то как-нибудь  переживу этот день, устрою Уортона,
зайду к Хэлу  Мурсу после обеда и получу больничный на завтра. Я считал, что
худшее позади, без малейшей мысли о том, что самое плохое в этот день еще не
началось.

        11
     "Мы  подумали,  что   он  все  еще   под  действием  наркотиков   после
обследования", - сказал Дин поздно  вечером. Его голос звучал тихо, хрипло и
отрывисто, словно лай, а на шее все  ярче проступал  темно-багровый синяк. Я
видел, что ему больно говорить, и хотел уже предложить бросить это дело,  но
иногда  бывает  больнее молчать.  Я понял, что сейчас как раз тот момент,  и
промолчал. "Мы все думали, что он наколот наркоти-ками, правда?"
     Харри   Тервиллиджер   кивнул.  Даже   Перси,   сидевший   в  печальном
одиночестве, тоже кивнул.
     Брут взглянул на меня, и наши глаза на мгновение встретились. Мы думали
одинаково о том, как это все  произошло.  Вот живет  человек, все  делает по
Святому Писанию, но вот одна ошибка и  - хлоп!  - на него обрушивается небо.
Они  считали, что он наколот наркотиками, вполне обоснованное предположение,
но никто не спросил: а так ли это? По-моему, я еще  кое-что заметил в глазах
Брута: Харри и Дин извлекут уроки из  этой ошибки. Особенно Дин, ведь он мог
быть уже мертвецом. Перси  не извлечет. Перси  скорее всего не  сможет. Все,
что остается Перси,  - это сидеть  в уголке  и  дуться, потому что он  опять
оказался в дерьме.
     За Буйным Биллом Уортоном в Индианолу отправи-лись семеро: Харри,  Дин,
Перси,  два охранника сзади (я забыл их имена,  хотя  уверен,  что  когда-то
знал), и еще  два впереди.  Они  поехали на  том, что  мы называли фургоном:
"форд"-грузовик  с  фургоном  со  стальными   стенками  и  пуленепробиваемым
стеклом. Он походил на помесь молоковоза с танком.
     Харри Тервиллиджер был старшим в экспедиции. Он передал  бумаги  шерифу
графства (не  Хомеру Крибусу,  а  другому  такому же  мужлану, как  и  тот),
который   в  свою  очередь  вручил  им  мистера  Вильяма   Уортона,   просто
extraordinaire  (выдающегося)  возмутителя спокой-ствия,  как  выразился  бы
Делакруа.  Униформу  заклю-ченного Холодной  Горы передали  заранее,  но  ни
шериф,  ни его ребята не  побеспокоились  одеть в нее  Уортона, оставив  эту
работу моим ребятам. Уортон оказался в  хлопчатобумажной больничной пижаме и
дешевых шлепанцах, когда они впервые встретили его на втором этаже больницы.
     Это  был  щуплый  паренек  с  узким прыщавым  лицом  и  копной  длинных
спутанных  белокурых волос. Из спу-щенных пижамных  штанов  торчал  его тоже
узкий и тоже  прыщавый  зад. Эту его часть Гарри и остальные увидели  раньше
всего, потому  что,  когда пришли, Уортон  стоял у окна и смотрел на стоянку
машин. Он не повернулся, а так и стоял, держа одной рукой шторы, молчаливый,
как  кукла,  пока  Харри  ругал  шерифа  за то, что поле-нились напялить  на
Уортона  тюремную  робу,  а  шериф  графства вещал  -  как  и  все  графское
начальство, - о том что входит в его обязанности, а что нет.
     Когда Харри  это надоело (а я  думаю, что  очень  скоро),  он  приказал
Уортону  повернуться. Тот  повино-вался. Парень был похож, по  словам  Дина,
говорящего хриплым,  лающим сдавленным голосом, на одного из тысячи сельских
жителей,  прошедших через Холодную Гору  за  годы  нашей  работы. Иногда  вы
обнаруживаете у них склонность к трусости, особенно если они  стоят спиной к
стенке, но  чаще всего в  них  нет ничего, кроме  злобы и тупости, потом еще
большей злобы и  еще большей  тупости. Некоторые усматривают благород-ство в
людях  типа  Билли Уортона, но  я  не  отношусь к таким.  Крыса  тоже  будет
драться, если ее загнать  в угол. В лице этого человека, казалось, не больше
индивидуальности,  чем в его прыщеватой  заднице,  так  сказал нам  Дин. Его
подбородок был безвольным, глаза отсутствующие, плечи опущены, руки дрожали.
Похоже, что ему вкололи морфий, типичный  наркоман и шизик, они таких видели
не раз.
     В этом месте Перси опять грустно кивнул.
     -  Надевай,  -  приказал Харри, указывая  на тюремную робу, лежащую  на
кровати. Ее уже достали из коричневой бумаги, но больше не трогали, она была
сложена  так,  словно  только  из  прачечной:  белые  хлопчатобумажные трусы
торчали из одного рукава, а пара белых носков - из другого.
     Уортон  вроде бы  проявил готовность повиноваться,  но без  посторонней
помощи не очень получалось. Он надел трусы, но когда взялся за брюки, то все
время  попадал двумя ногами в одну  штанину. В  конце  концов  Дин помог ему
сунуть ноги туда, куда надо, натянул брюки, застегнул ширинку и пояс. Уортон
стоял и даже не пытался помогать, видя, что  Дин делает все за него. Он тупо
смотрел через комнату, опустив руки, и никому в голову не пришло, что парень
притворяется. Не для того,  чтобы попытаться  убежать (по  крайней мере я не
верю  в это), а только для того,  чтобы доставить  максимум неприят-ностей в
подходящий момент.
     Бумаги были подписаны.  Вильям  Уортон, бывший  собственностью графства
после ареста, перешел в  собственность штата. Его провели по черной лестнице
через кухню в окружении охранников в синей форме. Он шел, опустив  голову, и
его руки с длинными пальцами дрожали. Первый раз, когда упала его кепка, Дин
надел  ее на  него.  Во второй  раз  он просто сунул кепку  к  себе в задний
карман.  Уортон имел  еще  один шанс  устроить неприятность  в  задней части
фургона, когда  его заковывали, но он им не воспользовался.  Если он и хотел
(я даже сейчас  не уверен  хотел ли он, а если хотел, то насколько  сильно),
то,  наверное, думал, что  там слишком мало места  и  чересчур много народа,
чтобы  вызвать соответствующий  шум. Поэтому  дальше он  ехал в  цепях: одна
между лодыжек, а другая, как оказалось, слишком длинная, - между кистями.
     Дорога в Холодную Гору заняла час. Все это время  Уортон сидел на левой
скамейке, опустив  голову, руки болтались между колен. Время от  времени  он
постанывал, по словам Харри, а  Перси,  слегка отошедший  от испуга, сказал,
что у этого тюфяка слюна капала с отвисшей нижней губы, как у собаки с языка
в жаркий летний день, и под ногами образовалась лужица.
     Они  в®ехали через южные ворота  к тюрьме, наверное, проехали мимо моей
машины.  Охранник на  южном  посту открыл большую  дверь  между  стоянкой  и
прогулочным двориком,  и фургон проехал  внутрь.  Во  дворе почти  никого не
было, несколько человек гуляли, но  большинство копалось в саду.  Было время
урожая. Они под®ехали  прямо к  блоку  "Г"  и остановились. Водитель  открыл
дверь и сказал, что ему нужно отогнать фургон в гараж, чтобы поменять масло,
и что с ними было  хорошо работать.  Дополнительная охрана поехала  вместе с
фургоном, двое сзади ели яблоки, двери фургона стояли распахнутыми.
     С  закованным  осужденным остались  Дин, Харри и Перси.  Этого  было бы
достаточно, вполне  хватило бы, если  бы их не  убаюкал вид тощего сельского
парня с опущенной  головой, стоящего в пыли, с цепями на руках и ногах.  Они
провели его шагов  двенадцать к двери, ведущей в блок "Г",  в  то  же  самое
помещение,  которым мы пользовались, когда вели заключенных по Зеленой Миле.
Харри - слева, Дин - справа, а Перси шел сзади с дубинкой в  руке. Мне никто
не  сказал,  но я уверен, что она была  не в  чехле, Перси очень любил  свою
дубинку. А  я в это  время сидел  в камере, предназначенной  для  Уортона, и
ждал, пока он появится и  займет ее, - первую камеру  справа, если идти вниз
по коридору в сторону смирительной комнаты. В руках у меня были бумаги, и  я
не думал ни о чем, кроме того, чтобы поскорее произнести свою маленькую речь
и  уйти  к  черту отсюда. Боль в паху опять усилилась,  и  мне хотелось лишь
одного: отправиться к себе в кабинет и ждать, когда она пройдет.
     Дин вышел вперед, чтобы открыть дверь. Он выбрал нужный ключ из  связки
на поясе и вставил в замок. Как только Дин повернул ключ и потянул за ручку,
Уортон вдруг ожил. Он  издал резкий нечленораздельный крик, похожий на вопль
протеста,  - от этого крика Харри остолбенел на время, а Перси выключился до
конца событий. Я услышал  крик через полуоткрытую дверь, но сначала никак не
связал его  с человеческим существом,  подумав, что во двор каким-то образом
попала собака и ее побили, что, наверное, какой-то обозленный зэк ударил  ее
мотыгой.
     Уортон поднял руки, забросил цепь, висевшую между рук, за голову Дину и
начал душить его. Дин издал сдавленный  крик  и рванулся вперед, в  холодный
электрический свет нашего  маленького мирка. Уортон с радостью пошел за ним,
даже толкнул, все  время  издавая нечленораздельные крики и даже  хохоча. Он
держал  себя  за локти на уровне ушей Дина,  затягивая цепь как можно туже и
двигая ею наподобие пилы, взад-вперед.
     Харри бросился на Уортона со спины, схватив одной рукой длинные сальные
белокурые волосы парня,  а другой нанося  изо всех сил удары по лицу. У него
тоже была дубинка и на боку пистолет, но в суматохе он не достал ни того, ни
другого. У нас случались  неприятности с заключенными и раньше, но  никто из
них не нападал  так внезапно, как Уортон. Его хитрость застала нас врасплох,
Я никогда не видел такого ни прежде, ни потом.
     А еще он  оказался сильным. Вся его напускная рас-слабленность исчезла.
Харри сказал после, что он прыг-нул словно на клубок сжатых стальных пружин,
которые вдруг почему-то ожили. Уортон, уже внутри коридора ря-дом  со столом
дежурного,  повернулся  влево  и отбросил  Харри.  Тот  ударился  о  стол  и
растянулся на полу.
     - Эй, ребята! - засмеялся Уортон. - У нас сегодня праздник или что?
     Все еще крича и  смеясь, он снова принялся душить Дина  своей цепью.  А
почему бы и нет? Уортон знал то же, что и все мы:  поджарить его можно  лишь
один раз.
     -  Бей его,  Перси,  бей его!  -  закричал Харри, вскакивая на ноги. Но
Перси только стоял с дубинкой в руке, вытаращив глаза, как суповые миски. Вы
скажите, вот  шанс,  которого он так ждал,  золотая возможность использовать
свою  дурную  силу  по назна-чению, но он  был слишком напуган и растерян  и
ничего не  мог сделать. Перед ним  оказался  не перепуганный французик  и не
черный  великан, который вообще  был  слегка не в  себе, перед  ним оказался
сущий дьявол.
     Я выскочил из камеры Уортона, уронив бумаги и выхватив пистолет,  забыв
про свою инфекцию второй раз за день. Я не подвергал сомнению рассказ других
о  том, что у Уортона было безучастное  лицо и отсутствующие  глаза, но тот,
кого я  увидел, был не Уортон.  Я увидел  лицо зверя - не разумного зверя, а
хитрого,  злобного и  веселого. Да, он  делал то,  для  чего создан. Место и
обстоятельства значения не имели. А  еще я  увидел красное, раздувшееся лицо
Дина Стэнтона. Он умирал  на моих глазах. Уортон заметил пистолет и повернул
Дина перед собой так,  что  при стрельбе я обязательно задел бы обоих. Из-за
плеча Дина один сверкающий синий глаз призывал меня выстрелить.



        Часть 3. РУКИ ДЖОНА КОФФИ



        1
     Просматривая все, что  я написал, я заметил, что назвал Джорджию Пайнз,
где сейчас  живу,  домом для  престарелых. Тем, кто  работает в  этом месте,
такое  на-звание  не понравится.  Согласно  буклетам и проспектам, лежащим в
вестибюле  и рассылаемым потенциальным  клиентам, это  "отличный  пенсионный
комплекс  для  по-жилых".  Здесь  есть  Центр  развлечений  - так сказано  в
буклете.  Люди,  которым  приходится  жить  тут (в  буклете нас  не называют
заключенными,  а  я  иногда называю), говорят о нем  просто  - телевизионная
комната.
     Здешние обитатели  считают меня  замкнутым, потому что  я почти не хожу
днем смотреть телевизор, хотя это  не из-за людей, а из-за программ, которые
мне не нравятся. Мыльные  оперы,  Рики  Лейк, Карни  Уилсон, Роланда  -  мир
рушится вокруг ушей, и всем интересны только разговоры о том, с кем спят эти
женщины в  миниюбках и мужчины в расстегнутых рубашках. Конечно, как сказано
в Библии,  "не судите,  да  не  судимы будете", поэтому  я  выпадаю из общей
песочницы. Просто,  если  бы  мне  хотелось провести время  среди  мусора, я
проехал бы пару  миль к автостоянке "Хэппи  Уилз", где вечером по пятницам и
субботам  всегда  носятся  полицейские  машины  с сиренами  и мигалками. Мой
особый, самый близкий друг Элен Коннелли со мной согласна.  Элен восемьдесят
лет, она высокая, худощавая  и  все  еще стройная,  очень  интеллигентная  и
утонченная.  Она  очень медленно ходит из-за каких-то проблем с ногами, и  я
знаю, что ее  ужасно мучает подагра кистей рук, но у нее прекрасная  длинная
шея - почти лебединая, и длинные  красивые волосы, которые падают на  плечи,
если она их распускает.
     Больше  всего  мне нравится,  что  она не  считает  меня  странным  или
замкнутым.  Мы  проводим много  времени вместе,  я и  Элен.  Если бы не  мой
абсурдный возраст,  я считал бы  ее своей возлюбленной. Но все  равно, самый
близкий друг -  совсем  неплохо, а с некоторой стороны даже лучше. Множество
проблем, возникающих обычно между любовниками, уже просто  перегорели у нас.
И хотя  я знаю, что никто  из тех, кто  моложе,  скажем, шестидесяти  мне не
поверит,  иногда  горячие угли лучше яркого  костра.  Это  странно,  но  это
правда.
     Так что днем я телевизор не смотрю. Иногда гуляю, иногда читаю, но чаще
всего  в  последний месяц я писал  эти воспоминания,  сидя  среди растений в
солярии.  Мне кажется, здесь больше  кислорода, а это  хорошо  действует  на
память. И куда там какому-то Джеральдо Ривере!
     Но когда  у  меня  бессонница,  я  иногда сползаю  вниз по ступенькам и
включаю  телевизор. В Джоржии Пайнз нет  канала НВО или  другого,  где  идут
только  фильмы,  -  должно  быть,  они  слишком  дороги  для  нашего  Центра
развлечений, но основные кабельные каналы есть,  а  это означает,  что можно
смотреть  канал  американской  классики.  Это  тот  (если  вдруг  у  вас нет
кабельного телевидения), на котором большинство фильмов  черно-белые и в них
женщины не  раздеваются.  Для старого хрыча,  как я, то,  что надо. Я провел
много приятных  ночей,  засыпая  прямо  на  потертом  зеленом  диване  перед
телевизором,  а на экране Фрэнсис-Говорящий  Мул опять  вытаскивал сковороду
Дональда О'Коннора из  огня, или Джон  Уэйн  приводил в порядок "додж",  или
Джимми Кэгни  называл  кого-то  грязной крысой,  а  потом  нажимал на курок.
Некоторые из  этих  фильмов я  смотрел со своей женой Дженис (не только моей
возлюбленной,  но и  моим  лучшим  другом), и  они  меня успокаивали. Одежда
героев, то, как они ходят и говорят, даже музыка из этих фильмов, - все меня
успокаивало. Наверное, они напоминали мне то  время, когда я крепко стоял на
ногах  и  был  хозяином  своей судьбы,  а  не  из®еденным молью  ископаемым,
рассыпающимся в доме для  престарелых, где  многие обитатели носят пеленки и
резиновые штанишки.
     Но сегодня утром я не увидел ничего утешительного. Совсем ничего.
     Элен иногда смотрела этот канал вместе со мной, обычно ранним  утром, в
так  называемое  утро  жаворон-ков, начинающееся в четыре часа утра.  Она не
говорит много,  но я  знаю, что подагра ее  ужасно  мучает, и  лекарства уже
почти не помогают.
     Когда  она пришла сегодня утром, скользя, как привидение, в своем белом
махровом халате, я сидел на продавленном диване, колченогом, стоящем на том,
что когда-то было  ножками,  и,  сжимая колени  изо  всех  сил, старался  не
дрожать,  но озноб пробирал  меня, как от  сильного ветра.  Мне было холодно
везде, кроме паха, который словно горел, как призрак той "мочевой" инфекции,
так портившей мне жизнь осенью 1932-го,  - осенью Джона Коффи, Перси Уэтмора
и Мистера Джинглза - дрессированной мыши.
     Это также была осень Вильяма Уортона.
     - Пол, -  воскликнула  Элен и поспешила ко мне,  поспешила,  как только
позволяли ей ржавые гвозди и стекла в суставах. - Пол, что с тобой?
     -  Все  будет  нормально,  -  успокоил я,  но слова  зву-чали  не очень
убедительно - они произносились нечетко, проходя сквозь стучащие зубы. - Дай
мне пару минут, и я буду как огурчик.
     Она присела рядом со мной и обняла за плечи.
     - Я  знаю, - кивнула она.  - Но что случилось? Ради Бога,  Пол, у  тебя
вид, словно ты увидел привидение.
     Я действительно его увидел, но не понял, что произнес это вслух, пока у
нее глаза не стали огромными.
     - Не  совсем, -  сказал я и  погладил ее по  руке  (так нежно-нежно). -
Всего на минутку, Элен, Боже!
     - Оно было  из  того времени, когда  ты служил охранником  в  тюрьме? -
спросила она. - Из того времени, о котором ты писал в солярии?
     Я кивнул.
     - Я работал на своего рода Этаже Смерти.
     - Я знаю...
     - Только мы называли его Зеленая Миля. Потому что линолеум на  полу был
зеленый. Осенью 32-го года к нам поступил этот парень,  этот дикарь по имени
Вильям Уортон. Он любил называть себя Крошка Билли, даже вытатуировал это на
плече.  Просто  пацан,  но  очень  опасный. Я  до сих  пор помню, что Кэртис
Андерсон - он тогда был помощником начальника тюрьмы - писал о нем: "Дикий и
сумасбродный,  и  этим  гордится.  Уортону девятнадцать лет, но  ему  терять
нечего". И подчеркнул последнее предложение.
     Рука,  обнимавшая  мои плечи,  теперь  растирала  мне  спину.  Я  начал
успокаиваться.  В  эту минуту я любил Элен  Коннелли, и если бы сказал ей об
этом, то  расцеловал  бы все ее  лицо. Может,  нужно  было сказать. В  любом
возрасте  ужасно  быть  одиноким и  напуганным,  но,  по-моему, хуже всего в
старости. Однако у меня  на уме было другое: давил груз старого и все еще не
завершенного дела.
     - Да, ты права,  - сказал я, - я как раз вспоминал, как Уортон появился
в блоке и чуть  не убил тогда  Дина Стэнтона - одного из ребят, с которыми я
тогда работал.
     - Как это могло случиться? - спросила Элен.
     -   Коварство  и  неосторожность,  -   печально  ответил  я.  -  Уортон
олицетворял   коварство,   охранники   же,   что   привели   его,   проявили
неосторожность. Главная  ошиб-ка -  цепь  на руках  Уортона,  она  оказалась
слишком  длинной.  Когда  Дин открывал дверь в блок  "Г",  Уортон  находился
позади него. Охранники  стояли по  бокам, но Андерсон прав  -  Буйному Биллу
просто нечего  было те-рять. Он накинул  цепь на шею Дину и стал его душить.
Элен вздрогнула.
     - Я все время думал об этом  и не мог заснуть, поэтому  пришел  сюда. Я
включил канал американской  классики, надеясь, что, возможно, ты придешь и у
нас будет маленькое свидание.
     Она засмеялась и поцеловала  меня  в  лоб  над бровью. Когда так делала
Дженис, у меня по всему телу бежали  мурашки,  и когда Элен  поцеловала меня
сегодня рано утром, мурашки тоже  побежали. Наверное, есть что-то постоянное
в жизни.
     На экране  шел  черно-белый  фильм про гангстеров  сороковых годов  под
названием "Поцелуй смерти".
     Я почувствовал, что меня  опять начинает трясти,  и попытался  подавить
озноб.
     - В главной роли Ричард Уайлдмарк, - сказал я. - По-моему, это была его
первая крупная роль. Я никогда не смотрел этот фильм с Дженис, мы обычно  не
ходили на фильмы  про полицейских и  воров,  но я помню,  что  читал где-то,
будто Уайлдмарк  был  великолепен в роли негодяя. Да, он  великолепен. Очень
бледный,  не  ходит,  а   плавно  скользит...  все  время  называет   других
"дерьмо"... говорит о стукачах, о том, как сильно он ненавидит стукачей...
     Несмотря  на  все  усилия,  меня  опять  колотило,  и  я ничего  не мог
поделать.
     -  Белокурые  волосы,  -  прошептал  я. -  Длинные  свет-лые  волосы. Я
досмотрел до того места, где Уайлдмарк  сталкивает пожилую женщину в коляске
с лестницы, а потом выключил.
     - Он напомнил тебе Уортона?
     - Он был Уортоном, - сказал я. - По жизни.
     -  Пол,  -  начала  Элен  и запнулась. Она  смотрела  на потухший экран
телевизора (коробка  подключения кабеля все еще была включена, красные цифры
показывали 10 - номер канала американской кл