я   должен
признать, что шансы Готтшалка  значительно  повысились.  К  тому  же  сейчас
неожиданно началось значительное выжаривание сала в его пользу.
   - Простите, - перебил его немец, - выжаривание сала?
   - Это американский политический жаргон, - Ким был рад  продемонстрировать
свои знания. - Так называют нажим на  фирмы  корпорации  с  целью  получения
денег на избирательную кампанию в обмен на обещание привилегий.  И  вот  это
выжаривание сала в пользу Готтшалка пошло в последнее время почему-то  очень
активно. Так что я уверен, что кандидатом выдвинут именно его.
   - А демократы? - спросил Танго.
   Ким пожал плечами.
   - Среди них очень способные люди. Если смотреть объективно. Но с тех пор,
как Кеннеди победил Никсона во время телевизионных дебатов,  в  американской
политике не осталось ничего объективного. У  всех  ведущих  демократов  есть
проблемы с имиджем.
   - Должен ли я понимать, что если Готтшалку удастся добиться выдвижения от
республиканской партии, он и будет избран президентом Соединенных Штатов?  -
спросил Танго.
   Ким чувствовал, что Танго весь горит предвкушением. Этот их срочный вызов
значительно уронил их в глазах Кима, для него они потеряли лицо. Ну  что  ж,
пусть жрут из своей кормушки в этом задымленном, уродливом Эйндховене.
   - Именно так и обстоят дела, - ответил он.
   - А Готтшалк, -  сказал  немец,  -  он  действительно  приверженец  такой
жесткой линии, как вы указали в досье?
   - Да. Вы слышали его выступления.
   Немец кивнул.
   - Но хватит ли у него мужества следовать своим  словам?  Есть  ли  в  нем
мужество настоящего... - немец замешкался.
   - Тевтонца? - иронически переспросил Ким.
   Рыжеволосый залился краской.
   - Есть ли в нем мужество Цезаря?
   - Он не пустышка, - резко ответил Ким. Ему уже надоела вся эта  компания.
Даже их запах стал ему отвратителен. Немец снова коротко кивнул.
   - В таком случае мы можем перейти ко второй части нашего совещания. Мы бы
хотели, чтобы вы сыграли более активную роль в том спектакле, в  который  мы
вас пригласили.
   Ким выпрямился:
   - Что вы имеете в виду?
   - Мы не политики в чистом виде. Однако все мы изучали историю, и  все  мы
понимаем важность ее уроков.  А  история,  мой  дорогой,  говорит,  что  нам
никогда не удавалось до конца постичь суть американского образа мыслей.  Вот
почему существует столь сложный организм, как наш Совет.  Мы  полагали,  что
знаем американцев, и  когда  Рейган  баллотировался  в  президенты,  мы  его
поддерживали. Но мы оказались глупцами.
   Вы обеспечиваете нас более глубоким взглядом на вещи, и на  основе  этого
мы принимаем решения. Мы не можем самостоятельно справиться с проникновением
в наше общество фанатичних диссидентов, они грозят поглотить нас полностью.
   Так пусть новый президент Соединенных Штатов, Атертон Готтшалк, справится
с этими группировками за нас. Борьба с терроризмом - его любимый конек.  Это
хорошо известно даже здесь, в Эйндховене, вдали  от  Америки.  И  мы  готовы
помочь ему тем, чем можем. То есть деньгами.
   Немец стукнул по столу толстой ладонью, его переполняли эмоции.
   - Мы поможем - как вы называете это? - ?выжаривать  сало?.  Пока  ему  об
этом знать не следует. Но накануне выдвижения ему надо  сообщить,  что,  гм,
некие европейские источники немало поспешествовали его удачной кампании.
   Лицо Кима оставалось бесстрастным, хотя он лихорадочно размышлял над тем,
что они ему предлагали. Антитерроризм - вот на чем строил Готтшалк всю  свою
предвыборную риторику. Так разве он не ухватится за  возможность  подкрепить
свои слова делом? А здесь, в этом зале,  скопилось  достаточно  средств  для
того, чтобы Готтшалк свои обещания исполнил. У  них  хватит  средств,  чтобы
купить его с потрохами.
   Ким слегка наклонил голову в знак согласия.
   - Я считаю, что если действовать с необходимой осторожностью и тонкостью,
вы добьетесь желаемого, - он помедлил, как бы размышляя. - Конечно,  мне  не
стоит говорить, что это весьма деликатный вопрос. Подход, который вы  сейчас
наметили, потребует некоторого времени для его четкой формулировки. И я могу
со всей уверенностью утверждать, что если вам не удастся подойти к Готтшалку
соответствующим образом, вы его потеряете. - Конечно же, думал Ким,  это  им
ни за что не удастся. Я дал Трейси достаточно улик для того,  чтобы  свалить
Макоумера,  а  вместе  с  ним  и  новую  доктрину   американского   военного
превосходства, на которую так уповает Готтшалк, доберись он до  вожделенного
поста.
   - Помимо времени - продолжал  он,  -  боюсь,  потребуется  гораздо  более
значительные капиталовложения, чем те, на которые вы рассчитываете. Но  это,
конечно же, - он развел руками, - не может считаться серьезным препятствием.
   Немец снова взглянул на Танго.
   - Мы заинтересованы в результатах, затраты нас не волнуют. Я полагаю, вам
уже  сейчас  нужны  средства,  и  это  вполне  разрешимо,  -  он  кивнул.  -
Единственное, что нам от вас нужно -  подробная  информация  о  каждом  шаге
Готтшалка.
   - Хорошо, - ответил Ким. - Полагаю, на этом нашу  встречу  можно  считать
завершенной.
   Он был уже почти у дверей, когда немец вновь обратился к нему:  время  он
рассчитал превосходно.
   - Еще один вопрос,  -  голос  его,  хотя  и  негромкий,  словно  разрезал
пространство. -  В  последнем  отчете  Танго  вы  упомянули  некоего  Трейси
Ричтера, по-моему  так  зовут  того  человека,  который  выполняет  для  вас
определенные расследования.
   - Совершенно верно, - сдержанно ответил Ким. - И что из этого следует?
   Глаза немца блеснули - в них Ким увидел едва сдерживаемое торжество:
   - Ввиду расширяющегося спектра наших действий и более  прямого  нашего  в
них участия, мы должны избавиться от всех посредников, ибо в будущем  мы  не
имеем права дать кому-либо возможность выйти на наш Совет.
   - Не могли бы вы уточнить?
   Немец в упор глядел на Танго.
   - Я имею в виду вот что. Если  необходимость  в  его  услугах  исчерпана,
избавьтесь от него сейчас же. Если же его услуги еще потребуются, избавьтесь
от него, как только нужда в них отпадет. Только  таким  образом  вы  сможете
полностью отработать вашу новую ставку.
   Когда двери лифта затворились, Ким откинулся  на  отбитую  мягкой  тканью
стенку и постарался  нормализовать  дыхание.  Глаза  его  были  закрыты,  он
продолжал лихорадочно размышлять. Он думал о Трейси, о том, насколько  важен
для него этот человек. Трейси обладал уникальной  способностью  проникать  в
лагерь врага, и вряд ли эта способность исчезла с годами, думал Ким.
   Вот почему Киму так нужен был Трейси, и вот почему он не  мог  ?устранить
его по приказу Совета. Все это было глубоко личным, но варвары,  собравшиеся
в конференц-зале, никогда бы этого не поняли. Он глянул  на  часы.  Как  раз
сейчас Трейси должен получить полную порцию информации, которую  могли  дать
посмертные снимки Джона Холмгрена. Ким натянул тетиву. И Трейси  помчится  к
цели, как выпущенная из лука стрела.
   Ким смотрел на Трейси под  совершенно  иным  углом,  не  таким,  как  все
остальные. Трейси был единственным, кто видел его,  Кима,  слабость.  В  тот
миг, в джунглях Камбоджи, их отношения изменились раз и навсегда. Трейси был
свидетелем стыда Кима, и отношение к нему было у Кима особое: он превратился
для него в смертельного врага, перед которым, однако, он  был  в  неоплатном
долгу. И эта мысль не давала ему покоя.
   Но, несмотря на свою ненависть, Ким в глубине души знал еще  кое-что:  во
всем мире у него не было  друга,  не  было  человека,  которому  он  мог  бы
довериться полностью, который мог целиком его понять. Кроме Трейси Ричтера.

***

   - Это было делом чести, - сказал он, поднимая стакан с виски.  -  Теперь,
когда Тонио мертв, я это понимаю.
   Трейси считал, что когда-нибудь  Туэйт  действительно  должен  будет  это
понять, но вслух сказал иное:
   - И нам это не чуждо. Гордость - сугубо человеческое  чувство.  И  сугубо
человеческая слабость. Без нее мы все были бы одинаковыми, похожими друг  на
другу. Нет людей, полностью лишенных самолюбия.
   Туэйт внимательно разглядывал собеседника. Виски несколько  оживило  его,
на лицо вернулись естественные краски, но Трейси  видел,  как  за  несколько
часов постарел Туэйт: морщины стали глубже, глаза ввалились, под ним залегли
тени.
   - Да, конечно, все мы человеки, но то, что ты сделал...  Господи,  я  это
никак из головы выкинуть не могу, - он снова отпил из стакана.
   Руки у него уже не дрожали. Сразу же после того,  что  случилось,  Трейси
вызвал полицию. Туэйта забрала  ?скорая  помощь?,  полицейские  обрушили  на
Трейси град вопросов. Они внеслись к Трейси вполне благожелательно: тот, кто
избавил общество от такой скотины, как  Антонио,  оказал  обществу  огромную
услугу. Так они прямо и сказали.
   Рана Туэйта оказалась менее  опасной,  чем  можно  было  предположить  на
первый взгляд, хотя Туэйт и потерял много крови.
   - К счастью, нож скользнул по  ребрам,  -  мелодичным  голоском  объяснил
молодой врач-пакистанец.
   - Теперь я вижу, что недооценивал тебя, - произнес Туэйт. Они пили уже по
третьему стакану виски, и язык у него слегка заплетался. Туэйт ни в какую не
хотел возвращаться, и они  отправились  в  Чайнатаун,  ресторанчики  и  бары
которого работали до поздней ночи.
   Трейси знал одно местечко на Пелл-стрит, полуподвальчик, где было темно и
прохладно даже в летний день. Казалось, единственным источником света  здесь
были покрытые великолепным китайским лаком стены.
   Они заняли столик в дальнем  углу.  Поначалу  в  зале  сидела  группа  из
Нью-Джерси, они громко болтали и поглощали огромное количество пищи.  Теперь
кафе опустело, повара уселись наконец за позднюю трапезу за большим  круглым
столом. Они  ели  окуня,  запеченного  с  водорослями,  и  жареные  в  масле
креветки,  пили  из  стаканов   для   воды   виски   и   громко   о   чем-то
переговаривались, тыча друг в друга палочками для еды.
   - Я думал, что ты обыкновенный  ублюдок-чистоплюй,  -  говорил  Туэйт,  -
который только выделывается. Господи, как же я тебя ненавидел, - Туэйт пьяно
мотнул головой. - Но все оказалось не так, - он стукнул пустым  стаканом  по
столу, один из  служащих  подскочил  и  вновь  его  наполнил.  Глаза  Туэйта
налились слезами, и он, чтобы скрыть это, потер своей огромной ручищей лицо.
- Боже мой, я не могу поверить, что их больше нет, - с трудом произнес он. -
Вот просто так, - он щелкнул пальцами, - были - и нет. В одно  мгновение.  Я
даже не успел сказать им ни одного слова, объяснить... -  он  отвернулся,  и
Трейси показалось, что Туэйт сейчас потеряет сознание.
   - У меня умирает отец, - сказал Трейси, - я это знаю, и он это  знает.  И
все-таки у нас с ним еще есть время, понимаешь... Иногда мне  даже  кажется,
что много времени... -  Туэйт  все  еще  сидел,  полуотвернувшись.  Официант
принес свежую порцию виски, но  Туэйт  не  притронулся  к  стакану.  -  И  я
чувствую, свое бессилие. Это ужасно. Единственное, что я  могу  -  стоять  и
смотреть, как он умирает.
   Туэйт покачал головой.
   - Ты не понимаешь, - по щекам его струились слезы, и он уже не пытался их
скрыть, - я был плохим мужем. Дорис любила меня. Для нее  никого  больше  не
существовало. А я... - он  умолк,  но  ошибиться  в  смысле  его  слов  было
невозможно. Он наклонил голову, зарылся пальцами в повлажневшие волосы. -  И
не знаю, что мне теперь делать.
   Трейси понимал, что Туэйт говорит о своей  вине,  и  чувствовал  странное
родство с этим измученным болью, виной и яростью человеком.
   - В душе каждого из нас живут демоны, - мягко произнес  он,  -  и  иногда
помогает просто рассказать о них.
   Туэйт дернулся, будто его кто толкнул, поднял голову. Глаза его сверкали.
   - Только не надо изображать из себя психоаналитика, - рявкнул он, а затем
тяжело вздохнул:
   - Господи, я не понимаю, что говорю.
   Трейси пододвинул к нему стакан.
   - На, лучше выпей. Туэйт выпил, кивнул:
   - Может, ты и прав, - он  прикрыл  глаза.  -  У  меня  есть  одна...  Она
проститутка, - он открыл глаза и глянул Трейси в лицо. -  Но  особая,  -  он
ждал, что скажет Трейси.
   - Ну и что? - спросил тот.
   Но момент был упущен, и Туэйт лишь вяло махнул рукой:
   - Да ничего. Шлюха, как я сказал. Ничего особенного.
   - Но ты ходил к ней.
   - Да, конечно... Я мог делать с ней то, что не мог... с моей Дорис.
   - Значит, ты изменял жене.
   - Да не в этом дело, неужели ты не понимаешь? - Виски делало  свое  дело,
гасило боль. Физическую и душевную. - Я вел двойную жизнь, это-то  я  теперь
вижу. Только вот понял слишком поздно. Я  ведь  даже  не  попрощался  с  нею
утром! - Лицо его исказилось, руки снова задрожали.
   - Много лет назад, - начал Трейси и жестом  приказал  официанту  принести
еще, - я  был  в  армии,  не  важно,  в  каких  войсках...  Меня  послали  в
Юго-Восточную Азию, это было во время войны во Вьетнаме. У меня под  началом
было шестеро.  Один  из  них  -  высокий  тощий  мальчишка,  такой,  знаешь,
неуклюжий, - он подождал, пока Туэйт с пониманием кивнул, и продолжил:
   - нам  тогда  присылали  всяких,  и  плохо  обученных  тоже:  времени  на
подготовку не хватало. Бедолаг просто бросали на линию огня и считали, что с
ними мы выиграем войну.
   - В основном черных да недавних приготовишек, да?
   - Да, в основном. Но этот парнишка, Бобби, был белым. И самым усердным из
всех. Мне казалось, что он все время пытается кому-то что-то доказать.
   Во всяком случае, он сражался, как черт, и довольно быстро всему  учился.
Я сам взялся за его обучение, и лишь один из моих советов он не принимал:  я
учил его ни с кем во время войны не сближаться. У него был приятель в  нашем
подразделении, настоящий психопат, с глазками-бусинками и манией убивать.  У
этого типа не было кроме Бобби никаких друзей. Что они такого друг  в  друге
нашли, я так и не мог понять.
   Трейси увидел в  лице  Туэйта  заинтересованность  -  он  наклонился  над
столом, уставился на собеседника и, может быть, впервые хоть на миг забыл  о
своем горе. Этого Трейси и добивался.
   - Однажды мы отправились в  ночное  патрулирование.  Дружок  Бобби,  этот
психопат, шел первым. Он, словно ищейка, чуял вьетконговцев. - Трейси выпил.
- Только на этот раз ему не повезло. Он напоролся на мину, и его  разорвало.
На шесть кусков.
   Бобби был в шоке. А я ведь предупреждал его: не заводи здесь  друзей,  не
привязывайся к людям! Но он был из тех, кто жаждал дружбы. Что он  делал  на
войне? Не пойму. Я знал, что он попал не по призыву, а  пошел  добровольцем.
Но, к сожалению, у военных не хватило ума послать его служить куда-нибудь на
базу в Айове, - Трейси допил виски. - Наутро нам  снова  надо  было  идти  в
дозор, но Бобби отказался. Он хотел остаться рядом с телом друга. У нас было
важное задание, я и так уже потерял одного человека, так что я  рассвирепел,
наорал на него, влепил ему пощечину на глазах у всех и заставил его идти,  -
теперь уже Трейси смотрел куда-то вдаль. На него  нахлынули  воспоминания  о
жарком,  влажном  воздухе  джунглей,  он  вспомнил  пение   птиц,   жужжание
насекомых, вспомнил, как саднила кожа, вспомнил пот и безмерную усталость. И
вонь. Смерть была повсюду, неподвижный, жаркий воздух пропитался ею.
   - Ну и что? - Туэйт вернул его к действительности. - Что случилось?
   Теперь Трейси недоумевал, с чего вдруг он затеял этот рассказ.  Для  того
ли, чтобы просто рассказать, что с ним случилось  в  этой  жизни,  или  была
какая-то иная, более эгоистическая причина?
   - И поскольку я был зол на него, я приказал ему идти первым,  в  головном
дозоре. Мне не следовало этого делать:
   - он был неспособен к таким вещам.
   - И что случилось? - повторил Туэйт.
   - Он не вернулся, - бесцветным голосом ответил  Трейси.  -  Он  не  хотел
идти, и он не соблюдал предосторожностей. Я должен был это предвидеть. Потом
я нашел его среди тлеющих останков лагеря  красных  кхмеров.  Они  медленно,
методично забили его до смерти. Они пытали его: подпалили ему член  и  яйца,
они швыряли в его тело ножи. То, что я обнаружил...  Это  было  месиво.  Они
забавлялись им медленно, методично. Я видел это по выражению,  застывшему  у
него на лице. Я и по сей день помню его  таким.  Помню  его  взгляд,  взгляд
человека, видевшего ад.
   - Вот, значит, как было... - сказал Туэйт.
   - Но на этом не кончилось,  -  Трейси  бесцельно  двигал  по  пластиковой
поверхности стола свой пустой стакан. - Я отправился по следам ублюдков.
   - И нашел их? Господи, да в это поверить невозможно.
   - Не их, а его, - медленно произнес Трейси.  -  Или  одного  из  них.  По
крайней мере, мне важно было верить, что он - один из них.
   - И ты убил его.
   - Да. Но не сразу, - Трейси крутил и крутил в руках пустой  стакан.  -  Я
сделал из бамбука шест примерно восьми футов длиной, на конце укрепил петлю,
которую накинул на шею вьетконговцу. Другой конец я держал в руке.  На  этот
раз мы сделали дозорного из него. В тот день мы избежали ловушек.
   Я подталкивал его шестом, но он  мог  сообщать  нам  обо  всех  ловушках,
поджидавших нас на тропе. Он обводил нас вокруг них, он  до  смерти  боялся,
что в любой момент  может  сам  взлететь  на  воздух  или  что  его  пронзит
замаскированное копье, - Трейси так резко толкнул  стакан,  что  он  упал  и
разбился.
   Гомон  за  столом,  где  сидели  китайцы,  утих.  Они  смотрели  на  двух
посетителей  так,  будто  только  сейчас  их  увидели.  Затем  болтовня   их
возобновилась, молодая китаянка встала и собрала осколки.
   - И в самом  конце  я  позаботился  о  том,  чтобы  страхи  его  были  не
напрасными. Мы шли обратно по той же тропе, и я запомнил опасные места. Этот
тип был мне больше не нужен. И я приговорил его.
   Туэйт внимательно разглядывал Трейси. Он видел, что его мучает боль.
   - Послушай, - сказал он, - ты говорил, что предупреждал  этого  парнишку,
Бобби, не заводить на войне друзей, не привязываться, - Туэйт допил  остатки
виски. - Только мне кажется, что ты сам к  нему  привязался.  Что  ж  ты  не
следовал своим собственным советам?

***

   Кэтлин Кристиан толкнула двери отеля  ?Паркер-Меридиан?  и  оказалась  на
Пятьдесят шестой улице. Воздух был жарким, но отнюдь не таким влажным, как в
Вашингтоне, и она втянула его в себя не без удовольствия.
   На ней были серьезные шелковые брюки и голубой хлопковый свитер,  голубые
туфельки из ящеричьей кожи, а нитка черного  жемчуга  дополняла  наряд.  Она
чувствовала себя в  отличной  форме,  совершенно  готовой  к  тому,  что  ей
предстоит сделать. День обещал быть, как она выражалась, ?рисковым?, но  она
любила ?рисковые? дни - без них жизнь была бы ужасно скучной.  Что  касается
человеческой породы вообще, то она была  о  ней  невысокого  мнения,  и  это
невысокое мнение о человечестве, как ни странно, придавало ей сил.
   Кэтлин свернула налево, прошла полквартала до Шестой авеню, там подозвала
такси и скомандовала:
   - На угол Третьей авеню и Двадцатой улицы.
   Она опустила оконное стекло, откинулась  назад  и  без  всякого  интереса
глядела на проплывавшие  мимо  здания.  Она  родилась  в  Нью-Йорке,  но  не
чувствовала никакой привязанности к этому городу. Нью-Йорк считался  центром
коммерческой жизни, а коммерция ее нисколько не волновала. Вот  Вашингтон  -
это совсем другое дело. Там сосредоточена власть, и именно власть  волновала
и возбуждала ее. Иного такого места на земле не существовало.  Париж?..  Что
ж, Париж хорош и удобен для отпусков  и  праздников,  но  жить  следовало  в
Вашингтоне.
   Плевать я на тебя хотела, Нью-Йорк!
   Она понимала, насколько глубоко  привязан  к  ней  Атертон  Готтшалк,  но
отнюдь не желала еще большей привязанности - и этого вполне  достаточно.  Но
других его привязанностей, зависимости от кого-либо еще она не потерпит. Ему
следует четко  это  понять,  а  поскольку  мужчины  есть  существа  по  сути