вко от  того,  что  все  так
случилось, - он услышал, как она зарыдала в трубку. - Ох, Трейси... Мне  так
его не хватает...
   - Мойра, - мягко произнес он,  -  если  бы  все  не  случилось  так,  как
случилось, Джон в следующем январе уже бы произносил  президентскую  клятву.
Но произошло то, что произошло. И  мы...  мы  оба  должны  встретить  это  с
открытым лицом. Я знаю, как тебе трудно, потому  что  у  нас  обоих  были  с
Джоном особые отношения. И мы оба будем скучать по нему. Долго. Очень долго.
   - Да, - прошептала она. - Я не... - голос ее дрожал. -  Я  не  знаю,  что
делала бы без тебя, Трейси. Я хочу, чтобы ты понимал это.
   - Я понимаю.
   - По вечерам я ложусь на кушетку и смотрю в лицо твоему  Будде.  Как  оно
прекрасно, Трейси. Я гляжу в золотые глаза и хоть на время успокаиваюсь.
   Они  еще  немного  поговорили  и  попрощались.  Положив  трубку,   Трейси
повернулся в кресле и снял с книжной  полки  маленькую  каменную  статуэтку.
Точнее, не статуэтку, а кусок камня, надтреснутый  в  одном  месте.  Он  был
старый, очень старый, скорее всего, XVII века. Задняя и боковые стороны  все
еще шершавые, - достаточно свежий скол, но передняя сторона уже  отшлифована
бесчисленными поглаживаниями.
   На ней было  вырезано  стилизованное  изображение  камбоджийского  Будды.
Трейси пронес этот камень с собой через всю Юго-Восточную Азию.
   Он давно не вспоминал о том дне, когда к нему  попал  камень.  Но  теперь
вспомнил, и воспоминание это по-своему окрасило прошедший день.  Он  не  был
религиозен, он никогда и никому не молится, но когда  Ким  процитировал  ему
буддийское высказывание, он  понял,  почему.  Чувство  чести  и  преданность
пустили в Трейси такие же глубокие корни, как во вьетнамцах - ненависть. Это
было сугубо буддийской чертой, и она его трогала.
   В самом начале его и еще троих парней забросили в камбоджийские  джунгли:
хорошо организованное подразделение красных кхмеров  уничтожило  целую  сеть
американской разведки, оставив после себя только трупы. И его  задачей  было
устранить это подразделение как можно скорее.
   Они провели первые три дня в глубине враждебных  и  ничего  не  прощающих
джунглей. Только что закончился сезон дождей, идти было трудно и  опасно.  К
тому же там, где должна была находиться база красных кхмеров, они ничего  не
нашли.
   Трейси решил искать.  Трейси  было  двадцать  три,  остальным  парням  по
девятнадцать, и он был их признанным лидером.
   К концу четвертого дня ребята уже готовы были  возвращаться  обратно,  но
Трейси убеждал их продолжать поиски.
   Совершенно неожиданно лес кончился. Впереди они увидели огромные  древние
каменные строения.
   Держа автоматы наперевес, они крались среди  ставших  синими  в  сумерках
камней. Трейси увидел широкую лестницу, ведущую на галерею по  меньшей  мере
трехсот футов длиной. По обеим сторонам галереи стояли каменные скульптуры -
изваяния богов и богинь, различных зверей.  Их  окружали  памятники  древней
кампучийской  культуры,  немые,  непроницаемые,  но  от   этого   не   менее
прекрасные.
   Он брел по истории, и она уносила его вдаль. Но в самом конце галереи они
увидели следы войны - черные ожоги напалма, следы  пуль  на  каменных  телах
Будд.
   Трейси подумал: а не наткнулся ли он случайно  на  сказочный  Ангкор-Ват,
построенный кхмерским королем  Сурьяварманом  II  где-то  между  1113и  1152
годами нашей эры? Храм бога  Вишну,  если  он  правильно  помнил.  На  карте
Камбоджи найти Ангкор-Ват он не мог.
   Он услышал где-то слева грохот и обернулся.  Питерс,  один  из  городских
ковбоев Детройта, крушил прикладом лицо скульптуры.
   Трейси подбежал к нему, левой рукой  схватил  Питерса  за  грудки,  легко
развернул парня и правой врезал ему по физиономии.
   Питерс рухнул на землю.  Оружие  вывалилось  у  него  из  рук.  Он  потер
покрасневшую скулу и пробормотал:
   - Что за черт? Из-за чего ты взбесился? - Он с трудом поднялся на ноги. -
Это же не Микеланджело или что-нибудь такое. Это обыкновенный камень, он  ни
черта не стоит. Я имею в виду, это даже не христианское, Господи, прости.
   - Это - история, - Трейси трясло от ярости. - И не тебе крушить историю.
   Он стал разглядывать повреждения. Голова скульптуры отвалилась и валялась
на каменном полу. Питерс искалечил изваяние Шивы. Как говорили  кхмеры?  Мир
будет цел, пока Шива танцует свой танец.
   Он со всеми предосторожностями провел своих через  руины,  чувствуя  себя
карликом,  ничтожеством   перед   ликами   времени.   И   в   дальнем   краю
города-призрака они увидели маленькое здание. - В нем кто-то был.
   Трейси скомандовал своим  людям  спрятаться.  По  сравнению  с  огромными
скульпторами и величавыми  руинами  храм  казался  совсем  простым  каменным
домом. Лианы оплели его вход, забрались на крышу.
   Трейси слышал шум листьев, болтовню обезьян, сопровождавшую  их  уже  так
много дней. Как бы он хотел остаться здесь и обследовать,  изучить  руины  с
любопытством ребенка, получившего в подарок новую игру.
   Он увидел, как вышли из леса кхмерские  крестьяне.  Они  принесли  еду  к
порогу храма, потому что буддийским монахам запрещено  возделывать  почву  и
самим добывать себе еду, ибо они могут невольно лишить жизни невинную  мошку
или червяка.
   Трейси очень нужна была информация. И он вошел в храм. Внутри было темно,
стоял тяжелый запах  курений.  На  неотесанном  каменном  постаменте  стояло
золотое изображение Будды Амиды.
   Священнослужитель - он говорил по-французски - рассказал, как в  деревню,
где  когда-то  жил  именно  этот  Будда,  ворвались  солдаты.  Они  повалили
скульптуру и стали царапать ее штыками, чтобы  узнать,  не  из  цельного  ли
золота она отлита.
   - Но когда они увидели, что это просто позолоченный камень,  они  спалили
алтарь, на котором она стояла двести лет.
   Это был маленький, сухой человек в оранжевой  тоге.  Его  чисто  выбритая
голова сияла, словно смазанная маслом.
   Лицо у  него  было  необыкновенное.  Трейси  показалось,  что  черты  его
вырезаны каким-то неземным резцом. Он был частью земли, неба,  джунглей.  Их
внутренние мелодии совпадали.
   Но только когда монах протянул руку и дотронулся до него, Трейси в полной
мере осознал его необычайность. Это было  бесконечно  нежное  прикосновение,
прикосновение, которым любящая мать  ласкает  свое  дитя.  И  при  этом  оно
излучало какую-то невероятную силу. Трейси был уверен, что монах мог бы лишь
кончиками пальцев приподнять его над землей. Казалось, силе, влиянию  монаха
нет предела.
   И при том в нем не было  ничего  нечеловеческого,  божественного:  тихий,
спокойный, внимательный, словно олень  у  ручья.  От  него  не  исходило  ни
страха, ни враждебности. Казалось  в  нем  просто  не  может  быть  подобных
эмоций. И  именно  благодаря  их  отсутствию  в  нем  было  столько  силы  -
отказываясь от одного, ты приобретаешь в другом.
   - Я знаю, почему ты пришел  сюда,  -  мягко  произнес  монах.  Теперь  он
перешел на кхмерский. Трейси склонил голову:
   - Я прошу прощения за то, что пришел, - ответил он на том же языке.
   - Не чувствуй сожаления, - что-то в касании священнослужителя изменилось,
и Трейси поднял на него взгляд. Глаза монаха  казались  озерами,  в  которых
отражался весь мир. - Я расскажу тебе то, что ты желаешь знать.
   Трейси не понял, почему, но на глаза его навернулись слезы.  А  потом  он
понял и это. Покой, бесконечный покой, который сейчас снизошел на него,  был
лишь маленьким островком в океане крови  и  напалма.  Смерть  и  разрушение,
которые сеял новый порядок красных  кхмеров,  должны  были  уничтожить  этот
покой. И впервые в жизни он осознал, что такое буддизм - это нечто  большее,
чем религия. Этот образ жизни.
   Трейси вернулся в настоящее и в какой уже раз погладил маленькую  фигурку
Будды, которую дал ему монах. Воспоминание о той встрече не способны стереть
ни время, ни более поздние воспоминания. Где сейчас этот монах?  Может,  еще
жив?
   Зажужжал интерком.
   - Да, Айрини?
   - Вас хотела бы видеть мисс Маршалл.
   Господи, какие еще неожиданности ждут его сегодня? Разве что небо  упадет
на землю... Или, может, уже упало. Он не  видел  Лорин  Маршалл  -  сколько?
Девять, десять месяцев? С той самой ночи, когда она  от  него  ушла.  И  вот
теперь вернулась?
   - Хорошо, Айрини. Пригласи ее.
   Лорин Маршалл. Изящная, гибкая, с телом танцовщицы, необыкновенным телом.
Длинная шея, овальное  лицо,  волосы  цвета  вечернего  солнца,  стянутые  в
длинный конский хвост. Но ярче всего он помнил ее походку  -  ей  достаточно
было пройти по комнате, чтобы в нем вспыхнуло желание.
   И он не был готов к тому, что увидел сейчас. Прежде всего, она  прибавила
в весе. Немного, но заметно. Бедра ее стали тяжелее, талия шире.  Почему?  В
балете места для лишних фунтов нет.
   Широко расставленные глаза с любопытством оглядели  его  кабинет.  Волосы
были туго стянуты - слава Богу, хоть конский хвостик остался прежним. На ней
был темно-синий облегающий топ и простая юбка с запахом - в таком наряде она
обычно ходила на репетиции.  На  ногах  -  маленькие  плоские  туфельки,  из
называют ?балетными?. Ярко-зеленый шелковый жакет,  который  она  перекинула
через руку, почему-то придавал ей трогательный и беззащитный вид, словно она
была маленькой девочкой. И потому она казалась моложе  своих  двадцати  семи
лет.
   - Трейси... - она произнесла его имя так тихо, что он скорее  прочел  это
по ее губам, чем услышал. Он молчал, зачарованно глядя на нее.
   Она сделала два неуверенных шага к нему, и  он  почувствовал,  как  часто
забилось его сердце.
   - Меня удивило... что ты согласился увидеть меня, - голос ее стал громче.
Она попыталась улыбнуться. - Я не знала... Я не знала, что меня ждет, -  она
отчаянно вцепилась в сумочку, будто от этого зависела ее жизнь.  -  Я  рада.
Я... - голос у нее дрогнул, она еще раз оглядела комнату. - А  здесь  ничего
не изменилось.
   - Разве только Джона не стало.
   Она дернула головой и сделала еще шаг.
   - Конечно, я знаю о том, что он умер. Мне так жаль, Трейси... Я знаю, что
он значил для тебя.
   - Да. Спасибо, - его голос даже ему показался очень официальным.  Он  изо
всех сил старался держать себя в руках.
   - Я не знаю, что еще сказать, -  она  боязливо  подошла  поближе,  словно
опасалась, что если подойдет к нему слишком близко, он ее ударит. - Об  этом
невозможно говорить... Слова кажутся такими глупыми, неточными, - она храбро
улыбнулась ему, и это был первый честный поступок,  совершенный  ею  с  того
момента, как она  открыла  дверь.  -  Я  никогда  толком  не  разбиралась  в
человеческих чувствах. У меня не было практики. Опыта. Я всегда  знала  лишь
одно: балет. Остального просто не понимала.
   Теперь до Трейси дошло, что она говорит уже не о смерти Джона  Холмгрена,
а об их истории.
   -  Я  полагал,  ты  всегда  будешь  танцевать,  -  сказал  он  скорее  из
самозащиты.
   Лицо Лорин приняло странное выражение.
   - Я не танцевала уже девять месяцев, - в голосе ее появилась  невыносимая
тоска. - Сразу  же  после  того...  После  того,  как  мы...  расстались,  я
повредила бедро, - взгляд ее скользнул в сторону. - Неудачный прыжок в ?Бале
у  королевы?.  Я  даже  сначала  не   поняла,   что   случилось.   Я   плохо
сконцентрировалась.
   - Это не похоже на тебя, Лорин.
   - Вот в этом-то и дело! - воскликнула она. - Я - не я. И я не знаю, кто я
теперь, - плечи ее вздрагивали. - Я не знаю, что теперь для  меня  важно.  Я
занимаюсь по восемь часов в день. Мне надо вернуться в  балет,  но...  я  не
вернусь.
   Ее зеленые глаза были полны слез, и Трейси, сам не зная почему,  встал  и
вышел из-за укрытия, которое создавал ему письменный стол. Они  стояли  друг
против друга, достаточно близко, чтобы прикоснуться, но не делали этого.
   - Я танцую, - прошептала Лорин, - и технику  я  восстановила,  но  что-то
бесследно ушло. И это что-то - ты. - Она прерывисто вздохнула.  -  Я  только
сейчас это поняла. - Теперь она плакала  в  открытую.  -  Я  часами  стою  у
станка, и все это время думаю не о  занятиях,  а  о  тебе.  Я  разогреваюсь,
натягиваю пуанты - и думаю о тебе. Я выхожу на сцену - и думаю о тебе.
   Она стиснула кулачки.
   - Черт побери! - воскликнула она. - Теперь-то я понимаю, почему  ушла.  Я
не могла смириться с тем, что со мной происходило. Я и сейчас не могу с этим
смириться, - ее глаза искали  его  ответный  взгляд.  -  Но  я  должна  была
вернуться. Понять. Потому что я так больше жить не могу...
   - Помнишь, что ты сказала мне в ту ночь? - Трейси вглядывался в ее лицо и
видел слезинки, повисшие на длинных ресницах. - ?Балет - это вся моя жизнь?.
Разве ты не помнишь, Лорин? ?Это то, чему я училась всю  жизнь,  и  это  моя
первая и единственная любовь?.
   Лорин уже рыдала.
   - Но этого недостаточно, Трейси. Я больше не могу танцевать. Так,  как  я
хочу, так, как должна. Я танцевала хорошо только тогда, когда была с  тобой.
А потом... я вычеркнула тебя из моей жизни. Я была не права,  я  это  теперь
знаю. Но, Господи, я ведь  тогда  ужасно  испугалась.  После  этого  я  ночи
напролет не  спала,  все  сидела  и  думала,  думала,  -  и  она  с  мольбой
заглядывала ему в глаза. - Я не могу так больше, Трейси. Ты был прав, а я  -
нет. Я это признаю.
   Как же ему хотелось обнять, успокоить, защитить ее. Но он не мог.  Что-то
внутри сопротивлялось, что-то не желало сдаваться, он не мог ни  забыть,  ни
простить то, что она с ним сделала.
   - Я не знаю, Лорин,  -  наконец  произнес  он.  -  За  это  время  многое
произошло.
   - Пожалуйста, - шептала она. - Я ведь не прошу о  невозможном.  Ну  давай
хоть попробуем! Давай дадим себе хоть немного времени, чтобы  заново  узнать
друг друга.
   - Вряд ли это возможно, - и Трейси увидел,  какой  болью  наполнялись  ее
глаза.
   - Какая же я дура, что пришла, - проговорила  она.  -  Но  ты  не  можешь
винить меня за то, что я считала тебя достаточно сильным, чтобы меня понять.
Все мы совершаем ошибки, Трейси. Даже ты.
   Он молчал и ненавидел себя за это молчание. Лицо у нее  сразу  осунулось,
постарело. Она повернулась, но напоследок спросила:
   - Ты с кем-нибудь встречаешься?
   Вопрос был настолько неожиданным, что он ответил честно:
   - Нет.
   - Тогда, может быть, мы с тобой еще  увидимся,  -  она  снова  попыталась
изобразить улыбку, но на этот раз у нее ничего не получилось. - До свидания,
Трейси. - Она мягко притворила за собой дверь.
   И Трейси громко-громко выкрикнул ее имя в пустоту комнаты.

Июнь 1966 года, Пномпень, Камбоджа

   Поскольку семья Киеу была семьей интеллигентной, никого не удивляло,  что
Киеу Кемара, отец Сока, работал у  Чау  Сенга  -  руководителя  секретариата
принца Сианука.
   Когда в пятидесятых Чау  Сенг  вернулся  из  Франции,  Кемара  помог  ему
подготовить доклад о  сложной  проблеме  среднего  образования  в  Кампучии.
Сианука впечатлил этот доклад, и он ввел Чау Сенга в свой круг. Киеу  Кемара
тоже попал туда.
   По правде говоря, отец Сока был одним из тех немногих, кто  мог  выносить
Чау Сенга. Чау Сенг был прогрессивно мыслящим,  глубоким  человеком,  но  он
также был и ужасным грубияном. Он был  таким  же  антиимпериалистом,  как  и
принц, но ему не  хватало  той  выдержки,  которую  Сианук,  в  силу  своего
положения, обязан был время от времени проявлять.
   Как обычно в четверг Киеу Сока отправился в королевский дворец  за  своей
сестрой Малис. Из-за того, что семья Киеу была приближена к  принцу,  каждый
четверг Малис репетировала в Павильоне Лунного Света - она входила в  труппу
Королевского балета Камбоджи.
   Сока нарочно пришел пораньше,  чтобы  увидеть  некоторые  из  танцев.  Он
глазел на ряды девушек в белых блузках без рукавов и в красных  сампут  чанг
кбеу - юбках, завязанных спереди узлом.
   Первой он заметил Бопа Деви - она была дочерью самого Сианука  и  звездой
труппы. Танцевала она прекрасно,  но  Сока  не  замечал  ее  мастерства:  он
разыскивал Малис.
   Сестра стояла в ряду других девушек, одна нога ее была поднята в  воздух,
босая ступня вытянута. Локти  расставлены  в  стороны,  ладони  сложены  под
прямым углом к запястьям. Учитель объяснял ей какие-то движения рук, которые
в кхмерском танце были очень важны - это особый язык,  особый  вид  передачи
информации.
   Сока смотрел, как зачарованный. Какая же  у  него  красивая  сестра,  как
замечательно размерены все  ее  движения!  Она  танцевала,  словно  облачко,
словно в ней не было веса. Неужто ее босые ступни действительно  прикасаются
к холодным плиткам пола?  Казалось,  она  не  движется,  а  плывет.  Он  мог
смотреть на ее танец часами, но урок кончился.
   Она легко, во французской манере,  поцеловала  его  в  обе  щеки,  и  они
направились к машине. Пока шофер лавировал среди многочисленных пномпеньских
велорикш, Сока думал о французах. Сейчас, в середине шестидесятых,  Пномпень
все еще выглядел так, будто находился под французским протекторатом. И  хотя
в стране с населением  в  шесть  миллионов  проживало  всего  тысячи  две  с
половиной французов, их  присутствие  ощущалось  всюду,  особенно  здесь,  в
столице.
   Штат французского посольства по-прежнему  состоял  из  тех,  кто  служили
здесь  еще  во  времена,  когда  французы  называли  этот  край  земли  ?наш
Индокитай?. И французское Министерство иностранных дел, и даже сам президент
де Голль больше всего мечтали видеть Камбоджу такой, какой она когда-то была
- их колонией.
   Некоторые, в том числе Самнанг и Рене, считали, что де Голль  по-прежнему
остается духовным и политическим наставником Сианука. Этого они не  понимали
и терпеть не собирались.
   И все же галльское влияние на город оставалось огромным. Кхмеры из высших
эшелонов власти каждое утро пили кофе  с  круассанами  в  прохладе  и  покое
роскошного зала ?Отель ле Руайяль?, словно они находились в центре Парижа, а
не среди трущоб и гниющих каналов Пномпеня.
   Отец Соки также завтракал здесь не реже двух раз в неделю,  а  вся  семья
часто гостила на каучуковой плантации Чау Сенга в  провинции.  Он  мог  быть
интеллектуалом,  и  даже   прогрессивным   интеллектуалом,   но   ничто   не
препятствовало ему наслаждаться богатством.
   Сока смотрел сквозь окно машины. Они уже въезжали в Камкармон -  квартал,
где жила городская элита. Приближенные принца селились в огромных  виллах  в
западном  стиле  с  живописными  крышами  из  оранжевой,  зеленой  и  желтой
черепицы.  Виллы  окружали  каменные  ограды  с  вделанными  в  них  копиями
барельефов из Байона, главного храма в Ангкор-Томе.
   Вилла Киеу стояла в саду, в центре  которого  высился  баньян.  Слева  от
баньяна находился плавательный бассейн в форме цветка лотоса, дно  его  было
украшено изображениями листьев лотоса.
   Внутри, в доме, по стенам развешаны декоративные пластины  -  тоже  копии
барельефов Байона, где в  стиле  двенадцатого  века  были  изображены  сцены
повседневной жизни.  Сока  любил  вставать  раньше  всех,  чтобы  без  помех
разглядывать эти изображения, постигать историю Кампучии.
   Жизнь и времена  правителей  прошлого,  таких,  как  Сурьяварман  II,  не
изучались в лицее Декарта, куда ходили он, его  братья  и  сестры  вместе  с
другими детьми этого квартала. Сока не  чувствовал  связи  с  прошлым  своей
страны, и однажды пообещал себе, что когда-нибудь  непременно  отправится  в
Ангкор-Ват и Байон, чтобы поглядеть на стены и скульптуры, пережившие века и
хранившие предания. Он думал, что,  может  быть,  не  чувствует  этой  связи
потому, что предметы искусства в доме и в саду были лишь копиями.  Вот  если
бы  он  мог  увидеть  подлинники,  прикоснуться  к  древним  камням,  он  бы
почувствовал, понял; он знал, что тогда бы он обрел свое место в  мире,  как
обрел его Преа Моа Пандитто.
   Он выскочил из машины,  подал  Малис  руку  и  почувствовал,  что  ужасно
проголодался. Ура, скоро ужин! Но узнав, что