иваете сложность ситуации. Разве случай с Чернозубом вас  ничему  не
научил? Тоже хотите поплавать кверху задом? Представьте, что за  вами  вслед
пойдут не наши, а другие люди, и не барбосы, а ротвейлеры;  пойдут,  накроют
вас вместе с профессором, и конспирации конец. Что скажете о таком варианте?
- Накроют, буду молчать, как  партизан,  -  ответил  я.  -  Итак,  завтра  у
метро  ?Горьковская?,  в  семнадцать  ноль-ноль.  Скажите  генералу,   чтобы
погладил парадный китель.

***

   Когда моя птичка прилетела в гнездышко после дневных трудов,  я  стоял  в
прихожей ее квартиры с топором в руке и примерялся к стенному шкафу. Стенка,
в которую его вмонтировали, была у нас общей, то есть с  другой  стороны,  в
моей прихожей, располагался точно такой же шкаф размерами метр семьдесят  на
два шестьдесят. Не надо быть знатоком топологии, чтобы додуматься  до  идеи:
если снести шкафы, получится проем, объединяющий две прихожие - и тем  самым
две квартиры, - в нечто более просторное,  величественное  и  пригодное  для
обитания. Этот ?ап грейт? я и готовился совершить.
   Представьте теперь пейзаж: явилась девушка домой, а шкаф  ее  нараспашку,
коробки с обувью на полу,  на  них  -  простынки,  пододеяльники  и  шляпки,
полотенца свалены на стуле, плащ и пальто  -  на  вешалке,  а  шубка  вообще
исчезла - может, валяется в ванной или утепляет холодильник. А в  довершение
к  этой  картинке  -  добрый  молодец  с  топором!  Весьма  законный   повод
возмутиться.  Уверен,  девять  женщин  из  десяти  сказали   бы:   ?Ах   ты,
мерзавец!..? Реакция десятой была бы, вероятно,  энергичней,  с  упоминанием
ненормативной  лексики.  Но  моя  принцесса  лишь  поглядела  на  меня,   на
творившийся вокруг разор и улыбнулась. Потом промолвила:
   - Димочка, ты  не  устал?  Этот  топор  такой  тяжелый?  Не  принести  ли
молоток?
   - Есть время для молотка, а есть - для  топора,  солнышко  мое.  С  этими
словами я вышиб заднюю стенку шкафа. Протяжно  заскрипели  гвозди,  доски  с
грохотом рухнули в мою прихожую,  сверху  посыпалась  штукатурка,  и,  будто
салютуя воссоединению, взметнулись клубы пыли. Я раскашлялся, Дарья чихнула,
а Петруша пронзительно завопил: ?Карр-раул! Рр-рифы по куррсу!  Прр-ротечка,
прр-ридурок!?
   Пыль осела, и сделалось видно, что из двух маленьких  прихожих  получился
вполне приличный  холл.  Птичка  моя  уже  озиралась  по  сторонам,  вертела
каштановой головкой и, кажется,  мысленно  расставляла  мебель:  диванчик  -
туда, столик - сюда, а вот на  эту  стену  -  полочки  и  что-нибудь  яркое,
акварель или батальное полотно. Скажем, Рыжая Соня  убивает  гиперборейского
лазутчика? Разумеется, кочергой.
   Наконец Дарья сморщила носик, взмахнула ресницами и с одобрительным видом
произнесла:
   - Как хорошо получилось, Димочка! Как просторно! И на площадку  не  нужно
выходить? Знаешь, боюсь я этой площадки, темно там и страшно? Я  внимательно
посмотрел на нее - то ли шутит, то ли правду говорит?.. И о чем -  заметьте!
- думает? Какие там мысли вертятся под каштановыми кудрями - кроме тех, куда
приткнуть диванчик?
   Но лицо Дарьи было воплощением невинности; стояла  она,  скромно  потупив
глазки, сдвинув ножки в итальянских туфельках, и будто бы чего-то  ждала.  Я
решился, бросил топор на груду досок, обнял ее и кивнул в сторону пролома:
   - Ты, надеюсь, понимаешь, что эта  дыра  -  новый  этап  в  нашей  жизни?
Утвердительный взмах ресниц. Та же манера, что у Косталевского, но у  женщин
это получается гораздо выразительней.
   - Могу я предложить вам руку и сердце, прекрасная сеньорита? В дополнение
к официальным обязательствам?
   Темные веера ресниц снова поднялись и опустились. Я чувствовал,  как  под
моей ладонью колотится ее сердце.
   - Вы согласны? Вы окажете мне честь? Вы?
   Она внезапно прижалась ко мне и шепнула, обдавая горячим дыханием щеку:
   - Много говоришь, Димочка? Давай-ка лучше доски приберем. ? Когда мы  уже
лежали в постели и шептались в темноте,  в  гостиной  наметилось  шевеление,
будто  Петруша  расправлял  крылья,  проверяя  клетку  на   прочность,   или
шебуршился так, для моциона. Он скрипел,  возился,  щелкал  клювом  и  вдруг
внятно, с паузами в нужных местах произнес:
   - Даррья - крр-расавица? Дмитррий - фррукт, фррукт? Прр-рошу  прр-ростить
по-коррно!
   Дарья вздрогнула:
   - Что это с ним? Не заболел ли? Может, тронулся  умом?  Как  ты  думаешь,
милый?
   - Думаю, он от счастья орет. Теперь у него и хозяйка есть,  и  хозяин,  -
объяснил я, поднялся и дал Петруше банан.

Глава 20

   Утро выдалось ясное, теплое, какие случаются в сентябре: в небесах  -  ни
облачка, ветер спит, солнце сияет так, будто под ним не  карельские  мрачные
сосны, а андалусские пальмы и оливы. Проводив Дарью, я  позавтракал,  сложил
стопкой доски от разбитого шкафа и плотно  их  перевязал.  Затем  подошел  к
окну, присмотрелся, однако знакомых топтунов не обнаружил. Ни Джеймса Бонда,
ни рыжего Койота, ни Итальянца, ни  прочих  остальных.  Зато  появились  два
новых типа, коренастые и с усиками - вероятно, крупные специалисты по  ловле
блох. День предстоял ответственный, и Скуратов, надо думать, выделил  лучших
из лучших, не  позабыв  усилить  их  автотранспортом  -  ?девятка?  ?Жигули?
дежурила, как обычно, со стороны проспекта. А  коренастые-усатые  сидели  на
лавочке, но не на той, что у песочницы, а ближе к мусорным бачкам.
   И это было хорошо. Просто отлично!  Я  ведь  не  Косталевский,  с  сорока
метров гипнотизировать не умею, мне  надо  ближе  подойти,  чтобы  бабахнуть
прямой наводкой. А вдруг не подпустят? Встанут и смоются? Бегать за ними мне
не хотелось, а потому был нужен повод. Мусорные баки, например. Я вернулся в
спальню. Там, на прикроватной тумбочке, рядом с лампой-маячком, стояли розы.
Все пять, и каждая - в своем кувшинчике.  Пахли  они  одуряюще  и  выглядели
абсолютно свежими, не исключая и  той,  что  побывала  у  Дарьи  в  волосах.
Несомненно, питающий  их  бальзам  обладал  огромными  животворными  силами.
Вполне достаточными, чтоб поддержать в  одном  горшочке  существование  двух
цветков.
   Итак, я переставил розы, понюхал темноватую жидкость в кувшинчиках (ничем
предосудительным она не пахла) и заткнул емкости пробками. Потом спрятал два
кувшинчика в сумку, вместе с  конвертами,  бумажником  и  сигаретами,  сумку
повесил  на  плечо,  доски  взял  под  мышку  и   спустился   вниз.   Этакий
хозяйственный мужчина: сломал  в  своей  квартире  шкаф  и  тащит  доски  на
помойку. Чтобы добро не  пропадало,  и  граждане,  охочие  до  досок,  могли
попользоваться ими. С толком и в полное свое удовольствие.
   Топтуны даже голов не повернули в  мою  сторону.  Я  избавился  от  ноши,
оставив ее у кирпичного паребрика за мусорными  баками,  ощупал  браслет  на
правой руке и неторопливо зашагал обратно к подъезду. Как раз мимо  лавочки,
где сидела пара усатых. Там внезапно притормозил, дернул вверх рукав свитера
и произнес:
   - Взгляните, мужики, что-то хронометр  мой  барахлит.  А  вы,  часом,  не
мастера? По виду,  так  крупные  специалисты?  Сработало!  Они  дернулись  и
застыли, не спуская глаз с гипноглифа. Темная обсидиановая  спираль  мерцала
на моем запястье, перемигивались в ней крохотные серебристые огоньки, и  два
человека с окаменевшими лицами глядели на нее - глядели так, будто явился им
сам Моисей, груженный скрижалями Завета. В глазах их была покорность.  Глаза
казались плоскими, будто бы даже оловянными, и в них не отражалось ничего  -
ни мысли, ни яростного гнева, ни экстаза любви,  ни  желания  вспомнить  или
забыть. Ничего такого, что порождали другие амулеты? Страшное зрелище!
   В этот момент я сам  перепугался.  Но  был  в  моем  испуге  рациональный
элемент:
   Дошло внезапно, что Косталевский прав и что в такие игры нормальным людям
играть не  полагается.  То  есть  я  это  и  раньше  понимал,  но  понимание
происходило  от  логики,  от  рассудка,  а  чувства  -  те,   что   питаются
неосознанными желаниями, - подсказывали совсем иное. Гипноглиф власти у меня
в руках? владеющий им - Повелитель? Владыка Мира, которому все  позволено  и
все доступно? завоеватель и мессия в одном лице, Вождь и Отец народов? Или -
проявим скромность! - Господин. Хозяин над душами людскими,  диктующий,  что
плохо и что хорошо, какие желания греховны, какие - праведны, кого  надлежит
распять, кого отправить в лагеря, кого бомбить, какие  страны  сжечь,  каким
идеям  верить?  Искус,  великий  искус,  дьявольский  соблазн,  которого  не
выдержал мой сосед!.. Бывший сосед, а ныне покойник Арнатов Сергей Петрович.
   Судорожно сглотнув, я опустил рукав свитера и сказал:
   - Ну-ка, ребята, подвиньтесь.
   Они освободили  место  посередине  и  вылупились  мне  в  лицо  преданным
собачьим взглядом. Такого взгляда в России теперь не встретишь, не та  эпоха
и не тот электорат: так, наверно, глядел на  Сталина  комбайнер,  когда  ему
вручали за ударный труд. Я приземлился. Сказать  по  правде,  ноги  меня  не
держали. Не гожусь в повелители и вожди! Видно, харизмы не хватает.
   Сердце мое постепенно успокоилось, дыхание стало ровным, ледяной комок  в
животе растаял, и только испарина холодила лоб. Давно я  таких  встрясок  не
испытывал. Даже ворочая трупы в морге? Но те были абсолютно мертвыми, а  эти
- как бы живыми. Но в то же время и не живыми: ведь  человек,  попавший  под
беспредельную власть другой личности, мертв. Несомненно мертв -  как  полено
под топором дровосека.
   - Откуда вы, мужики? - спросил  я,  чувствуя,  что  мой  голос  дрожит  и
вибрирует, подобно натянутой струне. - От Скуратова Иван Иваныча?
   Они ответили разом оба:
   - Так точно.
   - От него.
   - Говори ты. - Я кивнул сидевшему  справа.  -  Скуратов  еще  кого-нибудь
прислал?
   - Еще двоих.
   - Где они?
   - На улице, в машине. Сказать, как зовут?
   - Не надо. Ты и так молодец. - Его лицо дрогнуло в жалкой пародии улыбки:
казалось, он был счастлив услышать похвалу.
   Вытащив из сумки два кувшинчика, я передал их топтунам.
   - Пейте! Это новейший препарат  дозированного  сна.  Спать  будете  ровно
двадцать минут, затем проснетесь и до вечера останетесь бодрыми и свежими. О
нашей встрече - забыть.  Продолжать  наблюдение  за  подъездом.  Докладывать
начальству по мере надобности.
   Они выпили. Они выпили бы даже  тогда,  если  б  в  кувшинчиках  был  яд.
Конечно, можно было обойтись без театральных эффектов, но я  хотел  выяснить
пределы своей власти. Похоже, Косталевский меня не обманул: она была полной,
неограниченной и беспредельной.
   Глаза соглядатаев закрылись, горшочки выпали  из  ослабевших  пальцев.  Я
поднял их, бросил в  мусорный  бак  и  быстрым  шагом  направился  к  метро.
Разумеется, дворами, чтобы не наткнуться на сидевших в  ?жигуле?.  Амулет  в
футлярчике из-под часов жег мне запястье, словно  плоть  моя  была  поражена
гангреной.

***

   Ровно в четырнадцать десять я подошел к заднему  входу  ?Орхидианы?,  той
самой цветочной лавочки на Австрийской площади. Голубая машина уже поджидала
меня: осталось лишь  устроиться  на  сиденье,  захлопнуть  дверь  и  кивнуть
водителю. Мы выехали на улицу, в бодром темпе миновали метро и  покатили  по
Большой Зеленина прямиком на Крестовский остров, к Морскому  проспекту.  Эта
магистраль проходит в парковой зоне и упирается в залив, так что  оживленной
ее не назовешь: с обеих сторон  деревья  и  заборы,  а  меж  древесных  крон
мелькают крыши обкомовских дач. Бывших обкомовских; понятия  не  имею,  кому
они теперь принадлежат. Может, и никому, так как вокруг - полное безлюдье  и
никакого шевеления в кустах.
   Шофер  ?БМВ?  высадил  меня  в  какой-то  лишь   ему   известной   точке,
пробормотав:  ?Ждите  здесь?,  -  затем  дал  газ  и  исчез.  Над  безлюдным
проспектом проносился ветерок, долетавший с моря, шелестели  листвой  старые
липы за высоким  каменным  забором,  серой  лентой  тянулся  в  обе  стороны
асфальт, на удивление чистый и ровный, без трещин и вздутых опухолей заплат.
У забора и в тенях под деревьями асфальт был не серым, а  угольно-черным,  с
блестящим отливом, будто смоченный водой, и эти тени самых причудливых  форм
и размеров  казались  фантастическими  персонажами  спектакля  Другая  тень,
прямая и четкая, падавшая от изгороди, служила им подмостками, и, подчиняясь
ветру, тени-актеры раскачивались туда-сюда, подрагивая и шевеля  скрюченными
конечностями. Одно из этих пятен напомнило мне физиономию зулусского  воина:
четкий профиль с перьями на макушке, расплющенным носом и  толстой  отвислой
нижней губой. Больше любоваться было нечем, и я, закурив сигарету, уставился
на это темное пятно. Вылитый Бартон из Таскалусы! Очень похож!  Неординарная
личность? И весьма заметная -  при  такой-то  внешности?  Странно,  что  ему
поручили  эту  операцию  и  что-то   поручают   вообще:   агент,   по   моим
представлениям, должен быть таков, чтобы не  цеплять  людские  взоры,  чтобы
взгляд соскальзывал с  него,  как  вода  с  промасленной  бумаги.  А  Бартон
выделялся. Даже в Коста-дель-Соль, в пестрой толпе отдыхающих, ибо не так уж
много там чернокожих из Таскалусы или  других  подобных  мест,  где  водятся
чернокожие. Собственно, кроме Бартона, я никого и не видел.
   Автомобильный клаксон прервал мои размышления. Машина -  тоже  ?БМВ?,  но
серебристая, с тонированными стеклами - подъехала незаметно на широких шинах
и застыла, будто огромный жук, под древним  дубом  с  бугристой  морщинистой
корой Задняя дверца чуть приоткрылась, огромная рука с пальцами, похожими на
связку  темно-коричневых  сосисок,  повелительно   махнула   мне;   блеснули
антрацитовые  зрачки,  раздулись  ноздри  плосковатого  носа,   шевельнулись
челюсти. Зулус, как всегда, жевал. Станиолевая обертка выскользнула  из  его
пальцев и, подхваченная порывом ветра, понеслась над тротуаром.
   Я подошел к машине. Салон ее оказался просторен,  так  что,  несмотря  на
габариты Бартона, мы с удобством разместились на заднем  сиденье.  За  рулем
был мормоныш. В мою сторону он покосился крайне неодобрительно - так, словно
штопор в печень воткнул Мне хотелось утешить  его  остротой  в  национальном
духе - мол, любовь зла, полюбишь и козла, - но идти на  обострение  ситуации
явно не стоило. - А вот и наш специалист по вешалкам и рогам,  -  благодушно
произнес Бартон, потянувшись к стоявшему рядом кейсу. Он положил  чемоданчик
на колени, щелкнул замками и спросил:
   - Значит, есть хорошие новости, Гудмен? В  полном  соответствии  с  твоей
фамилией?
   - Новости зависят от моего сальдо в банке ?Хоттингер и Ги?, - заметил  я,
вытащив из сумки конверт, но не выпуская его из рук.
   - Он пополнился на десять тысяч. Но больше ни цента не получишь!  Никаких
там штрафных выплат! После сыгранной с нами шуточки? - Он бросил  взгляд  на
мормоныша, осекся и лишь басовито хохотнул. Затем  добавил,  покосившись  на
конверт:
   - Этот материал  мы  сначала  проверим,  и  только  потом  будет  сделана
выплата. Пятьдесят, как договаривались.
   - Как договаривались - сто.
   - Сто, так сто, - с подозрительной легкостью согласился Бартон, подмигнув
одним глазом мне, а другим -  мормонышу.  -  Я  -  парень  сговорчивый,  как
большинство чернокожих ребят. Мы, Гудмен, привыкли, что с  белыми  не  стоит
спорить. Особенно о деньгах.
   - Потому тебя и прислали? Такого сговорчивого чернокожего?
   Зулус усмехнулся, не переставая жевать.
   - Не только. Сейчас мы уже подружились, и я могу сознаться, что  человеку
моей расы проще вступить с тобой в контакт и завоевать доверие. Вы, русские,
уникальный народ: вы питаете необоримую  склонность  к  черным  и  к  другим
цветным или цветным  отчасти,  -  тут  он  опять  ухмыльнулся  во  всю  свою
шоколадную  физиономию.  -  К  арабам,  латиносам  и  желтокожим,  ко   всем
косоглазым и губастым, не исключая  папуасов?  Многие  из  них  давным-давно
живут получше вас, но вы в своем нелепом высокомерии считаете их  обиженными
и угнетенными,  несчастными  и  бедными,  как  церковные  крысы.  Вы  готовы
сочувствовать им и снять, как говорится, последнюю рубашку вместе  с  кожей,
чтобы? - Устаревшая информация, - перебил я. - Это все в прошлом, Дик. У нас
уже ни рубах, ни кожи не осталось, и теперь мы  черных  не  любим.  А  также
арабов, китайцев и лиц кавказской национальности. Вот если б ты в самом деле
был  папуасом  или  краснокожим  из  племени  могикан?  Зулус  с  мормонышем
переглянулись.
   - Стоит учесть, - пробормотал Джек-Джон-Джим. Это были  первые  сказанные
им  слова,  и  я  отметил,  что  голос  мормоныша  звучит   хрипловато.   Он
расположился на месте водителя, вполоборота ко мне, и вроде бы не  собирался
включать мотор. - Мы куда-нибудь едем?
   - А зачем? - Огромные руки зулуса потянулись к конверту. Дискетка  выпала
на сиденье, он бережно подобрал ее, сунул в кейс  и  принялся  перелистывать
бумаги, приговаривая:
   - Зачем  нам  куда-то  ехать?  Место  здесь  тихое,  спокойное?  посидим,
поговорим? А заодно почитаем? - Все будешь читать или как?  -  Пачка  листов
выглядела солидно, ибо я постарался на славу. Кое-где документ  был  украшен
графиками и даже формулами, а в иных местах попадались таблицы.  По  личному
опыту мне было известно, что наукообразие внушает доверие, но с этим делом -
с наукой то есть - нельзя переборщить. Графиков, формул и таблиц должно быть
столько, чтобы клиент поверил и пустил слюну, и в то же время, чтоб  у  него
создалось впечатление, будто текст ему вполне  понятен  и  доступен.  Тонкая
механика, но после Промата я владел ею в совершенстве.
   - Все читать не буду, -  бормотал  меж  тем  зулус,  -  тут  вон  сколько
понаписано?  Прогляжу?  -  Листы  шелестели  в  его   толстых   пальцах.   -
Внушительный документ! Но все, мне кажется, по делу? да, по  делу?  формулы,
описание промышленной установки? таблицы, чертежи? Где взял?  -  Осталось  в
наследство от соседа.  Прятал  у  меня  на  даче.  Дискету,  разумеется,  не
распечатку.
   - И ты нашел? А другие найти не смогли?
   - Места надо знать, - солидно произнес  я.  -  Поместье  -  не  городская
квартира, все сосны там не выкорчуешь.
   Бартон, одобрительно кивнув, сунул бумаги в кейс.
   - Это была здравая идея  -  выйти  на  связь  с  тобой.  Все  же  ты  его
друг-приятель? Кому знать, как не тебе? В лаборатории он ничего не  оставил,
дома - тоже, а также и в офисе, где пациентов принимал? Мы всюду  проверяли.
- Он выплюнул жвачку в ладонь, поглядел на нее в задумчивости и  выбросил  в
окно. - А шеф твоего дружка исчез. Кост-лев-ски, кажется?  Думаю,  его  ваши
люди замели. Как полагаешь?
   - Не исключается. Но можно было  б  и  поискать?  конечно,  за  отдельную
плату.    -    Я    ненавязчиво    продемонстрировал    свою    материальную
заинтересованность. Мой образ алчного жука нуждался в  постоянной  подпитке,
точно так же, как лунные розы - в своих горшочках.
   - Хм? А сколько возьмешь?
   - Много. Но не деньгами - гражданством.
   Зулус с мормонышем опять переглянулись, потом Бартон медленно протянул:
   - Вот как? Гражданство желаешь получить? А Грин-карта тебя не устроит?
   - А какие с гражданством  проблемы?  Для  ЦРУ  это  раз  чихнуть.  Или  я
ошибаюсь? Мне кажется, в вашем-то ведомстве?
   Бартон вскинул растопыренную пятерню, будто затыкая  мне  рот,  будто  я,
нарушив какой-то неведомый кодекс, произнес запретные  слова.  Но  губы  его
кривились в усмешке.
   - При чем здесь ЦРУ, мой бледнокожий друг? Разве я  говорил,  что  мы  из
ЦРУ? Это все твои фантазии? это  ты  меня  расспрашивал,  какие  там  бывают
агенты, полномочные или не слишком. А я  всего  лишь  подтвердил,  что  тоже
агент, и тоже полномочный? Но о ЦРУ не было ни слова.  Ни  полслова!  Или  я
ошибаюсь?  Он  передразнивал  меня.  Он  явно  забавлялся,  а  я   сидел   в
ошеломлении, как Буратино, которого Кот Базилио с  Лисой  Алисой  нажгли  на
акциях ?Хопра?. Или ?МММ?,  или  ГКО,  или