говлю  опиумом  в  Бирманской  секции  Золотого
Треугольника. И они достаточно могущественные люди, чтобы считаться с их
верованиями.  Лес  Мечей,  если  он  существует  -  а  я  верю,  что  он
действительно существует - обладает могуществом,  потому  что  эти  люди
верят, что он им обладает.
   Они прошли мимо грохочущего водопада. Впереди уже виднелись  приметы,
по которым можно судить о том, что они приближаются к городу.  Например,
загородный ресторан, стилизованный под  "мулин"  -  старинную  мельницу,
жернова которой перерабатывали  оливки.  Куры  разгребали  лапами  сухую
землю во дворике.
   - Очень важно, чтобы ты понял это хорошенько, - продолжала  Сутан.  -
Шан не похож на все другие места  на  земле.  Это  плато  можно  назвать
средоточием огромной силы, как рукотворной, так и духовной.  Поверь  мне
на слово: нет ничего невозможного там для  человека,  обладающего  Лесом
Мечей.
   Крис не стал с этим спорить.
   - Это возвращает нас к Терри, - сказал он. - Что он  делал  со  своим
сегментом Леса Мечей?
   - Я уже говорила, что...
   - Не могу я поверить в то, что Терри занимался торговлей опиумом. Это
слишком  гнусное,  слишком  мерзкое  занятие,   чтобы   вот   так,   без
доказательств, поверить, что мой собственный брат был  вовлечен  в  этот
преступный бизнес.
   - Веришь ты в это или не веришь, - боюсь, это  ничего  не  меняет,  -
сказала она. - Какие тебе  доказательства  требуются?  Давай  рассуждать
логично. Терри отчаянно пытался спрятать что-то невероятной ценности. Он
пишет  тебе  открытку  -  после  десятилетия  молчания.  Только   крайне
отчаянная ситуация могла заставить его сделать это. Эта  ценность  была,
конечно, Преддверие Ночи.
   - Тут есть один момент, который беспокоит меня, - сказал Крис. - Если
ему было так необходимо срочно связаться со мной, почему  он  просто  не
поднял трубку и не позвонил мне?
   - Но ведь прошло так много времени, - пожала плечами  Сутан.  Столько
враждебных чувств по отношению друг к другу. Не так легко это забыть - и
взглянуть в лицо всему этому.
   - Но ты сама сказала, что он оказался в отчаянной ситуации, - покачал
головой Крис. - Я все-таки никак не могу понять, почему из всех  средств
связи он предпочел почтовую открытку? Медленную,  ненадежную,  способную
просто затеряться в пути? - Он достал ее из кармана. - На ней  даже  нет
марки.
   - Верно, - согласилась Сутан. - А я  и  не  заметила.  Действительно,
странно.
   Крис вертел открытку и так, и сяк.
   - И я  все  думаю,  почему  именно  открытка?  Только  туристы  имеют
обыкновение интересоваться открытками.
   В этот момент они достигли вершины небольшого возвышения на хребте, и
весь  городок  Турет-сюр-Луп  показался,  как  на   ладони.   Освещенный
полуденным солнцем, он был похож на  какое-то  мифическое  место,  вроде
Камелота или Авалона.
   Крис перевел взгляд с города на открытку, которую он все еще держал в
руке, и увидел тот же самый вид в  миниатюре,  запечатленный  с  той  же
самой точки. Сердце его сильно забилось, и он воскликнул, высоко  подняв
открытку, - Посмотри, Сутан! Посмотри! Здесь же Турет-сюр-Луп!
   Он засмеялся, видя ее удивленное лицо.
   - Разве тебе не ясно? Терри оставил для меня не  просто  открытку,  а
открытку с видом. Причем, с видом Турета. - Он схватил  ее  за  руку,  и
почти бегом потащил ее по гребню горы. - Вот где он  спрятал  Преддверие
Ночи! В Турет-сюр-Луп!
 
*** 
 
   М.  Мабюс  чувствовал  себя  пленником.  Когда-то  он  был  солдатом,
сражающимся  на  родной  земле,  оккупированной   чужеземцами.   Теперь,
возвращаясь во Францию, М. Мабюс как бы снова примерял  цепи.  Но  через
эти цепи он обретет свободу.  Правда,  теперь  он  не  был  уверен,  что
действительно обретет. Но он встал на тропу и чувствовал себя  обязанным
пройти ее до конца.
   И на этот раз его плен  ощущался  иначе,  чем  прежде,  когда  солнце
казалось привязанным к деревьям и не шевелилось в небосводе, обжигая его
насильно раскрытые веки, когда его заставляли смотреть на этот  пылающий
диск, чтобы его образ навеки врезался в его сознание.
   М. Мабюс  сидел  в  своей  машине  в  аэропорту  Ниццы,  наблюдая  за
транспортным  потоком,  похожим   на   парад   роскошных   хромированных
автомобильных   форм,   текущий   мимо   него   под    лучами    щедрого
послеполуденного солнца. Его больное воображение рисовало ему,  как  эти
четкие,  плавные   линии   автомобильных   тел   раскрываются,   подобно
экзотическим цветам,  от  страшного  лобового  столкновения  на  высокой
скорости.  Его  душа   радовалась   зрелищу   окоченевших   конечностей,
обескровленных и застывших  на  покрытой  дорогой  кожей  баранке  руля,
зрелищем человеческих голов, застрявших в выбитых  окнах,  и  в  волосах
запеклась кровь и блестят осколки автостекла,  зрелищем  коротких  юбок,
задравшихся  на  холодных  бедрах,  выставляющих  напоказ  затянутые   в
тончайший шелк женские прелести. Солнце,  которое  сверкало  и  плясало,
отскакивая от полированных боков автомобилей, было с ним всегда: шел  ли
дождь, плыли ли над вершинами деревьев серо-зеленые тучи, сидел ли он  в
своей норе, где была такая тьма, словно он был заточен заживо в гробнице
глубоко под землей.
   Его злорадствующие тюремщики постарались лишить его не только  места,
где он мог лечь и поспать, но даже места, где он  мог  облегчиться.  Его
морили голодом, били, мочились на него, кормили собачьими объедками.  Но
не сломили.
   Целых восемнадцать месяцев длилась эта пытка. Этот срок мог  казаться
узнику и восемнадцатью годами и восемнадцатью минутами, в зависимости от
того, было ли время его другом  или  же  он  позволил  ему  стать  своим
врагом. Когда кругом враги,  становится  насущной  необходимостью  иметь
друзей в пустой тьме и в слепящем свете.
   Он укрылся, как древняя муха в янтаре, в таком месте, где ни звук, ни
образ, ни человеческая эмоция не  могли  нарушить  торжественную  тишину
времени. Он научился манипулировать временем  и  использовать  его,  как
другие используют  тексты  и  предания,  чтобы  приумножать  знания.  Он
научился рассматривать смерть ни как конец, ни как начало  чего-то.  Она
стала его союзником. Как-никак, а смерть ведет брат-близнец времени.
   Он помнил то время, когда он еще не умел  манипулировать  временем  и
смертью. "Суниата учит, что мир окружен грехом, - говорил ему его  палач
во время допроса  в  том  совершенно  лишенном  света  месте,  куда  его
приволакивали после сеанса облучения его глазного дна солнцем. - Тем  не
менее, многие ученые тексты утверждают, что грех есть мудрость".
   Во время допросов он все ходил вокруг М.  Мабюса,  как  искусственный
спутник вокруг земли. М. Мабюсу это движение действовало на  нервы,  как
невозможность почесать зудящее место.
   "Наша мудрость, - говорил  допрашивающий,  -  или,  точнее,  мудрость
наших  отцов  требует  подавить  Тройной   Огонь   Желания,   Вражды   и
Заблуждения.  А  я  есть  Кама-Мара,  Любовь  и  Смерть,   великий   маг
Заблуждений". Кама-Мара, как было  известно  М.  Мабюсу,  был  последним
врагом Сиддхарты, будущего Будды, который был послан искушать его, когда
он возлежал под деревом Бо.
   "Подавив все виды огня, который  подстегивает  нас  в  нашей  бренной
жизни, мы достигаем нирваны. Если мы чего-либо не хотим,  значит,  этого
нам и не нужно. И когда все  желания  пропадают,  истинный  смысл  бытия
раскрывается перед нашим просветленным взором".
   Палач продолжает кружить вокруг него, как тигр вокруг  своей  добычи.
"Но в тебе все еще есть желание. И пока оно  сохраняется,  я  знаю,  что
одержу над тобой победу. Я знаю, что в конце концов  ты  расскажешь  мне
без утайки все, что знаешь".
   М. Мабюс верил ему. У него не было причины ему не верить.  Но  в  том
месте, где-то между сном и бодрствованием, когда разум сонно жмурится, а
дух - дышит, М. Мабюса посетил свернувшийся кольцами змей.
   Его  плоская,  словно  масляная  голова   поднялась   над   кольцами,
разглядывая его, раздвоенный язык то втягивался, то  вытягивался.  "Чего
ты хочешь? - спросил  он  голосом  неземного  существа.  -  Каковы  твои
желания?"
   И  М.  Мабюс,  осознавая,  что  находится   в   компании   бога   или
богоподобного существа, ответил: "Во мне горит  ненависть,  которая,  по
сути своей, греховна. В моем сердце холодный ветер. Я хочу очистить свой
дух".
   И змей, обвив его своими кольцами, попросил: "Покажи мне его, и я его
тебе почищу".
   "К стыду своему, - признался М. Мабюс, - я искал его в  себе,  но  не
нашел".
   Треугольная  голова  начала  раскачиваться   перед   его   лицом,   и
раздвоенный язык прикоснулся к его кончику носа. "Я сделал так,  как  ты
просил", - сказал змей.
   Не отрывая глаз от извивающейся, как змей, сплошной линии  машин,  М.
Мабюс пересек разделительную полосу и, зайдя в телефонную будку, опустил
в прорезь карточку из тонкого пластика, набрал номер, затем код допуска.
Услышал гудки и почувствовал, пожалуй, впервые, что его окружают звуки и
образы Ниццы.
   Услышав в трубке знакомый голос, он назвал себя. Голос ассоциировался
в его сознании с  джунглями  в  огне  напалма  и  рисовыми  плантациями,
покрытыми водой. - Я вернулся, - сообщил он, - Доминик Гуарда мертв,  но
его брату  Сиву  удалось  уцелеть.  Полиция  помешала.  А  что  касается
Кристофера Хэя, то и здесь осечка: женщина вмешалась. Да, все еще жив. -
Затем он выслушал, как всегда, очередные ценные указания.
   Наконец  он  повесил  трубку,  повторил   процедуру   с   пластиковой
карточкой,  но  набрав  другой  номер.  Сказал  свое  "зрасьте!"  Мильо,
выслушал, закрыв глаза темными очками от слепящего солнца, то,  что  тот
ему сказал.
   - Турет? - переспросил он. - Вы уверены? - Через минуты он кивнул.  -
Да, - подтвердил он. - Все понятно.
   Опять пересек разделительную полосу, сел в машину и поехал в северном
направлении. Туда, где его ждали горы.
 
*** 
 
   Мун посмотрел многозначительно на Могока и сказал:
   - Мне нужна женщина.
   - Ничего нет проще, - откликнулся тот.
   - Не просто женщина, - пояснил тот, - а необыкновенная женщина.
   - Не думаешь ли ты, что с этим уточнением задача стала труднее?
   - Нисколько, - ответил Мун. - Я просто пытаюсь выражаться  как  можно
точнее.
   Могок засмеялся, и рубин, вставленный у него вместо  зуба,  сверкнул,
как огонек в ночи. Могок любил смеяться не только потому, что у него был
веселый характер, но  также  потому,  что  это  давало  ему  возможность
пофорсить   своим   роскошным   рубином.   После   убийства   Ма   Линг,
организованного Генералом Киу, обстановка  в  лагере  не  располагала  к
веселью, да и у него  самого  от  этого  в  душе  образовалась  какая-то
пустота. До чего же приятно,  подумал  он,  быть  в  состоянии  хотя  бы
посмеяться. Спасибо за это Муну.
   - У меня есть на примете одна, - сказал Могок. - Ее  отец  у  меня  в
долгу. Сейчас он загребает большие деньги, работая с Адмиралом Джумбо, и
все благодаря мне. Так что он сделает для меня все, что попрошу.
   Мун кивнул.
   - Давай ее сюда.
   Когда Могок вернулся минут двадцать спустя, он вел за собой,  как  на
буксире, девушку. Ей было, наверно, лет  четырнадцать,  а,  может,  даже
меньше. Тем лучше, подумал  Мун.  Она  была  очень  красива,  с  темными
глазами с поволокой, со стройной, грациозной шеей, с невероятно  густыми
волосами.
   - Годится, - сказал Мун, скрывая удовольствие под маской безразличия.
Было бы неосмотрительно показывать Могоку свои  чувства,  поскольку  это
обошлось бы Муну в дополнительную плату, а он, будучи рожден и  воспитан
в Азии, привык никогда не платить тому, кого считал своим должником.
   - Ну и что ты с ней собираешься делать? -  спросил  Могок,  наблюдая,
как Мун ходит кругами вокруг девушки.
   - Зажги огонь, - изрек Мун, - и жди, когда  кто-нибудь  загорится.  -
Затем он усадил девушку, велел принести чай и что-нибудь поесть. Она ела
с большим аппетитом, не ломаясь,  как  маленький  зверек.  Когда  и  Мун
насытился, он велел унести грязную посуду. А  потом  начал  рассказывать
девушке свои тайны. Он  ей  сказал,  что  его  основной  промысел  -  не
торговля слезами мака, как здесь все  считают,  а  сбор  информации  для
коммунистического Китая.
   Там,  за   границей,   весьма   встревожены   ростом   могущества   и
боеспособности отряда Генерала Киу, и планируют нанести мощный  удар  по
Десятому Сектору, очистив  территорию  раз  и  навсегда  от  присутствия
боевиков этого опиумного барона. Я на хорошем счету как агент,  объяснил
он,  и  у  меня  весьма   ответственное   задание:   найти   слабину   в
оборонительных укреплениях Генерала Киу.
   Закончив  эту  саморазоблачительную  тираду,  Мун  попросил   девушку
повторить все, что он здесь наговорил. Она повторила все почти дословно.
Весьма удовлетворенный этим, Мун отпустил девушку, наказав  рассказывать
все, что она здесь услышала, каждой женщине в лагере Адмирала Джумбо. Он
знал, что не пройдет много  времени,  когда  предатель,  кем  бы  он  не
оказался, клюнет на отравленную приманку в виде секретов Муна.  Слухи  и
сплетни, в конце концов, являются самым надежным  источником  информации
для любого агента.
   - А теперь, - сказал Мун, когда они остались одни, -  нам  ничего  не
остается делать, как ждать.
   Могок достал глиняную трубку,  набив  ее  черным,  вязким  веществом.
Зажег ее, сделал несколько затяжек, потом передал Муну. Долго сидели они
рядом, окутывая себя облаками ароматного  дыма,  создающего  причудливые
образы в воздухе,  цементируя  таким  истинно  азиатским  способом  свою
дружбу.
 
*** 
 
   Аликс плакала.
 
   Был я когда-то солдатом,
   Чужие пески полил кровью своей.
 
   Слова этой песни, всплывшие вдруг из  далекого  прошлого,  отдавались
эхом  в  грохочущей  тишине  ее  сознания.  Лишенное  голоса,   лишенное
движения, оно стало огромной, пустой сценой, через которую  разрозненные
воспоминания  вдруг  проносились,  кувыркаясь  с  ловкостью   акробатов.
Настоящее исчезло, будущее - тоже, и только  прошлое  обрело  прямо-таки
болезненную осязаемость, вероятно, из-за дефицита сенсорных впечатлений.
Существование оказалось сведенным к бессистемным импульсам, вспыхивающим
в ее мозгу.
   Может, поэтому она вдруг вспомнила про свое бегство от  родителей,  о
ее любви к дедушке, о Празднике Тыквы в Сирклевилле? Может,  поэтому  ей
вдруг  больше  всего  на  свете  вдруг  захотелось  вернуться  назад,  в
Сирклевиль? А что в этом городке  было  такого  необыкновенного?  Просто
скопление старых домиков, стоящих вдоль пыльных  улиц,  в  которых  жили
люди с вечно слезящимися от этой пыли глазами.
 
   Был я когда-то влюбленным,
   В глазах твоих думал я счастье свое отыскать.
 
   Впрочем, на этот вопрос легко ответить. Дело не в самом  Сирклевилле,
а в том, что этот город для  нее  символизировал.  А  символизировал  он
свободу. Дома у своих родителей она чувствовала себя пленницей их вечных
свар, беспробудного пьянства отца.
   Все в Сирклевилле наполняло ее счастьем. Время летело незаметно и, не
успеешь оглянуться, а уже пора  возвращаться  домой.  Домой,  где  время
ложилось на  ее  худенькие  плечи,  подобно  свинцовому  скафандру,  где
атмосфера была такой леденящей, что, казалось, нет сил дожить  до  конца
дня. Она даже как-то попросила подругу звонить ей каждое утро  и  каждый
вечер, перед сном, чтобы напомнить ей, что за окнами ее дома  нормальная
жизнь идет своим чередом. Как будто она жила в темнице.
   Невозможность хоть  каким-то  образом  контролировать  окружающую  ее
жизнь действовала  на  нее  всегда  угнетающе.  Эта  тюремная  атмосфера
заставляла ее убегать из дома. Она же заставила ее выйти замуж за  Дика.
Дика, которого, как она теперь отлично понимала, она никогда не  любила.
Просто удивительно, как она вообще ухитрилась прожить  с  ним  несколько
лет. Единственным объяснением  могла  быть  подсознательная  потребность
воссоздать тюремную атмосферу ее детства, чтобы бежать от нее навсегда и
бесповоротно.
 
   И скоро найдется желающий
   Сказать вам, что все я налгал.
 
   И вот теперь  он  вернулся,  незваный-непрошеный,  и  Аликс  плакала,
потому что хотела, чтобы он ушел  и  не  имела  возможности  хоть  каким
образом сообщить ему об этом. Она была узницей этой  больничной  палаты,
связанная бинтами, прикованная к койке. Она не  могла  ли  говорить,  ни
двигаться, и в  те  редкие  часы,  когда  она  не  спала,  ее  охватывал
неописуемый ужас. Не за себя, хотя она и очень  боялась,  что  ее  голос
никогда к ней не вернется. Она боялась за Дэнни. Она не хотела, чтобы ее
сын общался с Диком. Дэнни такой доверчивый, такой открытый. Одному богу
известно, каким дерьмом Дик засоряет ему мозги. Ей  бы  хотелось  спасти
сына от всего этого, а  она  лишь  может  лежать  здесь,  беспомощная  и
бессильная, отгоняя от себя мысли о  том,  что  она  никогда  не  сможет
говорить и что ее карьера юриста кончена. Как  быстро  жизнь  лишила  ее
всего! Ведь только несколько дней назад она была независимой,  здоровой,
хозяйкой своей жизни. Может, все это было  сном?  Она  чувствовала  себя
пассажиркой, ждущей автобуса, который никогда  не  придет.  Ее  ощущения
бытия были извращенными, образы и ситуации,  которые  приходили  на  ум,
искаженными, пугающими, как будто видимыми в кривом зеркале.
   Время ползло по-черепашьи, еле  переводя  старческое  дыхание,  -  ее
всегдашний компаньон, как и тогда, в годы детства. Оно словно издевалось
над  ней  своей  медлительностью  в  течение  дня,  оно  заставляло   ее
просыпаться в поту по ночам. Воспоминания были ее единственной  отрадой,
но и они вскоре превращались в орудие пытки, напоминая ей  о  том,  чего
она теперь лишена и чего, возможно, у нее уже никогда не будет.
   О Господи, Боже мой! Где Кристофер? Если бы  она  хоть  почувствовала
его рядом, просто подержала его руку, убедилась, что он помнит о ней и о
Дэнни. И Сирклевиль ушел в далекое прошлое,  и  дедушка  давным-давно  в
могиле. Этой поддержки она лишена навсегда.
   Хотя она и знала все это  прекрасно,  но,  тем  не  менее,  не  могла
запретить себе перестать желать, чтобы все это вернулось. И  желала  она
этого страстно.
   Кристофер, где ты теперь? Собираешься ли возвращаться домой?
 
   И порою подумаю -
   Просто так, невзначай:
   Будешь ли вспоминать обо мне?
 
*** 
 
   - Я абсолютно убежден, - сказал Крис, обращаясь к Сутан, -  что  брат
никогда и не собирался посылать эту открытку.
   - Тогда зачем он...?
   Солнечные лучи не достигали мостовой на узких  улицах  Турет-сюр-Луп,
оставив  каменные  фасады  домов  затененными,  будто   погруженными   в
искусственные сумерки.
   - Своего рода страховка для него, - прервал он ее на полуслове,  -  и
своего рода завещание мне.
   Сутан взглянула на него с удивлением.
   - О чем ты говоришь? Ты  хочешь  сказать,  что  он  знал,  что  скоро
утром?
   Возвращающиеся из школы ребятишки пронеслись мимо них, перекликаясь и
смеясь.  Ранцы  на  спине  так  и  подпрыгивали,  когда  они  бежали  по
извилистой улочке.
   - Не совсем так, - ответил Крис. - Не,  учитывая  опасность,  которой
он, по-видимому, подвергался, он  не  исключал  такую  возможность.  Эта
открытка была мерой предосторожности. Видишь ли, он знал, что, в  случае
его смерти, открытка дойдет до меня. Либо ты ее мне передашь - как оно и
вышло - либо полиция.
   Мамаша звала дочку, стоя у раскрытой двери, и,  когда  они  проходили
мимо, до них донесся запах свежеиспеченного яблочного пирога. В  просвет
между домами можно было видеть сверкающий под лучами  солнца  водопад  -
там, откуда они только что пришли.
   - Когда мы  были  маленькими,  мы  оба  обожали  всякие  головоломки.
Любимый занятием  Терри  была  игра  под  названием  "Лабиринт".  Он  ее
особенно любил, наверно, потому, что ему всегда удавалось надрать  меня,
когда  мы  с  ним  в  нее  играли.  Я,  со  своей  стороны,  предпо