут.
   Осторожно, как щупальцу осьминога, Крис снял со своего плеча ее руку.
   - Я люблю вашу дочь, мадам.
   Селеста опять засмеялась, и смех неприятно кольнул его.
   - Тебе еще надо так многому научиться в жизни, mon coureur  cycliste.
- Она одарила его улыбкой, значение которой он не понял. - Ты еще молод.
И ты думаешь, что ты можешь держать  свою  любовь  вот  так,  зажатой  в
кулаке. Но ты еще не знаешь, что любовь -  как  песок.  Чем  сильнее  ты
сжимаешь руку, тем быстрее она исчезает между пальцами.
   - Вы ошибаетесь.
   - Ошибаюсь? - Селеста смотрит на него долгим  взглядом,  от  которого
становится неловко. Затем вдруг ослепляет его улыбкой, и  лучезарной,  и
соблазнительной.  -  Ну  ладно,  ты  ведь  действительно  еще  молод,  а
молодость даже глупость заставляет  выглядеть  как  достоинство.  -  Они
стоят так близко друг к другу, что никто не мог заметить, как она  взяла
его руку и прижала ее к своей промежности.
   Крис попытался вырвать руку, но Селеста - откуда и  сила  взялась?  -
держала ее, как клещами.
   - Нет, нет, - говорит она,  -  тебе  пора  узнать,  какова  на  ощупь
настоящая женщина. - Ее плоть очень горяча, и вся как бы пульсирует  под
его рукой. Совершенно очевидно, у нее под платьем от Диора  ничего  нет.
Она пошевелила его рукой. - Погладь ее, погладь.  -  Его  средний  палец
внезапно проваливается во внезапно открывшуюся складку, ресницы  Селесты
трепещут от удовольствия. -  Неужели  тебе,  в  твои  годы,  никогда  не
хотелось быть частью чего-то  великого,  -  прошептала  она.  -  Чего-то
большего, чем ты сам. Вечная любовь к моей дочери, которой ты  тешишься,
ничто по сравнению с тем, о  чем  я  говорю:  об  участии  в  социальном
переустройстве мира. Восстание!  Смерть  на  баррикадах!  Наш  первейший
долг,   завещанный   самим   Богом,   помочь   восстановить   социальную
справедливость по отношению к тем, кому не  повезло  и  они  родились  в
нищете. - Ее прекрасное лицо  перекосилось  в  насмешке.  -  Неужели  ты
действительно хочешь прожить свою жизнь так,  как  решила  прожить  она,
открестившись от всякого святого дела? Как  бессмысленна,  как  ничтожна
такая жизнь!
   Он жары  и  табачного  дыма  Крис  почувствовал,  что  у  него  вдруг
закружилась голова, стало трудно дышать. Ощутив, что пальцы Селесты  уже
обхватили его член, он вырывается от нее.
   Опьяневший от ее слов и ее рук, он, спотыкаясь, поспешил прочь,  и  в
ушах его все звучал ее смех.
 
*** 
 
   - Все, что нужно моей матери, - говорит ему Сутан, когда они  танцуют
под звуки латиноамериканского оркестра, - так  это  выяснить,  насколько
быстро ей удастся развратить попадающихся в ее поле зрения мужчин.
   - Всех, кого попало? С чего такая ненависть к ним? - спросил ее Крис,
думая,  стоит  или  не  стоит  говорить  Сутан,  что  ее  мать  пыталась
соблазнить и его тоже.
   - Предпочтительно западного  происхождения,  -  ответила  Сутан,  так
отплясывая самбу, что лица танцующих сами поворачивались к  ним.  -  Она
мстит им за то, что происходит с ее страной, с Камбоджей.
   Он подумал о одержимости судьбами страны Селесты и  о  безразличии  к
ним ее дочери. Султан, как и он, сама выбирает для себя пристрастия. - У
ее ненависти есть свои причины.
   - Да, но не формы, в которую она выливается. Для моей матери все, кто
не желает политизироваться, достойны всяческого презрения. Селеста верит
в предопределение и революцию так, будто эти слова начертаны на  небесах
самим богом.
   Капли пота, как бриллианты, сверкали на ее голых плечах. Она сбросила
с ног туфли. Молодая  латиноамериканка  пела  по-португальски,  призывая
своего любимого остаться с ней вечно  на  белом  песке,  где  они  будут
вместе слушать шорох волны такого синего-пресинего океана.
   - Ты не голоден? - Зеленые точечки в глазах  Сутан  казались  в  этом
слабом  освещении  больше,   чем   обычно.   -   Я   спрашиваю,   хочешь
подкрепиться?
   Они вблизи больших дверей, за которыми сад, полный свечей  и  лунного
света. Он за  руку  увлекает  ее  туда,  где  эти  источники  теплого  и
холодного света чертят по ним полосы теней,  раскрашивая,  как  тигриные
шкуры.
   Они спешат вниз по  древним  каменным  ступеням,  изъеденным  мхом  и
лишайником, мимо пилястров, бледных в свете луны и  выщербленных:  следы
работы неумолимого времени.
   За забором живой изгороди, под деревом магнолии в цвету они падают на
траву. Запах лаванды и земли. Стук ее  сердца,  когда  он  целует  ее  в
грудь.
   Он тянет с ее плеч плотно облегающее платье, тянет вниз, пока оно  не
спускается к бедрам, и даже полосочка курчавых волос  виднеется.  Целует
ее шею, между грудей, спускается ниже. Она открывается его  ласкам,  уже
влажная.
   - Mon coeur , - шепчет Сутан, зарываясь пальцами в  его  волосы.  Она
высвобождает груди, тянет его руки к ним. Соски сразу  твердеют  от  его
прикосновения.
   Ее сильные, беломраморные бедра обхватывают его  голову  и,  по  мере
нарастания возбуждения, поднимает его выше, выше, пока, вся прогнувшись,
не зажимает его в мягких эротических тисках.
   Целуя его, она шепчет "Mon ange, mon beau ange"  ,  расстегивает  ему
брюки, ласкает руками, губами, языком, тащит его на себя.
   Крис смотрит совсем растаявшими от острого наслаждения  глазами,  как
она склоняется над ним, одетая покрывалом из лунного света. Свет золотит
ее кожу, собирая в ложбинках тела таинственную тьму.
   Когда  она  возвращается  к  его  рту,  он,  вне  себя   от   острого
наслаждения, пронизывающего его  насквозь,  закидывает  голову  назад  и
стонет. Слышит ее шепот, потому что ее возбуждение не уступает его; "Да,
да, давай". И тогда он входит в нее до самого корня.
   Потом они лежат рядом, глядя на лунный свет, льющийся на  них  сверху
сквозь листья. Время от времени на крыльях бриза до них доносятся  звуки
продолжающейся вечеринки: зажигательная  самба,  чей-то  короткий  смех,
звон стаканов, сдвигаемых вместе.
   Они целовались, долго, сладостно, когда вдруг услышали голос Селесты,
да так близко, что она не могла быть дальше, чем в нескольких шагах.
   - Я счастлива, что могу дать вам все, что вы просите, - сказала она.
   А затем - ответ Салот Сара:
   - Должен с удовольствием отметить, что мы всегда  получаем,  что  нам
надо, в доме М. Вогеза.
   Крис сразу перекатился на живот. Мать Сутан и Салот Сар, должно быть,
на другой стороне изгороди. Сутан притулилась рядом, растрепанные  после
бурных объятий волосы щекотали его ухо.
   - Могу предложить вам автоматы  Калашникова,  -  услышали  они  слова
Селесты.  -  Это  лучшее  оружие  для  ваших  целей.  Куда  лучше,   чем
американские автоматические винтовки.
   Салот Сар смеется.
   - Вот это, дорогая моя Селеста, мне в вас больше всего  нравится.  Вы
спец в таких вопросах, которые, по идее, должны  бы  быть  за  пределами
вашей компетенции.
   - Не женское это дело, вы хотите сказать?
   - Пожалуй, да.
   - У нас своего рода семейный подряд,  -  объяснила  она.  -  Мой  муж
занимается теоретическими вопросами, а я - практическими.
   - Вроде как организовать партию Калашниковых?
   - Это у меня неплохо получается. Даже такой неожиданно большой  заказ
не  обескуражил  меня.  -  Селеста  сказала  это  абсолютно  без   ноток
хвастовства. - У меня многое хорошо получается. Я мастерица также давать
советы. Вот вам, например, я бы посоветовала сменить имя.
   - Имя? - переспросил Салот Cap. - Это, интересно, зачем?
   - Чтобы сделать его более  запоминающимся.  Более  легко  узнаваемым.
Имена очень много значат, видите ли. Особенно имена лидеров.
   - Что вы хотите сказать?
   - По-моему, вам следует называть себя Пол Потом.
   - Пол Пот? - Салот Сар покатал эти слова во рту, словно пробуя их  на
вкус, - Это не кхмерское имя. И слова эти, правда, звучные, но ничего не
значат.
   - Тем лучше, - возразила Селеста. - Вы наполните их значением.
   Салот Сар - или Пол Пот - засмеялся.
   - Все-таки в вашем семейном подряде лидер - вы.
   -  Не  сказала  бы,  -  не  согласилась  Селеста.   -   Многие   люди
недооценивали моего мужа. И все они лишились власти.
   - Конечно. Взаимопонимание между вами двумя  просто  потрясающее.  Но
что касается меня, то я не знаю, что бы мои Красные  Кхмеры  делали  без
вашей неоценимой помощи.
   - Мы смогли собрать сегодня для вас весьма значительную  сумму.  Всех
проняло ваше убедительное слово.
   - Мои обязательства перед Красными Кхмерами сделали его таким.
   - А как насчет остального камбоджийского народа?
   - Да они же как овцы, - цинично бросил Салот Сар. - А, может, даже  и
хуже, поскольку развращены подачками  со  стола  империалистов.  И,  что
самое скверное, духовенство и интеллигенция ставят нам палки  в  колеса,
действуя, таким образом, против их же собственного блага. Это  серьезная
проблема, и она требует скорейшего разрешения.
   - И что же вы намереваетесь предпринять относительно них?
   - Лучший способ избавиться от болезни, - ответил  Салот  Сар,  -  это
отрезать заболевший член. Чтобы склонить баланс сил в  нашу  пользу,  мы
подрубим под американцами их длинные ноги.  Потом  отсечем  им  руки  и,
наконец, кастрируем,  чтобы  они  навсегда  забыли,  как  лезть  в  дела
Камбоджи. Что я имею в виду под  их  руками,  ногами  и  прочим?  Прежде
всего, это люди, которые работали с  американцами  -  люди  Лон  Нола  и
Сианука.   Они   будут   ликвидированы.   Правительственные   чиновники,
распространявшие  миф  о  бодрых   чувствах   американского   народа   к
камбоджийскому, тоже будут ликвидированы. Ну  а  также  интеллигенция  и
духовенство. Молодое поколение камбоджийцев будет перевоспитано в  нашем
духе. "С колыбели и  до  могилы",  как  учил  меня  ваш  муж.  Учи,  как
положено, детей, а здравомыслие взрослых приложится.
   Крис поворачивается к Сутан. В ее глазах он читает  только  отчаяние.
Вспоминает разговор с Селестой ее слова о том, что  она  стремится  всей
душой принять участие в каком-то большом деле. Социальное переустройство
общества, говорила она. Восстание. Баррикады. Но то, что замышляет Салот
Сар, это геноцид. Это бесчеловечно, немыслимо.
   Он  делает  Сутан  знак,  и  они   отползают   потихоньку   от   двух
заговорщиков. Он шепчет на ухо Сутан:
   - Elle est le mauvais ande de  lui.  Она  оказывает  на  него  плохое
влияние.
   - Я думаю, они плохо влияют друг на друга, - тихо говорит Сутан.
   Крис уводит ее подальше от изгороди, будто под ней  поселился  клубок
змей. - Надо что-то делать, - яростно бросает он.
   - Надо поставить в известность власти.
   Сутан посмотрела на него.
   - Нет! - отрезала она.
   Крис поражен.
   - Что ты хочешь сказать своим "Нет!"? - Она поднялась на ноги.  -  Ты
хорошо поняла, что мы сейчас с тобой слышали?
   - Я молода, - ответила она.  -  Но  глупость  не  всегда  сопутствует
молодости. - Эти слова дочери эхом  перекликались  с  тем,  что  недавно
говорила ему ее матушка. Она пошла по направлению к дому, где играл свои
зажигательные   мелодии   латиноамериканский   оркестр,   где   пенилось
шампанское в граненом хрустале, где позвякивало столовое серебро.
   Крис зло схватил ее за руку и, дернув, развернул ее лицом к себе.
   - Сутан, этот Салот  Cap  собирается  захватить  власть  в  Камбодже,
сместить баланс сил в  Юго-Восточной  Азии.  Он  собирается  бороться  с
американским присутствием во  Вьетнаме,  ликвидировать  все  возможности
противостоянию коммунизму в этом регионе. И, если ему удастся  выставить
американцев  из  Вьетнама,  он  займется  своей   собственной   страной,
Камбоджей.  Ты  слыхала  его  слова.  Он  поставит  к   стенке   каждого
священника, каждого образованного человека,  чтобы  они  не  мешали  ему
проводить "революционные преобразования", согласно идеологии, которую он
здесь усвоил под руководством твоего отца,  с  помощью  оружия,  которое
твое  семейство  поставляет  Красным  Кхмерам.  То,  что  он  собирается
сотворить, называется геноцидом против его собственного народа.  Неужели
это до тебя не доходит? Неужели не тревожит? Или тебе это кажется чем-то
незначительным и далеким, происходящим в другом мире, с  которым  ты  не
соприкасаешься?
   Глаза Сутан сверкнули.
   - Пусти меня! - крикнула она, оскалившись, как  дикий  зверек.  Зубки
белели в лунном свете. - Что ты переполошился? Все равно у  него  ничего
не выйдет. Я знаю про его Красных Кхмеров. Шелупонь, не имеющая  никакой
поддержки в народе.
   - Они куда более влиятельны, чем ты думаешь, -  возразил  Крис.  -  Я
подслушал разговор Салот Сара с твоим отцом. Слабость Красных Кхмеров  -
это уже из области мифа. Насколько я понял, раньше у них и оружия-то  не
было. Теперь твое  семейство  позаботилось  об  этом.  -  Она  стояла  с
каменным лицом, и ее невозмутимость еще больше подлила  масла  в  огонь:
гнев прямо-таки клокотал в нем. - В любом случае, можем ли мы рисковать,
полагаясь на то, что у него ничего не выйдет? Неужели ты  хочешь,  чтобы
это было у  нас  на  совести?  Что  мы  знали  о  намечающемся  путче  и
помалкивали в тряпочку?
   - Мели себе что хочешь. Мне до этого никакого дела нет.
   - С тобой или без тебя, - сказал Крис, - но я пойду к властям  и  все
им расскажу.
   - Ты полный дурак, если думаешь, что я позволю тебе бросать  тень  на
мою семью, - отчеканила она. - Кроме того, с их  связями  им  ничего  не
стоит спрятать концы в воду.  Я  сомневаюсь,  что  даже  в  американском
посольстве кто-нибудь станет слушать твой бред. Ты ничего не  добьешься,
только поставишь себя в идиотское положение.
   Она, конечно, права, подумал Крис. Но мысль эта еще больше  разозлила
его.
   - Ну и пусть! - крикнул он. - Я не могу сидеть, сложа руки. Я  должен
сделать что-то, хоть как-то попытаться остановить это безумие.
   - Ты что, совсем ничего не понимаешь? - закричала и она.  -  Если  ты
начнешь ходить куда не надо и болтать лишнее,  то  мой  отец  быстренько
организует тебе скорую смерть!
   - Ты не можешь говорить такое серьезно. - Но она не шутила. Он  понял
это со всей ужасающей отчетливостью. Тебе еще надо так многому научиться
в жизни, mon coureur cycliste.
   Он понял, что он здесь так же бессилен, как Сутан -  безразлична.  Он
понял, что в своей бесполезности они равны. Дурак же он был, когда бежал
сюда - от жизни, от войны. Потому что война преследовала его  по  пятам,
как гончий пес, до самой Франции. Все это время она пряталась за  углом,
таилась в тенях,  чтобы  обрушиться  на  него,  когда  он  меньше  всего
ожидает: противопехотная мина на тропинке, рвущая  на  части  не  только
плоть и кости, но и саму объективную реальность.
   Глядя на внезапно посуровевшее лицо Сутан, он  подумал,  что  ему  бы
сейчас в руки гром и молнию,  или  хотя  бы  бомбу  какую-нибудь,  чтобы
взорвать эту ночь к чертовой матери! Но ничего у него не  было,  ничего.
Он абсолютно не был готов ни к чему, как голый человек на голой земле.
   Но главное даже и не в этом. Главное, что он не  только  не  готов  к
тому,  чтобы  взять  на  себя  труд  бороться   с   отголосками   войны,
докатившимися и до Франции, но даже и не желает в душе делать это.
   Ненависть к себе за то, что он опять  увиливает  от  ответственности,
распространилось и на нее. Не в силах решить  свой  внутренний  конфликт
каким-либо иным способом, он бьет Сутан по лицу  так,  что  она  кубарем
летит на землю.
   Сутан так поражена, что даже не заплакала. Она только молча лежит  на
земле, прижав руку к горящей щеке, и смотрит на него.
   - Никому не позволено так обращаться со мой. - Ее голос стегает,  как
хлыст. - Убирайся. Видеть тебя больше не хочу.
 
*** 
 
   Охристые  и  темно-зеленые  квадраты  полей  проносятся  мимо,  ветер
обтекает по бокам его все  подавшееся  вперед  тело.  Крис  нажимает  на
педали, наращивает скорость, увеличивает нагрузки, проходя вдвое,  втрое
большие расстояния, по сравнению с его ежедневной  нормой  того  месяца,
когда он только что приехал во Францию. Все его мысли посвящены  Тур  де
Франс, вся энергия расходуется с  прицелом  на  гонку,  потому  что  она
теперь - это все, что у него есть. Стоит ему отвлечься от нее,  как  его
тут же одолевает такая черная меланхолия, что от нее леденеет сердце.
   Во время этих долгих и утомительных  тренировок  на  дорогах  Горного
Прованса ему кажется, что он изгнал Сутан из  памяти,  но  каждую  ночь,
стоит его усталому телу расслабиться и позволить ему провалиться в  сон,
как она уже тут как тут.
   Он встречается  с  ней  в  снах,  полных  латиноамериканских  ритмов,
которые заманивают его в ослепительно освещенный  дом.  Ее  удивительные
каре-зеленые глаза гипнотизируют его, ее сладостные объятия  влекут.  Он
тянется к ней руками, он входит в нее с тихим стоном, чтобы  обнаружить,
что это в Селесту, а не в Сутан,  вонзился  он  с  таким  слепым,  таким
яростным отчаянием.
   После таких снов он пробуждается с такой кошмарной эрекцией, что аж в
паху ломит. Сердцебиение и сухость во рту прогоняют  остатки  сна  и  он
лежит в скомканной постели, пока горечь, переполняющая все его суще