Делакруа зовет на помощь,  он кричал всему миру,
что Джон Коффи  меня убивает, вопил во всю мощь своих легких. Коффи и правда
наклонился  надо  мной, но лишь для  того, чтобы убедиться, что со  мной все
хорошо.
     - Дэл,  заткнись,  - проговорил  я, поднимаясь.  Я  ожи-дал,  что  боль
пронзит мои внутренности, но ничего не случилось. Я чувствовал себя лучше. В
самом  деле. На секунду у меня закружилась голова,  но головокружение прошло
еще до  того, как я протянул  руку и схватился за прутья решетки на двери  в
камеру Коффи. - Со мной все в порядке.
     - Выходите оттуда скорее, - сказал  Делакруа таким тоном, каким нервные
пожилые  женщины  велят  ребенку  "слезть  с  этой  яблони".  -  Вам  нельзя
находиться там, когда на блоке никого нет.
     Я  посмотрел  на  Джона  Коффи, который  сидел на  койке, положив  свои
огромные руки на колени. Джон Коффи взглянул на меня. Для этого ему пришлось
лишь слегка приподнять подбородок.
     - Что ты сделал, парень? - спросил я тихо. - Что ты со мной сделал?
     - Помог. Я ведь помог вам, правда?
     - Да, наверное, но как? Как ты мне помог?
     Он покрутил  головой: направо,  налево,  назад.  Коффи не знал, как  он
помог  (как  вылечил),  а  его  простецкое  лицо  говорило о  том,  что  ему
наплевать, как это  получилось, все равно что  мне было  безразлично, какова
механика  бега,  когда я  шел первым последние пятьдесят метров двухмильного
забега в честь  Дня Независимости. Я хотел  спросить, откуда он узнал, что я
болен,  но  не  стал,  потому  что  в  ответ  получил  бы  точно   такое  же
отрицательное движение  головой.  Где-то я вычитал фразу, которую все  время
помню:  что-то про "загадку,  окутанную  тайной".  Именно  это и представлял
собой Джон Коффи,  и спать по ночам он мог только потому, наверное,  что ему
было  все равно. Перси называл  его  "идиот", жестоко, но  не так далеко  от
истины. Наш великан знал свое имя, знал, что оно пишется иначе, чем напиток,
и это все, что ему хотелось знать.
     И, словно  подчеркнув  это  мне  еще  раз,  он  намеренно покачал опять
головой, потом лег на койку, положив сло-женные ладони под  левую щеку,  как
подушку, и  отвер-нулся  к стене.  Ступни его свисали с  койки, но  его  это
нисколько не волновало. Рубашка на спине задралась кверху, и я увидел шрамы,
исполосовавшие кожу.
     Я вышел из  камеры, закрыл замки, потом посмотрев на Делакруа, который,
вцепившись руками в прутья решетки, глядел на меня с беспокойством. А может,
даже  со страхом.  Мистер  Джинглз восседал у  него на плече,  и его светлые
усики шевелились.
     - Что  этот черный  человек делал  с тобой? - прошептал Делакруа. - Это
что у него, амулет? Он приложил к тебе амулет? - Странный французский акцент
рифмовал "амулет" и "туалет".
     - Я не понимаю, о чем ты говоришь, Дэл.
     -  Понимаешь, черт бы тебя побрал!  Посмотри на себя! Весь переменился!
Даже походка изменилась, босс!
     Наверное, и вправду моя походка стала другой. Я не ощущал боли в  паху,
чувствуя вместо этого умиротворение, близкое к восторгу, - тот, кто хоть раз
страдал от сильной боли, а потом выздоровел, понимает, о чем речь.
     - Все в  порядке, Дэл, - настаивал  я.  - Джону Коффи просто  приснился
кошмарный сон, вот и все.
     - Он  колдун с амулетом! - с горячностью произнес Делакруа.  На верхней
губе у него выступили капельки пота. Дэл не так много видел, но ему хватило,
чтобы перепугаться до смерти. - Он приносит несчастье.
     - Почему ты так думаешь?
     Делакруа взял мышонка на ладонь. Он прикрыл его другой ладонью и поднес
к своему лицу.  Потом  вынул  из  кармана  кусок  розового  мятного леденца.
Протянул  его  мышонку, но тот сначала  не обратил  на  леденец  внимания, а
вытянул шею, принюхиваясь  к дыханию человека, словно  вдыхая аромат цветов.
Его  бусинки-глаза  были  полуприкрыты  и  на  мордочке  написано  выражение
восторга,  Делакруа  поцеловал   его  в  носик,  и   мышонок  позволил  себя
поцеловать. Потом он  взял предложенный  кусочек  леденца и принялся жевать.
Делакруа смотрел на него несколько секунд, затем перевел взгляд на меня. И я
сразу понял.
     - Тебе мышонок сказал, - произнес я. - Так?
     - Oui.
     - Так же, как прошептал свое имя?
     - Да, он шепнул его мне на ухо.
     - Ложись, Дэл, - предложил я.  -- Отдохни. Все эти шептанья,  наверное,
тебя утомили. - Он сказал что-то еще, должно быть, осудил за то, что не верю
ему.  Его голос  снова  долетал как бы издалека. А когда я  вернулся к столу
дежурного, мне казалось, что я не иду, а плыву или вообще это камеры  плывут
мимо меня с обеих сторон, передвигаясь на потайных колесах.
     Я хотел было сесть, как обычно, но на полпути мои колени подкосились, и
я свалился на  голубую подушку, которую  год  назад Харри принес  из дома  и
положил на сиденье. Если  бы стул стоял чуть дальше, я плюхнулся бы прямо на
пол, не успев сосчитать до трех.
     Вот так и сидел, не  ощущая никакой боли  в паху,  где еще десять минут
назад горел лесной пожар.
     "Я помог вам, правда?" - сказал Джон  Коффи, и это  было  правдой,  мое
тело это подтверждало.  Но умиротворения в моей душе не наступило. Этому  он
совсем не помог.
     Мой взгляд упал на стопку бумаг под жестяной пепельницей на углу стола.
На  верхней стояло:  "Отчет  по  блоку", а  где-то  посередине  была  графа,
озаглавленная "Отчет о необычных происшествиях". Я заполню ее вечером, когда
начну составлять рапорт о ярком и шумном прибытии  Вильяма Уортона. Но нужно
ли рассказывать, что произошло со мной в камере  Джона  Коффи? Я представил,
как  беру карандаш"  тот, чей кончик  всегда  облизывал  Брут, и вывожу одно
слово крупными прописными буквами: ЧУДО.
     Это, наверное,  выглядело смешно, но вместо того, что-бы  улыбаться,  я
вдруг почувствовал, что сейчас заплачу. Я закрыл  лицо руками, прижав ладони
ко рту, чтобы сдержать рыдания: мне не  хотелось опять пугать Дэла, когда он
только-только начал успокаиваться. Но  рыданий не было, как не было  и слез.
Через несколько секунд  я отнял руки от лица и сложил их на столе.  Не знаю,
что  я  чувствовал, но  в моей  голове  жила единственная ясная мысль, чтобы
никто  не вернулся  в блок, пока я не возьму себя в руки. Я боялся того, что
они смогут увидеть на моем лице.
     Я придвинул к себе  бланк  отчета.  Я хотел подождать,  пока успокоюсь,
чтобы написать о том, как мой последний "проблемный ребенок" чуть не задушил
Дина Стэнтона,  но  бюрократические  штуки  вполне  мог заполнить сейчас.  Я
боялся, что мой почерк тоже будет смешным - дрожащим, но писал, как обычно.
     Через  пять минут я  положил  карандаш  и  пошел в  туалет рядом с моим
кабинетом. В общем-то, не сильно
     и хотелось, но, думаю, мне не терпелось проверить,  что же случилось со
мной! Стоя  в  ожидании, когда потечет,  я предчувствовал, что будет больно,
как утром, когда  казалось, будто из меня выходят  мелкие осколки  стекла, и
то,  что он  сделал,  в конце  концов окажется всего  лишь  гипнозом, просто
временным облегчением.
     Боли я не почувствовал, а  моча оказалась чистой, без признаков гноя, Я
застегнул брюки, потянул за  цепочку и вернулся к столу дежурного продолжать
работу.
     Я знал,  что произошло. Наверное, знал это даже  тог-да,  когда пытался
убедить  себя,  что  был  под  гипнозом.  Я  получил  исцеление,  настоящее,
чудесное, от Всемогу-щего  Бога.  Еще мальчиком,  посещая всякие баптистские
или пятидесятницкие  церкви,  которые  почитались  моей матерью и сестрами в
определенный месяц года, я на-слушался разных историй о чудесных исцелениях.
Не  все я принимал на веру,  но многим людям верил. Один из них - мужчина по
имени Рой Делфинс, живший непо-далеку от нас со своей семьей, когда мне было
лет шесть. Делфинс случайно отрубил топором пальчик своему ма-ленькому сыну,
когда тот неосторожно положил руку  на полено, которое держал, помогая  отцу
рубить  дрова.  Рой  Делфинс  сказал,  что  почти  протер  ковер  коленями в
мо-литвах осенью и зимой, а весной пальчик прирос  снова.  Даже ноготь  стал
расти. Я поверил Рою Делфинсу, когда тот  свидетельствовал об  этом во время
празднования  в  четверг  вечером.  В  том,  что  он говорил,  чувствовалась
неподдельная искренность;  он стоял, засунув  руки в кар-маны комбинезона, и
не  поверить ему было невозможно. Когда палец начал прирастать, его  сначала
покалывало, палец не давал спать ночью, говорил Рой Делфинс, но он знал, что
это божественное покалывание,  и терпел, Молитесь Иисусу, Отче наш, сущий на
Небесах.
     Рассказ Роя Делфинса был одним  из многих,  я вос-питывался в традициях
чудес и  исцелений. Я вырос с ве-рой  и в амулеты  (только  там, в горах, мы
рифмовали его  со  словом "портрет"), -  болотная вода от бородавок, мох под
подушкой от сердечной боли из-за потерянной любви - и, конечно же, в то, что
мы  называли талис-манами, но я не верил, что Джон Коффи колдун. Я  смот-рел
ему  в  глаза.  Более  того,  я  ощутил  его  прикосновение.  Оно  было  как
прикосновение странного и удивительного доктора.
     - Я ведь помог, правда?
     Эти слова все звенели и звенели у меня в голове,  как  обрывок песенки,
от которой никак не можешь избавиться, или как слова заклинания,
     - Я ведь помог, правда?
     Правда,  только помог не он. Помог Господь. И  если Джон Коффи  говорил
"я", то  скорее  от незнания, чем из гордости,  но я знал, верил по  крайней
мере в то, что узнал об исцелениях в этих церквях (Молитвы "Отче наш,  сущий
на  Небесах"),  в  сосновых  деревянных  домиках,  так  милых   сердцу  моей
двадцатидвухлетней матушки и теток: исцеление зависит не от исцеляемого и не
от целителя, а только от воли Божьей.  Для того, кто просто поправился после
болезни,  это  нормально,  так и должно  быть,  но человек исцеленный должен
потом  спросить  "почему",   задуматься  о  воле  Божьей   и  о  том,  какие
сверх®естественные пути прошел Господь для осуществления воли своей.
     Чего  же  тогда  Бог хотел от меня? Чего так  сильно желал,  что вложил
целительную силу в  руки детоубийцы? Чтобы я остался  в блоке, а  не  дрожал
дома в  постели, больной, как  собака, с мерзким  запахом серы, исходящей из
всех моих пор? Возможно. А может быть, мне нужно было находиться здесь, а не
дома  на  тот  случай,  если  Буйный  Билл   Уортон  опять  решит   выкинуть
какой-нибудь номер,  или  для того, чтобы Перси Уэтмор не отмочил что-нибудь
идиотское  и  разрушительное.  Ну ладно,  что ж. Я  буду  смотреть вокруг  и
помалкивать, особенно о чудесных исцелениях.
     Никто  не удивится тому, что я лучше  выгляжу, я  всем говорил, что мне
лучше,  и  до сегодняшнего дня  действительно в это  верил.  Я  даже  сказал
начальнику Мурсу, что поправляюсь. Кое-что видел Делакруа, но я подумал, что
он тоже  будет помалкивать  (опасаясь, вероятно,  что  Джон  Коффи  напустит
порчу, если станет болтать).  Что же касается самого Коффи, то он, наверное,
уже забыл  обо всем. В конце концов, он всего  лишь посредник,  передаточная
труба, а  ни одна  труба  не  вспомнит, что  за  вода  текла  в  ней,  когда
перестанет  идти  дождь. Так  что  я  решил  молчать  по этому  поводу и  не
представлял себе вовсе, когда смогу рассказать об этом и тем более, кому.
     Однако, нужно  признаться,  этот громадный парень был мне  интересен. А
после того, что произошло со мной в его камере, он стал мне еще интереснее.

        4
     Прежде  чем  уйти домой  в  тот день, я договорился с  Брутом,  что  он
заменит  меня  утром,  если  я  задержусь,  а когда проснулся,  то  сразу же
отправился в городок Тефтон графства Трапингус.
     - Что-то мне не  очень нравится, что ты так беспокоишься об этом Коффи,
-  сказала жена, протягивая мне пакет  с приготовленным завтраком (Дженис не
доверяла гамбургерам из  придорожных забегаловок, она говорила, что в каждом
из них - расстройство желудка). - Это на тебя не похоже, Пол.
     - Я  не беспокоюсь  о нем,  - об®яснил я. - Мне просто интересно, вот и
все.
     - Опыт мне подсказывает, что одно с другим всегда связано, - язвительно
заметила Дженис и крепко поцеловала меня в губы. - Я бы сказала, что ты стал
лучше выглядеть. А то я уже стала волноваться. Твои "водные артерии" прошли?
     - Да, все прошло, - ответил я и уехал, всю дорогу напевая песенки вроде
"Приходи, Джозефина, покатаемся в машине" или "Мы богачи".
     Сначала я  зашел  в редакцию  тефтонской газеты "Интеллидженсер", и там
мне сообщили,  что парень, которого я ищу, - Берт Хэммерсмит, скорее всего в
здании  суда  графства. В здании  суда мне  сказали, что Хэммерсмит был,  но
ушел,   после  того   как   прорвало  трубу  и  заседание   суда   отложили.
Рассматривалось   дело  об  изнасиловании  (на  страницах  "Интеллидженсера"
преступление будет упоминаться как "нападение на  женщину",  именно  в таком
стиле  описывались подобные дела, пока на сцене  не появлялись Рикки  Лейк и
Карни Вильсон). Вероятнее всего,  он пошел домой, об®яснили  мне. Я узнал, в
каком направлении нужно ехать по  грунтовой дороге,  такой разбитой и узкой,
что я с трудом  осмелился направить на нее свой "форд",  и там наконец нашел
нужного мне господина. Хэммерсмит написал большую часть  очерков о суде  над
Коффи, и именно от него я узнал многие подробности преследо-вания, которое и
привело к поимке Коффи. Подробности,  которые  в "Интеллидженсере" посчитали
слишком ужасными, чтобы напечатать.
     Миссис  Хэммерсмит оказалась  симпатичной молодой  женщиной  с  усталым
лицом и покрасневшими от стирки руками. Она не спросила, по какому я делу, а
просто  провела через  весь дом,  пахнущий выпечкой,  на заднее крыльцо, где
сидел ее муж с бутылкой ситро в руке и нераскрытым номером журнала "Либерти"
на  коленях. За домом был  небольшой, уходящий углом двор. В  дальнем  конце
двое маленьких детей то смеялись, то ссорились из-за качелей. С крыльца было
трудно  различить,  какого они  пола, но мне показалось, что  это  мальчик и
девочка. Возможно, даже двойняшки,  что придавало участию их отца в суде над
Коффи особую личную окраску.  Чуть поближе, посреди вытоптанного, усыпанного
пометом участка земли, айсбергом  возвыша-лась  собачья  конура. Но  никаких
признаков ее хозяина; день  был опять не по сезону жарким,  и я подумал, что
он, вероятно, храпит внутри.
     - Берт, вот тебе и компания, - сказала миссис Хэм-мерсмит.
     - Хорошо.  - Он  взглянул на меня, затем  на  жену, а потом опять  стал
смотреть на детей, и стало  ясно, что сердце  его с ними. Он был  очень худ,
даже  болезненно  худ,  словно  только  стал  выздоравливать  после  тяжелой
болезни,  его волосы  начинали  редеть. Жена  робко  положила  ему на  плечо
покрасневшую,  распухшую  от стирки руку.  Он не взглянул и не дотронулся до
нее,  и она  убрала руку. Мне  вдруг показалось на секунду, что  они  похожи
больше на  брата и сестру, чем на мужа и жену: у него ум, у нее - внешность,
но в обоих  просматривается  некое фамильное сходство, наследство,  которого
трудно  избе-жать.  Позже, уже по дороге домой, я понял, что  они  совсем не
похожи, такими их сделали следы пережи-того  стресса  и  давней печали.  Так
странно, боль  оставляет  следы на  наших  лицах и делает похожими  друг  на
друга.
     Она спросила:
     - Хотите выпить чего-нибудь холодного, мистер...
     - Эджкум, - подсказал я. -  Пол Эджкум. Спасибо. Что-нибудь  холодное -
это отлично, мадам.
     Она снова вошла  в дом.  Я  протянул руку,  Хэммерсмит ответил  кратким
рукопожатием.  Оно было вялым  и  холодным. Взгляд его  оставался прикован к
детям в глубине двора.
     - Мистер Хэммерсмит, я работаю старшим надзира-телем блока "Г" в тюрьме
"Холодная Гора". Это...
     -  Я  знаю,  что это такое, - перебил он и  посмотрел  на меня  с  чуть
большим интересом. - То есть главный надзиратель  Зеленой Мили стоит на моем
крыльце  собственной  персоной.  Что  привело  вас  за  пятьдесят  миль  для
разговора с единственным штатным репортером местной газетенки?
     - Джон Коффи, - ответил я.
     Наверное,   я   ожидал   какой-то   сильной   реакции   (ассоциации   с
детьми-двойняшками вертелись  у меня в голове... да  еще  собачья  конура; у
Деттериков была  собака), но Хэммерсмит только  поднял брови  и отхлебнул из
бутылки.
     - Теперь проблемы с Коффи у вас, так? - уточнил Хэммерсмит.
     - С ним не так  много проблем, - сказал я. - Он не любит темноты, почти
все время плачет, но эти проблемы не мешают работать. Бывает и хуже.
     - Много плачет, да? - спросил  Хэммерсмит. - Да, я бы сказал, ему  есть
над чем поплакать. Учитывая то, что он сделал. Что бы вы хотели узнать?
     -  Все,  что  расскажете.  Я  читал ваши очерки  в  газетах,  так  что,
наверное, мне бы хотелось знать все, что не попало туда.
     Он смерил меня острым сухим взглядом.
     - Как  выглядели  девочки? Что именно он с ними сде-лал? Вас интересуют
такие подробности, мистер Эджкум?
     -  Нет,  - ответил я, стараясь  говорить  мягко.  -  Меня интересуют не
девочки  Деттерик, сэр. Бедные малыш-ки мертвы. А Коффи жив - еще жив,  -  и
меня ин-тересует он.
     -  Хорошо,  -  кивнул он.  -  Берите  стул  и садитесь, мистер  Эджкум.
Простите,  если  говорю  сейчас  слишком  резко,  но  мне  приходится  часто
сталкиваться со стервятниками. Боже,  меня самого в этом  обвиняли. Я просто
хотел вас проверить.
     - И как, проверили?
     -  Думаю,  что да,  -  сказал  он  почти  безразлично.  То, что  он мне
рассказал,  очень похоже на уже описанное  мной  ранее: как миссис  Деттерик
обнаружила, что на веранде никого нет, дверь сорвана с верхней петли, одеяла
скомканы в углу, кровь на ступеньках; как ее сын и муж пустились в погоню за
похитителем  девочек; как отряд догнал сначала  их, а потом чуть позже Джона
Коффи. Как Коффи сидел на берегу реки  и  выл, держа в своих громадных руках
тела девочек,  словно больших  кукол.  Репортер - худой, в белой  рубашке  с
расстегнутым  воротом  и  серых  брюках  -  говорил  спокойным  бесстрастным
голосом... а его взгляд не отрывался от детей, которые ссорились и смеялись,
и  качались  по очереди  на качелях в тени в  дальнем  конце  двора.  Где-то
посередине  рассказа  пришла миссис  Хэммерсмит с бутылкой домашнего  пива -
холодного, крепкого и изысканного. Она постояла и послушала немного, а потом
отвлеклась,  чтобы  спуститься  к детям  и сказать  им, чтобы пришли к дому,
потому что будет вынимать печенье из духовки. "Мы сейчас, мама!" - прозвенел
голос маленькой девочки, и женщина вернулась на крыльцо.
     Когда Хэммерсмит закончил, он спросил:
     - А  почему, собственно,  вам все это  нужно знать? Ко  мне никогда  не
приходили из охраны Большого дома, вы первый.
     - Я ведь говорил вам...
     - Понятно, любопытство. Народу любопытно, я по-нимаю, Слава  Богу, а не
то  я бы остался  без  работы  и  пришлось бы действительно трудиться, чтобы
прожить. Но  пятьдесят миль слишком много, и  вряд ли стоило их преодолевать
из  чистого  любопытства,  особенно,  если  последние двадцать  миль идут по
плохой дороге. Почему вы не говорите мне правды, Эджкум? Я удовлетворил ваше
любопытство, теперь ответьте и вы мне.
     Я мог бы, конечно, рассказать, что у меня  была "мочевая"  инфекция,  а
Джон  Коффи положил на меня руки  и вылечил ее. Это сделал  человек, который
изнасиловал и убил двух маленьких девочек. И меня это, конечно, удивило, как
удивило бы  любого. Я  даже подумал, а не могло  ли случиться так, что Хомер
Крибус и помощник Роб Макджи поймали не того человека. Несмотря на все улики
против  него,  я  сомневался. Потому что образ  человека, чьи руки  обладают
такой удивительной силой, обычно не ассоци-ируется с типом, который насилует
и убивает детей.
     Нет, пожалуй, это не пойдет.
     - Меня  интересуют две вещи,  - сказал я. - Во-пер-вых, совершал ли  он
что-нибудь подобное раньше.
     Хэммерсмит повернулся  ко  мне,  в его  глазах  засветился неподдельный
интерес,  и  я