х
одеждах, но я звал его так) были самыми скучными спутниками - уныло тащились
за мной, поедая по пути мороженое да изредка пробавляясь пивом. Другая  пара
выглядела   повеселей.   Молодой   рыжеватый   блондин,   который   двигался
приплясывая, посвистывая и поводя руками, получил кличку Танцующий Койот;  с
ним корешился верзила Три Ноги в куртке с блестящими блямбами, явно косивший
под рокера. Он сильно потел и временами стаскивал куртку, плотно  сворачивал
ее и засовывал сбоку под ремень, где она  болталась  на  манер  недоразвитой
ноги, как у трехногого марсианина, пораженного с детства полиомиелитом.  Два
последних напарника казались мне самыми симпатичными:
   Итальянец, смуглый парень с полоской щеголеватых усиков  и  темными,  как
ночь, глазами, и Джеймс Бонд, высокий,  светловолосый,  похожий  на  Роджера
Мура.
   Эта шестерка топтунов отслеживала меня изо дня в день, а кроме  них,  был
еще кто-то в белом неприметном  ?жигуле?,  девятая  модель,  под  номером  Е
8209701ВБ. Пешие, как и положено, топали за мной пешком, автомобиль  катился
на колесах, но неторопливо, в темпе вальса, а не марша.  Иногда  он  замирал
где-нибудь на  углу,  поджидая,  когда  я  доберусь  со  своим  эскортом  до
парикмахерской, почты или универсама, и будто намекал: от нас и  на  трамвае
не убежишь. Не скроешься, господин хороший, он же - фигурант Хорошев Дмитрий
Григорьевич! Если я находился  дома,  один  из  моих  соглядатаев  сидел  на
скамеечке во дворе, другой обычно  гулял,  разминая  ноги,  а  что  касается
?жигуля?,  тот  дежурил  в  метрах  пятнадцати  от  ближайшей  троллейбусной
остановки. Окна в моей квартире выходят во двор, а в Дарьиной - на проспект,
так  что  я  мог  следить  за  топтунами  в  любой  из  указанных   позиций,
разглядывать их с помощью бинокля и делать любезные  жесты  ручкой.  Но  это
были реверансы собственному самолюбию; я знал, что не заметил бы их, если бы
не Мартьяныч. Верней, заметил, но много позже  и  наверняка  не  всех;  надо
отдать им должное, они умели сливаться с пейзажем. Дачный выезд наметился  у
нас в четверг, в один из первых сентябрьских деньков, когда воздух еще тепел
и ласков, солнышко греет, стараясь из последних сил,  деревья  еще  щеголяют
сочной зеленью без признаков багрянца и желтизны, а  яблоки,  наша  скромная
северная радость, начинают румяниться и розоветь.  Птичку  мою  отпустили  с
обеда, она прилетела в четвертом  часу  и,  хоть  трудилась  денно  и  нощно
неделю, потрясла меня своим цветущим видом.  Где  ты,  серая  мышка,  где?..
Глазки сверкают, локоны вьются, губки алы - и  никаких  очков!  Ни  строгого
серого  тона  в  одежде,  ни  пепельных  колготок,  ни  босоножек   ?прощай,
молодость?? Платье - зеленое, выше колена, пуговки -  изумрудные,  шарфик  -
серебристый, пояс - золотой плюс итальянские туфли  на  высоком  каблуке  да
румянец во всю щеку? Верно сказано, что красит женщину любовь! Как, впрочем,
и мужчину: я натянул новые джинсы, причесался и побрился.
   А кроме того, собрал баул с провизией, сунул в него  одежду  и  книжку  о
Рыжей Соне, дал Петруше банан и позвонил по известному номеру, сообщив,  что
раскаты Октября уже добрались из Петербурга в Хамадан. На  том  конце  линии
хмыкнули и сказали: ?Брось хулиганить, парень!? - и повесили трубку. А тут и
Дарья появилась, и вместе с ней - приятные занятия:  шарфик  снять,  пуговки
расстегнуть, а то, что под ними, поцеловать. Раз поцеловать, два поцеловать,
потом - под ее  визг  и  смущенный  смех  -  расстегнуть  что-нибудь  еще  и
вспомнить, что вроде бы собирались на дачу? Времени заняться серьезным делом
- увы! - не оставалось. Мы привели в порядок шарфики и пуговки, распрощались
с Петрушей (он напутствовал меня мудрым  советом  ?Порр-рох  дерр-жи  сухим,
морр-рячок!?) и спустились вниз. Дежурили в  тот  день  Койот  и  Три  Ноги;
сидели на скамейке за песочницей, курили и изображали  задушевный  разговор.
Потом поднялись и не спеша последовали за нами. Дарья рванулась по  привычке
на остановку троллейбуса, но я  ее  придержал,  сказав,  что  договорился  с
приятелем Пашей - заедет, мол, за нами на машине и довезет до места.
   - Когда заедет?
   - Минуты через три-четыре, - ответил я, взглянув на часы.
   - А что за приятель, Димочка? Ты мне о нем не рассказывал.
   - Нарочно. Он - Казанова. Страшный ловелас! Боюсь, тебя отобьет.
   - Хи-хи? А где он служит?
   - По автомобильной части.
   - А какая у него машина?
   Об этом я понятия не имел и потому пришлось соврать:
   - У него три машины.  Не  знаю,  на  какой  он  нас  повезет.  Думаю,  на
?Вольво?, а может, на ?Тойоте? или? Тут к нам со скрежетом подкатила ?Волга?
- голубая, слегка проржавевшая, местами побитая  и  с  легендарной  фигуркой
оленя на капоте. Паша Кирпичников распахнул дверцу, высунул  рыжую  башку  и
доложил:
   - Транспорт в вашем распоряжении, Дмитрий Григорьевич. Садитесь. - Потом,
поглядев на круглые коленки Дарьи и итальянские туфельки, добавил:
   - Даму можно вперед!
   - Вот уж фиг, - ответил я и запихнул мою птичку на  заднее  сиденье.  Она
пребывала в некотором ошеломлении, но  салон  оказался  просторным,  чистым,
обтянутым светло-серым бархатом, а диванчик, на  котором  мы  устроились,  -
широким и мягким. Правда, машина тронулась с места погромыхивая и екая,  как
томимый жаждой верблюд, но на скорости в  тридцать  пять  километров  в  час
подозрительные  звуки  прекратились,  и  тряску  сменило   ровное,   плавное
покачивание.  Неторопливо  и  величественно   мы   плыли   мимо   купчинских
многоэтажек,  а  за  нами,  в  столь  же  неспешном  темпе,  следовал  белый
?жигуль-девятка? под номером Е 8209;701ВБ. Тоже не бог весть что,  однако  ж
не ?Волга? в бальзаковском возрасте.
   К моей птичке, кажется, вернулся дар речи.
   - Пашенька, - сказала она, - вы только, пожайлуста, не обижайтесь, но  мы
к утру все-таки доберемся в Приозерск?
   Паша поскреб макушку,  хмыкнул  (точь-в-точь,  как  мой  приятель  Андрей
Аркадьевич  Мартьянов)  и   разразился   лермонтовскими   стихами,   немного
подкорректированными к случаю:
   - Какое право вам дано шутить святынею моею? Когда коснуться я  не  смею,
ужели вам позволено? Как я, ужели вы искали свой рай в моторе сем? Едва  ли!
- Он перестал завывать и произнес нормальным деловым тоном:
   - Будем не позже половины седьмого. Фирма веников не вяжет!
   Дарья, приоткрыв рот, в изумлении уставилась на рыжий затылок Паши,  а  я
начал громким шепотом объяснять ей, что мой друг не только ловелас и спец по
автомобильной части, но еще и  фанатик  изящных  искусств.  Обожает  русскую
поэзию, читает в подлиннике Апулея и меценатствует над  кордебалетом  Театра
варьете. Пока я об этом рассказывал (а Паша одобрительно хмыкал  и  гмыкал),
мы добрались до Софийской улицы, широкой и почти безлюдной в этот час.  Паша
свернул - не налево, к центру, а направо,  к  окраине,  где  стояли  корпуса
овощебазы и где улица упиралась  в  окружную  железную  дорогу.  За  дорогой
когда-то была свалка, а  теперь  тянулись  бетонные  стены  пяти  или  шести
огромных   кооперативных   гаражей.   Я   там   бывал;   кое-кто   из   моих
знакомцев-неудачников держит свои тачки в этих отдаленных  палестинах.  Мимо
гаражей идет дорога к Московскому шоссе, разбитая грузовиками, очень опасная
для лиц несведущих и потому получившая название Гробиловки. Есть на ней ямы,
есть и камни, а также холмы, колдобины, канавы, пруды и бетонные  обломки  с
торчащей ежиком арматурой. Словом, все, чтобы водитель  поседел  и  выпал  в
кому.
   Итак, ?Волга? свернула направо, а рыжий Паша взглянул на  зеркальце,  где
рисовался смутный силуэт ?девятки?, и произнес:
   - Держитесь!
   Под капотом что-то взревело, машина скакнула  вперед,  Дарья  взвизгнула,
инерция  вжала  нас  в  спинку  сиденья,  заставив  откинуть   головы;   мне
показалось, что асфальт встал  дыбом  и  через  секунду  обрушится  на  нас,
прихлопнув машину вместе с водителем и пассажирами.  Стрелка  на  спидометре
ушла за цифру сто пятьдесят,  за  остеклением  дверец  с  бешеной  скоростью
промелькнули овощебазные корпуса, затем - чуть медленнее - домик у переезда,
шлагбаумы и рельсы; мы еще раз повернули,  сбросили  скорость,  взлетели  на
холм, рухнули в яму  и  помчались  устанавливать  рекорд  Гробиловки.  Паша,
автомобильный гений, лихо крутил баранку, стены и ворота  гаражей  уносились
назад под грозный рык мотора, Дарья пищала -  не  то  от  ужаса,  не  то  от
восторга, - и прижималась ко  мне,  а  я  успокоительным  жестом  гладил  ее
коленки.  Наконец  мы  обогнали  какой-то  древний  ?Форд?,  увернулись   от
встречного трейлера (его шофер с разинутым ртом крутил пальцами у  виска)  и
выехали на Московское  шоссе.  Паша  обернулся,  взглянул  на  наши  бледные
физиономии и не без ехидства спросил:
   - Ну, как?
   - Зз-зачем? - выдавила Дарья. - 3-за-чем в-вы это сделали, Пашенька? - Не
надо было его подзаводить, - объяснил я. - Насчет того, когда мы доберемся и
куда.  Теперь  он  нас  вместо  Приозерска  в  Тихвин  отвезет.  Кирпичников
ухмыльнулся, но повернул все-таки на север, а не на юг. От  белых  ?Жигулей?
не осталось даже воспоминания.
   Мы в  бодром  темпе  пересекли  город,  сделали  остановку  в  Парголове,
понаблюдали, не тащится ли за нами хвост, не обнаружили ничего, выпили квасу
и тронулись дальше - на скромной скорости сто десять, притормаживая  лишь  у
постов  и  засад  ГАИ.  Минут  через  сорок  Паша  начал  крутить   головой,
оглядываться, хмыкать и посматривать в зеркальце, потом сказал:
   - Едет кто-то за нами. Катафалк на колесах за пятьдесят штук  баксов.  За
Парголовом привязался. Только не пойму - просто из любопытства или по делу?
   Мы обернулись, рассмотрели ?катафалк?, и Дарья восхищенно произнесла:
   - Ка-а-кой красавец!
   -  Джип  ?Чероки?,  -  прокомментировал  Кирпичников,  и  в  этот  момент
означенное транспортное средство, блистая черным  глянцем,  пронеслось  мимо
нас. - ?Крутые? поехали, - со вздохом сказала Дарья.
   -  Щас  я  их  сделаю,  этих  ?крутых?,  -  отозвался  Паша,  врубил  сто
восемьдесят и начал декламировать Лермонтова. Теперь  сквозь  рев  и  грохот
мотора до нас доносились бессмертные строки:
   - Я жертвовал другим страстям, но если  первые  мечты  служить  не  могут
снова нам - то чем же их заменишь ты? Чем  успокоишь  жизнь  мою,  когда  уж
обратила в прах мои надежды в сем краю, а может быть, и в небесах?  Под  эти
стансы мы с ветерком  обогнали  наглый  джип,  припудрив  его  хромированный
бампер дорожной пылью, форсировали автомобильный мост  над  ревущим  потоком
Вуоксы и в четверть седьмого,  как  и  планировалось,  прибыли  в  Морозное,
притормозив  у  пивного  ларька,  дабы  передохнуть  и  выпить   чего-нибудь
освежающего. Там уже обретался хмурый пожарник Петрович, сосал  из  литровой
банки светло-янтарную жидкость и с мрачным видом дул  на  пену.  Я  подошел,
поздоровался с ним и, по давней  традиции,  заказал  две  кружки  (вернее  -
банки), для себя и для соседа.
   - Никак забогател ты, Димыч, - произнес пожарник, разглядывая наш пыльный
экипаж. Потом отхлебнул пивка и разочарованно покачал головой:
   - Нет, бля, не забогател? Гробовастая тачка? Ездит ишшо?
   - Ездит, - подтвердил я.
   - А брал почем?
   - Не знаю. Не моя машина, приятеля.
   Петрович поглядел на Пашу  и  Дашу,  угощавшихся  фантой,  снова  покачал
кудлатой головой и спросил:
   - А девка тоже его?
   - Нет, моя.
   - Ви-идная? Ну, дай вам бог! А Серегиных убивцев не нашли? Ха-ароший  был
мужик? Пивом меня угощал? - Не нашли.
   - Во жизнь пошла! Ничего найти не могут!  У  нас,  б..,  пожарную  машину
сперли, с брандсбойтом и лестницей -  и  ту  не  найти!  Как  корова  языком
слизнула! - Он вдруг наклонился ко мне, обдавая сложным запахом пива, пота и
солярки, и прошептал:
   - Слышь-ка, Димыч,  болтался  у  твоей  избы  один?  и  к  нам  приходил,
выпытывал, когда, мол, хозяин будет?  Клавка  моя  пасть  разинула  и  давай
выкладывать, что знает и чего не знает, но я ей по сусалам? чтоб,  значитца,
не болтала лишку? Ты меня, Димыч, знаешь: я чужих не люблю. Ходют тут,  б..,
выпытывают? - Знаю, - кивнул я и заказал еще одну банку -  само  собой,  для
соседа. - А каков он был? этот, который выпытывал?
   - Сильно чернявый и в кепке, - пояснил Петрович. - Здоровый жлоб! Был  бы
похилей, так я бы по его сусалам съездил, не по Клавкиным Мы распрощались  и
через  десять  минут  достигли  ограды  моей  фазенды.  Колдобистую   лесную
магистраль Паша преодолел с той  же  изящной  легкостью,  что  и  Гробиловку
Конечно, машина была у него зверь, но и  сам  он  дорогого  стоил,  и  я  не
сомневался, что ему суждена блестящая карьера у Мартьяныча. Особенно если он
осилит Шекспира с Киплингом.
   Ужинать с нами Паша отказался, сел в свой броневик и укатил.  Пока  Дарья
бродила по участку, ахала над одуванчиками, восхищалась соснами и проверяла,
не осталось ли чего на смородинных кустах, я открыл дверь, взошел на веранду
и первым делом стер тряпкой  меловой  рисунок  на  полу.  Допрашивая  Дарью,
Скуратов не рассказывал ей о судьбе Сергея, и я об этом  тоже  не  собирался
говорить. Во всяком случае,  сейчас.  У  женщины,  склонной  к  романтике  и
фантазиям, бывают странные предрассудки насчет трупов: так зачем же  портить
настроение и себе, и ей? Незачем, решил я, распахивая вторую дверь - ту, что
вела в дом. В доме было сыровато. Я затащил в  комнату  баул,  вытряхнул  из
него продукты, книжки и прочее, потом окликнул Дарью:
   - Печку умеешь топить?
   - Попробую. Братец меня учил.
   - Проверим, - сказал я и начал  переодеваться.  Дарья  развязала  шарфик,
сняла свои туфельки и зеленое платьице, покосилась в мою сторону и торопливо
влезла в старые джинсы. Правда, до того, как она натянула ковбойку, я  успел
проверить, не спрятан ли в  ее  бюстгальтере  пистолет.  Потом,  улыбаясь  и
насвистывая, отправился к дровяному навесу.
   Здесь ничего не  изменилось:  халаты,  синий  и  коричневый,  по-прежнему
висели на столбе, поленья были разбросаны, и те, которые  выкатились  из-под
навеса,  промокли  под  недавними  дождями.  Я   постоял,   обозревая   этот
беспорядок, потом сложил дрова в поленницы и занес  большую  охапку  в  дом.
Дарья уже азартно суетилась возле печки, складывала слоями старые скомканные
газеты, щепочки и корье, а также  осваивала  инструментарий  -  зажигалку  и
кочергу. Кочерга, толстый железный прут, изогнутый и расплющенный  с  одного
конца, была в саже,  и  моя  птичка  успела  перемазаться,  но  это,  как  и
хозяйственные хлопоты, доставляло ей одно лишь удовольствие. Увидев  меня  с
дровами, она  счастливо  улыбнулась.  -  Положи  к  печке,  Димочка?  Ты  не
проголодался? Сейчас я печку растоплю,  подмету  на  веранде  и  в  комнате,
протру окна, сполосну посуду и займусь ужином. А  потом?  Мне  едва  удалось
сдержать улыбку.
   -  Потом  я  намерен  подгрести  к  тебе  с  гнусными   домогательствами,
принцесса. Щеки Дарьи порозовели, а я, убедившись в  обширности  ее  планов,
снова направился к дровяному навесу. Наступило  время  изъять  сокровища  из
тайника и подготовить их к транспортировке. Пенал мне, пожалуй, не  нужен  -
хоть  и  небольшая  вещица,  а  все-таки  заметная.  Лучше  вытащить  четыре
оставшихся футлярчика и распределить  их  по  карманам.  Желтый,  пестрый  и
золотистый можно засунуть подальше и поглубже, а  белый  амнезийный  -  так,
чтоб находился под руками. На случай нежеланных встреч? С такими  мыслями  я
подступил к халату, ощупал его и похолодел. Коробки не было! Только  жалобно
звякнули запасные ключи. Я содрал оба халата с гвоздя, встряхнул их, затем с
лихорадочной поспешностью проверил карманы. Пусто! Если не  считать  ключей?
И, разумеется, никаких следов на земле и в обозримом пространстве. Если  что
и было, то я затоптал в процессе складирования дров, а если б  не  затоптал,
так все равно не разобрался бы - я ведь крысолов, а  не  следопыт  Соколиный
Глаз. Мои сильные стороны - логика плюс интуиция. И если пустить их в  дело?
Шорох,  раздавшийся  за  спиной,  заставил  меня  отвлечься   от   горестных
размышлений. Я резко обернулся и встретился взглядом с  коренастым  мужчиной
лет сорока, который небрежно опирался на поленницу. С  ним  были  еще  двое:
высокий  черноволосый  парень  в  кепке  и  стриженный  наголо  тип,  лениво
ковырявший под ногтями ножиком. Лица  их,  а  также  ножик  и  торжествующие
ухмылки ничего хорошего не предвещали. На дворе смеркалось, однако ножик был
ясно виден  -  длинное,  слегка  изогнутое  лезвие  на  костяной  рукояти  с
латунными кольцами. Еще я отметил, что вся эта троица - не из  местных,  что
высокий похож  на  жлоба,  описанного  Петровичем,  и  что  в  коренастом  -
вероятно,  их  вожаке  -  ощущается  некая  странность.  Это  касалось   его
физиономии: обычный рот, нормальный нос,  скулы,  брови,  подбородок  -  все
вроде бы на месте и выглядит пристойным,  но  вот  в  комплексе  впечатление
мерзкое. Я не успел понять из-за чего: слова  Мартьянова  ?рожей  не  вышел?
чакры подкачивал?? вдруг промелькнули в голове, а вслед за  ними  всплыли  и
другие: ?не верю? чего бы ему не  накачали  в  чакры,  наружу  вылезет  одно
дерьмо?.
   - А  вот  и  наш  норвецкий  аттюше,  -  хрипловатым  баритоном  произнес
коренастый. - Как тебя? Олаф Волосатый Член? Так что же нам с тобою  делать,
фраерина?  Грабки  переломать?  Или  со  шнифтов  начнем?  А  может,   цырлы
подпалим? ?Подпалят и переломают, - понял я.  -  Это  не  остроносый  с  его
протоколами  и  разговорами;  тут  если  и  состоится  разговор,  то   самый
задушевный - в смысле изъятия души из тела?. Следующая мысль была  о  Дарье:
еще не решив, бояться ли мне самому, я  уже  страшился  за  нее.  Страшился?
Слабо сказано! Я просто дрожал от ужаса и ненависти! А  еще  проклинал  свою
глупость. Вот так крысолов, перхоть неумытая, колобок хренов! От дедки ушел,
от бабки ушел и  в  капкан  попался!  И  кому?  Не  медведю,  не  волку,  не
лисичке-сестричке, а бритоголовым гаммикам! У которых два уха, а между  ними
- пустота, вакуум в минус пятой степени! Но все же они  меня  переиграли,  и
эта мысль, видимо, отразилась на моем лице.
   - Не ожидал? -  усмехнулся  коренастый.  -  А  ведь  предупреждали  тебя,
козлик: найдешь и отдашь добром, будут бабки, а  не  отдашь?  -  Не  отдашь,
Танцор кивнет, и я из тебя подтяжки нарежу, - уточнил стриженый.  Он  шагнул
ко мне, обогнув поленницу и стоявшего рядом с ней главаря,  крепко  взял  за
локоть и что-то сделал с ножом - что-то такое за моей спиной, чего я не  мог
увидеть, а лишь ощутить. Кончик стального  лезвия  кольнул  меня  под  левую
лопатку, словно  напоминая,  что  до  сердца  осталось  сантиметров  восемь:
исчезни эта дистанция - и все, конец. Или сначала все-таки нарежут подтяжек?
- Что молчишь? - поинтересовался коренастый Танцор.
   Я пожал плечами, и стальное шило вновь ужалило кожу. - А что сказать? Вот
и молчу. Ничего не находил, и отдавать мне нечего? Я ведь думал, тот  звонок
- розыгрыш? Шутка! Кто-то из приятелей развлекается. Талдычит по фене, и все
такое? Словом, для смеха.
   Что еще я мог сказать? И вправду, ничего. Но ясно понимал, что если Дарья
- не ровен час! - выйдет из дому, то тут я запою  соловьем.  Или  ввяжусь  в
безнадежную драку. Силой меня бог не обидел, и с одним - может, с двумя -  я
бы справился, но трое это уже перебор. Явный перебор!  Учили  меня  многому,
учили, но вот убивать и калечить я был не мастер.
   Рука Танцора нырнула в карман щегольской кожаной куртки. - Значит, думал,
приятели развлекаются? Значит, не искал? А, случаем, ничего  не  нашел?  Вот
такого? - В его пальцах вдруг появился крохотный алый цилиндрик. - Таких вот
штучек не видел, прибираясь в своей хибаре? Только другого цвета?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Ну, лады? Может, и впрямь не видел. Может, я тебе верю, болт волосатый.
Так чт