дилось думать о многом - не только о том, куда и зачем он
направлялся, но  и  обо  всей  картине  в  целом.  Он  пытался  понять,  как
укладывается в схему смерть Роланда Берки; почему Фонд вдруг заинтересовался
смертью Джона Холм-грена. Странный интерес! Неужели во всем деле  был  некий
аспект, касающийся международной безопасности? А, может, Джон  сам  влез  во
что-то, о чем Трейси не знал? И хотя это было на Джона очень похоже,  Трейси
не мог отбрасывать и такой вариант.
   Он был настолько занят своими мыслями, что совершенно обалдел,  когда  на
звонок дверь в квартиру Луиса Ричтера открыла Лорин.
   Они уставились друг на друга. Позже он думал, что, возможно, если  бы  он
не так растерялся, если бы успел что-то сказать, у  него  появился  бы  шанс
что-то исправить, наладить.
   Но в тот миг она показалась ему далекой-далекой. Такой видела ее  публика
из  зрительного  зала:  существо,  обладавшее  фантастическим   талантом   и
профессионализмом, ледяная маска, за которой человек  не  виден.  Она  молча
отступила, и он мимо нее вошел в квартиру.
   Он услышал, как за спиной его закрылась входная дверь. Он прошел в  холл.
Лорин - на кухню.
   - Что она здесь делает? - спросил Трейси у отца. - Я-то  звонил  повсюду,
пытался ее разыскать.
   Луис Ричтер положил руки на плечи сына.
   - Наверное, сейчас здесь  единственное  место,  где  она  чувствует  себя
уютно, - он увидел, какое выражение появилось на лице Трейси. - Не спеши,  -
мягко произнес он. - Время излечивает все раны... Даже такие, как у нее.
   А уже в кабинете он сказал:
   - Я не думаю, что все дело только в тебе. Что-то еще ее гложет.
   - Что же?
   - Я не все знаю.
   Давным-давно отец закрыл окна  в  своем  кабинете  ставнями,  отчасти  из
соображений собственной безопасности, отчасти ради безопасности  окружающих.
И с  тех  пор  никогда  их  не  открывал.  И  теперь,  в  полумраке,  Трейси
показалось, что на него глядят пустые глазницы черепа: с лица отца  растаяла
вся плоть. Боже, как близко подобралась к нему смерть!
   Он крепко схватил Луиса Ричтера за  плечи,  будто  надеялся,  что  сможет
влить в отца хоть частицу своей жизненной энергии.
   Глаза Луиса Ричтера были полны слез, и он отвернулся, он не хотел,  чтобы
сын видел, как он плачет. Старик откашлялся.
   - По-моему, она не может и себя за что-то простить.  Какие-то  сложности,
которые почти всегда возникают между братом и сестрой... Но я не уверен.
   - Я бы хотел сказать ей так много!
   - Понимаю. И, поверь  мне,  ты  еще  успеешь  это  сделать.  Луис  Ричтер
повернулся, взял с рабочего стола несессер из свиной кожи, протянул Трейси.
   - Не открывай сейчас. Пусть открывают таможенники, если очень уж захотят.
   Трейси взял спецнабор, сунул подмышку.
   - Трейси...
   - Я буду осторожен, папа.
   - Я знаю, - ответил Луис Ричтер.
   Трейси наклонился, поцеловал отца в щеку. Кожа казалась  странно  мягкой,
как у младенца. А потом повернулся я вышел из квартиры. Он слышал, как Лорин
возилась на кухне, но открыть дверь туда  было  выше  его  сил.  Но  как  же
невыносимо трудно было заставить себя войти в кабину лифта!

***

   Макоумер понял, что ошибся: Монах наверняка дал таксисту  щедрые  чаевые,
потому что старая развалюха поджидала их у выхода из Сада  Ю.  Макоумер  был
доволен  собой:  сделка  заключена,  к  тому  же  он  получил  очень  ценную
информацию. Настолько ценную, что  шесть  миллионов  показались  ему  просто
мелочью. Ричтер, сволочь! Как же я тебя ненавижу!
   Макоумер забрался на сиденье. Монах прикрыл за ним дверь и сказал в окно:
   - Мне в другую сторону, - Монах зевнул.  -  Думаю,  вы  согласитесь,  что
расстаться самое сейчас для нас время.
   - О да. Конечно. - Теперь, когда сделка  заключена,  Макоумер  хотел  как
можно скорее избавиться от этого несимпатичного  человека,  уехать  из  этой
сомнительной страны. Ему хотелось попасть в гостиницу и позвонить.
   В свете уличного фонаря  Макоумер  разглядел,  что  на  подбородке  и  на
пиджаке Монаха еще виднелись жирные следы, и его передернуло от отвращения.
   - Остался один-единственный вопрос, - сказал Монах. - В какой форме будут
осуществляться платежи?
   - Одну треть я завтра утром  переведу  в  любой  названный  вами  банк  в
Гонконге, вторую треть - после доставки первой партии, третью -  в  декабре,
когда прибудет весь груз полностью.
   Монах кивнул.
   - Такси доставит вас в гостиницу. Насчет оплаты не  беспокойтесь,  я  вас
угощаю, Макоумер!
   Он сказал что-то водителю на языке мандарин, убрал руки с  дверцы.  Такси
тронулось, и Макоумер с облегчением откинулся на спинку сиденья.
   Монах смотрел ему вслед. Такси скрылось за поворотом, у южной оконечности
Сада Ю. Монах взглянул в темное небо, как будто хотел  разглядеть  невидимые
из-за городского марева звезды. Он насвистывал мотив, который для  западного
уха показался бы диким. А затем  услышал,  как  взревел  мотор.  С  северной
стороны Сада к нему подъехал сверкающий ?мерседес?, его яркие фары  пронзали
тьму.
   "Мерседес? остановился. Из него вышел водитель, одетый в форму  китайской
народной армии, предупредительно открыл заднюю дверь.
   Как только он уселся и водитель захлопнул за ним дверь, Монах  достал  из
кармана белый шелковый платок и тщательно стер с подбородка жир.
   Водка, подумал он, очень ценный напиток. Она  не  только  не  дает  потом
такого отвратительного запаха, как американское, канадское  или  шотландское
виски, но за нее легко выдать обыкновенную воду. Он улыбнулся: как  отличить
водку от воды, как не на вкус?
   Служащие клуба Джиньджиань были счастливы исполнить патриотический долг и
по его требованию подавать ему вместо ?Столичной? воду.
   Конечно, бутылка, которую он открыл в Саду Ю  и  разделил  с  Макоумером,
была настоящей. Монах глядел в окно на проплывающий мимо ночной  город.  Как
обидно, что только русские делают этот замечательный напиток!  Он  ненавидел
русских, он им не доверял.  Они  лгуны,  при  этом  агрессивные  лгуны.  Они
выстроили свои войска вдоль границы с Китаем и только и мечтают, как  бы  ее
нарушить.  Это  вечная  проблема,  если  учесть  еще  и  их  технологическое
превосходство.
   А у Китая все еще не было современной тяжелой индустрии,  да  и  торговой
программы для ее финансирования - вот оно,  наследие  темных  времен.  Монах
вздохнул. Результаты курса, выбранного Мао, курса, ведущего к катастрофе.
   Он  приказал  водителю  ехать  помедленнее:  ему  о  многом   надо   было
поразмыслить, а в дороге думалось лучше всего. Ему показалось  забавной,  но
несколько странной аналогия, пришедшая на ум: его страна следовала  по  тому
же пути, который избрал для  Японии  в  XVII  веке  Исиасу  Токугава  и  его
наследники - они старались ценой изоляции  Японии  от  всего  внешнего  мира
сохранить ее историческую и культурную целостность.
   Когда же двухсотлетнее  правление  Токугавы  было  свергнуто  и  началась
реставрация Мейджи, Япония оказалась в том  же  положении,  в  каком  сейчас
Китай: безнадежно отсталой, изголодавшейся  по  мировой  культуре,  отчаянно
пытавшейся преодолеть технологический и психологический провал  во  времени,
порождение долгого периода изоляции и репрессий.
   А  психологический  разрыв  преодолеть  труднее  всего.  Так   называемая
Культурная революция,  это  Монах  прекрасно  понимал,  была  не  более  чем
фикцией, испытанием сил. Теперь, когда она закончилась, страна  пребывала  в
лихорадке. Министры и прочие официальные лица менялись с  головокружительной
быстротой. В политике не было никакой последовательности. И все же  нынешнее
правительство понимало, что надо делать,  чтобы  вывести  Китай  на  уровень
современной державы.
   Вот почему они позволяли ему действовать  так,  как  он  действовал.  Его
тайные сделки приносили вечно голодному правительству немало валюты.  Китаю,
с его огромным населением, тяжело давались быстрые шаги.  А  шаги  эти  были
известны: в первую очередь развитие тяжелой индустрии и современной  военной
техники. И сделки Монаха были весьма полезны.
   Вот  почему  его  положение  было   уникальным   для   Китая   -   полная
независимость. Он проводил за границей  по  несколько  месяцев  в  году.  Он
приезжал и уезжал, когда ему вздумается. И хотя его бизнес  был,  на  первый
взгляд, сугубо частным, на самом деле основу его контролировало государство.
Так и должно быть: в конце концов, это же Китай. А Монах играл  значительную
роль в его прогрессе.
   Но, конечно же. Монаху  необходимо  было  скрывать  истинную  цель  своих
сделок. Его репутация  покоилась  на  мифе  о  полной  независимости.  Любая
информация противоположного плана мгновенно вышибет его с рынка.
   Но этого. Монах знал, никогда не произойдет. Он был  человеком,  во  всех
отношениях противоположным Делмару  Дэвису  Макоумеру.  Он  был  осторожным,
консервативным, терпеливым. И дальновидным.
   Теперь он видел, что представляет из себя Макоумер. После всего, что он о
нем слышал, было любопытно встретиться с этим человеком. Встреча подтвердила
то, что он предполагал и ранее: Макоумер из тех, кто  одержим  идеей  своего
превосходства над остальным миром. Что ж, он даст этому  человеку  все,  что
тот просит, а потом оборвет с ним все связи.
   Монах улыбнулся: нет, одна веревочка, но крепкая, та,  на  которой  он  и
будет держать Макоумера, все же останется.

***

   В самолете, совершавшем челночные рейсы в Вашингтон, Трейси целых  десять
минут провел в раздумьях о том, что ему сказать директору. Но так  ничего  и
не придумал.
   В иллюминаторы колотил дождь, они летели в густых облаках, закрывших  как
землю под ними, так и небо над  ними.  Трейси  постарался  думать  только  о
чем-нибудь другом: пусть подсознание решит за него эту проблему.
   Сегодня утром он прежде всего попросил Айрини переделать  ему  билет:  он
отправился в Гонконг через Вашингтон. И потому вылетит из Нью-Йорка на сутки
раньше запланированного. Затем набрал частный номер Директора.
   Номер за эти годы не изменился, однако изменилась система его защиты.  Он
услышал женский голос.
   - Администрация, -  сказала  женщина,  потом  в  трубке  возникла  особая
тишина:  начали  работу  системы  прослушивания.  Вполне  возможно,  подумал
Трейси, что иные из них сконструировал его отец.
   - Я бы хотел поговорить с Директором.
   - Директор сейчас на совещании, - произнес бесстрастный голос. - Могу  ли
я осведомиться, кто звонит?
   - Мама, - ответил Трейси.
   - Простите? Не поняла.
   Это была ложь номер один. Все она прекрасно понимала, абсолютно все:  это
была ее работа. Трейси повторил кличку, которую когда-то присвоил ему Фонд.
   - Пожалуйста, подождите, - произнес голос. -  Меня  вызывают  по  другому
номеру, - это была ложь номер два.
   - Привет,  Мама!  -  воскликнул  теперь  уже  мужской  голос,  веселый  и
сердечный. - Это Мартинсон.
   - Не знаю никакого Мартинсона, - спокойно произнес Трейси.
   - Как не знаешь, старик?  Мы  же  вместе  учились  в  Принстоне.  Неужели
забыл?
   - Я не учился  в  Принстоне,  -  ответил  Трейси  так,  как  предписывали
правила. - Я заканчивал Майнз, выпуск шестьдесят восьмого года.
   - Понятно, - веселье из голоса исчезло. - Одну минуту, пожалуйста.
   Послышались три щелчка: его снова переключили на другую линию.
   - Мама?  -  этот  голос  был  глубже,  значительнее  -  голос  серьезного
администратора. - Это ты?
   - А кто же еще? - ответил Трейси. - Разве  только  вы  передали  мой  код
кому-то другому.
   - Не думаю, что Директор мог принять такое решение. А ты?
   - Никогда бы ничего не сделал без его ведома, -  пока  это  была  обычная
болтовня.
   - Это Прайс, - сказал голос. - Мы вместе заканчивали Майнз.
   - Тот Прайс, которого я знал, вылетел через  месяц:  он  еще  годился  на
административной работе, но для полевой - никогда.
   - Но мы оба занимались у Хама, - настаивал голос.
   - Тот курс вел Джинсоку, - ответил Трейси. - И  потом  всегда  преподавал
только он, вплоть до смерти три года назад.
   - Неужели?
   Трейси уже все надоело.
   - Прайс, ты, сукин сын, это же тебе чуть не оторвало руку  на  первых  же
тренировочных стрельбищах?
   - Господи, Мама, так это ты?
   - Прайс, мне надо поговорить с Директором.
   - Да... Конечно. Я передам, что ты звонишь, -  Прайс  помолчал,  пока  не
переключая линию, потом сказал:
   - Мама, я очень рад снова тебя услышать.
   Мгновением позже Трейси услышал самого Директора.
   - Надеюсь, ты понимаешь смысл всей этой системы блоков, -  голос  у  него
был сладкий, как мороженое, - в нашем деле никогда не грех перестраховаться,
- он говорил так, будто они расстались  только  вчера:  даже  не  удосужился
поздороваться с Трейси.
   - Что, все еще названивают разные сексуальные маньяки?
   Директор хрюкнул:
   - Как всегда. Профессиональный риск.
   - Я звоню... Короче,  вечером  я  прилетаю.  Думаю,  ужин  вдвоем  станет
приятной переменой привычного ритма.
   - После десяти лет  разлуки?  Наверняка,  -  Директор  снова  хрюкнул.  -
Скажем, в восемь часов в ?Анондор??
   - Нет, - мгновенно отреагировал Трейси. - Я предпочитаю ?Ше Франсуа?.
   - Ну да, - дружелюбно протянул Директор. -  Как  я  мог  забыть?  Правда,
человек моего положения предпочитает места пошикарней. А где это?
   - Неподалеку от Грейт Фоллз, - Трейси прекрасно знал, что Директор не мог
забыть, где находится ресторан. - Возле реки.
   - Ладно, найду, - и Директор повесил трубку.
   На табло зажглись слова ?Пристегнуть ремни. Не курить?, и  они  пошли  на
посадку в вашингтонском аэропорту.
   Итак,  он  постарался  избавиться  от  мыслей  о  предстоящей  встрече  с
Директором, но зато нахлынули воспоминания о Лорин. Он видел  ее  танцующей:
одна нога парит высоко  над  головой,  она  медленно-медленно  вращается,  в
волосах сверкает солнце, но в глазах, зеленых, как море, стоят слезы.
   А его квартира, такая теперь опустевшая,  чужая!  Потому  что  Лорин  там
больше нет.
   И вновь его пронзило острое чувство вины: Бобби!
   Их ?боинг? приземлился, двигатели заглохли.  Пассажиры  стоя  в  проходе,
доставали с полок портфели и сумки.
   Перед тем, как выйти из аэропорта, Трейси  удостоверился,  что  весь  его
багаж будет доставлен на борт самолета, следующего в Гонконг, и взял с собой
только сумку и несессер из свиной кожи, в которой отец упаковал все для него
необходимое. Посторонние, включая таможенников, открыв несессер,  обнаружили
бы  в  нем  лишь  обычный  набор  путешественника:   электрическую   бритву,
будильник, щетку для волос, расческу, три куска мыла ?ойвори?  и  серебряные
щипчики для ногтей. И ни один из этих предметов не использовался  по  своему
прямому назначению.
   Трейси вышел из аэропорта и сел  в  красно-белый  автобус.  Через  десять
минут  он  уже  взял  заранее  заказанную  машину  -  типичный  для  проката
?форд-кордова?, цвета ?металлика?. И вскоре влился в  ноток  машин  внешнего
городского кольца.
   Он намеренно свернул на Вашингтон Мемориал Парквей. По левую руку от него
остался Пентагон, а после  этого  движение  стало  не  таким  интенсивным  -
большинство машин сворачивало направо, на Арлингтонский  мост,  чтобы  через
него  попасть  в  центр.  Памятник  Вашингтону  горделиво  высился  в  лучах
закатного солнца.
   Листва деревьев была пышной благодаря постоянно стоявшей здесь  влажности
и неусыпному попечению городских властей. Река  сначала  казалась  синей,  а
когда наступили сумерки - черной, в ней играли золотые городские огни.
   "Ше Франсуа? был обычным загородным  рестораном.  Директор  уже  поджидал
Трейси.
   Директор всегда казался  Трейси  ошибкой  природы:  его  слишком  крупная
челюсть, мощная  шея,  огромное  тело  принадлежали  не  современному  ?хомо
сапиенс?, а человеку доисторическому. Что же касается мозгов, тот  тут  дело
обстояло совсем иначе: Трейси не раз бывал свидетелем  того,  что  Директору
удавалось  продумать  на  несколько  шагов  дальше,   чем   всем   остальным
представителям его профессии.
   - Садись, - сказал Директор. Он лишь немного постарел по сравнению с тем,
как Трейси видел его в последний раз. - Я заказал тебе ?Гленливет? со льдом,
хотя твой вкус я никогда не одобрял. Этот виски лучше пить неразбавленным  -
лед убивает особый привкус дыма.
   - Пейте, как вам нравится, - ответил Трейси, усаживаясь, - а я буду  пить
так. Директор улыбнулся:
   - Вижу, ты не меняешься.
   - Да и вы тоже.
   Принесли виски, Трейси сделал глоток. Директор отмахнулся  от  официанта,
подавшего меню:
   - Потом.
   - Вашингтон вообще не подвержен переменам, - сказал Трейси.
   -   На   поверхности   -   да,   -   Директор   взял   свою   излюбленную
сигару-самокрутку, ужасную на вид: черно-зеленую,  корявую.  ?Фонд  приносит
массу маленьких удовольствий, - любил он говорить, - В частности,  но  не  в
последнюю очередь, возможность добывать кубинские сигары?.  ?Добывать?  было
любимым эвфемизмом Директора. - Что же касается того, что скрыто от глаз, то
перемены большие.
   Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:
   - Эта чертова  демократическая  администрация  не  в  состоянии  отличить
головы от задницы, - он глянул на тлевший кончик самокрутки. -  Они  понятия
не имеют, что делать с нашей разведкой, но им не хватает ума оставить  ее  в
покое. Совершенно безмозглая  публика,  -  он  взглянул  на  Трейси.  -  Мне
чертовски импонирует этот Готтшалк. Отличный мужик. Как раз такой,  как  нам
нужен, - Директор нахмурился, и его кустистые брови привычно грозно  сошлись
на переносице, будто решили вступить друг с другом  в  сражение.  -  Правда,
большие города еще не очень-то готовы его поддержать. Но, я  думаю,  немного
времени - и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана,  -  он
глубоко вздохнул. - Это очень непросто - быть республиканцем.
   Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:
   - Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.
   - Ко мне недавно приезжал Ким.
   - Неужели?
   Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно  ровно,  лицо
не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер,  потом  чуть  заметно
выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше  слышать  правым  ухом,
насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в  левом  полушарии,  и
ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.
   - Это имело  отношение  к  смерти  губернатора,  -  как  можно  небрежнее
произнес Трейси. -  Но,  я  полагаю,  вы  и  сами  все  знаете.  Если  я  не
окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем
лично вам.
   - Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не  произошло,  -  ответил
Директор. - Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким  же  -  особая
статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо  другой.  Он  требует...
специальной заботы.
   - Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать
всех направо и налево.
   Директор фыркнул - признак того, что он обиделся.
   - Результаты его деятельности... несколько смягчаются  другими  шагами  с
нашей стороны.
   - Он - чертов убийца, - сердито сказал Трейси.
   - Если на то пошло,  то  и  ты  тоже,  -  возразил  Директор.  Голос  его
по-прежнему был ровен, однако лицо  слегка  покраснело.  Он  вынул  изо  рта
сигару и навалился грудью на стол. - За последние шесть  месяцев  он  собрал
столько информации по  использованию  камбоджийской  оппозиции  микотоксинов
трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И  я
ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности,  -  Директор  явно
рассердился. - Отдых, которым он сейчас  наслаждается,  вполне  заслуженный.
Уверяю тебя.
   - А я и не сомневался, - пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на
него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть
Трейси в ра