м сказать, когда это произойдет.
   - У меня к нему весьма неотложное дело.
   - Очень жаль.
   - Лучше пожалейте Мицо. В один из пяти следующих дней я планирую  вскрыть
главное хранилище в центральном  банке  Шанхая.  Поможет  он  мне  или  нет,
неважно, я все равно это сделаю, но в любом случае  о  причастности  Мицо  к
ограблению станет известно, я об этом позабочусь, уверяю вас.  А  если  меня
возьмут, считайте, что вина его, а, следовательно, и наказание, удвоятся.
   - Не вешайте, пожалуйста, трубку, - голос ее дрогнул, -  кажется,  кто-то
открывает дверь.
   Трейси наблюдал за девушкой  в  гардеробе:  это  была  изящная  луноликая
китаянка, иссиня-черные волосы ее были собраны на затылке в  толстый  пучок.
Она умела двигаться, и прекрасно это знала. Она видела, что он рассматривает
ее, и прижала тонкий указательный палец с длинным  наманикюренным  ногтем  к
губам, затем девушка томно улыбнулась и направила палец в  его  сторону.  На
кончике его Трейси увидел след яркой губной помады.
   - Мистер Ричтер, вы слушаете?
   Трейси утвердительно кашлянул.
   - Прошу прощения за задержку. - Голос снова был  веселый,  сейчас  в  нем
слышались даже чувственные нотки. -  Я  проглядела  блокнот  деловых  встреч
мистера Мицо и могу с уверенностью сказать, что завтра у  него  будет  время
встретиться с вами. В двенадцать  тридцать.  Вы  знаете,  как  добраться  до
Жокей-клуба?
   Трейси сказал, что знает, и пообещал быть  к  назначенному  времени.  Они
повесили трубки одновременно.
   Гонконгский  королевский  Жокей-клуб  помещался  на  Стаббз-роуд  и   был
практически встроен в восточный склон горы Николсон.  Перед  двумя  высокими
корпусами клуба находились беговые дорожки  ипподрома  и  гаражи  с  залитой
гудроном подъездной площадкой. Это было не самое красивое место на острове -
от клуба и до самого  залива  тянулись  бесчисленные  многоквартирные  дома,
чудовищные по архитектуре и обшарпанные снаружи и изнутри.
   Именно здесь, в клубе, и была сконцентрирована власть и  сила  колонии  -
многие граждане прекрасно знали, что клуб и семьсот его членов  контролируют
все бега и  правительственные  лотереи,  единственный  легально  разрешенный
игорный бизнес в Гонконге. Все благотворительные акции проводились на доходы
клуба, а  также  из  фондов,  финансируемых  правительством,  часть  средств
поступала из налогов на ставки игроков, часть волевым решением изымалась  из
касс  лотерей.  Его  превосходительство  губернатор  Гонконга,  возможно,  и
считался правителем колонии, но реальной властью обладал лишь Жокей-клуб.
   К горе Трейси добрался на  джипе.  Его  проводили  на  крышу  клуба,  где
находились конюшни и обнесенные высоким забором тренировочные  площадки  для
четырехсот скаковых лошадей. Удивляться этому не приходилось:  в  изрезанной
горами колонии невозможно было найти ни одного мало-мальски большого участка
с ровной поверхностью. Приходилось использовать крыши.
   Поднявшись на крышу, Трейси  двинулся  по  косому  проходу  влево.  Пахло
конюшнями. Обнаженные по пояс тренеры вели поджарых  лошадей  по  внешней  и
внутренней дорожкам. На противоположной стороне,  за  тренировочным  кругом,
располагалось здание, где жили служащие конюшен.
   У парапета стояли двое. Они с интересом наблюдали за  бегом  жеребцов  по
внешнему кругу. Оба - азиаты, тот, что ближе к Трейси, был  невысок  ростом,
но очень широкоплечий, с чудовищно перекаченными, как у культуриста, мышцами
и громадной, словно футбольный мяч, головой.
   Подойдя ближе, Трейси понял, что этот человек -  не  китаец.  В  Гонконге
полно жителей самого разного происхождения: чиу-чоу из материковых  районов,
тибетцы и монголы с гор, китайские мусульмане,  туркмены  и  туркестанцы,  а
также беженцы из  Пекина  и  провинции  Шантунг.  Здесь  все  они  считались
китайцами, отличаясь при этом друг от друга не только физически,  но  прежде
всего философскими, религиозными и культурными традициями. Но  этот  человек
не был похож ни на кого из перечисленных типов.
   Он -  японец,  понял  Трейси.  Это  показалось  ему  странным,  и  Трейси
насторожился. Когда-то, до начала второй мировой войны,  Шанхай  был  открыт
для всех, власти никому не задавали вопросов  и  не  вмешивались  в  деловые
операции чужаков, даже если те занимались откровенно грязным бизнесом. Придя
к власти, коммунисты прихлопнули осиное гнездо, и теперь  отбросы  со  всего
мира потянулись в Гонконг, а за ними и те, кто был в  неладах  с  законом  у
себя на родине. Вероятно, это один из них, подумал Трейси.
   - Мицо-сан, - он слегка поклонился коротышке, - для  меня  большая  честь
встретиться с вами.
   Эту фразу Трейси произнес на кантонском диалекте. Японец отвел взгляд  от
жеребца и внимательно осмотрел Трейси.
   - Это он, Нефритовая Принцесса? - спросил он.
   Стоявшая рядом женщина кивнула:
   - Я узнаю голос.
   - Вы назначили мне встречу довольно странным образом, мистер Ричтер, -  у
Мицо был очень высокий, почти как  у  женщины,  голос.  -  Но  поскольку  вы
человек с Запада и, вероятно, недавно в колонии, я на вас не сержусь.
   Некоторое время он молча рассматривал Трейси.
   - Однако я считаю, что вам следует извиниться перед  леди.  Боюсь,  вчера
вечером вы ее перепугали, - на лице его появилось неприязненное выражение. -
Весь  этот  ваш  рассказ  о  бомбах  и  сейфах...   -   Он   покачал   своей
непропорционально  крупной  головой.  -  Даже  не  могу  поверить,  что   вы
наговорили все это всерьез.
   - Если бы вы не поняли, о чем речь, вряд ли вы согласились бы встретиться
со мной, - спокойно произнес Трейси. - Но, как бы там  ни  было,  я  приношу
леди свои извинения. Мне просто надо было пробиться к вам.
   Мицо развел руками:
   - Боюсь, мир теперь живет по таким законам. Чем популярнее  человек,  тем
больший на  него  спрос  и  тем  тщательнее  он  должен  оберегать  себя  от
вторжений.
   - Жизнь вообще вещь не самая приятная, - в голосе Трейси звучал с  трудом
скрываемый сарказм.
   - Если вы демонстрируете свою независимость, молодой  человек,  -  жестко
произнес Мицо, - то вы рискуете потерять лицо. Но такая потеря вряд  ли  вас
волнует, - он издал низкий горловой звук. - Вы, люди Запада, все  одинаковы.
Американцы, англичане, французы. Для меня вы все на одно лицо.
   Он повернулся к беговой дорожке.
   - Видите этого жеребца, мистер Ричтер?  Он  стоил  мне  столько,  сколько
средний житель Гонконга не зарабатывает за всю  жизнь.  И  знаете,  что?  Он
стоит каждого цента, которые я за него уплатил. Он летит как ветер и  всегда
финиширует первым. Больше от него ничего не требуется.
   Он снова повернулся к Трейси, маленькие глубоко посаженные глазки  словно
ощупывали лицо собеседника:
   - Этот конь - специалист в своем деле. Это одна из причин, почему  я  его
люблю. Он идеально делает свое дело, во всем остальном же он полный  кретин,
- его могучие плечи поднялись и снова опали. - В мире сейчас мало  настоящих
специалистов. Остались одни дилетанты, любители, они, как  бабочки,  порхают
от одного к другому, но не постигают ничего, - он снова покачал  головой.  -
Это не мой метод, мистер Ричтер, а вот вы, видимо, действуете таким образом.
По-моему, нам не о чем больше говорить.
   Над бегущими скакунами, над унылыми белыми фасадами  муниципальных  домов
висели плотные облака, немилосердно дымящие заводские трубы подкрашивали  их
коричневым.
   - Мой отец - специалист, - сказал наконец Трейси, - я никогда не  совершу
ничего, что покрыло бы его позором.
   Мицо даже не  шелохнулся.  Звук  его  дыхания  напоминал  работу  мощного
насоса. Рядом с ним стояла Нефритовая Принцесса, устранившаяся из  разговора
напрочь,  словно  ушла  куда-то  вдаль.  Но  Трейси  было  трудно  ввести  в
заблуждение: она впитывала каждое слово,  она  была  частью  их  диалога.  И
теперь он ждал, когда она выкажет свою заинтересованность. Красивая женщина,
не старше тридцати лет. Фарфоровая, почти  прозрачная  кожа  -  ни  у  одной
западной красавицы такой не бывает. Хотя у женщин Востока тоже есть пунктик:
светлые волосы, которых у них просто не может быть.
   Судя по чертам лица, предки ее были чиу-чоу, об этом говорила  и  длинная
лебединая шея, и характерные вытянутой формы  глаза  с  поднятыми  к  вискам
уголками. У нее были пухлые губы и настолько высокие скулы,  что,  казалось,
именно они поднимают уголки глаз.
   - Ну вот, - проговорил Мицо, - мы и  добрались  до  самого  существенного
вопроса. У меня есть знания и умение, у вас -  четыре  дня,  за  которые  вы
должны освоить то, на  что  требуется  не  менее  полутора  лет,  -  у  Мицо
оказалась кривая и неприятная улыбка. - Вы следите за моей мыслью?  Время  -
бесценная вещь, с какой стати я должен тратить его на вас?
   - Мой отец...
   - Мне известна репутация вашего отца, - прервал его Мицо, - но  не  более
того. Сам по себе он для меня ничего не значит.
   - Возможно, мне удастся по-иному спланировать свой график.
   - Времени слишком мало, и вообще, слишком поздно. ? Мицо  взял  под  руку
Нефритовую Принцессу и коротко кивнул:
   - Всего хорошего, мистер Ричтер. Желаю успеха во всех ваших начинаниях.
   - Да, вот еще, - спокойно произнес Трейси, когда пара пошла  прочь.  Мицо
остановился, отпустил руку женщины и обернулся. - Мой отец очень  болен,  он
больше не может работать так... как  работал  когда-то.  Но  он  по-прежнему
человек чести, каким был всегда.
   Трейси замолчал. Лицо японца было непроницаемым, с таким же успехом можно
было пытаться прочесть мысли на идеально ровной стене. Даже черные глазки не
мигали.
   - Он довольно долго работал над одним проектом... я не знаю,  над  каким.
Он никому об этом  не  говорил...  даже  мне.  Но  я  знаю,  что  это  нечто
революционное, принципиально новое в области выживаемости человека.
   Наконец по лицу Мицо пробежала какая-то тень.  Трейси  колебался,  словно
ему предстояло принять важнейшее решение, весь вид  его  свидетельствовал  о
неуверенности.
   - Информация по проекту у меня с собой. Я... я забрал ее у  отца,  потому
что он не может больше этим заниматься.
   - Что вы хотите от меня, мистер  Ричтер?  -  голос  Мицо  стал  резким  и
шершавым, словно рисовая бумага.
   - Я хочу показать это вам, - Трейси изобразил голосом волнение, - я хочу,
чтобы научили меня тому, что умеете. Я хочу завершить работу отца.
   Полуприкрытые  глаза  Мицо  сверкнули.  Я   нащупал   путь,   ведущий   к
сокровищнице, вряд ли он устоит, подумал Трейси.
   - А зачем вы придумали банк Шанхая?
   - Я должен был найти способ встретиться с вами.
   - Вы избрали опасный путь, мистер Ричтер, - Мицо подошел  ближе,  оставив
Нефритовую Принцессу в тени изгороди, - но, может, в конце концов,  я  смогу
что-то сделать для вас. Уважение к родителям - одна из  высших  добродетелей
человека. Подобное качество дилетанту неприсуще.
   Он у меня на крючке! - подумал Трейси.

***

   Очутившись  на  границе,  Киеу  прислушался.  Негромко  щебетали   птицы,
откуда-то доносился смех обезьян.  Араниапратет  остался  позади.  Для  того
чтобы обойти полмира, потребовались один день и одна ночь. Перед ним, словно
многоголовое   чудовище,   возвышалась   громада   джунглей:   таинственная,
первозданная, непокоренная. Можно пристально всматриваться в Джунгли, но  не
заметить ран, нанесенных войной: в самом сердце джунглей,  а,  значит,  и  в
сердце  страны,  остались  громадные  просеки-шрамы,   словно   землю   рвал
исполинский зверь.
   Кампучия.
   Он сделал шаг и пересек границу.
   Блудный сын вернулся домой. К тому тиглю, где плавилась его юность. К той
жертвенной чаше, которая уже переполнилась кровью.
   Он не знал, плакать ему или смеяться. Он не заплакал и не рассмеялся - он
продолжил свой путь в южные пределы своей  любимой  родины.  Конечный  пункт
назначения был ему неведом,  все  будет  продиктовано  информацией,  которая
поступит к нему на определенных этапах путешествия. Одно он знал  наверняка:
время его очень ограничено. И если это было неизвестно Макоумеру,  когда  он
звонил из Шанхая и объяснял детали задания, то это отчетливо  понимал  Киеу.
Он покинул Нью-Йорк, не выполнив свой долг, и  мысль  об  этом  сжигала  его
изнутри. В глубине души его терзал стыд. Если бы Макоумер так не  настаивал,
Киеу попытался бы убедить его, что план неудачный. Но отец  не  потерпел  бы
неповиновения. Что-то произошло с ним в Шанхае, и  даже  подробнейший  отчет
Киеу о том, что сумел пронюхать  сенатор  Салливен,  о  его  решении  начать
следствие по делу о халатности секретных служб в Каире, не помогли заставить
Макоумера отменить давно вынашиваемый план.
   - Киеу, - голос его звучал тепло, -  ты  должен  немедленно  вернуться  в
Камбоджу. Сам я этого сделать не могу, меня слишком долго не было в стране.
   - Что случилось, отец? - почтительным тоном спросил Киеу.
   - Ты должен отыскать одну женщину,  она  азиатка  и  сейчас  находится  в
Камбодже. Это все, что я знаю.
   - Если она там, я найду  ее,  -  пообещал  Киеу.  А  потом  запросил  всю
необходимую информацию.
   Он уверенно шел сквозь  джунгли,  пробираясь  между  свисающими  с  небес
лианами и торчащими из земли корнями. Через плечо у  него  была  переброшена
профессиональная 35-миллиметровая фотокамера ?Никон? в черном футляре и  два
жестких кожаных кофра с длиннофокусными объективами и дюжиной металлических,
нанизанных на мягкую проволоку цилиндриков, по виду ничем не отличающихся от
катушек с фотопленкой; амуниция его была почти невесома.
   Из Араниапратета он отправился на юг,  и  через  три  мили  столкнулся  с
тайским патрулем. У него и мысли не было бежать от солдат  или  прятаться  -
они остановили его, потребовали  предъявить  документы.  Киеу  подчинился  и
вручил старшему американский паспорт и  пластиковую  карточку  удостоверения
личности. В одном документе было  указано,  что  владелец  его  -  свободный
фотожурналист, в другом - что он в данное время  выполняет  задание  журнала
?Ньюсуик?.
   Тайцы привыкли к такого рода визитерам. Командир патруля даже не спросил,
куда  направляется  фотограф:  очень  много   европейских   и   американских
журналистов с похожими документами облюбовали эту дорогу для пеших  прогулок
к границе. Вечные,  как  мир,  проблемы  и  страдания  Кампучии  притягивали
газетчиков всего мира, они слетались сюда как  мухи  на  мед.  Очень  трудно
противостоять соблазну воочию лицезреть трагедию. Поэтому  командир  патруля
просто молча взял деньги, которые предложил ему Киеу, и козырнул.
   - Гуд лак, - пожелал ему командир. Этой фразе он научился у  американцев.
Тон его был торжественный: сколько  из  тех,  с  кем  он  так  прощался,  не
вернулись. - Вам удача понадобится.
   Джунгли  защищали  его  от  палящего  солнца,  но  духота   была   просто
невыносимой. Киеу не замечал ее: это климат его родины, атмосфера в  которой
он родился. Здесь ему даже в самую кошмарную жару было гораздо легче, чем  в
Нью-Йорке, где он каждый год со страхом ждал наступления совсем не  холодной
зимы. Зимы там казались бесконечными, и он ненавидел их.
   По крайней  мере,  я  предупредил  Мицо,  вспоминал  Киеу.  После  звонка
Макоумера он вышел из дома и воспользовался уличным телефоном.  У  него  был
солидный опыт по части конспирации, и потому в карманах Киеу всегда  хватало
мелочи на случай экстренного международного звонка. А поскольку  он  звонил,
не называя имени абонента, на этот вызов мог ответить только сам Мицо,  если
был дома.
   С третьей попытки ему  удалось  дозвониться,  трубку  подняла  Нефритовая
Принцесса.  Беседа  получилась  долгой  -  ему  несколько  раз   приходилось
успокаивать Нефритовую Принцессу, всякий раз  заверяя,  что  он  говорит  не
только по поручению Макоумера, но и от себя лично. ?Ангка?, напомнил он  ей,
должна оставаться в неприкосновенности. И в конце разговора он узнал то, что
ему требовалось. Иначе и быть не  могло:  дело,  которое  он  организовал  с
помощью отца, не терпит  человеческой  глупости.  Они  отлично  знали,  чего
хотят, и действовали с двойной и даже тройной страховкой. В  Гонконге  такой
подход - часть образа жизни.
   Солнечный свет, пробивающийся сквозь кроны, потускнел, день шел на убыль.
Он остановился и огляделся в поисках съедобных клубней  и  фруктов.  Никакой
горячей пищи, для которой ему потребовалось бы разводить костер. И дело было
не в шныряющих повсюду отрядах красных кхмеров, с ними  он  нашел  бы  общий
язык: нельзя  было  допустить,  чтобы  о  его  присутствии  узнала  разведка
вьетнамской армии.
   Но у него были все основания надеяться, что  эту  ночь  ему  не  придется
провести  под  открытым  небом.  Совсем  неподалеку  находилась   деревушка.
Последние несколько часов он двигался в ее направлении, и если  расчеты  его
верны, до нее теперь оставалось не более мили.
   Уже перед самым наступлением темноты, когда воздух в джунглям  становится
темно-зеленым и повсюду ложатся густые тени, он вышел к деревне.
   Точнее, к тому, что от нее осталось.
   Когда-то, много лет назад, здесь было около десятка хижин, в которых жили
несколько поколений: микроскопический срез  общества  со  своим  собственным
монахом.
   Теперь на месте деревушки была выжженная земля. Обезвоженная почва молила
о пощаде. Повсюду разбросаны черепки, кое-где торчали обугленные  шесты,  на
которых когда-то покоились крыши. Не так давно здесь  побывали  хищники:  на
молодой траве виднелись кучки их помета и следы когтистых лап. Выжили только
джунгли.
   Слева что-то блеснуло в слабых лучах заходящего  солнца.  Он  нагнулся  и
поднял с земли череп.  Судя  по  толщине  костей,  женский.  Его  пересекали
трещины, одна глазная впадина была раскрошена.
   В двух шагах от этого черепа лежал еще  один,  поменьше.  Череп  ребенка.
Киеу  присел  на  корточки,  взял  череп  в  руки.  Ребенку  было  не  более
четырех-пяти лет, и он ни для кого не  мог  представлять  опасности.  Вокруг
стонали  джунгли,  они  словно  предупреждали,  что  люди  больше  могут  не
рассчитывать на их приют, милосердие и помощь. Тонны напалма  и  бесконечный
топот солдат по плодородным землям лишили джунгли жалости  к  людям.  И  вот
теперь ненавистные вьетнамцы уже сидят со своими удочками  у  священных  вод
Тонле Сап, озера всех кхмерских богов.
   Длинные пальцы Киеу  осторожно  погладили  череп:  под  этими  тоненькими
костями мог пылать праведный революционный гнев.  Фанатизм  красных  кхмеров
обрушил на страну жестокую плеть  вторгнувшихся  вьетнамцев.  Когда-то  Киеу
верил, что между их народами возможен мир, такой мир был  бы  залогом  того,
что Кампучия выживет. Но как говорил  Сам,  это  была  позиция  Сианука,  а,
значит, позиция слабая и беспомощная.
   Только теперь Киеу начал понимать причины политического радикализма Сама.
Он попал под влияние Рене  с  его  лживыми  обещаниями  свободы,  которая  в
действительности   оборачивалась   полнейшей   несвободой.   Очень    многие
соблазнились этой идеей, - Киеу Сампан, Йенг Сари, Пол Пот. Но  на  самом-то
деле все они жаждали власти - страсть, с которой они к ней рвались, ослепила
их, и они не разглядели, что купились на философию отрицания  всего  и  вся.
Для достижения  их  целей  следовало  напрочь  уничтожить  историю  кхмеров,
сделать так, словно ее никогда не было.
   Как они могли на это решиться, задавал себе вопрос Киеу. Как  они  могли?
Из глаз его хлынули слезы, оросившие иссушенные кости безвестного кхмерского
ребенка. Поглядите, во  что  превратилась  ваша  мечта,  вы  видите?  Страну
захватили юоны, они вырезают нас  точно  так  же,  как  делали  это  раньше.
Бесконечная смерть. Жизнь без надежды.
   Он уснул, свернувшись под раскидистым деревом, и даже  не  притронулся  к
бананам, которые сорвал еще у дороги. Ему приснилась полутемная комната, над
головой его зависли челюсти хищников,  их  желтые  клыки  зловеще  сверкали,
словно звезды на безоблачном ночном небе.
   Комна