сенатору  вздумается  изменить  свое
мнение. Будто войну объявили! При  этой  мысли  он  улыбнулся:  что  ж,  его
выступление действительно похоже на объявление войны. Да,  он  объявил  свою
личную войну с больной экономикой Америки, с ужасающим сокращением  расходов
на нужды слабых и убогих, с загрязнением окружающей среды.
   Он пригубил напиток. Теперь ему казалось странным, что еще недавно он мог
думать  об  отставке.  Да,  чего  только  не  сделаешь  ради   денег,   ради
благополучной службы в частном секторе.
   Он фыркнул. Ишь, частный сектор! Обыкновенная кормушка для скотов!
   Над решением он мучился три недели. Он не мог ни работать,  ни  спать.  В
душе постоянно звучала  данная  им  клятва,  клятва  избирателям.  Эти  люди
заслуживали лучшего.
   И вот вчера он объявил, что собирает наутро пресс-конференцию, на которой
довел до всеобщего сведения, что включается  в  борьбу  за  переизбрание  на
следующий срок. И, Боже, как же они все завопили!
   Он снова вздохнул, но уже с облегчением - лихорадка дня начала  оставлять
его. Поступивший в кровь алкоголь согрел, снял напряжение.
   Он сбросил ботинки, в  носках  прошелся  по  комнате,  чувствуя  ступнями
мягкость и толщину  огромного,  от  стены  до  стены,  ковра.  Это  ощущение
напомнило ему детство - он ведь всегда любил ходить босиком.
   Шторы были опущены, и он постоял у окна, придерживая занавеску рукой.  За
окном виднелось огромное озеро, волны его мягко набегали  на  берег.  Порою,
когда не спалось, он подолгу всматривался в лунную дорожку на  воде,  и  она
казалась ему лестницей в небо.
   - Vous navez pas ete sage !
   Б„рки подпрыгнул  от  неожиданности,  виски  выплеснулось  на  ковер.  Он
повернулся и вгляделся в пятна  света  и  тени.  Но  никого  не  увидел,  не
почувствовал никакого движения.
   - Кто здесь? - голос его задрожал. - Quest ce que vous  etes  venu  faire
ici?  -  фраза  на  французском  вырвалась  из  него
против воли.
   - Vous naves pas ete sage.
   Он вновь вгляделся в комнатные тени и вновь  ничего  не  различил.  Мышцы
живота неприятно напряглись. Что за дурацкая история? Надо прекратить ее раз
и навсегда!
   - Montrez vous! - С угрозой произнес он. - Montrez-vous ou  j?appelle  la
police!   -  Ответом  ему  было
молчание. Он двинулся к телефонному аппарату, стоявшему на стойке бара.
   - Nebouge pas !
   Сенатор Берки замер. Он служил в  армии.  И  мог  отличить  по-настоящему
командирский тон. Боже мой, подумал он.
   - Pourquoi l?avez vous fait? - Спросил голос. - Qn est qui vous fait agir
comme ca? On etait pret a vous tout donner mais vous n?etiez  pas  fidele  a
notre accord,  - от этого тона Берки вспотел.
   И снова вперился в густые тени. Как  же  это  неприятно  -  беседовать  с
бесплотным голосом.
   - Моя совесть, - сказал он, помолчав. - Я не мог жить, памятуя о том, что
я совершил. Я... Я должен был защищать  людей.  Помогать  людям,  которым  я
поклялся помогать, - Господи, как нелепо это звучит даже для  меня,  подумал
он. - Я... Я понял, что не могу поступить иначе.
   - Сенатор, на вас сделали ставку, - голос был мягкий,  спокойный,  словно
шелковый. И Берки, сам не ведая, почему, начал дрожать.  -  Из-за  вас  были
приведены в движение определенные планы.
   - Что ж, значит придется эти планы изменить. Осенью я буду выдвигать свою
кандидатуру на следующий срок.
   - Эти планы, - произнес голос, - изменить нельзя. Вам объяснили с  самого
начала. И вы согласились. Мягкий, убеждающий голос был непереносим.
   - Черт побери, мне плевать на то? что я тогда сказал! - закричал сенатор.
- Убирайтесь! Если вы  полагаете,  что  я  что-то  вам  должен,  вы  глубоко
ошибаетесь. Я  -  член  сената  Соединенных  Штатов!  -  Он  улыбнулся.  Его
собственный голос, решительный и резкий, успокоил его. - Вы  мне  ничего  не
можете сделать! - Он кивнул и направился к бару. - Кто вы  такой?  Вы  всего
лишь бесплотный голос. Никто. - В баре у  сенатора  хранился  никелированный
пистолет 22 калибра, была у него и  лицензия  на  ношение  оружия.  Если  он
сможет достать пистолет, противник запросит пощады. - Вы ничего не  посмеете
сделать, - он почти приблизился  к  бару.  -  Взгляните  правде  в  глаза  и
отступитесь. - Ладонь сенатора скользнула по шершавой поверхности стойки.  -
Обещаю, что забуду о вашем приходе.
   И тут сенатор Берки вновь замер, будто на что-то натолкнувшись. Глаза его
широко распахнулись. Пространство перед ним словно бы разорвалось,  а  затем
взвизгнуло, будто тысячи зверюшек разом взвыли от боли. Он с усилием глотнул
воздух и упал на спину, потому что в  грудь  ему  ударила  волна  чудовищной
силы.
   - Vous niez la vie .
   - Что?..  -  успел  он  произнести,  и  сразу  же  свет  и  тени  комнаты
завертелись с невероятной быстротой.
   И сама тень вдруг ожила,  словно  в  кошмарном  сне.  Сенатор  попробовал
двинуться,  но  вновь  раздался  этот  ужасный  пронизывающий   звук.   Звук
припечатал его к стойке бара, и он увидел, как приближается смерть.
   Он попытался закричать, но голосовые связки  были  парализованы,  а  тень
подползала все ближе и ближе, и от ужаса сенатор испачкал брюки.
   На него глядели глаза, сверкающие, как  огромные  алмазы,  нечеловеческие
глаза смерти. В полосе света тень приняла чьи-то очертания, она надвигалась.
   Чудовищный звук рос, он  пожирал  мозг.  Сенатор  выбросил  вперед  руки,
обороняясь, и стакан с виски полетел к дивану, роняя блестящие,  похожие  на
слезы, капли. Сенатор прижал ладони к ушам, безуспешно пытаясь  отгородиться
от звука.
   Сгусток тьмы - последний в его жизни световой эффект - был уже прямо  над
ним, и кулак нападающего под особым углом и с особой мощью обрушился на  его
нос, и переносица, словно снаряд, пронзила мозг.
   Неведомая сила оторвала сенатора от пола. Сила, которую  он  не  смог  бы
понять, даже если бы был жив.

***

   Что Трейси сильнее всего запомнилось из той ночи, так это звук  Мойриного
голоса. Она разбудила его, позвонив из каменного особняка губернатора.
   - Боже мой, он умер! Кажется, он действительно умер!
   От ее голоса у Трейси побежали по  спине  мурашки.  Он  быстро  оделся  и
помчался в особняк.
   Тело Джона лежало на диване. Одна нога свесилась, ступня приросла к полу,
словно он собирался встать именно с этой ноги.
   Джон был абсолютно нагим и страшно  белым,  лишь  левая  сторона  грудной
клетки, шея и лицо казались багровыми.
   Трейси встал на колени перед телом друга и протянул руку, чтобы коснуться
похолодевшей плоти. Лицо было лицом мертвеца - Трейси  видел  такие  лица  в
Юго-Восточной  Азии.  Белые,  вьетнамцы,  китайцы,  камбоджийцы  -  неважно.
Внезапная смерть оставляла на всех лицах один и тот же отпечаток.
   Трейси невольно задержал дыхание. Он никогда не сомневался в достоинствах
Мойры - это была  блестящая  женщина,  не  склонная  ни  к  истерике,  ни  к
преувеличениям. Но физическое, реальное подтверждение того, что между нею  и
Джоном было, удирало его в  лицо,  словно  внезапно  распахнувшаяся  тяжелая
дверь. Значит, вот как... Господи, а ведь у них с Джоном были  общие  мечты.
Когда-то были! И вот ушли все эти мечты. Ушли прочь.
   Он повернулся к Мойре. Она  глядела  в  сторону,  словно  не  могла  себя
заставить  взглянуть  на  мертвое  тело  Джона.  Похоже,  у  Джона  случился
сердечный приступ - все признаки говорили об этом. Но он хотел, чтобы  Мойра
сама рассказала ему о том, что произошло.
   Трейси прошел через комнату и уселся в кресло напротив нее.  Взял  ее  за
руку.
   - Мойра, - мягко позвал он. - Ты должна рассказать мне все.
   Она молча смотрела  в  пол.  Он  видел  лишь  ее  длинные  ресницы,  веки
покраснели. Он знал, что через несколько мгновений она  отреагирует  на  его
вопрос. Надо было звонить в полицию, и чем скорее,  тем  лучше.  Медицинские
эксперты установят приблизительное  время  смерти,  начнется  расследование.
Первый вопрос, который зададут  детективы,  будет  следующим:  почему  между
смертью губернатора и звонком в полицию прошел час?
   Он попытался действовать иначе:
   - Мойра, если  ты  не  поможешь  мне  сейчас,  я  не  смогу  помочь  тебе
впоследствии.
   Она резко вскинула голову, и он  увидел  эти  сверкающие  зеленые  глаза,
тонкий нос, полные губы, высокие скулы.
   - Что ты имеешь в виду? - голос у нее был напряженный, он видел, что  всю
ее трясет.
   - Ты прекрасно понимаешь, - он старался говорить негромко, убедительно. -
Я должен знать, Мойра. Сейчас я должен позвонить в  полицию.  Каждая  минута
промедления работает против нас. Ты обязана мне рассказать.
   - Хорошо, - это прозвучало как сигнал о капитуляции. - Он... Ну, мы...  -
Голос ее прервался, и Трейси почувствовал, как длинные  худые  пальцы  сжали
ему руку, - Мы... Мы занимались любовью... Второй раз  за  вечер.  -  Она  с
вызовом глянула ему в глаза, но Трейси сидел молча, и она, почувствовав, что
с его стороны ей ничего не угрожает, продолжала:
   - Мы часто... занимались этим. Джону нужен был секс. Трейси, ты понимаешь
меня?
   - Да, Мойра, понимаю.
   Лицо ее сморщилось от боли:
   - Это случилось под  конец...  Глаза  у  меня  были  закрыты.  Сначала  я
подумала, что он... что он кончил, - она зажмурилась, ноздри ее затрепетали.
- Но потом что-то... я не знаю, что... заставило меня открыть глаза.
   - Что именно, Мойра? Ты кого-то увидела?
   - Это было похоже на пробуждение  после  кошмара.  Ты  чувствуешь  чье-то
присутствие, оглядываешь спальню, но никого нет... Я взглянула ему  в  лицо,
и, Трейс, мне показалось, что я все еще во  сне,  внутри  кошмара.  Он  стал
белый, как бумага, а губы потемнели, раскрылись. И он скрипел  зубами...  О,
Боже, он был в этот момент похож на зверя! - И тут она  зарыдала,  а  Трейси
принялся гладить ее, обняв за плечи и бормоча слова утешения,  которые,  как
он знал, не имели никакого смысла.
   - Но тогда я думала не о том, как он  выглядит,  -  шептала  Мойра.  -  Я
просто держала его, как ребенка, целовала его щеки, веки, этот  полуоткрытый
рот. Я звала его снова и снова. Но он был  мертв,  Трейс.  Мертв,  -  она  в
отчаянии прижалась к нему. - Я больше никогда не услышу его голоса.  Никогда
не почувствую его ласковых рук.
   И при этих словах  Трейси  дрогнул.  Он  очень  хотел  ее  успокоить,  он
прекрасно осознавал, что она потеряла. Но что  мог  поделать?  Он  ненавидел
себя за то, что должен был сейчас ей сказать. Но выбора не было. Она  должна
пройти через это.  И  он  произнес  мягким  спокойным  голосом,  по-прежнему
обнимая ее за плечи:
   - Тебе надо остаться здесь. Ты понимаешь?
   - Но ты же останешься со мной? - она искательно заглядывала ему в  глаза.
- Останешься?
   Он покачал головой:
   - Нет, Мойра. Я не могу. Так нельзя. А то  они  поймут,  что  прежде  чем
звонить в полицию, ты звонила кому-то еще. Я не могу позволить,  чтобы  тебя
заподозрили во лжи или в том, будто бы ты кого-то покрываешь. Самое  тяжелое
- первые две недели. Потом все затихнет.
   - Трейс, я не могу здесь оставаться. Я не выдержу.
   - Ты и не останешься. У меня есть жилье в графстве  Бакс,  неподалеку  от
Нью-Хоупа. Я дам тебе ключи и отвезу тебя туда завтра утром. Пересидишь там.
У тебя есть деньги?
   Она кивнула.
   - О`кей. Теперь мне надо идти, а ты  подожди  минут  пять,  и  звони.  Ты
знаешь, что сказать и как сказать, - Мойра снова кивнула, и впервые после ее
звонка он подумал, что, может, все еще  и  обойдется.  -  Хорошо.  А  теперь
помоги мне одеть губернатора.

***

   Свист  перематываемой  магнитофонной  ленты  из   студийных   ?Ямах?,   и
наступившая затем тишина, такая плотная, что, казалось, ее  можно  потрогать
руками. Искаженные записью  голоса,  фразы,  всплывающие,  словно  пузыри  в
болотной воде: ?...не знаю, что...?. Второй голос: ?Что именно??  И  первый,
дрожащий: ?Я не могу объяснить это словами?. Голос прерывается: ?Может быть,
завтра я смогу думать...?
   Замечательная машина! Чувствуется даже царившее в той комнате напряжение!
   И снова голос Мойры: ?Это было  похоже  на  пробуждение  после  кошмара?.
Прерывистый вздох и затем: ?Ты чувствуешь  чье-то  присутствие,  оглядываешь
спальню, но никого нет. Я...? Голос исчез, будто стертые тряпкой со школьной
доски слова.
   Помещение  было  слабо  освещено,  сюда  не  доносились   уличные   шумы.
Причудливые тени создавали затейливый трехмерный ландшафт.
   - Je ne crois rien а се qu?elle dit. Son amant s?est fait  tue;  elle  en
est completement hysterique ,  -  сказал  молодой
человек. Он говорил по-французски без всякого  акцента,  для  него  говорить
по-французски было явно естественнее, чем по-английски. Даже в полутьме было
заметно, что кожа у него смуглая.
   Могло показаться, что он разговаривает сам с собой, размышляет вслух.  Но
ему ответил второй голос:
   - Non, au contraire, je crois qu?elle est au courant... de quelque  chose
.
   Этот второй голос был бесплотен, казалось, он исходит из стен, из  сердца
здания. Но затем в кожаном  кресле,  стоявшем  рядом  с  молодым  человеком,
шевельнулся какой-то сгусток тени, и в слабом свете  возникла  чья-то  резко
очерченная скула.
   Судя по тому, где она появилась, можно было  заключить,  что  принадлежит
она человеку высокому, а поскольку на этой скуле  не  было  заметно  никаких
намеков на жировые отложения, человек скорее всего  был  строен,  даже  тощ.
Отраженный от металлических частей аппаратуры свет упал  на  тонкие  длинные
руки,  спокойно  лежащие  на  полированном-красном   дереве   подлокотников.
Странное сочетание: наманикюренные ногти и загрубевшие костяшки.
   - А что она может знать? - молодой человек бесшумно прошелся по комнате -
так мог двигаться только профессионал. - Помыслите логически.
   - Твое камбоджийское мышление в сочетании с  логикой  французского  языка
утрачивает свою особую природу. Да, логика подсказывает, что она  ничего  не
видела. Но все же я верю ей, когда она говорит, что что-то почувствовала,  -
произнес голос.
   - Это невозможно, - молодой человек встал перед креслом на  колени.  -  Я
был невидим.
   - Невидим, да. Но не неощутим. Она почувствовала тебя, и что именно может
выплыть на поверхность ее сознания, мы определить не в состоянии, -  человек
в кресле сжал кулаки. Голос был глубоким, звучным, юноша ему поверил.
   Кулаки проделали ряд упражнений на изометрические нагрузки.
   - Человеческий мозг - лучший компьютер, всегда им был и всегда им  будет.
Вот почему программу компьютерам составляет человек, и  иного  не  дано.  Но
мозг  по-прежнему  остается  для  нас  тайной,  для  всех  нас.  -  Завершив
упражнение, ладони спокойно легли друг на друга. - Сегодня она может  ничего
не знать. Но она подозревает. Где-то внутри нее сидит насторожившийся зверь,
как сидит он, несмотря на миллионы лет,  в  каждом  из  нас,  и  этот  зверь
пометил тебя. И он узнает метку,  завтра,  послезавтра,  или  позже,  и  что
тогда? Можешь ты ответить мне?
   Молодой человек вглядывался в глаза собеседника. А затем склонил  голову.
В это мгновение в комнате еще сильнее запахло восточными  курениями,  словно
ворвался ветер дальних стран и древних веков.
   - Ученик почитает учителя, - забормотал молодой  человек.  -  Подчиняется
ему, выказывает свое уважение словами и деяниями, внимает мудрости учителя.
   Темная фигура восстала из кресла, будто  вздыбленный  ветром  непобедимый
парус. Теперь между ним и юношей расстояние было не больше дюйма, и тот, кто
был старше, возвышался над молодым человеком,  словно  башня.  Казалось,  он
подавляет своим величием.
   - Черт побери! - воскликнул тот, кто был старше. -  Хватит  пичкать  меня
этой буддистской чепухой! Если у тебя есть, что возразить - так и говори.  И
прекрати прятаться за  всей  этой  белибердой,  которую  в  тебя  вдолбил  в
Пномпене тот старый хрыч!
   Молодой человек снова наклонил  голову,  как  ребенок,  который  признает
справедливость родительской нотации.
   - Pardonnez-moi, - прошелестел он, словно слабая тростинка на ветру.
   Высокий отреагировал скорее на тон, чем на слова, и расслабился.
   - Ладно, ладно, - его рука обвилась вокруг плеч молодого  человека.  -  А
теперь, Киеу, - произнесен, мягко, - расскажи мне, что ты об этом думаешь.
   Они направились к шторе, закрывавшей высокое створчатое  окно.  Шагали  в
одном ритме, будто в такт невидимому метроному - их ход был похож на ритуал,
совершавшийся бессчетное число раз.
   Молодой человек заговорил:
   - Мы оба прослушали пленку. И я по-прежнему уверен,  что  она  ничего  не
поняла, - слабый свет улицы отразился  в  его  черных  глазах,  стали  видны
необычно широкие скулы, мягкие полные  губы.  В  этом  спокойном  лице  была
какая-то чувственная красота, она не могла не привлекать. -  Я  был  там,  и
могу не колеблясь сказать, что она меня не видела. Не могла видеть. Когда  я
нанес удар, она была...  занята  другим.  -  Он  протянул  руку  и  погладил
плотную, цвета слоновой кости ткань шторы. - Вы же знаете, секс  сводит  все
человеческие ощущения к одному.
   Высокий слушал молодого человека, но продолжал думать о том, что  сказала
женщина. ?Не знаю, что...? Он-то знал, что именно, точнее, кого  именно  она
почувствовала.
   Он сжал плечи молодого человека.
   - Ты так долго был вдали от  меня,  Киеу,  -  теперь  его  голос  казался
легким, словно отблеск плывущего по воде света. - Сначала ты учился в Высшей
коммерческой школе  в  Париже,  потом  Женева,  Висбаден,  Гонконг,  где  ты
занимался... менее традиционными науками.  Как  много  миновало  со  времени
?Операции Султан?, верно? - Он с нежностью глянул  на  юношу.  -  Теперь  ты
готов. Мы оба готовы. И события идут с нами в ногу... Час настал.
   Высокий поднял взор к потолку, на котором, словно  блики  свечей,  играли
пятна света от проезжавших по улице автомобилей.
   - В утренней газете я прочел о кончине бедного сенатора Берки.  Написано,
что его дом был также ограблен. Хорошо! Наказание не останется  незамеченным
для его... бывших коллег. Никто из них не посмеет ступить теперь на путь, по
которому шел он. Так что, - он стиснул руки, - мы абсолютно прикрыты. У  нас
стопроцентная безопасность. Но теперь мне пришло в голову, что  эта  женщина
может стать миной с часовым механизмом.
   - Даже если она вспомнит, - возразил Киеу, - она не сможет нам навредить.
   - Возможно, - согласился высокий. - Но тот человек,  Трейси  Ричтер,  это
совсем другая история. Нам с тобой надо соблюдать осторожность, -  он  снова
взглянул в окно. Сырой туман смочил улицы, словно их  лизнул  язык  Бога.  -
Сейчас он еще дремлет, и я хотел бы, чтобы он оставался  в  дреме.  Но  если
наступит миг и он проснется, мне придется разобраться с ним. Пойми  меня:  я
не хочу ничего предпринимать, пока это не станет неизбежным... Вот почему  я
не желаю, чтобы эта женщина, Монсеррат, тревожила его  своими  подозрениями,
какими бы смутными они ни были... Сейчас  мы  не  можем  рисковать.  Сейчас,
когда мы набрали силу, мы стали уязвимее. Я не  хочу  никаких  случайностей.
Я... Мы пошли на риск и жертвы. Годы научили меня не  рисковать  понапрасну.
Риска следует избегать.
   И в этот миг в комнате возникла  какое-то  силовое  поле.  Казалось,  его
вызвал высокий  человек,  произнеся  древнее,  неведомое  заклинание,  и  из
заклинания соткалась тьма, более глубокая, чем ночь.
   Юноша с черными глазами, глазами хищника, отстранился.  Киеу  сказал  то,
что должен был сказать, и его сердце наполнилось покоем - решения  принимает
не он.
   Глаза высокого медленно закрылись, словно он отгородил себя  от  силового
поля. Он глубоко вздохнул, на пять секунд задержал дыхание,  затем  выпустил
воздух через приоткрытые губы. Во тьме блеснули зубы. Прана.
   - Это похоже на камушек, брошенный в тихую  воду,  облагодетельствованную
отражением. И вот  в  воде  возникают  маленькие  волны,  поднимается  муть,
которая портит совершенство отражения, - человек г