на ужин?
   - И что же вы ей ответили?
   - Я сказал: ?Нет, ты же видишь, у него нет плавников, хвоста,  чешуи?,  -
он снова засмеялся. - Она расстроилась.
   - Если это не каприз, придется пойти ей навстречу, - сказал Трейси, и они
оказались на  палубе.  Свежий  ветерок  растрепал  волосы,  мягкой  ладошкой
погладил щеки. Трейси стоял на корме и глубоко дышал. Он оглянулся и увидел,
что стал объектом внимания множества рыбаков, которые возились на палубе  со
снастями.
   - Мы - танка, - сказал старик,  -  нас  здесь  много.  И  Трейси  наконец
вспомнил. Здесь был один из портов, где располагалась плавучая община  танка
- людей, живших рыбной ловлей. Они работали по пятнадцать часов  в  день,  с
раннего утра уходили в море и возвращались заполночь с  уловом,  чаще  всего
достаточным, чтобы прокормить их большие семьи.  Эти  люди  были  подлинными
аборигенами Гонконга, его коренными жителями.  Трейси  крупно  повезло,  что
именно они подобрали его в заливе, где танка традиционно вели свой промысел.
   Сделав  несколько  шагов  по  палубе,   Трейси   схватился   за   плотный
просмоленный парус. Не менее дюжины моряков с  интересом  разглядывали  его.
Старик, представившийся как Пинг По, подошел к каждому и  познакомил  Трейси
со своей семьей. Трейси по очереди поклонился каждому из них. Со всех сторон
светились желтые огоньки фонариков - Трейси находился почти в  самом  центре
плавучего города. А где-то далеко виднелись зеленые огни порта. Трейси потер
лоб.
   - Сколько я уже здесь?
   - Позвольте-ка, - Пинг По прищурился. - Завтра  утром  будет  ровно  двое
суток. Да, - он утвердительно кивнул, - именно так, потому что вчера  у  нас
был необыкновенный улов, вдвое больше, чем обычно,  -  он  улыбнулся.  -  Вы
принесли нам удачу.
   Он повернулся и подхватил на руки ворох разноцветных лоскутов материи.
   - А вот и мой маленький бутончик. Это Ли, моя внучка.
   Трейси подошел ближе и  в  колеблющемся  свете  масляного  фонаря  увидел
красивое девичье личико.
   - Мне очень жаль, что вам не позволили  поужинать  мною,  -  с  серьезным
выражением заявил он. - Надеюсь, вы простите мои дурные манеры?
   Девчушка хихикнула, отвернулась от него и зарылась лицом в грудь деда.
   Трейси протянул руку и тихонько пощекотал ей спину.
   - Можно? - Он вопросительно поглядел на Пинг По.
   Старик кивнул и передал ребенка Трейси. Все, кто был на джонке, мгновенно
замолкли, с любопытством наблюдая за происходящим.
   Почувствовав, что надежный дед куда-то уходит из под нее, Ли  взвизгнула,
но, очутившись в крепких руках Трейси, мгновенно замолчала.  Сунув  палец  в
рот, она удивленно смотрела на него.
   - Никогда не видел такой красавицы,  -  шепотом  признался  ей  Трейси  и
подошел к борту. Ли доверчиво прижалась к  нему  и,  высвободив  одну  руку,
показала маленьким пальчиком на фосфоресцирующий след за кормой их джонки.
   Она рассказала ему, как отец уходит на работу, как рыбачит и как она ждет
его возвращения. Трейси вздохнул и еще крепче прижал ее  к  себе.  Удары  ее
маленького сердца словно наполняли его новыми силами, а новизна  ощущения  в
руках невесомого детского тельца пьянила сознание.
   - Ты такой хороший, - сказала вдруг Ли, - как хорошо,  что  мы  не  съели
тебя.
   Трейси засмеялся, и  тонкие  руки  девочки  обвили  его  шею:  словно  по
сигналу, семья ожила, и спустя  несколько  минут  все  уже,  скрестив  ноги,
сидели на циновках, а жена патриарха накрывала на стол.
   В глиняных чашках подали рыбу с жаренными  в  перечном  масле  овощами  и
ароматным рисом. Трейси поднес свою чашку  прямо  к  лицу  и,  как  истинный
китаец, стал ловко орудовать палочками. Во время еды он громко  причмокивал,
а в конце трапезы рыгнул, давая понять хозяйке, что пища ему понравилась.  И
в самом деле, он давно не ел с таким аппетитом.
   После ужина он снова вышел на палубу и подставил лицо свежему прохладному
ветру. Кто-то подошел к нему сзади, но, " демонстрируя отменные  манеры,  он
не обернулся.
   -  Позвольте  от  всей  души  поблагодарить  вас  за  пищу  и  приют,   -
торжественно произнес он.
   - Пока вы с нами, - тихо проговорил Пинг По, -  вам  ничто  не  угрожает.
Никто не знает, что вы здесь.
   Он встал рядом с Трейси и облокотился на перила,  наблюдая  за  мириадами
мерцающих огоньков в воде. В воздухе резко пахло рыбой, но это был приятный,
немного терпкий аромат живой рыбы.
   - Я видел, как вы оказались в заливе, -  старик  немного  помолчал.  -  Я
перерезал шнур на руках и ногах.
   - Теперь все будет в порядке, - в словах старика Трейси услышал намек.  -
Для беспокойства больше нет повода.
   - Вы наш талисман, - дипломатично заметил старик. - С нашей стороны  было
бы глупо, если не сказать, невежливо торопиться с вами расставаться.
   Трейси улыбнулся:
   - Я еще раз от всего сердца благодарю вас, Пинг По. Но я должен вернуться
на берег. К сожалению, в этом вы мне помочь не сможете.
   - Напротив, - Пинг По вздохнул, - мы можем переправить вас на берег, - он
постучал по деревянному ограждению  палубы.  -  Несомненно,  вам  безопаснее
остаться с нами, чем в одиночку бродить по  острову.  Я  не  знаю,  в  какую
неприятность вы попали и, честно говоря, даже не хочу знать. Но вас подарило
нам море. Благодаря вам, мы возвращаемся с прекрасным  уловом.  Мы  в  долгу
перед вами.
   На эту тему Трейси мог бы с ним поспорить. Он мог бы сказать старику, что
не хочет подвергать его и его семью опасности, что из-за него  они  потеряют
время, которое с большей пользой можно было бы потратить на установку сетей.
Но так повел бы себя представитель Запада. И оскорбил бы старика, а
   Трейси не мог даже и помыслить о таком. Ему предложена  ответная  услуга,
а, значит,  настала  его  очередь  проявить  благородство  и  беспрекословно
принять предложение.

***

   Квартира Антонио была незаперта: полицейские тогда отжали дверь и сломали
замок. В коридоре пахло мочой и крысами. Здесь было темно, как в могиле.
   Вернувшись сюда, Туэйт  почувствовал,  что  его  снова  охватывает  азарт
полицейского-поисковика. С него сняли обвинения в убийстве Антонио, в глазах
управления   он   был   полностью   реабилитирован,   но,   самое   главное,
принудительный отпуск, в который его  угрожал  отправить  капитан  Флэгерти,
больше не висел над ним дамокловым мечом. Туэйт подумал, что у него есть все
основания поблагодарить капитана.
   Он напряженно вглядывался в полумрак берлоги Антонио. Мысль  о  том,  как
негодяй ловко его одурачил, жгла мозг. Черт бы драл этого поганого  торговца
героином! А ведь это я, размышлял Туэйт, сделал  так,  что  он  столько  лет
занимался этим бизнесом.
   Он проклинал себя за беспринципность. Мысль о том, что он  превратился  в
самого настоящего продажного полицейского, костью  застряла  в  горле.  Будь
Тонио жив, Туэйт, не раздумывая прикончил бы его еще  раз...  Только  теперь
своими руками.
   Он  подумал  о  Трейси,  и  гнев  его  исчез,  через  минуту  Туэйт   уже
окончательно успокоился. Нельзя поддаваться эмоциям, он это прекрасно  знал,
от них никакой пользы. Если он хочет найти тайный склад Тонио, надо работать
мозгами, эмоции в этом не помогут.
   И он взялся за работу.  Вначале  прочесал  две  спальных  комнаты,  потом
ванную и кухню. Он отодвинул от стен всю мебель, корпусом фонарика простучал
каждый дюйм, но тайника так и не обнаружил. Минут через  сорок  снова  стоял
посреди гостиной, там, откуда начал поиски. Он в отчаянии  топнул  ногой  по
грязному устилавшему пол меху и вдруг замер, пораженный внезапной догадкой.
   "...Con los gusanos?. ?С червями...?
   Фраза, которую тогда употребил Тонио, молнией сверкнула у него  в  мозгу.
Яма, где он наказывал своих девушек! Трейси присел  на  корточки  и  откинул
мех, под которым оказалась деревянная крышка. Он включил фонарик и  посветил
в черный зев подвала.  Спустившись  по  деревянной  лестнице,  Туэйт  поднял
голову: со  всех  сторон  его  окружали  толстые  кирпичные  стены,  глубина
подвала, по самым скромным подсчетам, превышала шесть футов.
   Он  осветил  вначале  одну   стену,   затем   перевел   луч   фонаря   на
противоположную. Они ничем не отличались друг  от  друга:  грубая  кирпичная
кладка,  совершенно  одинаковые  швы,  пятна  плесени,  в  некоторых  местах
виднелись черные проплешины, словно кирпич обжигали газовой горелкой.  Туэйт
представил, как здесь пытали людей, и поежился.
   Он осветил третью стену - ту, над которой находилась  дверь  в  квартиру.
Подошел ближе. Та же абстрактная картина из пятен плесени и черных подтеков,
но что-то конкретное проглядывало в этом хаосе:  более  толстый  шов  кладки
между кирпичами, образовывавший замкнутый прямоугольник.
   Он провел лучом по контуру, и пульс его участился: кирпичи  по  периметру
шва были слегка выщерблены, словно  длительное  время  подвергались  резкому
перепаду температур. Или же их часто вынимали, а затем аккуратно ставили  на
прежнее место.
   Через  пятнадцать  минут  он  стоял  перед  тайником,   ширина   которого
составляла сорок дюймов, а высота по меньшей мере тридцать.  Как  далеко  он
уходит в глубь, Туэйт пока не мог сказать.
   Туэйт  посветил  внутрь,  и  тихо  выругался.  Тонио  действительно   был
опытнейшим дилером, куда более искушенным  в  деталях  своего  ремесла,  чем
можно было предположить. Верно, согласился внутренний голос,  как  ловко  он
убрал твою жену и ребенка, действительно хитрец. Заткнись!  -  приказал  ему
Туэйт. Заткнись и соображай.
   В ярком свете фонаря перед ним возвышались стопки пластиковых пакетов. Он
вытащил один из их и, подержав на вытянутой руке, решил, что в нем  примерно
полкилограмма. Достав из  бокового  кармана  нож,  Туэйт  сделал  аккуратный
надрез, высыпал на ладонь унцию белого порошка и осторожно лизнул.
   Боже праведный, Иисус всемогущий! Такой же высочайшей чистоты товар как и
тот, который подвергли химическому  анализу  в  Чикаго!  Он  быстро  отложил
надрезанный пакет в сторону и принялся за остальные. Наркотики были  уложены
на всю глубину тайника, а это по меньшей  мере  три  фута!  Туэйт  мгновенно
произвел подсчет: двенадцать рядов, это будет...
   - Пресвятая Богородица! - прошептал он.
   Как минимум три килограмма героина! Если разрезать все пакеты,  он  будет
стоять по щиколотку в наркотике. Выходит, покойный Антонио Могалес был самым
крупным торговцем  на  всем  Восточном  побережье.  Тогда,  к  чему  горькие
сожаления, что он, Туэйт не вывел его из игры? Место Тонио тут же  занял  бы
кто-нибудь другой. Но в действительности, думал Туэйт, я  помогал  ему.  Ему
нужна была защита полиции, и я дал ему эту защиту.  Господи,  это  означает,
что я один из самых великих болванов нашего времени!
   Вопрос заключался в следующем: что  со  всем  этим  делать?  Теперь  было
совершенно ясно, что тот, кто убил сенатора Берки, так или  иначе  связан  с
транспортировкой этого товара. Возможно, он -  импортер,  и  в  этом  случае
безымянный убийца занимает достаточно высокое положение в обществе. Все  это
имеет самое непосредственное отношение к гибели сенатора, теперь Туэйт был в
этом абсолютно уверен. О том свидетельствовали досье сенатора -  досье,  при
помощи которых он имел а безграничные  возможности  для  шантажа.  Но  самым
убедительным доказательством была зола, которую  они  обнаружили  в  камине.
Сенатор не мог предвидеть, что смерть настигнет его  так  быстро,  иначе  он
задействовал бы свои досье: ради этого он, собственно говоря, и собирал их.
   Следовательно, Туэйт был в этом убежден, улики  сжег  убийца,  а  не  сам
Берки.
   Но он не учел одну, весьма существенную  деталь:  пакетик  с  героином  в
камере вокзала, с именем и адресом Тонио. По тому, как осторожен был  Берки,
можно было догадаться о том, на каком уровне осуществлялся импорт товара.  И
о значении самого Берки. Но судьба сенатора была предрешена. Тот  факт,  что
он погиб, несмотря на свое высокое положение,  власть  и  громадные  деньги,
поражал и пугал Туэйта. Это более  чем  красноречиво  говорило  о  характере
Берки.  А  также  о  его  могущественных  противниках,  с  которыми   теперь
предстояло схватиться Туэйту.
   Он смотрел на пакеты с белой смертью и чувствовал, что еще  секунда  -  и
его стошнит. Перед ним лежал  результат  лихорадочной  работы,  которую  они
проделали за последние несколько дней, но это напоминало те случаи, когда он
обнаруживал  детский  труп:  и  тогда  тоже  гордость  за  свое   мастерство
розыскника отступала  перед  горечью  находки.  И  сейчас  одна  лишь  мысль
пульсировала у него в сознании и заставляла холодеть: это он, Туэйт, помогал
Тонио  вести  бизнес.  Ведь  он  считал  сутенеров   существами   достаточно
безобидными!
   Господь на небесах, взмолился Туэйт, размазывая по щекам  слезы  гнева  и
отчаяния, где ты, Боже, есть ли ты вообще, жестокое и бессердечное божество!
О нет, нет, нет! Я не мог участвовать в этом! Не  мог!  Это  просто  кошмар,
этого не может быть!
   Тело его сотрясала крупная дрожь, и он бессильно  опустился  на  земляной
пол этой пещеры Али-бабы. Его стошнило.
   Переводя дыхание и приходя в себя, он думал, думал, думал.  Завтра  утром
он соберет свое подразделение и вплотную займется этим делом.  Надо  мыслить
конструктивно.
   Безусловно, могут возникнуть проблемы с капитаном Тинелли, этой  легендой
специального подразделения по борьбе с наркотиками. Ни один  полицейский,  а
меньше всех Тинелли, не любил, когда на его территорию вторгаются коллеги из
других ?портов  приписки?.  В  конце  концов,  Туэйт  работал  в  отделе  по
расследованию убийств. А на Флэгерти можно было полагаться  до  определенной
степени. Как только  Тинелли  пронюхает  об  операции,  поднимется  крик,  и
Флэгерти, как обычно, сдастся без боя.
   Это означало, что  Туэйту  придется  все  взять  на  себя  и  действовать
практически самостоятельно. Рискованно  перебегать  дорогу  самому  Тинелли.
Туэйт тяжело вздохнул. Нет, без группы здесь не обойтись. Почему Тинелли  не
командует где-нибудь в Риме, мелькнула злобная мысль.
   А всего-то и надо было договориться по поводу этой партии наркотиков,  но
с Тинелли такие номера не проходят. Самое меньшее, что он сделает: пригрозит
Туэйту увольнением из полиции. Но Туэйту было  не  привыкать  к  угрозам  и,
кроме того,  он  достаточно  хорошо  изучил  Тинелли.  Тоуда  Тинелли.  Жабу
Тинелли. Слабость его была хорошо известна:  успех,  только  успех,  ничего,
кроме успеха. Чем заметнее успех, тем лучше. Ура!
   Вечное стремление к успеху - качество которого должно быть очень  высоким
даже по стандартам самого Тинелли, - в данном конкретном случае окажется тем
соблазном, перед которым капитан не сможет устоять, он пойдет на  все,  лишь
бы с блеском провести операцию.  Он  даже  предоставит  Туэйту  часть  своих
полномочий, у него просто не будет иного выхода.
   Туэйт удовлетворенно хмыкнул  и  стал  запихивать  пластиковый  пакет  на
место. И вдруг замер на месте: кое-что он просмотрел. Это было прилеплено  в
нижнем углу тайника, между стенкой и пакетами.
   Он протянул руку и достал небольшой рулон  мягкой  желтоватой  бумаги,  к
концам которой были прикреплены  тонкие  бамбуковые  палочки,  а  сам  рулон
перевязан красной тесьмой.
   Туэйт развязал тесьму, и под  собственной  тяжестью  свиток  развернулся.
Бумага была испещрена непонятными знаками. Китайские иероглифы.
   Не смея дышать, он долго смотрел на этот лист. Он понимал, что еще не  до
конца отдает себе отчет в том, что именно он нашел.
   Только благодаря Мелоди он знал, что на бумаге начертаны именно китайские
иероглифы. Однажды он поглядел ее китайские книги, а в другой раз  она  сама
читала ему вслух, совсем как мать в детстве, водя пальцем по столбцам, чтобы
он мог следить за тем, как она читает.
   Он обнаружил свиток, и планы его  резко  переменились.  Никто  не  должен
знать об этой находке, по крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит,  что
здесь написано. Было бы смертельной ошибкой показать  свиток  кому-нибудь  в
участке. А что, если  здесь  указано  место,  где  хранится  груз,  или  еще
какая-нибудь важная информация,  которая  поможет  ему  в  противоборстве  с
Тинелли? Он не мог рисковать. А это означало только одно.
   Надо срочно встретиться с Мелоди.

***

   Киеу молился, но колодец его души был пуст, он не мог вступить в  контакт
с вечностью. Он чувствовал, что его предали, но кто,  предал,  он  не  знал.
Стальными костяшками кулаков он бил по своим обнаженным бедрам, покрывая  их
синяками - он воскурил фимиам и зажег множество свечей,  обращая  молитвы  к
виненакану своей матери, прося у нее защиты от зла. Как истинный буддист, он
отказался от мяса и поклялся воздерживаться от секса, если только она сможет
объяснить, что же происходит у него в душе.
   В ?Пан Пасифика? он загонял себя работой, копаясь в бесчисленных бумагах,
читая потоки жалоб иммигрантов, бежавших от  кошмаров  бесконечной  войны  в
Камбодже. Он слушал их незамысловатые истории боли и страха, он разговаривал
с ними совершенно спокойно, но он чувствовал их  боль,  сопереживал  им,  из
рассказов о насилии, ужасе и смертях перед глазами  его  вставало  эпическое
полотно национальной трагедии.
   Казалось, она теперь предстала перед Киеу в совершенно ином, новом свете.
Он  видел  бесчисленные  раны  цвета  свежего  мяса,  серые   столбы   дыма,
ярко-оранжевое пламя пожарищ, желтовато-белые напалмовые язвы. Но главным  в
картине был черный  цвет,  цвет  предательства  и  измены.  Кхмеров  предали
французы и коммунисты, американцы и вьетнамцы предали  кхмеров  и,  наконец,
кхмеры сами предали кхмеров.
   Когда-то он думал, что работа в ?Пан Пасифика? позволит ему  приблизиться
к милой отчизне. Сейчас  он  был  убежден,  что  произошло  противоположное.
Кампучия уходила от него все дальше и дальше, а все потому, что  он  не  мог
найти рационального объяснения войне, в его схеме  для  нее  не  оказывалось
места. Душа была опустошена, все потеряло смысл. И теперь  сама  бессмыслица
стала смыслом и образом его жизни.
   Он плыл сквозь дни, словно это он был призраком, а не его мать. Он  молча
разговаривал с ней, возносил ей молитвы, но она не отвечала.  Дома  он  тоже
молился, и тоже безрезультатно.
   И он начал сомневаться в истинности и величии Пути. Идеи Будды постепенно
теряли свою суть. Может, отец прав?  В  нашей  реальности  для  религии  нет
места. Это прибежище тех, кто спасовал перед жизнью. Так,  кажется,  звучало
его объяснение. Впервые Киеу понял смысл того, что говорил отец, и понимание
этого испугало его.
   Но страх перед Лорин был еще сильнее.  Она  врывалась  в  его  мысли  как
разъяренная  тигрица.  Тело  его  покрывалось  потом,  мышцы   непроизвольно
сокращались. И начинались боли в паху. Возникающая  вслед  за  этим  эрекция
была не менее болезненной. Сгорая от стыда, он заваливал себя работой,  и  в
конце концов у него начали дрожать руки. Мозг его пылал от образа Лорин,  он
пытался взглянуть на себя со стороны, но видел только Лорин - волосы ее были
распущены, одна прядь падала на прохладную щеку, в глазах он читал желание.
   Он тяжело дышал от возбуждения, эрекция его  становилась  все  сильнее  и
сильнее, он уже не мог обуздать себя, и Лорин не оставляла его в покое.  Она
словно протягивала свою руку и нежно брала его за напряженный член.  Она  не
позволяла ему вырваться, а сжимала руку все сильнее и сильнее,  до  тех  пор
пока он не начинал корчиться в агонии семяизвержения.
   Он не мастурбировал, не ходил к  женщинам,  а  у  него  были  женщины,  с
которыми он мог бы разделить ложе. Лорин  опутала  его  по  рукам  и  ногам,
только одна она ложилась рядом с ним в постель, и через какое-то время  Киеу
понял, что какие бы он не испытывал по отношению к  ней  чувства  -  это  не
могло быть просто похотью, ибо участвовало не только тело, но и разум,  и  в
ней его единственное спасение.
   Впервые в жи