другую, идя на внешних  сводах  стопы,  он
тихо поднялся наверх.
   Нащупал ручку и медленно, очень медленно повернул. Дверь приоткрылась  на
четверть дюйма. Трейси с  наслаждением  вдохнул  воздух,  пахнувший  дорогим
табаком и воском для мебели.
   На первом этаже горела лишь настольная лампа слева от двери в  подвал.  В
ее тусклом свете Трейси внимательно изучал ?характер местности?.
   В абсолютной тишине  громко  тикали  часы.  Трейси  продолжал  стоять  на
пороге. Наконец он расслышал еще кое-что - нечто похожее на  пение  молитвы.
Буддийской молитвы.
   И,  кажется,  все.  Трейси  двинулся  вперед.  Сверху  раздались  голоса,
негромкие,  вычленить  отдельные  слова  невозможно.  И  вдруг  -   крик   и
револьверный выстрел, эхом метнувшийся по узким коридорам.
   Трейси в одно мгновение оказался у лестницы на второй этаж.

***

   Макоумер вошел в дом и сразу почувствовал что-то неладное. Стоя в  дверях
с ключами в руке - силуэт его резко выделялся в свете уличного фонаря, -  он
напряженно прислушивался,  ему  показалось,  что  атмосфера  в  доме  как-то
странно изменилась.
   Трейси Ричтер - была его первая мысль, но затем шестое  чувство,  не  раз
выручавшее его в  джунглях  Камбоджи,  подсказало,  что  дело  не  в  Трейси
Ричтере.
   Он  запер  входную  дверь  и  осмотрелся,  пытаясь   определить   причину
беспокойства. Все было на своих местах, ничто не нарушало привычной картины.
Большинство, окажись на его месте, произнесли  бы  что-то  вроде  ?Эй,  есть
кто-нибудь в доме??, Макоумер же повел себя совершенно иначе: независимо  от
того, что произошло, он должен выяснить, что именно, кто стал тому причиной,
найти его, идентифицировать и нейтрализовать.  Выполнить  эту  задачу  можно
только в полной тишине.  Если  здесь  никого  нет,  то  Макоумеру  ничто  не
угрожает. А если же он - или оно - здесь, то лишь полная тишина  может  быть
залогом успеха. Но в доме  кто-то  был  -  кто-то,  кто  желал  ему  смерти,
Макоумер не сомневался.
   Дом был погружен в темноту, горела лишь лампа в коридоре. Он уже собрался
шаг за шагом прочесать первый  этаж,  когда,  подойдя  к  лестнице,  услышал
буддийскую молитву. Губы  Макоумера  непроизвольно  повторили  первые  слова
песнопения, которое он слышал так часто, что давно уже знал наизусть.
   Взявшись за тонкий бронзовый поручень, он осторожно поднялся до  середины
лестницы и увидел, что в коридоре второго этажа  горит  свет.  Он  не  любил
открытых и хорошо освещенных пространств, но в данной ситуации ничего нельзя
было сделать. Он быстро двинулся  вперед,  стараясь  производить  как  можно
меньше шума. Хорошо, что Киеу дома, мелькнула мысль, по крайней мере, у меня
на глазах. Кроме того, это означало, что Трейси еще не вернулся из Гонконга:
Макоумер не сомневался, что Киеу беспрекословно выполнит данный ему приказ.
   Он уже поднялся на верхнюю площадку и намеревался заглянуть к  Киеу,  как
вдруг заметил открытую дверь в комнату Эллиота. Почему? Там никого не  могло
быть, распевные звуки молитвы доносились из противоположного конца коридора.
   Макоумер  стремительно  направился  вдоль   стены,   его   длинная   тень
протянулась к комнате, где молился Киеу. Взявшись за  ручку  двери,  он  уже
начал ее поворачивать, как пение вдруг прекратилось. Он  замер  с  вытянутой
рукой.
   В наступившей тишине Макоумер почувствовал какое-то движение прямо  перед
собой. В комнате Эллиота кто-то был. Макоумер прищурился, но в такой темноте
рассмотреть что-либо было невозможно. Но он почувствовал  движение  воздуха,
что-то изменило свое положение в пространстве, и по спине  у  него  побежали
мурашки. Он стремительно рванулся вперед  и  в  сторону,  и  в  этот  момент
Эллиот, закрыв глаза, чтобы не видеть страшных последствий, нажал курок.
   Раздался оглушительный выстрел, но Макоумер уже не реагировал на звуки  -
он двигался автоматически,  подчиняясь  одному  лишь  инстинкту,  инстинкту,
который позволил ему выжить в джунглях.
   Вытянув левую руку, он нащупывал  выключатель  на  стене,  а  правая  тем
временем скользнула к рукоятке ножа, который  он  всегда  носил  в  потайном
кармане пиджака. Яркий свет залил комнату, в долю секунды Макоумер определил
расположение цели. И когда узнал ее, было  уже  поздно:  кисть  уже  сделала
резкое вращательное движение, нож  сорвался  с  ладони  и,  превратившись  в
тонкую серебристую линию, со свистом рассек воздух.
   Эллиот открыл глаза, ожидая увидеть на пороге распростертое тело Киеу, но
вместо этого перед ним оказалось странным образом смазанное  пятно,  тут  же
превратившееся в лицо отца. Он открыл было рот, пытаясь предостеречь его, но
пятно вдруг увеличилось  в  размерах  и  стало  огромным.  Боль  и  удар  он
почувствовал одновременно. Эллиот покачнулся и оперся ладонью о стену.  Рука
его легла на то место, где когда-то, когда он еще жил  в  этом  доме,  висел
большой портрет Роберта Де Ниро. Сейчас от него осталось лишь светлое пятно,
прямоугольник,  из  которого  словно  открывался  путь  в  никуда.   Эллиоту
казалось, что  он  видит  раздвигающиеся  створки,  за  которыми  начинается
Вечность. Потом все исчезло, и он почему-то заплакал, но слезы были алые.
   Он ничего не чувствовал.  Тело  его  сделалось  невесомым,  как  пушинка.
Сердце забилось неровно, мысли путались,  подчиняясь  новому  ритму  сердца,
который постоянно менялся, становился все медленнее и наконец исчез.
   В момент, когда нож вырвался из его пальцев, Макоумер издал  дикий  крик:
за узнаванием последовала реакция. Он метнулся вперед  в  абсурдной  попытке
догнать взвизнувшее в воздухе лезвие и прервать его смертельный полет.
   Ему это не удалось. Он склонился над сыном и прошептал:
   - Эллиот...
   Из слабеющих пальцев Эллиота  медленно,  как  в  замедленной  киносъемке,
падал пистолет, он, кувыркаясь, опускался в лужу крови, льющуюся из раны  на
лице. Времени размышлять о случившемся, искать первопричину  и  думать,  как
все можно  было  предотвратить,  не  было.  Чувство  опасности  не  уходило:
напротив, оно становилось все острее. Может, все  дело  в  почти  неуловимом
запахе оружейного масла? Все выстраивалось  в  определенный  план.  Макоумер
понимал, что инстинкт его не подвел: Эллиот целился в него, и  ему  пришлось
защищаться, отбросив в  тот  момент  все  мысли  о  том,  кто  создал  такую
ситуацию.
   Но теперь уже не имело значения то, что он вновь спасся благодаря  своему
развитому, как у хищника, инстинкту. Он знал лишь, что убил  сына.  Макоумер
опустился на колени, осторожно извлек нож из  глубокой  раны  и  отбросил  в
угол. Лезвие звякнуло, ударившись о какой-то металлический предмет.
   Глаза Эллиота были открыты, но он уже не видел отца.  Он  смотрел  сквозь
него и на что-то там,  позади.  Сколько  раз  на  Макоумера  смотрели  такие
подернутые мутной пленкой смерти глаза! Все  кончено.  От  Эллиота  осталась
лишь телесная оболочка. Сын, его сын, которого он лепил по образу и  подобию
своему, стремительно убегал от него. У него могло быть все, а  теперь  жизнь
покидала его, жизнь, кроме которой этому  мальчику  ничего  не  было  нужно.
Наверное, он требовал слишком многого - просто  жизни.  И  впервые  Макоумер
почувствовал, что даже его власть здесь бессильна.
   Он не понимал, что плачет. Если бы ему об этом оказали, он не поверил бы,
что такое может быть с ним, твердым как  кремень  Макоумером.  Он  оплакивал
Эллиота, но внутри него все оставалось неизменным. Ничто не может поколебать
его дух, лишить сил. Ничто.
   Почувствовав движение за спиной, он поначалу даже не обернулся.
   - Отец? - негромко окликнул его Киеу. Он был  в  обычной  черной  одежде,
босиком. - Я слышал выстрел, - Киеу замер у порога.
   - Это был Эллиот, - все еще не веря в случившееся, пробормотал  Макоумер.
- Эллиот пытался убить меня!
   - В самом деле? - Голос Киеу обволакивал, словно растекался по комнате. -
Мне очень жаль.
   Макоумер невидящим взором смотрел на него.
   - Как это могло произойти? - спросил он. - Ничто больше не имеет значения
- ни идеально спланированные  операции,  ни  совершенный  механизм  ?Ангки?,
ничто. Как же такое могло случиться, Киеу?
   - Карма, отец.
   - Но мой сын... - Он поднялся с искаженным  в  бессильной  ярости  лицом,
сделал шаг вперед. - Киеу, ты что, не понимаешь? Мой сын пытался  застрелить
меня! Я... Я убил его! О Боже, неужели ты не понимаешь, что произошло!
   Киеу глядел на Макоумера, душа его упивалась созерцанием его страданий:
   - Я уже сказал, отец: это карма. У вас такая карма.
   - Срать я хотел на твою карму! - крикнул Макоумер. Кровь  ударила  ему  в
лицо. - Срать я хотел на все твои буддийские хреновины! Что все  они  значат
по сравнению с тем, что случилось?
   - Мир, - спокойно ответил Киеу.
   Макоумер бросил на него недоуменный взгляд, и, наконец,  как  бы  впервые
увидел Киеу. Он ощутил идущий от приемного  сына  мощный  поток  энергии,  и
сердце Макоумера сжалось в недобром предчувствии. Лицо  его  превратилось  в
каменную маску, мозг лихорадочно обрабатывал информацию,  в  голове  роились
вопросы.
   - Что?.. - Он замолчал, сознавая, что не знает, о чем спросить.  Страх  и
понимание бессмысленности  слов  на  мгновение  лишили  его  голоса.  -  Что
происходит?
   - Конец всего сущего, - Киеу сделал шаг, свет из коридора мягко очерчивал
его  сильную  фигуру,  казалось,  вокруг  него  пульсирует   сияющий   ореол
внутренней силы. - Вы удивлены, отец. Я не могу  понять,  почему.  Я  такой,
каким вы меня сделали. Не более того. - Глаза его сверкнули. - Все, что  вас
окружает, вы приспосабливаете для своих целей.  -  Руки  его  взметнулись  в
стороны, как крылья большой хищной птицы. - Смерть вашего сына... Он  принял
вас за меня, понимаете? Я сказал ему, что хочу умереть.
   - О чем ты говоришь?
   - О, я  вижу  в  вашем  лице  боль,  отец,  -  он  двигался  по  комнате,
стремительно, бесшумно, безостановочно. - Такая же боль, как и  та,  которая
навеки поселилась в моей душе.  За  то,  что  вы  сделали  со  мной...  и  с
Самнангом, вам следовало бы умереть. Вы предали его, отец, выдали убийцам, а
затем прилетели на стальных крыльях, чтобы спасти меня...  чтобы  увезти  из
ада, чтобы я  заново  родился.  Вы  уничтожили  убийц  Сама,  но  прежде  вы
уничтожили его. Эллиот мне все рассказал. Он...
   - Ложь! -  взревел  Макоумер.  -  Не  представляю,  где  он  этого  всего
нахватался! Это сплошная ложь. Эллиот ненавидел меня. Он...
   - Он нахватался этого  здесь,  -  Киеу  извлек  из-за  спины  пожелтевшие
страницы.
   Ошеломленный Макоумер попятился.
   - Где?.. - прошептал он. - Каким образом?..
   - Но я не желаю вам смерти, отец. Правда. Только не  вам,  не  тому,  кто
подарил мне жизнь, когда вокруг была одна лишь смерть. Тому, кто вырвал меня
из ада и привез... сюда, - Киеу как бы отплывал все дальше и дальше. -  Нет,
гораздо  лучше,  если  вы  будете  жить,  храня  в  сердце  воспоминания   о
сегодняшнем вечере. Каждый день, каждый вечер вы будете это  помнить,  но  и
это не все: каждую ночь вы будете просыпаться в холодном поту, потому что не
сможете вспомнить, как же умер ваш сын, вы будете вновь и вновь прокручивать
в памяти эту картину. И когда вы наконец заснете, вам приснится его  смерть,
тот самый момент, вы станете кричать во сне, но проснуться не сможете. И так
будет каждую ночь - до тех пор, пока разум мало-помалу  не  начнет  покидать
вас. Это и будет концом вашей жизни, отец, концом всего сущего.
   Макоумер ошарашенно  смотрел  на  Киеу,  не  понимая,  каким  образом  он
вырвался из-под его контроля. Когда? И вдруг вспомнил!
   - Это началось после твоего возвращения, я знаю. Ты должен  сказать  мне,
что произошло в Камбодже. Я должен это знать! Я требую!
   - То время, когда вы могли от меня что-то требовать, прошло, отец. Как  и
ваша власть надо мной. Она уходит,  ускользает  с  каждым  вашим  вдохом,  с
каждым ударом сердца, - и он выскочил за дверь. Силуэт его  растаял,  словно
Киеу никогда и не было.
   - Стой! - крикнул Макоумер. - Не смей уходить!
   Еще тогда, когда он увидел его в первый раз, когда он разглядел,  на  что
способен этот мальчик, Макоумер сразу понял, что  без  Киеу  ему  ничего  не
удастся - ни ?Ангка?, ни та жизнь, которую он для себя избрал.  Не  сбудется
его мечта о полном, тотальном контроле всего и вся.
   Так вот какова его карма!
   Холодеющее тело сына было тому свидетельством. Макоумер обнял  его.  Будь
проклята эта карма, думал он, сжимая в сильных руках Эллиота.  Больше  всего
он сейчас хотел броситься вслед за Киеу, но не мог. Он не мог оставить сына,
словно его руки  могли  даровать  Эллиоту  столь  нужную  ему  при  жизни  и
бесполезную сейчас защиту. Но Макоумер не  хотел  думать  о  бессмысленности
своих поступков, завершением которых стал сегодняшний вечер.
   Он пытался анализировать ситуацию. Как это могло произойти, в  сотый  раз
спрашивал  себя  Макоумер,  как  Эллиот  нашел  его  дневник?  Ему  казались
невероятными сами события, и тот факт, что он больше не мог ими управлять.
   Он закрыл глаза: вот и сердце колотится,  как  сумасшедшее,  словно  тоже
решило обрести свободу, подумал Макоумер. Усилием воли он задержал  дыхание,
сделал медленный выдох, и постепенно мысли его упорядочились.
   Я отправлюсь за ним, думал он, обязательно отправлюсь. И очень скоро.
   Трейси был уже почти на самом верху лестницы, как вдруг почувствовал, что
падает. Ступеньки стремительно уходили из-под ног.

***

   Он с трудом восстановил равновесие, но ударившее его  плечо  было  словно
отлито из железа. Перед глазами мелькнуло очень красивое  мужское  лицо,  на
котором, словно раскаленные угли, сверкали  раскосые  глаза.  Пламя  в  этих
глазах  заставило  Трейси  вспомнить   облитые   напалмом   пальмы,   весело
потрескивавшие в огне, словно рождественские свечи.
   Картина так живо встала перед его глазами, что Трейси наморщил нос, желая
избавиться от характерного запаха горящего напалма.
   Он выбросил вперед руки, но они соскользнули с могучего плеча. Тень резко
повернулась и попыталась уйти от Трейси прыжком через перила, но  он  сменил
позицию, блокируя этот маневр противника.
   Освещение здесь было  очень  плохое.  Уловив  перед  собой  движение,  он
вначале не уловил его сути,  а  когда,  наконец,  понял,  едва  не  опоздал:
сверкнувший прямо перед  глазами  металлический  предмет  мог  бы  оказаться
последним воспоминанием об этой жизни, если бы не отменная реакция, - Трейси
опустился на колено и толчком бедра ушел с линии удара.
   В  правой  руке  противник  сжимал  короткий  стальной  цилиндр.   Сделав
неуловимое движение кистью, человек на лестнице  выбросил  руку  вперед,  из
цилиндра, словно телескопическая антенна, вырвался гибкий стальной  стержень
длиной не менее двух футов. Трейси слышал  об  этом  оружии,  но  видел  его
впервые. Это было кейджо,  любимое  средство  защиты  и  нападения  японских
мафиози-якудза.
   Поставив мягкий  блок  левой  рукой,  Трейси  приготовился  нанести  удар
кулаком правой.
   Гибкий рифленый стержень с шипением спрятался в цилиндре-ручке, и  Трейси
вдруг понял, что Мойру забили именно этим оружием.
   Новый поворот кисти, и на блокирующую руку Трейси,  чуть  ниже  запястья,
обрушился страшный удар. Он был готов к нему, но  боль  оказалась  настолько
резкой, что он поморщился. Ударная часть кейджо вновь скрылась  в  цилиндре,
противник начинал новую атаку, и Трейси подумал:  еще  одного  удара  он  не
выдержит. Ни один человек, сколь идеально бы он не был подготовлен, не  смог
бы продолжать схватку после двух таких ударов.
   Правая  рука  Трейси  рванулась  вперед,  мощный  удар   двумя   набитыми
костяшками-кентусами  пришелся  в  грудь  противнику,  чуть   выше   сердца.
Миндалевидные глаза  широко  раскрылись,  губы  искривила  гримаса  боли.  В
неверном свете Трейси увидел ровные, ослепительно белые  зубы.  Но  стальной
прут вновь рванулся вперед.
   На этот раз Трейси видел начальную стадию удара и успел приготовиться. Он
сместился  вправо,  позволив  гибкому  пруту  вскользь  коснуться  блока  и,
метнувшись вперед, левой рукой сумел  ухватить  цилиндр.  Он  напряг  мышцы,
почувствовал  ответную  реакцию  противника,  пытающегося  освободиться   из
захвата.
   Трейси резко расслабил левую руку и нанес еще один удар правой. Кулак его
опустился в то же самое место, что и в первый раз - в область  сердца  Киеу,
но сейчас удар был направлен сверху вниз, и сила его значительно возросла.
   Киеу зашипел от боли и потерял  равновесие.  Трейси  сделал  вращательное
движение левой кистью, и цилиндр оказался у него в руке. Кейджо был привязан
к запястью Киеу тонким, но очень прочным кожаным ремешком,  и  Трейси  нанес
еще один удар правой рукой, отбрасывая Кису назад и пытаясь порвать ремень.
   Это ему удалось, но цилиндр  упал,  и  теперь  Кису  и  Трейси  оба  были
безоружные. Камбоджиец быстро оправился от неожиданности и обрушил на Трейси
шквал режущих ударов, которые выполнял с такой  быстротой,  что  Трейси  был
вынужден уйти в глухую оборону.
   Поэтому он не почувствовал, как Киеу поймал в захват его правый локоть, а
когда понял это, было уже поздно: нажав на болевой центр, Киеу  сбил  его  с
ног, и Трейси ударился спиной о перила лестницы.
   Не давая противнику прийти в себя, Киеу нанес удар  коленом  в  солнечное
сплетение, сбил Трейси дыхание, и тому ничего не оставалось,  как  повиснуть
на плечах камбоджийца.
   Два удара в нервные центры  на  груди  практически  парализовали  Трейси,
какую-то долю секунды он не мог шевельнуть руками.
   Киеу отодрал ослабевшие пальцы Трейси с плеч и  повернулся,  чтобы  уйти.
Трейси с большим усилием выбросил вперед левую ногу  и  нанес  Кису  удар  в
лодыжку. Ступня камбоджийца была в этот момент прижата к краю  ступеньки,  и
потому удар переломил кость щиколотки, словно это был сухой прут.
   Но для того чтобы остановить Кису,  этого  было  недостаточно:  мгновенно
вернув равновесие, он нанес боковой удар ногой в  лицо  Трейси,  но  слишком
высоко вынес бедро, и Трейси, вновь  почувствовавший  свои  руки,  выстрелил
правый кулак точно в пах противнику.
   Киеу сложился пополам, Трейси вскочил на ноги и,  уходя  в  очень  низкую
стойку, попытался нанести проникающий удар  левой  рукой.  Двумя  сведенными
локтями Кису блокировал атаку Трейси и снова перехватил  инициативу.  Трейси
не  позволил  ему  провести  более  одного  удара  и,  выигрывая   время   и
восстанавливая дыхание, выполнил связку эффектных, но в целом  неэффективных
прямых ударов, на которые Кису ответил кетагури ногой. Трейси вновь  потерял
равновесие,  а  Киеу  провел  йори,  удар,  о  котором  Трейси  знал  только
понаслышке.
   С таким стилем Трейси еще не приходилось сталкиваться, в нем было  что-то
от сумо. Трейси видел в  Токио  соревнования  борцов  сумо,  представлял  их
базовые удары и принципы. По большому счету, йори не был  ударом,  скорее  -
это набор связанных в единое целое чрезвычайно болезненных толчков,  которые
борцы сумо используют, чтобы вытолкнуть соперника из круга. В  других  видах
боевых искусств  йори  не  использовали,  считая  его  малоэффективным.  Его
главным недостатком было то обстоятельство, что для проведения такого  удара
требовалась  огромная  физическая  сила  и  умение  очень  точно  дозировать
направленную энергию. Большинство инструкторов Майнза игнорировали йори.
   Оказавшись совсем близко от Киеу, Трейси снова поймал его горящий  взгляд
и понял, что человек этот находится на грани безумия. В  безумии  есть  своя
логика, свой глубокий внутренний смысл. Неверно было бы думать, что в  таком
состоянии противник теряет контроль над собой и победить его не представляет
труда: просто он ведет бой по законам безумия.
   Йори,  который  проводил  Киеу,  сжимался,  как  объятия  питона.  Трейси
почувствовал резкую боль во всем теле. Противник медленно  выжимал  из  него