все
движения которого зависят лишь от настроения капризных воздушных потоков.
   Выдав Киеу тайны отца, он исчерпал запас  отпущенной  ему  инициативы,  и
сейчас, уже будучи полным банкротом, стал совершенно беспомощным и больше не
мог управлять своей собственной судьбой.  Он  снова  вернулся  в  сумеречное
отрочество, когда над ним ежедневно, ежечасно и ежесекундно довлели отчаяние
и убеждения, что он все делает не правильно. Тогда у него не было ни  одного
друга, и, живя в унылом и бесплодном, как пустыня, настоящем, он  до  смерти
боялся будущего.
   Такой же страх овладел им сейчас, сила его  была  настолько  велика,  что
Эллиот едва не падал. Что с ним будет? Ему казалось, что  Киеу  единственный
человек, способный понять его. Отец - коварный и  безжалостный  манипулятор:
когда  ему  потребовалось,  чтобы  Эллиот,  подобно  дрессированному  зверю,
прыгнул через горящий обруч, он использовал  для  этого  все  свое  обаяние,
которое Эллиот чуть было не принял за долго и тщательно скрываемую отцовскую
любовь. Киеу же отнесся к Эллиоту  с  искренним  участием.  Он  сказал,  что
теперь у них есть общая тайна, они оба - люди с искалеченным  прошлым...  Им
лгали, их использовали, ими манипулировали.
   И сейчас Киеу  был  рядом,  рука  его  лежала  на  плече  Эллиота,  и  он
чувствовал себя в полной безопасности,  по  телу  его  разливалось  приятное
тепло - он никогда не испытывал таких  чувств,  даже  не  подозревал,  сколь
прекрасным может быть ощущение покоя.
   Они  поднялись  наверх  и  прошли  через   скудно   освещенный   коридор.
Остановились у прежней спальни Эллиота.
   - Ты помнишь свою старую комнату? - прошептал ему на ухо  Киеу  и  открыл
дверь.
   Эллиот огляделся по сторонам:
   - Ничего не изменилось. Как будто я никуда не уезжал.
   - Таково было желание твоего отца, - так же шепотом произнес Киеу.  -  Он
хочет вернуть тебя, Эллиот. Он никогда не мог смириться с тем, что  ты  ушел
отсюда. Для него это означает только одно: ты улизнул у него между пальцами.
   - Так оно и было. Я должен был это сделать. - Он повернулся к Киеу. -  Ты
единственный, кто это понимает. - Глаза Киеу сверкали, темные  зрачки  почти
слились с такой же темной радужной оболочкой.
   - О да, я понимаю. - Киеу снова обнял Эллиота за плечи. - Я горжусь твоим
мужеством, ты совершил очень достойный и решительный поступок. Хотел бы я, -
взгляд его на мгновение затуманился, - в общем, не знаю, смог бы я поступить
так же.
   - Конечно же, ты можешь! - Эллиот  словно  ожил.  -  Я  помогу  тебе.  Мы
сделаем это вместе.
   Глаза Киеу были по-прежнему печальные, он еще крепче сжал плечо Эллиота:
   - К сожалению, для меня уже слишком поздно.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Не могу объяснить. -  Киеу  поглядел  в  сторону  двери.  -  Это  очень
трудно... я не могу этого объяснить. Никому. Даже тебе.
   Эллиот неуверенно коснулся его руки.
   - Что случилось, Киеу? - В голосе его слышалось участие. -  Я  могу  тебе
помочь? Позволь мне помочь! Я хочу искупить свою вину перед тобой,  все  эти
годы я вел себя по отношению к тебе просто безобразно.  Разреши  мне  помочь
тебе! Ради нас обоих.
   По лицу Киеу пробегали тени, казалось, это из непроходимой чащи выползают
ночные духи. Он не отрываясь смотрел на  Эллиота,  и  тот  понял,  что  Киеу
принял решение. Киеу обязательно расскажет ему, в чем дело! У них  уже  есть
одна общая тайна. Эллиот поежился, но не от холода, а в предвкушении.
   Когда Киеу вновь заговорил, голос его изменился.  Он  стал  ниже,  в  нем
появились басовитые нотки, воздух как бы  начал  вибрировать.  Киеу  говорил
тихо, но, казалось, голос его заполнил весь дом:
   - Я много лет провел в аду, но, когда наш отец привез меня в  Америку,  я
решил было, что ад остался в прошлом... Отец увез меня от  красных  кхмеров,
от моей растерзанной семьи. Я был благодарен  ему,  так  благодарен,  ты  не
можешь даже себе это проставить. Он понял мою  психологию  и  воспользовался
этим. На моих глазах, уничтожив убийц брата, он  сделал  меня  вечным  своим
должником. Он выдрессировал меня, я стал псом, готовым  по  команде  хозяина
кинуться за добычей.
   Киеу пошевелился, и на лицо его  упал  луч  света.  В  глазах  его  вдруг
появился такой страшный отблеск, что Эллиот попятился.
   - Ради него я убивал. Я делал  такие  вещи,  которые  зарекся  не  делать
никогда больше. Я совершал все это во имя любви, в память о Самнанге и  моих
предках. У меня не было иного выбора.
   Киеу взял Эллиота за руку и сделал шаг в сторону. Они снова  оказались  в
темноте:
   - Вряд ли ты поймешь то, что я тебе скажу. Просто поверь мне. Я связан по
рукам и ногам кодексом чести. Я обязан убить  нашего  отца  за  то,  что  он
сделал... Но не могу.
   Эллиот заморгал, словно в глаз ему попала  соринка.  Лицо  его  покрылось
потом.
   - Да, я связан кодексом чести. И теперь меня лишили моей чести. - Он сжал
плечо Эллиота. - А без нее я не могу жить.  Наш  отец  отнял  у  меня  самое
ценное, то, что составляло основу  моей  жизни...  Единственное,  что  имело
значение.
   Эллиот попытался освободиться из мертвой хватки  Киеу.  Нижняя  губа  его
предательски вздрагивала, язык словно прилип к  гортани.  Он  прокашлялся  и
срывающимся шепотом спросил:
   - Что... ты собираешься делать?
   Глаза Киеу вспыхнули:
   - Я собираюсь прекратить  свое  существование.  -  Он  еще  сильнее  сжал
пальцы, и Эллиот едва не вскрикнул от боли. - И ты должен помочь мне.
   - Нет!
   - Ты должен! - Голос Киеу стал умоляющим. - Я не могу этого сделать  сам.
Ты нужен мне, Эллиот.
   - Но это же, - Эллиот качал головой. - Нет! Я не могу этого допустить. Не
могу!
   - Да, да, да, - простонал Киеу. - Ты сказал, что хочешь помочь  мне.  Это
единственный способ!
   - Я не имел в виду... - Эллиот отвернулся и закрыл глаза. - Проси меня  о
чем угодно, но только не об этом! Все что угодно, но не это!
   - Понятно... - Киеу не собирался сдаваться. - Вот какова  твоя  помощь...
Да, ты поможешь, но только на тех условиях, которые устраивают тебя, не  так
ли? Ты сделаешь только то, что сам считаешь правильным и необходимым!  Ты  -
житель Западного полушария, Эллиот, и многого не понимаешь. Посмотри  мне  в
глаза. Посмотри же, прошу тебя! - Эллиот повернулся к нему. - Ты должен  это
сделать. Ты же обещал, ты дал обещание!
   Киеу убрал руку за спину, а когда выпрямил ее, в ней был какой-то  темный
предмет. Эллиот почувствовал запах масла и еще какой-то  резкий  и  странный
аромат.
   - Дай руку, - тихо произнес Киеу. - Дай мне свою руку, Эллиот.
   Не понимая, Эллиот протянул руку. Он видел только сверкающие глаза  Киеу,
и вдруг почувствовал, как в ладонь ему лег  какой-то  тяжелый  металлический
предмет.
   - Сожми пальцы, - сказал Киеу, не отрывая  взгляда  от  лица  Эллиота.  -
Пропусти указательный  палец  через  скобу.  -  Он  помог  Эллиоту  нащупать
изогнутую металлическую пластину. - Очень хорошо, - и он  развернул  Эллиота
лицом к открытой двери.
   - Отлично, - прошептал Киеу. - Стой здесь. Да, вот здесь. Не надо  никуда
идти, просто поднимешь руку и  нажмешь  пальцем  на  курок,  вот  и  все.  И
освободишь меня от моего бремени. Тебе понятно?
   Эллиот вдруг осознал, что сделает все, о чем его просит Киеу.  Он  обязан
это сделать. У них есть общие тайны, они знают то, чего  не  знает  никто  в
целом мире. Их связывает нечто большее, чем  кровные  узы.  Они  ближе,  чем
родные братья. Он должен это сделать. Теперь он не  сомневался,  что  принял
правильное решение. Он лучше  чем  кто  бы  то  ни  было  знал  всю  степень
страданий Киеу, он чувствовал их, как свои собственные. Он  сделает  все  от
него зависящее, чтобы избавить Киеу от мучений.
   - Да, - ответил он, хотя так ничего и не понял. Но это  не  имело  ровным
счетом никакого значения, как и то, что он никогда не сможет этого понять.
   - Хорошо, - будничным тоном произнес Киеу. - Сейчас  я  пойду  к  себе  в
комнату: надо совершить определенный  ритуал,  вознести  молитвы.  Когда  ты
услышишь, что я кончил молиться, приготовься. Я встану в дверном проеме -  я
зажгу свет в коридоре, и ты увидишь просто силуэт, ничего  более.  Так  тебе
будет легче: ты не будешь видеть мое лицо. Просто поднимешь руку  и  нажмешь
на курок. Вот и все. Ничего сложного. Выстрел, и все кончится.
   Киеу направился  к  двери.  Услышав  за  спиной  сдавленное  мычание,  он
обернулся:
   - Да?
   - Прощай, Киеу.
   - Прощай, mon vieux .
   И вскоре до Эллиота донеслось пение Киеу: его брат молился. Эллиот слышал
его голос очень отчетливо, казалось, голос бродит кругами по  пустому  дому,
озирается в сумерках, прощается с жизнью. Жаль, что Киеу оставил меня  здесь
одного, подумал  Эллиот,  а  потом  даже  обрадовался:  ему  поручено  очень
ответственное дело. Значит, он чего-то стоит, что-то из  себя  представляет.
Из всех живущих на земле Киеу выбрал именно его. Потому что они  ближе,  чем
родные братья. Эллиот всегда  мечтал  о  брате  и  никогда  не  считал  Киеу
таковым. Он  только  сейчас  понял,  что  такое  брат.  Эллиота  переполняли
чувства, ему хотелось и плакать, и радоваться.
   Он чувствовал себя живым.
   Пение  продолжалось,  и  Эллиоту  показалось,  что   он   ощущает   запах
благовоний. Как же он прежде ненавидел этот запах! И как  теперь  любит.  Он
явственно видел обнаженного  Киеу,  преклонившего  колена  перед  статуэткой
Будды.
   Пистолет оттягивал руку, между пальцами и теплой  рифленой  рукоятью  уже
образовалась тонкая пленка пота. Он хотел перехватить пистолет в другую руку
и вытереть потную ладонь,  но  боялся,  что  пропустит  момент,  когда  Киеу
закончит молитвы и не успеет сделать все так, как  хочет  брат.  Он  не  мог
рисковать, слишком ответственная на него возложена миссия.
   На глаза наворачивались слезы.  Может,  от  дыма  благовоний?  -  подумал
Эллиот. Он постоянно моргал, чтобы ничто  не  мешало  ему  отчетливо  видеть
дверной проем. Казалось, он очутился один в ночи, в тихой безветренной ночи.
Но это была живая ночь, он чувствовал ее дыхание, ее  пульс.  И  он  не  был
одинок. С ним Киеу, и Эллиот чувствует себя сильнее и увереннее. Боль  брата
- моя боль. Мой брат, думал он. Мой брат.
   Пение прекратилось.

***

   Внезапное вторжение. По их мнению, в этом ему не  было  равных.  Так  они
сказали, когда брали его на работу. А взяли его потому,  что  он  был  сыном
Луиса Ричтера. Шесть дней они гоняли его  по  программе  тестов  и  в  конце
концов определили его будущую специальность.
   Через тринадцать месяцев, в день выпуска из Майнза, этот вывод подтвердил
сам Джинсоку.
   - Мой юный друг, - сказал тогда старик, - у тебя нюх норной собаки.  Тебя
спустят с поводка, и ты помчишься по подземному лабиринту, загоняя  для  них
добычу. Ты сумеешь обнаружить то, что требуется, и тебя  будет  ждать  успех
там, где все остальные  окажутся  бессильны.  Но  есть  и  обратная  сторона
медали: чем лучше ты будешь выполнять свою  работу,  тем  больше  они  будут
взваливать на тебя. На тебя повесят большинство операций. Физически  это  не
будет представлять для тебя проблем.  Меня  тревожит  эмоциональная  сторона
твоей работы. То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между  нами,  эта
информация не для них. Ты будешь испытывать страшное давление.  Слушай  меня
и, пожалуйста, не перебивай. Сейчас ты вряд ли меня поймешь, поэтому  просто
запоминай - придет время, и ты вспомнишь мои слова. Выходи из игры до  того,
как сломаешься под нагрузкой. У меня нет ни малейшего желания навещать  тебя
в психушке. Я и так потратил на тебя очень много сил и времени.
   Приступив  к  операции  по   внезапному   проникновению   на   территорию
противника, Трейси вспоминал слова  Джинсоку.  Проникновение  на  территорию
противника. Это то, что он делает лучше всего. Или по крайней мере делал. Он
вовремя вспомнил совет Джинсоку и вышел из игры.  А  сейчас  ему  предстояло
сделать это в последний раз.
   Греймерси-парк - вот эти два квартала на Двенадцатой улице. Место  тихое.
Тем,  кто  здесь  живет,  нравится  тишина.  В  самом   парке,   за   черной
металлической изгородью, было уже темно. Проехали две  машины.  По  тротуару
медленно брела парочка, упиваясь тишиной и свежим воздухом, столь редкими  в
Нью-Йорке.
   Одетый в темное Трейси  тащился  за  влюбленными,  их  обнявшиеся  фигуры
представляли собой идеальный экран, надежно  защищавший  его  от  любопытных
взглядов.
   Через полквартала парочка свернула направо и так же неторопливо двинулась
в сторону опустевшего парка. Трейси сделал вид,  что  глазеет  по  сторонам,
заметив на противоположной стороне  пса,  который  что-то  яростно  рыл  под
деревом, пока хозяйке это не надоело, и она раздраженно не  дернула  беднягу
за поводок. Трейси некоторое время шел за ней, держась примерно в ста ярдах,
но в какой то момент его чудовищно увеличенная уличным фонарем тень  накрыла
женщину, она испуганно обернулась и посмотрела в его сторону. Трейси  ничего
не оставалось, как мгновенно перейти на деловой шаг, он быстро  прошел  мимо
нее, и женщина потеряла к нему всякий интерес.
   От резиденции Макоумера его отделяли только три дома.  Поглядывая  то  на
движущиеся автомобили - а было их совсем немного, - то на  редких  прохожих,
Трейси делал вид, что любуется этой респектабельной частью  города.  Следует
избегать пристальных взглядов,  учил  Джинсоку.  Кроме  того,  нельзя  долго
стоять   на   одном   месте.   Приветствуется   подвижность,   легкость    и
непринужденность. Самое главное - слиться с окружающим ландшафтом, сделаться
его частью.
   Небо расчистилось, только далеко на западе висели клочья слоисто-дождевых
облаков. Воздух был чистый и прозрачный, как после  грозы.  Здесь  почти  не
пахло  выхлопными  газами,  как  в  других  районах  Нью-Йорка:  создавалось
впечатление, что дождь пролился только над Греймерси-парком и  только  здесь
очистил воздух от грязи и пыли.
   Навстречу  ему  двигались  два  автомобиля,  светлый  и  темный.   Трейси
отвернулся: обыкновенный прохожий, залюбовавшийся архитектурными изысками.
   Послышался нестройный звон колоколов,  звуки  сразу  же  нарушили  сонную
атмосферу квартала, словно нахальный  юнец,  пыхтящий  вонючей  сигаретой  в
купе, где расположились уютные, но чопорные  англичанки.  Звонили  в  церкви
Святого  Георгия,  на  противоположной  стороне  парка.  Несколько  набожных
старичков потянулись к высокой двери церкви. Трейси поглядел на часы. 8.00.
   Он увидел, как к дому Макоумера подкатил лимузин. Не убыстряя,  но  и  не
замедляя шага Трейси свернул к подъезду дома и замер в тени.
   Передняя решетка роскошного автомобиля сверкала никелем, в ней отражались
уличные фонари. Вместо традиционного номерного знака на лимузине красовалась
табличка с надписью ?МАК 1.
   Водитель обошел машину спереди и почтительно распахнул дверцу.  Из  чрева
лимузина  появился  Делмар  Дэвис  Макоумер.  Трейси  не  видел  его   почти
четырнадцать  лет,  но  узнал  с  первого   взгляда:   такой   же   высокий,
широкоплечий, с прямой, как дирижерская палочка, спиной, с легкой  походкой.
Даже не видя лица, Трейси мог с уверенностью сказать: это Макоумер.  К  тому
же тот на мгновение повернулся, и Трейси успел  разглядеть  румяную  щеку  и
светлую полоску усов.
   Узорчатые кованые ворота, настоящие газовые фонари, второй,  застекленный
этаж, нависает над первым. Трейси понимал, что через главный вход в  дом  не
проникнешь. Во-первых, он хорошо освещен. Во-вторых, между входом и воротами
- участок шириной около десяти  футов,  на  котором  практически  невозможно
укрыться.
   Трейси знал,  что  здесь  должен  быть  другой  вход.  Особняк  Макоумера
построен в начале  века.  В  отличие  от  современных  архитекторов,  старые
мастера придерживались совершенно иных принципов. Тогдашние  богачи  любили,
чтобы при особняках были конюшни. По прошествии лет иные из  них  снесли,  а
иные переоборудовали под флигели, сохранив фасады,  отличавшиеся  изяществом
линий.
   Вход в такой флигель Трейси и обнаружил в восточной части  примыкающей  к
особняку территории: кирпичная арка шириной около трех  футов  с  отделанной
металлом дверью из красного дерева. Дверь, естественно, заперта, но  это  не
проблема.
   Внезапное проникновение на территорию противника.
   Он осмотрелся в поисках сигнализации, но таковой не обнаружил.  Для  того
чтобы открыть замок, Трейси понадобилось чуть больше сорока секунд.  За  это
время  по  тротуару  прошли  трое:  парочка  и  пожилой  мужчина.  Последний
задумчиво брел, засунув руки в карманы и наклонив голову. Никто  из  них  не
заметил Трейси.
   Он быстро скользнул в узкую дверь и сразу же закрыл ее. На том месте, где
раньше  были  стойла,  оказался  небольшой,   но   ухоженный   сад.   Крыша,
естественно, отсутствовала.
   Прижимаясь спиной к стене дома, Трейси осторожно двинулся вправо и  через
некоторое время нащупал то, что искал: вход в подвал.
   Шесть крутых ступенек привели его к закрытой  на  навесной  замок  двери.
Обследовав дверь по  периметру,  Трейси  обнаружил  искусно  замаскированные
провода. Их было два. Туго переплетенные,  они  представляли  собой  систему
сигнализации, с которой отец познакомил его еще  в  школе:  если  перекусить
один провод, сигнализация сработает, но, перерезав другой, можно вывести  ее
из строя.
   Он разъединил водном месте провода. Идя вдоль них, Трейси в конце  концов
добрался до собственно сигнального устройства. Если  перерезать  входящий  в
него провод, система подаст сигнал тревоги. Значит, остается тот, который не
соединен с ним. Трейси достал тонкие кусачки.
   Со стороны Медицинского центра послышался звук сирены ?скорой помощи?.  В
траве о  чем-то  настойчиво  пели  цикады,  шумели  листья  на  ветру.  Иных
посторонних звуков не отмечалось.
   Повозившись немного с замком, он, наконец, открыл дверь. Трейси  очутился
в подвале. Там он прислонился спиной к двери и  замер:  что  это  за  запах?
Сердце забилось чаще, дыхание стало  горячим.  Крошечный  микрофон  давил  в
грудь,  как  костяшки  огромного  кулака.  Он  с  трудом   поборол   желание
расстегнуть рубашку и выбросить микрофон к чертовой бабушке.
   Тонкий луч  миниатюрного  фонаря  разрезал  темноту,  узкий  пучок  света
казался блестящим стальным прутом, который зачем-то сунули в чернила.
   Трейси разглядел в углу спортивные принадлежности: маты, тяжелая ?груша?,
с крюка в потолке свисает толстая веревка. Нет, не  веревка,  скорее  канат.
Гантели, кольца от штанги, сломанная пополам палка.
   Натянув  хирургическую  перчатку,  подарок  Туэйта,  Трейси   внимательно
осмотрел концы палки.  Следов  крови  на  них  не  было,  хотя  палкой  явно
пользовались. Этой ли палкой была забита Мойра? Трейси решил, что нет. Если,
конечно, предварительно палку  не  обработали  воском,  который  впитался  в
пористую древесину: затем воск легко снимался вместе со следами крови.
   Запах стал невыносимым. Трейси посветил фонарем в другую сторону. Луч был
очень узкий, с такого расстояния трудно рассмотреть высвеченный предмет.
   Трейси подошел ближе:  груда  кирпичей,  а  над  ними  темное  отверстие.
Сдвинув луч фонаря чуть ниже и в сторону, он,  наконец,  осветил  не  только
стену, но и часть пола.
   Луч выхватил из темноты лицо. Кто была  эта  женщина?  Лицо  распухло  до
неузнаваемости, множество глубоких порезов.  Кто  бы  она  ни  была,  мрачно
подумал Трейси, умерла эта женщина страшной смертью.
   Но почему она здесь, в доме Макоумера? На этот  вопрос  он  не  мог  пока
ответить.
   - Туэйт, - прошептал он, - в подвале  труп.  Женщина,  белая,  далеко  за
тридцать, я бы сказал. Рост пять фунтов, семь или восемь дюймов. Кто  такая,
понятия не имею.
   Он  посветил  вверх.  Что  там  сейчас   творится?   Трейси   отошел   от
разлагающегося трупа и бесшумно направился к деревянной лестнице.  Осторожно
перенося вес тела с одной ноги на