овом
посмотрела на Брута, потом перевела глаза на меня. Таким взглядом можно было
бы прожечь дыру в газете.
     - Солгать... - повторил я. - Солгать насчет чего?
     - О том, что заставило тебя поехать сначала в графство Пурдом,  а потом
в  Трапингус.  Пойди  к этому  жирному старому шерифу Крибусу и  заяви,  что
Уортон  признался тебе в изнасиловании и убийстве девочек  Деттерик. Что  он
сознался. - Она на секунду перевела свой жгущий взгляд на Брута. - Ты можешь
его  поддержать,  Брутус.  Скажешь,  что  присутствовал  на  признании и все
слышал. Ну и что? Перси  тоже мог слышать, и это, наверное, свело его с ума.
Не в  силах вынести мысль о том, что Уортон сделал с детьми, Перси застрелил
его. Содеянное Уортоном помутило его рассудок. Только... Что? Ну что теперь,
ради всего святого?
     Сейчас уже не только мы с Брутусом, но и Харри с Дином глядели на нее с
ужасом.
     - Мы никогда  не сообщали ни о чем подобном, мэм, -  вымолвил Харри. Он
говорил  словно  с  ребенком.  - Первое, о  чем  нас  спросят: почему  мы не
сообщили раньше. Мы должны докладывать обо всем, что наши "детки  в  клетке"
сообщают о предыдущих преступлениях. Своих и чужих.
     - Да мы бы ему и не поверили, - вставил слово Брут. - Такие  типы,  как
Буйный  Билл Уортон,  врут  напропалую,  Джен. О преступлениях, которые  они
совершили, об  авторитетах, которых знали, о женщинах,  с  которыми спали, о
голах, забитых еще в школьные годы, даже о погоде.
     - Но...  но... - На ее лице появилось  выражение отчаяния. Я  попытался
обнять ее, но она с силой оттолкнула мою руку. - Но он там был! Он красил их
чертов сарай! Он с ними вместе обедал!
     -  Просто  еще  одна  причина,   по   которой  он  мог   бы   гордиться
преступлением, - сказал Брут. - В конце концов, какая разница?  Почему бы не
похвастаться? Ведь нельзя казнить дважды.
     - Подождите, если  я правильно  поняла, мы все, сидящие за этим столом,
знаем, что Джон  Коффи не только не убивал этих девочек, но и пытался спасти
им жизнь. Помощнику  Макджи, конечно, всего  этого не известно,  но он знает
прекрасно, что человек, приговоренный к смерти за  убийства, их не совершал.
И все равно... все равно... вы не можете добиться повторного  слушания. Даже
пересмотра дела.
     - Да, - произнес Дин. Он опять протирал свои очки. - Примерно так.
     Дженис сидела, опустив голову и  задумавшись. Брут начал было говорить,
но я поднял  руку, и он  замолчал.  Я не верил,  что  Джен  придумает способ
вытащить Джона из камеры смертников, но  я  не верил  также, что это  совсем
невозможно. Она была, несомненно, очень разумна, моя жена. А еще  бесстрашна
и решительна. А сочетание этих качеств иногда помогает свернуть горы.
     -  Ладно,  - вымолвила она наконец. -  Тогда попы-тайтесь  вытащить его
сами.
     - Мэм? - Харри был потрясен. И испуган.
     - Вы  ведь можете.  Вы уже это делали однажды.  Вы  сумеете сделать еще
раз. Только потом не привезете его обратно.
     - А вы об®ясните моим детям, почему их  папа в тюрьме, миссис Эджкум? -
спросил Дин. - Осужден за то, что помогал убийце бежать из тюрьмы?
     -  Этого  не  произойдет.  Дин,  мы  разработаем  план. Сделаем,  чтобы
выглядело, как настоящий побег.
     -  Только имей в виду: должны поверить, что этот план  придуман парнем,
который не  может  запомнить,  как завязывать  шнурки на ботинках, -  сказал
Харри.
     Она посмотрела на него неуверенно.
     -  Ничего  хорошего не  выйдет, -  резюмировал  Брут.  - Даже если мы и
найдем способ, все равно не выйдет.
     - Почему?  - Она произнесла это так,  словно  вот-вот расплачется. - Но
почему, черт побери, нет?
     - Потому что он очень высокий, лысый и чернокожий, и  у него не хватает
ума  даже  чтобы прокормить себя,  - об®яснил я. - Как ты  думаешь,  сколько
времени пройдет, пока его снова поймают? Часа два? Шесть?
     -  Но он ведь раньше жил как-то, не привлекая к себе внимания.  - Слеза
скатилась по ее щеке. Она смахнула ее тыльной стороной ладони.
     В  этом  была  доля  правды.  Я  написал  письма  некоторым  друзьям  и
родственникам на юге с  вопросом, не встречали ли они в газетах что-нибудь о
человеке, соответствующем описанию Джона Коффи. Дженис сделала  то же самое.
И  мы наткнулись лишь  на один возможный  след, в  городе Маски Шоулз,  штат
Алабама. В  1929  году  смерч  ударил  по церкви, где  шла репетиция хора, и
крупный  чернокожий мужчина  исцелил двух  ребят,  которых  вытащили  из-под
обломков.  Оба сначала казались мертвыми, но, как потом выяснилось, серьезно
никто  не  пострадал. Один из свидетелей говорил, что похоже  было  на чудо.
Чернокожий, которого пастор нанял на один день, исчез в суматохе.
     - Вы  правы, он как-то  жил, - сказал Брут. - Но нужно  помнить, что он
тогда не был осужден за изнасилование и убийство двух маленьких девочек.
     Она сидела и не отвечала. Дженис молчала  почти це-лую минуту,  а потом
сделала такое, что поразило меня не меньше,  чем ее мои внезапные слезы. Она
одним ши-роким  жестом  смахнула  со  стола все:  тарелки,  стаканы,  чашки,
серебро, салатницу с капустой, кувшин с соком, блюдо с  нарезанной ветчиной,
молоко, чайник с холод-ным чаем. Все на пол, в кучу.
     -  Боже правый!  - вскрикнул Дин, отшатнувшись от стола так  резко, что
чуть не опрокинулся.
     Дженис  не  обратила на  него внимания. Она глядела на нас с Брутом,  в
основном, конечно, на меня.
     - Вы хотите убить его, вы, трусы? - воскликнула она.  - Вы хотите убить
человека, который  спас  жизнь  Мелинде Мурс,  который  пытался спасти  этих
девочек? Прекрасно, одним негром на свете станет меньше, так? Утешайте  себя
этим. Одним "ниггером" меньше.
     Она встала,  глянула  на  свой стул и отшвырнула его ногой к  стене. Он
отскочил и упал в лужу разлитого сока. Я взял ее за руку, но она вырвалась.
     -  Не трогай  меня.  Через  неделю  ты  станешь убийцей,  не лучше, чем
Уортон, так что не прикасайся ко мне.
     Она  вышла  на заднее  крыльцо, прижала  передник к лицу и зарыдала. Мы
четверо  переглянулись.  Потом я  поднялся  и начал наводить  порядок.  Брут
первым стал мне  помогать, к нему присоединились Харри и Дин.  Когда комната
приобрела более-менее  приличный вид, они ушли. Никто из нас за это время не
произнес ни слова. Потому что сказать было нечего.

        6
     В эту ночь  я не работал. Я сидел в  гостиной  нашего маленького  дома,
курил  сигареты, слушал  радио и смотрел,  как темнота поднимается с  земли,
чтобы поглотить небо. Телевидение - хорошая штука, я ничего не  имею против,
но  мне не нравится, что  оно  отвлекает  от остального мира,  приковывает к
своему стеклянному окну. В этом смысле радио лучше. Вошла Дженис, присела на
подлокотник  кресла  и  взяла  меня за  руку.  Мы помолчали  немного, слушая
"Колледж музыкальных знаний" Кэл Кайзера и глядя, как зажигаются звезды. Мне
было хорошо.
     - Извини, что назвала тебя трусом, - сказала она. - Мне так плохо, хуже
я ничего не говорила тебе за всю нашу жизнь.
     - Даже в тот день, когда мы поехали с палаткой и ты назвала меня старым
вонючим Сэмом? - спросил я,  и  мы  рассмеялись, потом  поцеловались раз или
два, и снова между нами воцарился мир. Она была так красива, моя Дженис, она
мне до  сих пор снится. Старому и  уставшему от  жизни, мне снится,  что она
входит в мою комнату в этом одиноком, заброшенном месте, где коридоры пахнут
мочой и тушеной капустой, мне снится, что она молода и прекрасна, с голубыми
глазами и высокой красивой грудью, к которой я  не мог не прикасаться, и она
говорит:  "Ну что, дорогой,  меня  не было в  той автобусной  катастрофе. Ты
ошибся, вот и все". Даже сейчас мне это снится, и иногда, когда я просыпаюсь
и  понимаю,  что  видел сон,  я  плачу. Я, который  почти никогда не  плакал
молодым.
     - А Хэл знает? - проговорила она наконец.
     - Что Джон невиновен? Мне неизвестно, откуда он может знать.
     - Он в состоянии помочь? Он может повлиять на Крибуса?
     - Нисколько, дорогая.
     Она кивнула, словно этого и ожидала.
     - Тогда  не говори ему. Если он не способен  помочь,  то ради Бога,  не
говори ему.
     - Не скажу.
     Она подняла на меня свой строгий взгляд.
     - Ты  не говори, что болен, когда  наступит  та ночь. Никто  из  вас не
должен. Вы не можете.
     -  Да, не  можем. Если мы будем  там,  то по крайней  мере  сделаем все
быстрее. Хоть это в нашей власти. Чтобы не получилось, как с Делакруа.  - На
секунду, слава Богу недолгую,  я увидел, как черная шелковая  маска горит на
лице Делакруа, открывая спекшиеся сгустки студня, бывшие когда-то глазами.
     - У вас  нет выхода, да? - Она взяла мою руку, потерла ее о свою мягкую
бархатистую щеку.
     - Бедный Пол. Бедный парень.
     Я ничего не  сказал. Никогда  раньше, ни  потом  мне  так  не  хотелось
бежать. Просто взять с собой Джен и бежать куда глаза глядят  с одной сумкой
на двоих.
     - Мой бедный парень, - повторила она, а потом произнесла: - Поговори  с
ним.
     - С кем? С Джоном?
     - Да. Поговори с ним. Узнай, чего он хочет.
     Я обдумал ее слова и кивнул. Она была права. Как всегда.

        7
     Через два дня, восемнадцатого, Билл Додж, Хэнк Биттерман и  кто-то еще,
не помню, кажется, из временных, - повели Джона Коффи в блок "Д" в душ, а мы
отрепетировали за это время его  казнь. Мы не дали старому  Тут-Туту  играть
роль Джона, понимая даже без слов, что это непристойно. Вместо Джона был я.
     - Джон Коффи, -  проговорил Брут не  очень уверенным  голосом,  когда я
сидел, пристегнутый к Олд Спарки, - вы приговорены к смерти на электрическом
стуле, приговор вынесен судом равных по положению...
     Равные по  положению Джону  Коффи? Это  шутка. Насколько  мне известно,
таких,  как он,  на планете нет.  Потом  я  вспомнил  слова Джона,  когда он
смотрел на Олд Спарки с  нижней  ступеньки лестницы, ведущей в  мой кабинет:
"Они все еще здесь. Я слышу их крики".
     - Выпустите меня отсюда, - хрипло выдавал я. - Расстегните  застежки  и
выпустите.
     Они так и сделали, но на  секунду  я застыл, словно Олд Спарки не хотел
меня отпускать. Коща мы возвращались обратно в  блок, Брут  шепнул  мне  так
тихо, что  даже Дин  и Харри, расставляющие последние стулья позади нас,  не
могли услышать:
     - Я совершил в своей жизни несколько поступков,  за которые мне стыдно,
но  сейчас впервые в жизни дейст-вительно ощущаю страх,  что могу  попасть в
ад.
     Я посмотрел на него, чтобы убедиться, не шутит ли он. По-моему,  он  не
шутил.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я имею в виду то, что мы казним Дар Божий, - произнес он. - Того, кто
не причинил  вреда ни нам,  ни кому другому. Я хочу  сказать,  а  что если я
закончу тем, что предстану перед Богом, Отцом всемогущим, и Он спросит меня,
почему я это сделал? Что я отвечу, что это была моя работа? Моя работа?

        8
     Когда Джон вернулся  из душа и временные  ушли,  я  открыл  его камеру,
вошел и сел на койку рядом. За столом был Брут. Он поднял глаза, увидел, что
я там один, но ничего не сказал. Он просто  продолжал заполнять бумажки, все
время слюнявя кончик карандаша.
     Джон смотрел на меня своими странными глазами: покрасневшими, далекими,
влажными от слез  и  в то же время спокойными, словно скорбь не самое плохое
состояние, если к  нему привыкнуть. Он даже слегка улыбался. От него исходил
запах мыла, я помню, - чистый и свежий,  точно запах ребенка после вечернего
купания.
     - Привет, босс,  - сказал он,  а потом  взял мои  руки  в свои  ладони.
Сделал он это совершенно непринужденно и естественно.
     - Привет, Джон. - В горле у меня стоял ком, и я пытался его проглотить.
- Думаю, ты знаешь, что время уже подходит. Через каких-то пару дней.
     Он молчал, только  сидел и держал мои руки в своих.  Оглядываясь назад,
думаю,  что уже тогда что-то  начало со мной  происходить, но я  был слишком
сосредоточен  - эмоционально  и умственно  - на своей работе,  и не  заметил
этого.
     - Ты  бы хотел  чего-нибудь особенного на  ужин  в  тот вечер, Джон? Мы
можем  сделать  для  тебя  почти  все. Да-же  принести  пиво.  Нальем  его в
подходящую чашку.
     - Никогда не пробовал, - сказал он.
     - А что-нибудь особое из еды?
     Его  лоб сморщился под гладкой  коричневой  кожей черепа. Потом морщины
разгладились, и он улыбнулся:
     - Хорошо бы мяса.
     - Мясо  будет,  с  подливкой  и  картофельным  пюре.  -  Я почувствовал
покалывание,  как  бывает,  когда отле-жишь  руку,  только  это  покалывание
распространилось по всему телу. Моему телу. - А что еще?
     - Не знаю, босс. Что есть, наверное. Может, окра, но не обязательно.
     - Хорошо, - сказал я и подумал, что еще на десерт будет  приготовленный
миссис   Дженис  Эджкум  фруктовый  пирог.  -  А  как   насчет   священника?
Кого-нибудь,  с  кем бы  ты  мог произнести коротенькую  молитву послезавтра
ночью?  Это  успокаивает  людей,  я  видел  много  раз.  Могу  связаться   с
преподобным Шустером, он приходил к Дэлу...
     - Я не хочу священника,  - возразил Джон. - Ты хорошо относился ко мне,
босс. Ты можешь прочесть молитву, если пожелаешь. Этого хватит. И я стану на
колени с тобой.
     - Со мной? Джон, я не могу...
     Он сжал слегка мои руки, и ощущение покалывания стало сильнее.
     - Ты можешь. Ведь правда, босс?
     - Думаю, да,  -  услышал я свой собственный голос, отдававшийся  словно
эхом. - Наверное, смогу, если до этого дойдет.
     Ощущение  было  очень  сильным,  как в  тот день, когда он  вылечил мои
мочевые пути,  но другим. И  не  потому, что на этот  раз я здоров. Оно было
другим потому, что сейчас Джон не знал, что делает это. И вдруг я испугался,
я был почти потрясен необходи-мостью  выйти  отсюда. Внутри  меня как  будто
зажигались огни. Не только в мозгу, по всему телу.
     - Ты, мистер Ховелл и другие боссы хорошо  относились ко мне, -  сказал
Джон Коффи. - Я знаю,  ты очень переживаешь, но теперь можешь не переживать.
Потому что я сам ХОЧУ уйти, босс.
     Я  попытался  возразить,  но не  смог. А  он смог.  И  речь, которую он
произнес, была самой длинной из всего когда-либо сказанного при мне.
     -  Я  так  устал  от боли, которую слышу  и чувствую, босс. Я  устал от
дорог, устал быть один, как  дрозд под дождем. Устал от того, что никогда ни
с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда  и зачем мы идем. Я устал
от ненависти  людей друг к  другу.  Она похожа  на осколки стекла в мозгу. Я
устал от того, что столько раз хотел помочь и не мог. Я устал от темноты. Но
больше всего от боли. Ее слишком много. Если бы я мог сам со всем покончить!
Но я не могу.
     "Перестань, - пытался сказать я. - Перестань, отпусти мои руки. Иначе я
утону. Утону или взорвусь".
     -  Не взорвешься,  - вымолвил  он,  слегка улыбаясь от этой мысли... но
руки мои отпустил.
     Я наклонился вперед, задыхаясь. Я мог видеть каждую трещинку в бетонном
полу, каждую  раковину,  каждый  проблеск  слюды.  Подняв глаза  на стену, я
увидел  имена, написанные на ней в 1924-м, в  1931-м. Эти имена были  смыты,
люди, которые их написали, тоже в некотором роде были смыты, но я думаю, что
ничего нельзя смыть полностью, ничего с этого  темного стекла нашего мира, и
теперь я  увидел  их снова, переплетения  имен, находящих одно  на другое. Я
смотрел на них  и  словно слышал,  как  мертвые  говорят,  поют  и  просят о
милосердии.  Я почувствовал,  как  мои  глаза пульсируют  в  орбитах, уловил
биение своего сердца, ощутил шорох моей крови, бегущей по всем сосудам моего
тела, словно письма отовсюду.
     Вдалеке я услышал гудок поезда - должно быть,  трехчасовой в Прайсфорд,
подумал  я, но  не был  уверен, потому  что раньше  никогда его  не  слышал.
Особенно  из  Холодной  Горы,  ибо  ближайшее  место, где проходила железная
дорога, находилось  в десяти милях к востоку от тюрьмы. Значит, я не мог его
слышать из тюрьмы, скажите  вы,  да, так оно и было  до ноября 1932-го, но в
тот день я его слышал.
     Где-то с треском, словно бомба, разорвалась лампочка
     - Что ты со мной сделал? - прошептал я. - О Джон, что ты сделал?
     -  Извини, босс, - сказал он спокойно.  - Я не  подумал. Это ненадолго.
Скоро ты опять будешь в норме.
     Я поднялся  и направился к двери камеры. Я шел словно  во сне. Когда  я
дошел до двери, он проговорил:
     - Ты хотел знать, почему они не кричали? Тебе и сейчас непонятно только
это, правда? Почему девочки не кричали, пока были еще на веранде.
     Я обернулся  и посмотрел на него. Я мог  видеть все красные прожилки  в
его глазах,  каждую пору на его лице... и  я  почувствовал  его  боль, боль,
которую  он забрал  у  других людей,  как  губка  впитывает  воду. Я  увидел
темноту,  о которой он говорил. Она  лежала повсюду в мире, когда он смотрел
на  мир,  и  в  этот  момент я  чувствовал одновременно и жалость к нему,  и
огромное облегчение. Да, мы совершим нечто ужасное, этого нельзя избежать...
и все-таки сделаем это ему во благо.
     - Я увидел все,  когда тот плохой парень схватил меня, - сказал Джон. -
Тогда  я понял,  что  это он сделал. Я видел  его в  тот  день, он был среди
деревьев, и я видел, как он их бросил и убежал, но...
     - Ты забыл, - подсказал я.
     - Верно, босс. Пока он до меня не дотронулся.
     - Почему  они не кричали,  Джон? Он  ударил их так, что  потекла кровь,
родители находились прямо над ними, наверху, почему же они не кричали?
     Джон посмотрел на меня своими нездешними глазами:
     - Он сказал одной из них: "Если будешь шуметь, я убью твою сестру, а не
тебя". То же самое он сказал другой. Понимаешь?
     -  Да, - прошептал  я  и  увидел  все. Веранду  Деттериков  в  темноте.
Уортона, склонившегося  над  ними, как вампир. Одна  из  них начала звать на
помощь, но  Уортон ударил ее, и кровь потекла  из носа. На  веранде была эта
кровь.
     - Он убил  их любовью, -  об®яснил  Джон. -  Их любовью  друг  к другу.
Теперь ты понимаешь, как все было?
     Я  кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он улыбнулся.  Слезы  потекли
снова, но он улыбался.
     -  И вот так каждый день, -  сказал он, -  по всему миру. - Потом лег и
повернулся лицом к стене.
     Я вышел в коридор, закрыл его камеру и пошел вверх по коридору, к столу
дежурного, все еще  как во сне. Я вдруг понял,  что слышу мысли Брута, очень
слабый шепот о том, как пишется слово, по-моему "получить". Он думал: "После
"ч"  пишется "и" или "ы"?". Потом  поднял глаза и начал улыбаться, но улыбка
погасла, как только он разгля-дел меня получше.
     - Пол? - спросил он. - Ты в порядке?
     - Да. - И  я передал ему то,  что рассказал мне  Джон, не все, конечно,
опустив то, как повлияло на меня его прикосновение (об этом я не рассказывал
даже Дженис; Элен Коннелли будет  первой, кто  узнает,  если... если захочет
прочесть  эти последние страницы),  но я повторил ему  то, что Джон сказал о
своем  желании  уйти.  Это  немного  успокоило  Брута,  но   я  почувствовал
(услышал?), как он спрашивает себя, а не придумал  ли я все, чтобы облегчить
его мучения. Потом я почувствовал, что он решил мне поверить, просто потому,
что так будет легче, когда придет время.
     -  Пол, что, опять  твоя инфекция вернулась? -  спросил он.  -  Ты весь
горишь.
     - Нет, со мной все хорошо. - Мне было не очень хорошо, но я был уверен,
что Джон сказал правду и что скоро все образуется.
     - Все равно,  тебе не помешало  бы  пойти в  свой  кабинет  и ненадолго
прилечь.
     В этот момент  даже  сама  мысль о том, чтобы  прилечь,  показалась мне
смешной  и   я   чуть  не  рассмеялся.   Мне  хотелось  сделать   что-нибудь
основательное,  например  самому  построить небольшой дом, потом обшить  его
досками, разбить за домом сад и посадить деревья. И все это до ужина.
     "Вот как, - подумал я.  - Каждый  день. По всему миру.  Эта темнота. По
всему миру".
     - Нет, я пойду в административный корпус. Надо кое-что там проверить.