нной  границей  между
двумя странами. Во Вьетнаме  они  всегда  сумеют  объяснить  любые  свои
действия. Эта страна - сумасшедший дом, и любые действия, способствующие
уменьшению количества умалишенных, - во благо. Но Сив знает, что на  том
берегу все будет куда сложнее. Там Камбоджа, нейтральная страна, где они
не имеют права находиться, и где их без  всяких  разговоров  поставят  к
стенке, если застукают.
   Они спускаются по скользкому берегу, ноги вязнут  в  зловонной  тине.
Вода  илистая,  совсем  непрозрачная.  Это  цвет,  думает  Сив,  который
принимают глаза человека  после  его  смерти.  Люди  устали,  взвинчены,
угрюмы. Местные предупреждали их, что в это время года реки вздуваются и
что вода будет им по шейку, но она, слава  богу,  пока  не  достигает  и
пояса. Это начало, думает Сив. А каков будет конец?
   Внезапно Дом, который идет  впереди,  поскальзывается.  Сив  пытается
подхватить  брата  под  руку,  но  тоже  теряет  равновесие  и  оба  они
оказываются на четвереньках. Вода им под  подбородок.  Она  переливается
всеми  цветами  радуги,  как  хвост   павлина.   Они   отплевываются   и
откашливаются.
   Сив уже почти  встал  на  ноги,  как  вдруг  перед  самым  его  носом
образуется маленький водоворот, и вода моментально светлеет, светлеет, -
и вот она уже почти прозрачна, и он видит, что на дне.  А  потом  -  как
будто ставни в окне вдруг захлопнули - вода опять  непрозрачна,  и  Сив,
чувствуя, как тошнота подходит к горлу, не  знает,  верить  ему  или  не
верить в то, что на мгновение открылось его взору.
   Как ни противно ему, он все-таки  заставляет  себя  вытянуть  руку  и
коснуться дна. Ощущение подтверждает то, что видели глаза. Его  дрожащие
пальцы касаются не илистого дна, не камней, а  постоянно  натыкаются  на
человеческие останки: гнилое  мясо,  внутренности,  сухожилия  и  кости,
объеденные дочиста речными жителями.
   Задыхаясь от ужаса, он слепо бредет дальше,  но  его  вытянутая  рука
прощупывает все те же предметы. И он не в силах вынуть руку из воды.
   Так вот почему река обмелела! Они идут по трупам, выстилающим ее дно.
Сколькими слоями они лежат? С ужасом думает Сив. Сотнями? Тысячами?
   Он тупо посмотрел по сторонам. Знают ли другие,  по  чему  они  идут?
Очевидно, нет, потому что Сив не  видит  никаких  перемен  в  их  лицах:
все-та же угрюмость, усталость и взвинченность читается в них.
   И вот они уже достигают берега, на котором никто не знает,  что  кого
ждет. Но Сив знает. Сив помнит - знает и помнит из  снов,  вроде  этого,
где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видел никогда.
   И из этого страшного далека он  кричит,  обращаясь  к  ним,  голосом,
полным ужаса.
   Диана отложила книгу и, подбежав, опустилась на колени перед диваном,
на котором спал  Сив.  Она  гладила  его  вздымающуюся  грудь,  целовала
покрытый холодным потом лоб. И, когда  его  глаза,  наконец,  открылись,
улыбнулась ему и шепнула: "Это только сны, босс. Это только сны".
   Темный взгляд Сива сфокусировался на ее лице.
   - Диана, ты?
   - Спи, милый, - успокаивала она. - Конечно, Диана. Ты  у  меня.  И  в
безопасности.
   Он вздохнул, закрыл глаза и мгновенно снова уснул.
   Диана вернулась на свое место на подоконнике,  но  книги  в  руки  не
взяла. Она бы хотела растолкать Сива,  сказать  ему  о  своем  открытии:
может, это послужит переломом в  расследовании.  Но  у  него  был  такой
усталый вид, и он  был  так  напуган  тем,  что  увидел  во  сне,  когда
проснулся, что она сочла за благо оставить  его  в  покое.  Утром  будет
достаточно  времени,  чтобы  рассказать  ему  все.   Она   уже   заранее
представляла себе, какое выражение у  него  будет  на  лице,  когда  она
покажет ему иллюстрацию в этой книге,  где  изображен  гунсен,  страшное
оружие в форме веера.
 
*** 
 
   Дождь опять разошелся вовсю к тому времени, как Крис вернулся к  себе
домой. По идее, он должен был бы чувствовать усталость, но усталости  не
было. Вместо нее было ощущение того, что он  открыл  дверь,  за  которой
скрывается новый для него мир, хотя он не  был  уверен,  что  успел  там
что-нибудь рассмотреть.
   Он смотрел, как дождевые капли стекают вниз по стеклам,  и  думал  об
Аликс.  Потом  поднялся,  прошел  в  другой   конец   комнаты,   включил
стереопроигрыватель.  Приготовил   себе   выпить,   сбросил   туфли,   с
удовольствием почувствовал  под  ногами  ворс  ковра.  Потом,  вздохнув,
опустился в глубокое кресло и опять уставился в окно. Сквозь дождь  огни
большого города просвечивали, как сгустки неземного света. Женский голос
пел:
 
   Мечты мои, как ангелы, слетаются,
   Заставить тень тревоги отступить.
   Танцуют в столбе света, улыбаются,
   Любовь в душе стремятся воскресить.
   Пусть времена меняются всечасно,
   Мечты мои, как ангелы, со мной.
   И эти ангелы следят, чтобы не гасла
   Моя лампада в сумраке ночном.
 
   Он прижал к щеке холодное стекло бокала  и  закрыл  глаза,  вспоминая
время, когда мечты сбывались, время,  когда  запах  цветущей  лаванды  и
хорошо  смазанных  велосипедных  колес  сливался  воедино.  То  лето  во
Франции, когда ему все казалось по плечу.
   По-видимому, на какое-то время он заснул или  задремал,  потому  что,
когда он открыл глаза, играла другая мелодия. Он поставил стакан,  пошел
в спальню и стал собираться в дорогу. Нашел свой  паспорт,  положил  его
рядом с коробочками с запонками для рубашек и смокинга и с  будильником.
Надо будет утром  первым  делом  послать  кого-нибудь  из  офиса,  чтобы
оформить визу.
   Раскрыл чемодан и начал упаковываться, методично  и  не  задумываясь:
руки сами делали, что надо. Время летело незаметно. В ванной собрал свои
туалетные принадлежности, одноразовые лезвия, маленький тюбик крема  для
бритья, крошечный тюбик зубной пасты, миниатюрный  дезодорант.  Все  это
засунул в дорожную аптечку.
   Сквозь открытую дверь до него долетала приглушенная музыка, как будто
из другого времени и места. В квартире господствовал полумрак: только  у
кровати горела лампа.
   Крис отодвинул в сторону  дверцу  зеркального  шкафа.  Отодвигая,  он
машинально заглянул в зеркало. И рука его замерла. Он  увидел  отражение
большей части прихожей - аж до самой входной двери.
   Сквозь нее  из  наружного  коридора  проникала  вертикальная  полоска
света. И вот, прямо на глазах, эта полоска начала расширяться.
   Это  могло  значить  только  одно:   его   входная   дверь   медленно
приоткрывается. Но такого быть  не  могло:  это  нереально,  невозможно,
немыслимо.
   И тем не менее, это так.
   Это действительно происходит. Он не знал, что предпринять.  Ощущение,
что он в страшной опасности, буквально парализовало его.
   Теперь входная дверь была приоткрыта достаточно широко, чтобы  в  его
квартире стало светлее от света, пробивающегося из коридора.  Затем  ему
показалось, что  в  этой  светлой  полосе  появилась  тень  и  мгновенно
исчезла.
   Он  скосил  глаза  и  вздрогнул,  увидав   свою   собственную   тень,
отбрасываемую  лампой  на  туалетном  столике.  Она  была   как   палец,
указывающий прямо на него. Он отступил в тень шкафа и растворился в ней.
   Так он стоял несколько минут, прислушиваясь к  собственному  дыханию.
Дыхание неровное, да  и  сердце  стучит  так,  что  каждый  второй  удар
сотрясает все тело, как отдача ружья.
   Как и многим другим юристам, занимающимся уголовными делами, Крису не
раз приходилось выслушивать угрозы недовольных  клиентов,  и  поэтому  у
него было разрешение на хранение дома оружия. Случая использовать его  в
деле ему пока, слава богу, не предоставлялось, но он несколько раз ходил
в полицейский тир, где его научили, как пользоваться его револьвером.
   И вот теперь, стоя в тени своего  шкафа,  он  ощупью  нашел  ящик,  в
котором хранился револьвер, выдвинул его, нашел коробок  с  патронами  и
вставил их один за другим  в  барабан.  Затем  он  медленно  двинулся  в
спальню.
   Оттуда он хорошо видел приоткрытую входную дверь. Сквозь широкую щель
по-прежнему  пробивался  серебряный  свет   из   коридора.   Но   сейчас
конфигурация щели стала другой, какой-то неровной. Мгновение он  не  мог
понять, в чем тут дело, но потом до него дошло: кто-то стоит  в  дверном
проеме, застя свет.
   Бесшумно ступая, он вышел из спальни. В гостиной он прижался спиной к
стене, навел револьвер на тень в дверях, протянул руку к  выключателю  и
включил верхний свет.
   Тень даже подскочила от неожиданности и он  чуть  не  выстрелил,  но,
заметив лицо, убрал палец со спускового крючка.
   - Аликс! - выдохнул он.
   Испуганная внезапным ярким светом, Аликс стояла, прижав руки к груди.
   - Господи Иисусе, Кристофер! Ты меня  черт  знает  как  перепугал!  -
Затем, заметив револьвер в его руке, тихо охнула.
   Его всего трясло от смешанного чувства облегчения и злости.
   - Что ты тут делаешь? Как ты вошла сюда?
   ( Я не... - Она обернулась, закрыла за собой дверь. - Я позвонила,  а
потом увидела, что дверь открыта. Наверно, ты забыл ее  запереть,  когда
пришел домой.
   - Почему привратник не заметил тебя? Он должен  был  бы  предупредить
меня о твоем приходе позвонив, - проворчал Крис.
   - Я никого не видала в вестибюле и сразу поднялась сюда.  -  У  Аликс
был совершенно сокрушенный вид. - Извини.
   Он осторожно положил револьвер на диван в форме буквы Г.
   - Да ладно, что там! - Он сделал глубокий вздох. - В  самом  деле,  я
рад тебе. - Он улыбнулся, видя ее все еще озабоченное выражение лица.  -
Все нормально!
   Она шагнула навстречу ему.
   - Привет! - сказала она.
   - Я только что думал о тебе, - признался он. Раздражение схлынуло,  и
он действительно был рад видеть ее.
   Она тихо засмеялась.
   - Я, наверное, подслушала твои мысли.
   Они разглядывали друг друга в полутьме.
   - Ты спал?
   - Немного, - ответил Крис. - Но не ложился.
   -  Хорошо,  что  я  не  разбудила  тебя.  -  Она   улыбнулась   своей
ослепительной улыбкой. - Я тебе не снилась ли, случайно?
   - Вполне возможно, - ответил он, обнимая ее. Она склонила ему  голову
на плечо. - Это очень мило с твоей стороны.
   Он повел ее к дивану. Ее лицо все так и  светилось,  отражая  скудное
мерцание городских огней за окном.
   - Я не знала, что делать, - сказала она, кладя ему голову на  колени.
- Все думала о тебе и о том, что ты завтра улетаешь. - Она взглянула ему
в лицо, запрокинув голову. - Такого со мной никогда не было.
   - Tсc! - Он отбросил с ее лба прядь волос.
   - Кристофер, милый, - прошептала она, касаясь рукой его щеки. -  Это,
наверно, ужасный риск, но я пришла к тебе.
   Он склонился над ней, шепнул:
   - Не сетуй. Его губы дрожали, когда он целовал ее.
   На  серой  радужной  оболочке  левого  глаза  была  точка   какого-то
неопределенного цвета, придававшая ей ранимый и вместе с тем  загадочный
вид. Ресницы затрепетали и глаза закрылись, когда она почувствовала, как
его губы раскрываются,  прижимаясь  к  ее  губам,  и  его  сильные  руки
обнимают ее. Прильнув к нему всем телом,  она  подумала,  сможет  ли  он
любить ее так, как ей надо, чтобы ее любили?
   Его пальцы, расстегивающие пуговицы ее платья. А под ним у нее ничего
нет. Выражение, появившееся у него на лице, когда его  пальцы  коснулись
ее голого тела, ей понравилось.  А  потом  она  охнула,  выгибая  спину,
почувствовав его губы, целующие ее в ложбинку  между  грудей,  обхватила
его руками за шею, стала лизать его лицо, уши.
   Он разорвал ее объятия и начал спускаться все ниже и ниже.  Его  руки
ласкали ее бедра, между ног, а потом его рот нашел то, что искал.
   Аликс почувствовала, будто ее  живой  бросили  в  огонь.  Даже  кости
начали таять в этом адском пламени. Было невозможно  дышать.  Никогда  в
жизни она не чувствовала такой пронзительной, сладкой муки.
   Не желая терять времени даже на то, чтобы полностью  освободиться  от
платья, она притянула его к себе, хватая руками его  твердеющую  крайнюю
плоть, чтобы он скорее вошел в нее. Задрав подол платья выше бедер,  она
настойчиво направляла его, извиваясь  всем  телом.  А  потом  его  губы,
целующие ее грудь, ее пылающие соски, его  вздрагивающий  от  нетерпения
член, заполняющий ее всю-всю.
   Возбуждение ее было так велико, что она почти сразу же почувствовала,
что уже на грани. Она сжала его руками и  ногами,  вдыхала  его  сладкий
пот, и такое острое блаженство охватило ее, что ей казалась, она  сейчас
потеряет сознание.
   Его губы ни на секунду не останавливались. Впервые в жизни она была с
мужчиной, который, не переставая, целовал ее  во  время  всего  полового
акта. Сейчас она почувствовала опять, как его язык и его  член  работают
на  пару,  и  она,  застонав  от  удивления,  вновь  почувствовала  себя
брошенной в огонь. Вся дрожа и задыхаясь, она металась в  его  объятиях,
пока  не  заставила  его  взорваться  внутри   нее.   Одновременно   она
почувствовала, что и ее внутренние мышцы судорожно сжались и  разжались,
вызвав второй оргазм.
   Немного погодя Аликс проснулась, удивленно оглядываясь  по  сторонам,
думая, куда она попала и не было ли все  это  сном.  Потом  она  увидала
тени, скользящие по потолку,  невероятно  сладкое  тепло,  угнездившееся
где-то глубоко в ней. Повернула голову, увидела,  что  он  сидит  рядом,
завернувшись в плед, как тень.
   - Кристофер?
   Его  глаза  были  закрыты  и,   притронувшись   к   его   руке,   она
почувствовала, что он опять весь какой-то зажатый.
   - Что с тобой? О чем ты думаешь? - Ее голос был такой  мягкий,  такой
нежный.
   Крис повернулся к ней.
   - Я хочу рассказать тебе то, что не рассказывал никому  на  свете,  -
сказал он. - Я сейчас сидел и думал о том, что произошло  между  мной  и
моим братом.
   Аликс молча смотрела на него, и он опять  понурился,  повернувшись  к
ней так, что профиль его лица чуть-чуть белел в предрассветном  свечении
города за окном.
   - Когда мы еще были пацанами, отец на Рождество обычно привозил нас в
свой кабинет. Там у него были приготовлены для нас подарки, и  он  любил
смотреть, как мы их открываем. Наша семья была довольно богатой,  и  это
были деньги, в основном, отца. И он был, если не сказать жадным, то  уж,
во всяком  случае,  прижимистым.  "Когда  я  был  молодым,  -  любил  он
говорить, - все наше богатство составляла грязь, которую  мы  увезли  на
подошвах  своих  ботинок  из  Уэллса.  Вот  и  все,  но  и  этого   было
достаточно".
   Аликс  заметила  в  полутьме,   что   Кристофер   слегка   улыбнулся,
рассказывая это, и на сердце у нее потеплело.
   - Достаточно, - повторил он. - Это было  одно  из  отцовских  любимых
словечек. - Он придвинулся к ней поближе. - Он забывал это слово  только
раз в году - на Рождество. Подарки его были всегда щедрыми,  хотя  он  и
дарил чаще всего не то, что нам бы самим хотелось иметь, а то,  что  ему
хотелось нам подарить. Особенно очевидно эта  тенденция  проявилась,  на
Рождество, когда мне было двенадцать, а Терри  -  тринадцать  лет.  Отец
тогда подарил нам по охотничьему  ружью.  Дав  нам  возможность  немного
поупражняться на консервных банках, отправился вместе  с  нами  поискать
оленя.
   Господи Иисусе! Это было как раз то, о чем Терри мог только  мечтать.
Помню, с каким выражением на лице он смотрел на старый дробовик, который
отец привез с собой из Уэллса. "Это все, что я получил в  наследство  от
вашего деда, - говорил он нам. - Ну и еще, конечно,  характер.  Когда  я
смотрю на это ружье, я вспоминаю его, в  поте  лица  своего  добывавшего
пропитание для семьи на скудной земле Уэллса.  В  нем  было  невероятное
чувство собственного достоинства, даже, если хотите знать, величия".
   Терри, похоже, понимал, что имеет в виду отец, а я - нет. Мне никогда
не нравилось это ружье, а Терри не мог оторвать от  него  глаз.  И  вот,
когда в то Рождество отец сделал нам такой подарок, Терри был на седьмом
небе от счастья. А я, честно сказать, не  знал,  что  я  буду  со  своим
ружьем делать. Оно казалось мне воплощением зла, штуковиной,  назначение
которой было причинять страдание другим живым существам.
   Я не хотел с ними идти, не хотел искать оленя. Я знал, что  случится,
когда мы найдем его. Ну а  отец,  как  обычно,  подтрунивал  надо  мной,
задевая самолюбие, чтобы я пошел с ними. Терри, как обычно, не  понимал,
чего я артачусь. Ему-то самому хотелось идти, так почему мне не хочется?
У Терри было всегда так: что нравилось отцу, то нравилось и ему. А  если
у меня было другое мнение, то таращил глаза, не понимая, что со мной.
   В то Рождество долгое время не было снега, но холода стояли что надо.
Земля вся промерзла, и  даже  иголки  на  соснах  были  жесткими,  будто
сделаны из проволоки. Помнится, я очень устал,  и  мы  с  Терри  уселись
отдохнуть под соснами. И, глядя между ветками, я увидал на поляне  оленя
- огромного, гордого самца. Он беззаботно  пасся  и  я,  к  собственному
удивлению, стал проверять,  послюнив  палец,  как  учил  отец,  с  какой
стороны дует ветер.
   Зачем  я  это  делал,  я  и  сам  не  знал.  Я  ведь   не   собирался
подкрадываться к нему с подветренной стороны и  стрелять.  И  совершенно
непонятно, зачем я потянул Терри за рукав. Если бы я этого не сделал, он
бы точно не заметил оленя, даже пройдя совсем рядом с ним.
   Ну а Терри, понятное дело, стал уговаривать меня выстрелить. Это меня
ужасно разозлило и я  отказался.  Тогда  он  сам  поднял  ружье  и  стал
прицеливаться. Я ударил по стволу так, что на ружье сместился прицел. "Я
отцу скажу, он тебя убьет! - зашипел на меня Терри и сделал такое, что я
никогда ему не смог простить. Он схватил одной рукой ствол моего  ружья,
а другой - кисть моей правой руки, указательный палец которой  лежал  на
спусковом крючке, и стал, несмотря на  мое  сопротивление,  поворачивать
ствол в направлении оленя. А потом спустил моим же пальцем курок.
   Ружье  выпалило.  И  олень  завалился  на  бок.  Я  видел   выражение
недоумения и боли в его  огромных  глазах.  Он  умирал,  и  не  понимал,
почему. Как человек, подумал я.
   Тут и отец подошел, и я расплакался. Никогда прежде я  не  чувствовал
такого отчаяния, такой тоски. Господи, думал я, глядя на его  страдания,
зачем я сделал это? Как будто это я своей волей нажал на курок  и  лишил
его жизни! Я чувствовал, что вся моя душа съежилась как горящая  бумага,
и обратилась в пепел. Это все его рук дело! Но нет, не только его, но  и
моих: ведь это я потянул его тогда за рукав!
   Тут Крис не выдержал и расплакался, как тогда,  в  детстве.  Он  весь
дрожал. Аликс хотелось успокоить его, прижать к себе и  этим  унять  его
дрожь, но она не решалась, не зная, как он на это среагирует. Наконец он
взял себя в руки и все еще прерывающимся голосом промолвил:
   - Я так никогда и не смог простить его в своей  душе.  А  теперь  уже
слишком поздно.
   Не глядя в глаза Аликс, он опустился на свою  часть  дивана  и  скоро
погрузился в дремоту.
   Только когда она удостоверилась, что он крепко  спит,  она  протянула
руку и нежно коснулась его. Бедняга, он весь  дрожал,  рассказывая  свою
историю. И даже сейчас у него такой измученный и грустный вид.
   Слабый свет падал на его лицо и, глядя сейчас на него, она вообразила
себя Венди в "Питере Пэне". А  он  -  один  из  Потерявшихся  Мальчиков,
подумала она, - без мамы дитя, и дом так далек...
   Промелькнула мысль,  каково  было  бы  ей  так  возненавидеть  родную
сестру, чтобы  не  быть  в  состоянии  даже  в  душе  простить  ее.  Она
вздрогнула. Нет, это все-таки ужасно.  Бедняга  Кристофер!  Да  и  Терри
тоже...
   Она посмотрела в окно, на дождь. Полумрак, полусвет. Небо еще слишком
темное, чтобы считать, что наступил рассвет, но и  уже  слишком  светлое
для ночи. Аликс вспомнила, как они с Диком были на Барбадосе. Они  взяли
напрокат акваланги и опустились в страну, где всегда ночь.
   На сине-зеленой  отмели  свет  был  как  раз  такой:  полупрозрачный,
жидкий. Там было так тихо, что биение ее  собст