з повернул ключ зажигания, и на этот раз мотор ожил.
Он выехал со стоянки на оживленную улицу, ведущую мимо  зала,  где  проходил
съезд. В течение пятнадцати минут он и его преследователь медленно ползли  в
потоке сверкающих хромом и  никелем  красавцев-лимузинов,  пока  наконец  не
вырвались на менее загруженную магистраль.
   За эти пятнадцать  минут  Ким  успел  проанализировать  ситуацию.  Никто,
абсолютно никто не знал, что он должен был быть здесь и, что самое  главное,
никто не мог знать, что он должен сделать, за исключением членов Совета.
   А если допустить на минуту, что они решили избавиться от него? Но почему?
В этом не было абсолютно никакой необходимости. Они наняли его,  и  если  им
потребовалось отказаться от его услуг, они могли бы просто пристрелить  его,
без всяких затей. Однако они на это не пошли -  значит,  он  им  еще  нужен.
Тогда в чем же дело?
   Некоторое время он обдумывал все возможные варианты. За пятнадцать  минут
успел поразмыслить над каждым из них. Затем вернулся к исходному  вопросу  и
начал все заново. Существовало еще три возможных объяснения. Два из  них  он
отмел сразу.
   А что, если - он едва не задал этот вопрос вслух - один из членов  Совета
не тот, за кого себя выдает? А что, если, не вдаваясь в подробности и говоря
попросту, предположить, что русские внедрили своих людей в Совет? Это  в  их
силе, у них огромный опыт подобного рода операций.
   Какая им от этого польза? Ответ простой и пугающий:  прозрачное  с  одной
стороны зеркало,  через  которое  русские  могут  преспокойно  наблюдать  за
развитием внешней и внутренней политики Америки, причем не только сейчас, но
и в будущем. Мысль эта поразила Кима. Русские в таком случае получали  явное
преимущество перед Америкой,  и  ослабить  его  -  не  говоря  уж  о  полной
нейтрализации - будет очень и очень трудно. Они могут планировать и наносить
свои коварные удары в разных частях мира, зная наперед  реакцию  Америки  на
все свои акции.
   А как быть с  вариантом  устранения  самого  агента?  И  снова,  если  он
рассуждает правильно, ответ  очевиден:  угроза  того,  что  Готтшалк  станет
президентом, перевешивает соображения личной безопасности  двойного  агента,
внедренного в Совет. Без денег, перекачиваемых по тайным каналам из  Европы,
вопрос избрания данного кандидата представляется более чем проблематичным.
   Но  пока  все  это  не  более,  чем  мои  догадки,  размышлял  Ким.  Есть
один-единственный   способ   убедиться,    насколько    они    соответствуют
действительности. Он бросил взгляд в зеркало заднего вида:  зануда  висел  у
него на хвосте. Надо начинать  с  самого  начала,  решил  Ким.  Им  овладела
холодная ярость.
   И сейчас, когда дверь в его номер, широко распахнулась,  Ким  притворился
мертвым. Дыхание, которое он замедлял уже несколько  минут,  практически  не
прослушивалось:  подобные  ухищрения  под   силу   только   особым   образом
тренированным профессионалам, и только такой профессионал  может  распознать
трюк. В отношении последнего Ким  не  волновался,  его  преследовал  крепкий
середнячок, не более того.  Глаза  Кима  были  широко  открыты  и  немигающе
глядели в потолок. Замедлив кровообращение, он невероятно бледнел,  что  еще
больше придавало ему сходство с покойником.
   Его преследователь, голландец, тоже прошел неплохую подготовку, но все же
не такую, как Ким. Стоя в дверях,  он  колебался:  он  ожидал  чего  угодно,
только не этого. Голландец продолжал торчать в дверях, палец его  напряженно
лежал на спусковом крючке миниатюрного автоматического пистолета с  коротким
дулом.
   В эту секунду Ким сорвался с постели и вихрем пересек  комнату.  Он  сбил
голландца с  ног,  одним  движением  кисти  вывернул  ему  руку  и  выхватил
пистолет. Удар рукояткой в висок, и голландец тяжело осел на пол.
   А потом он  четыре  часа  вел  допрос  своего  пленника.  Можно  было  бы
продолжить следствие, но в данную минуту голландец уже не  мог  отвечать  на
вопросы, Ким это прекрасно понимал. Жаль,  подумал  Ким,  и  рубящим  ударом
разбил адамово яблоко  пленника.  Тот  умер  мгновенно.  Быстро  и  гуманно,
удовлетворенно подумал Ким. До этого он четыре часа подряд занимался  вещами
совершенно противоположными.
   Сразу после этого Ким тщательно обследовал комнату и уничтожил все  следы
своего пребывания; регистрируясь, он, конечно же,  назвал  вымышленное  имя.
Несмотря на то, что он старался ничего в номере не  касаться,  Ким,  тем  не
менее, аккуратно и методично протер все  полированные  поверхности,  дверные
ручки, спинки стульев, изголовье  кровати.  Покинув  отель,  он  около  мили
прошел пешком  и  только  потом  остановил  такси,  которое  отвезло  его  в
?Хилтон?, где он зарегистрировался под своим настоящим  именем.  Но,  прежде
чем подняться к себе в номер, он отправил короткий телекс в Эйндховен:
   ВАЛЬКИРИИ: ДВОЙНОЙ АГЕНТ ВАШЕГО СОВЕТА ПОШЕЛ  НА  КОМПРОМИСС.  НЕОБХОДИМО
КАК МОЖНО СКОРЕЕ ВСТРЕТИТЬСЯ В ДАЛЛАСЕ ИЛИ ЖЕ СООБЩИТЕ ТЕЛЕКСОМ  ВСЕ  ДЕТАЛИ
ТАНГО. ВРЕМЯ И МЕСТО СООБЩУ ДОПОЛНИТЕЛЬНО.
   Он   подписался   ?Голубой   Сычуань?.   Потом   перечитал   телекс    и,
удовлетворенный, вручил его для отправки портье.
   Все правильно, размышлял он, поднимаясь в лифте, это единственный  способ
заставить двойного агента раскрыться.
   Затем мысли его потекли в ином направлении: Ту. Образ брата,  облаченного
в  дизайнерские  джинсы,  американскую  майку  с   короткими   рукавами,   в
солнцезащитных очках, так и стоял у него перед глазами. И  его  американская
любовница, грудастая блондинка, здоровенная, как корова.
   Он вьетнамец, но все вьетнамское из него исчезло  -  столь  же  быстро  и
другие вьетнамцы превратились в  американцев.  Вынести  этого  Ким  не  мог.
Американская любовница, или любовница-американка, все равно, - это же  такая
бессмыслица. Но  Ту  не  бессмыслица.  Ту  его  брат.  Внешне  он  почти  не
изменился, но внутри... Он стал совсем другим человеком. Теперь Ким оказался
окончательно отрезанным от всех и вся, кого любил, кем дорожил.

***

   - Смотрю я на вас, - негромко сказал Монах, - и вижу, что вы несчастливы.
   Он жестом подозвал официанта:
   - Может, я могу вам чем-то помочь?
   - Нет, - Лорин улыбнулась и покачала головой, - вряд ли  вы  сможете  мне
помочь.
   Она снова улыбнулась, но улыбка получилась похожей на гримасу боли.
   Монах нахмурился и движением руки показал официанту, что  они  больше  не
нуждаются в его услугах. Лорин  и  Монах  сидели  в  клубе  ?Джиньджиань?  -
сегодня вечером они были самыми заметными  фигурами:  люди  бросали  на  них
любопытные взгляды и тихо перешептывались. Как на телешоу, подумала Лорин.
   - Вы напрасно не верите мне, мисс Маршалл, - Монах пригладил усы. -  Меня
здесь считают кем-то вроде чародея, волшебника. - Он улыбнулся ей:
   - Итак, чем я могу вам помочь?
   Лорин засмеялась:
   - Какая чепуха!
   - В самом деле?
   Монах наклонил голову, и пустой бокал Лорин исчез. Через мгновение на его
месте возник другой, чистый. Она взяла его s руки и подозрительно  осмотрела
со всех сторон. Еще через мгновение в бокале появился джин. Лорин  пригубила
напиток:
   - Отменный джин, неужели местный?
   - В этом напитке я тоже знаю толк, - Монах усмехнулся, - знаете,  сколько
стран  я  объездил!  И  во  время  каждого   визита   обязательно   посещает
винодельческие предприятия. Я уже со счета сбился, сколько  пинт,  галлонов,
литров и всяких там кубических единиц джина я продегустировал.
   Лорин  снова  рассмеялась.  Она  удивительно  легко  чувствовала  себя  в
обществе этого добродушного, веселого китайца.
   - Должна сознаться, вы оказались  совсем  не  таким,  каким  я  вас  себе
представляла.
   - Да? - Монах сделал серьезное лицо и сердито свел брови на переносице. -
Вы ожидали увидеть страшного азиата-ксенофоба, ведь так, верно?
   - Именно, - улыбнулась Лорин, - а вы оказались...
   - Je ne sais quoi ?
   - Надо бы вас сфотографировать.
   - О нет, нет! - он изобразил на лице страх. - Меня  все  равно  никто  не
узнает.
   Подали обед. Они наслаждались трапезой и обществом друг друга.
   Монах покачал головой:
   - А между  тем,  я  говорил  совершенно  серьезно,  мисс  Маршалл,  когда
предложил вам свою помощь.
   - Я же просила вас называть меня Лорин.
   Монах кивнул.
   - Я восхищаюсь тем, что вы делаете, Лорин. Я глубоко  уважаю  преданность
своему делу,  предельную  сосредоточенность  на  нем  -  это,  так  сказать,
контролируемый центризм энергии. Так говорят  у  нас,  это  чисто  китайский
феномен.
   - Я никак не могу понять: вы снова дразните меня?
   - Что касается комплимента, конечно же нет, - Монах  аккуратно  промокнул
губы салфеткой, - в отношении же остального... - Он взмахнул рукой, и  Лорин
подумала, что сейчас он похож на птичку, примостившуюся на проводе.  -  Ваша
врожденная  грациозность  в  сочетании  с  бесподобно  развитыми  мускульной
системой и вестибулярным аппаратом напоминает мне наших лучших гимнастов, но
то, что делаете вы, весьма  отличается  от  движений,  принятых  у  нас,  на
Востоке.  Я  бы  сформулировал  суть   вашего   искусства   как   экспрессию
импровизации, или же чувственное прочтение неосязаемых образов. - Он  поднял
на нее грустные глаза:
   - Это то, чего мне больше всего не достает, когда  я  нахожусь  на  своей
официальной должности.
   - Вы хотите сказать, что есть  и  другая,  неофициальная?  -  Лорин  была
заинтригована.
   - Естественно. Мужчина не может  довольствоваться  исключительно  образом
жизни чиновника, - он разлил вино по бокалам. - В противном случае душа  моя
увяла бы и тихо умерла.
   - У меня сложилось впечатление, что ваше правительство,  ну,  скажем,  не
приветствует отступлений от общепринятых норм.
   - В последние годы мое правительство кое-что поняло, - Монах наклонился и
взял ее пальцы в свою ладонь. Рука его была  сухая  и  твердая,  человеку  с
такими руками можно доверять, подумала Лорин. - Страна не может существовать
и развиваться в вакууме, ею же и порожденном, - продолжал  он.  -  А  вакуум
возник на волне  нашей  революции.  Понимаете,  до  недавнего  времени  наше
государство  напоминало  младенца  -  своей  уязвимостью  перед  простейшими
вещами, через которые человечество прошло на заре существования цивилизации.
А уязвимость  или,  если  вам  угодно,  комплекс  неполноценности,  породила
ксенофобию, и не просто ксенофобию, а панический страх  перед  иностранцами.
Уверен, вы об этом слышали. - Но сегодня,  -  он  снова  улыбнулся,  -  наше
мышление претерпевает серьезные изменения, время творит  чудеса!  Необходимо
считаться  с  реальностью,  и  теперь  на  первое   место   выходит   мирное
сосуществование со всем остальным миром. Здесь-то и заложено самое серьезное
противоречие: правительство обнаружило, что само издало гору законодательных
актов, запрещающих какое бы то ни было  сотрудничество  с  иностранцами.  Мы
почти ничего не знали  об  окружающем  нас  мире.  Официальная  же  политика
сводилась к следующему: руку дружбы протягивать еще рано, восточное сознание
не терпит спешки и суеты. Я оказался  одним  из  немногих,  скажем,  вольных
стрелков,  на  свой  страх   и   риск   налаживающих   дружеские   контакты,
перерастающие затем в прочные деловые связи с западными партнерами.
   - Но сегодня Китай - открытая страна  и  необходимость  в  ваших  услугах
отпала.
   А девчонка не дура, подумал Монах, и усмехнулся:
   - В целом, вы  правы,  однако  мой  бизнес  приносит  государству  весьма
неплохой доход, отказываться от которого было бы весьма глупо, согласитесь.
   - Значит, вы никакой не вольный стрелок. Правительство имеет свою долю от
вашей, с позволения сказать, охоты. Вполне капиталистический подход к делу.
   Монах откинулся на спинку стула и захохотал:
   - Совершенно верно, в самую точку! Мы весьма способные ученики, и  учимся
у вас очень быстро. Вольный стрелок, видимо,  не  самое  удачное  выражение.
Неофициальный, так будет
   Точнее, - он слегка сжал ее руку. -  Учтите,  я  сообщил  вам  почти  что
государственную тайну. Лорин пожала плечами:
   - Мне даже некому ее раскрыть. В Госдепартаменте у  меня  нет  ни  одного
знакомого, - она  пододвинула  свой  бокал  на  центр  стола.  -  Еще  вина,
пожалуйста.
   - Жаль, - вздохнул Монах, наполняя  бокал  Лорин,  -  что  вы  не  хотите
рассказать мне, что вас тревожит.
   Лорин удивленно посмотрела на него, раздумывая.
   - А почему бы и нет? - сказала она наконец. - Полагаю, свежий  взгляд  на
мою проблему не повредит.
   И она рассказала ему о Трейси, о брате Бобби и о том, что произошло между
ними. Имен, однако, она не называла.
   - Я люблю его, - закончила она, - и не понимаю, зачем  приложила  столько
усилий, чтобы оттолкнуть его от себя.
   Монах задумался.
   - Вы предпринимаете  действия,  диаметрально  противоположные  тому,  что
чувствуете, - он поглядел на нее печальными глазами.
   - Вовсе нет, - возразила Лорин. - В тот момент, когда я  поняла,  что  он
несет ответственность за гибель брата, я его возненавидела.
   - Вы же только что сказали, что любите  его.  Чему  верить?  Что  вы  его
любите или ненавидите?
   - И то, и другое.
   Монах кивнул:
   -  Так   бывает.   Человек   очень   сложное   существо,   способное   на
множественность чувств одновременно,  -  он  сдул  со  стола  несуществующую
пылинку. - Но вы по-прежнему думаете  о  нем,  он  вам  нужен.  У  ненависти
мотивация несколько иная.
   Лорин молчала, и он продолжал:
   - И тем не менее, вы оттолкнули его. Почему, как вы думаете?
   - Я же сказала, не знаю.
   - Да, сказали, - он задумчиво рассматривал ее. - Знаете, а я вам не верю.
   - Ну и нахал же вы! -  вспыхнула  Лорин,  но  вспомнив  просьбу  Мартина,
смутилась и опустила голову. -  Простите  меня,  -  пробормотала  она.  -  О
Господи, надо же так оскорбить человека!
   Монах улыбнулся и потрепал ее по руке:
   - Да будет вам так убиваться. Я не неженка,  каким,  возможно,  показался
вам. Как бы там ни было, орешек,  который  вам  предстоит  разгрызть,  очень
крепкий.
   Она кисло улыбнулась:
   - Мне правда очень жаль, извините. Нельзя так себя вести.
   - Я вас прекрасно понимаю, - серьезно сказал Монах, - когда  зубной  врач
задевает нерв, вы подпрыгиваете от боли, верно?
   Она кивнула.
   - Знаете, - произнес он задумчиво, - у меня тоже был брат. Семь сестер  в
семье и только два мальчика, я и брат,  -  он  покачал  головой.  -  Он  был
настоящим сорвиголовой, мой брат. В его сердце кипела революция, он  готовил
себя к битве с ее врагами, - Монах опустил глаза. - Я же был очень спокойным
и уравновешенным человеком. Я предпочитал думать, а не действовать, в этом я
видел свое предназначение. У брата с этим дело обстояло  неважно,  он  часто
посмеивался надо мной. Меня это задевало: я был старше и сильнее,  все  наши
драки заканчивались одинаково: он лежал на спине, а я сидел сверху  и  тузил
его. Но он обожал тренироваться - знаете, всякие там боевые искусства,  так,
кажется, это у вас называется. Я же был равнодушен к этим занятиям.  Кстати,
там еще обучали и военному делу.  Так  вот,  я  был  вынужден  тренироваться
целыми днями, чтобы достичь того, что он усваивал за пять минут. Как то  раз
я должен был метать гранаты, мы сдавали какие-то  нормы,  а,  надо  сказать,
именно это упражнение я терпеть не мог.  И  он  вышел  вместо  меня.  Вторая
граната оказалась с дефектом:  не  успел  он  выдернуть  чеку,  как  граната
взорвалась прямо у его головы.
   При последних словах  Монаха  Лорин  почувствовала  комок  в  горле.  Она
ужаснулась его рассказу и с трудом  поборола  тошноту.  Мысли  ее  сразу  же
переключились на Бобби. Она помнила его не тем бравым парнем, который уходил
под знаменами  сил  особого  назначения,  и  не  тем  бескровным  изваяниям,
вернувшись на родину в  гробу  под  звездно-полосатым  флагом,  -  нет,  она
помнила его беззаботным, счастливым мальчишкой: он забирался  на  яблоню,  а
она стояла внизу, подставляя подол под тяжелые,  пахнущие  летом  яблоки.  А
потом они с подружками убегали, оставляя озадаченного Бобби в одиночестве на
высоченном дереве, и издали хихикали, показывая на него пальцами.
   Разве это был единственный случай из  нашего  детства,  можно  припомнить
таких сколько угодно. О чем это я? Все старшие сестры издеваются над  своими
младшими братишками, так уж устроены старшие сестры.
   - На похоронах брата я рыдал, - голос Монаха доносился до нее  словно  из
выложенного ватой колодца. - Рыдали наши  родители  и  семь  сестер.  Рыдали
дяди, тетки, двоюродные братья и сестры, - сейчас глаза его были  совершенно
пустые. - А потом я сделал такое, что никому и в голову придти не  могло:  я
вернулся домой и обрился наголо. С бритой головой, одетый во  все  черное  я
ходил три года - я понял свое истинное предназначение  и,  изнуряя  себя  до
полусмерти, занимался тем, чему хотел посвятить  свою  жизнь  брат:  боевыми
искусствами и военной подготовкой. И, знаете, Лорин, - мягко произнес он,  -
я занимался этим не  потому,  что  мне  хотелось  стать  великим  воином.  В
действительности я ненавидел свои тренировки. Но  я  обязан  был  заниматься
этим делом. Так диктовало мне чувство вины.
   Вина, подумала Лорин. Это моя ноша, моя тайна, мой  крест.  И  ненавидела
она вовсе не Трейси. Она понимала, что не он убил Бобби, это сделала  война.
Она ненавидела себя. Потому что - так ли это было на  самом  деле  или  нет,
неважно, - она была убеждена, что Бобби записался в силы особого  назначения
только потому, что не мог вынести той жизни, которой ему приходилось жить. А
она была весьма существенной частью той его жизни, гораздо большей, чем  она
могла признаться даже самой себе.  Если  кто-то  и  нес  ответственность  за
смерть Бобби, то только она сама.
   - Лорин, Лорин, - начал успокаивать ее Монах, увидев на  глазах  балерины
слезы. Она плакала, не закрывая лица, - огромные слезинки сверкали в уголках
глаз, катились по щекам и беззвучно капали на белоснежную скатерть.
   Монах взял ее за руку и дружески пожал. Не было никакого погибшего брата.
Его брат, старше Монаха на два года, был жив и процветал,  будучи  одним  из
членов правительства Китайской Народной Республики. Вина же его  заключалась
в том, что он расставил ловушку этой американке, которой столь  восхищается.
Монах не был психоаналитиком, однако имея огромный опыт  работы  в  условиях
как боевых действий, так и на фронтах невидимой войны, он  мог  заткнуть  за
пояс любого психоаналитика, даже очень хорошего. В противном  случае  он  не
мог бы выжимать информацию из  американских  пленных  во  время  вьетнамской
войны, а ему приходилось этим заниматься, и лучше него никто этого не делал.
Недостаточно было просто выполнять задания, поручаемые ему правительством. А
так называемые параллельные ситуации очень полезны,  ибо  помогали  раскрыть
собеседника эффективнее любых других способов,  включая  методы  физического
воздействия. С годами Монах пришел к выводу, что обходные пути скорее  ведут
к успеху, чем прямые лобовые удары. Усвоив эту относительно простую  истину,
он практически не знал поражений.
   Монах протянул Лорин тонкий льняной  платок  -  она  вытерла  слезы  и  с
благодарностью посмотрела на него. Ресницы ее все еще блестели.
   - Спасибо, - Лорин всхлипнула, через силу улыбнулась и накрыла  его  руку
ладонью. - Мне очень жаль вашего брата.
   - Это было очень давно, - он старался разрядить  атмосферу,  -  но  такие
раны заживают медленно. Хотя могу гарантировать: в конце концов заживают.
   - Вы были совершенно правы, - вздохнула Лорин, - я не ненавижу его.
   - Знаете, - казалось, он подбирает слова, - война очень странным  образом
выворачивает людей, искривляет их судьбы. Изменяется реальность, и вы  вдруг
обнаруживаете, что способны на такие действия, о которых раньше и  помыслить
не могли. А, самое главное, вы выживаете.
   -