- воскликнул Делакруа  с жаром,  -  я  их
терпеть не могу!
     - А еще у  них есть,  - не унимался  Брут, и  глаза его стали далекими,
словно  он представлял  себе  это,  - у  них есть такая палатка, куда входят
люди...
     - Да, да как в цирке! А нужно платить за вход?
     -  Ты шутишь? Конечно, надо. Десять центов  для взрослых, два цента для
детей. А там внутри целый городок, сооруженный  из коробок из-под печенья  и
рулонов туалетной бумаги, и сделаны окошечки из слюды, чтобы видеть, что там
происходит.
     - Да!  Да! - Делакруа был в восторге.  Потом повернулся ко мне: - А что
такое слюда?
     - Это вроде стекла в газовой плите, через  нее видно, что там внутри, -
ответил я.
     - Конечно,  конечно!  Именно это! -  Он помахал рукой  Бруту, чтобы тот
продолжал рассказывать, а маленькие глазки-бусинки  Мистера Джинглза чуть не
выскочили  из  орбит,  когда  он  пытался не упустить из  вида  катушку. Это
выглядело очень смешно. Перси подошел поближе, словно хотел увидеть получше,
и я  обратил внимание,  как  Джон  Коффи  хмурится,  но был так  погружен  в
фантазию   Брута,  что  не   придал  этому  значения.  Разговор,  в  котором
приговоренный  слышал то,  что  хотел,  поднялся  к новым  высотам,  и я был
восхищен, честное слово.
     -  Да, - продолжал фантазировать  Брут,  -  это горо-док для  мышей, но
детям больше всего  нравится  цирк "Все звезды Маусвилля", где мыши качаются
на тра-пециях, катают маленькие бочонки и складывают мо-нетки...
     - Да, это то, что надо для  Мистера Джинглза! - сказал Делакруа.  Глаза
его  сияли,  а щеки порозовели.  Мне показалось,  что Брутус  Ховелл  просто
святой. - Ты будешь выступать в цирке, Мистер Джинглз! Будешь жить в мышином
городе во Флориде! Со слюдяными окошками! Ура!
     Он с силой бросил катушку. Она ударилась низко в стену, отскочила очень
далеко и вылетела  сквозь решетку двери на Милю. Мистер  Джинглз бросился за
ней, и тут Перси понял, что у него появился шанс.
     - Стой,  дурак! - закричал Брут, но  Перси не прореагировал. Как только
Мистер Джинглз догнал  катушку - слишком увлеченный ею, чтобы  заметить, что
его старый  враг  неподалеку,  -  Перси  наступил  на  него подошвой  своего
тяжелого черного башмака. Послышался хруст ломающегося  позвоночника Мистера
Джинглза,  изо  рта  у него хлынула кровь. Его темные глазки  выкатились  из
орбит, и в них я прочел совсем человеческое выражение удивления и муки.
     Делакруа  закричал  от  ужаса  и  горя. Он  бросился  на  дверь камеры,
просунул руки сквозь  решетку, как можно дальше, и стал снова и снова  звать
мышонка по имени.
     Перси обратился к нему, улыбаясь. И ко всем нам троим.
     - Вот так, - сказал он. - Я знал, что рано или поздно разделаюсь с ним.
Вопрос времени. - Он отвернулся и не торопясь пошел по Зеленой Миле, оставив
Мистера Джинглза лежать на линолеуме в небольшой лужице крови.



        Часть 4. УЖАСНАЯ СМЕРТЬ ЭДУАРА ДЕЛАКРУА



        1
     Кроме всей этой писанины,  с самого начала своей жизни в Джорджии Пайнз
я вел маленький дневник - так, ничего особенного, пара-тройка  строк в день,
в основном о  погоде, - и вчера вечером я его просматривал. Хотелось понять,
сколько времени прошло с тех пор, как мои внуки Кристофер и  Даниэль так или
иначе заставили меня переехать  в Джорджию  Пайнз.  "Это  для  твоей пользы,
дедушка",  -  утверждали  они.  Конечно, так  всегда  говорят, когда наконец
понимают, что можно избавиться от проблемы, которая ходит и разговаривает.
     Это произошло  чуть больше  двух лет  назад.  Странно, что  я  не знаю,
сколько это  -  два года, - много или мало.  Мое чувство времени  как  будто
тает,  словно  детский  снеговик  в  январскую оттепель.  Словно  времени, в
котором всегда  жил - стандартное  восточное  время,  дневное  время скидки,
время в человеко-днях, больше не  существует.  А есть только  время Джорджии
Пайнз, то  есть  Время Пожилого Человека, Время Пожилой Дамы и  Время Мокрой
Постели. Все остальное... ушло.
     Опасное, проклятое место. Сначала этого не понима-ешь, сначала кажется,
что здесь  скучно,  только и всего, а опасность -  как в детском  садике  во
время  тихого часа, во здесь все-таки опасно. Я видел  многих людей, которые
впали в старческий  маразм уже  после моего  прихода сюда, и  иногда они  не
просто впадали, они иногда влетали в  маразм  со скоростью торпеды. Сюда они
прибывали в сравнительной норме: затуманенные глаза, палочка в руках, может,
чуточку более слабый мочевой пузырь, но  вполне здравый рассудок - а потом в
ними  что-то  случалось. Через  месяц  они  только  сидели  в телевизионной,
уставившись на очередную мыльную оперу безразличными глазами, отвесив нижнюю
челюсть и забыв о стакане с апельсиновым соком в трясущейся неверной руке. А
еще через месяц им уже нужно было напоминать имена детей, когда те приходили
их навестить. А еще месяц спустя уже не помнили даже своих собственных имен.
Что-то  с ними случается: да, с ними  случается  Время Джорджии Пайнз. Время
здесь напоминает  слабую  кислоту, которая сначала стирает память, а потом и
само желание жить.
     С этим приходится бороться. Именно это я и сказал Элен Коннелли, своему
особому  другу. Мне стало лучше с тех пор,  как  я начал  писать о том,  что
происходило в  1932-м, в тот год, когда на Зеленую  Милю прибыл Джон  Коффи.
Некоторые вещи я помню очень  смутно, но  чувствую, как обостряются память и
сознание,  словно  нож заостряет карандаш, а это  многого стоит. У  меня еще
есть тело, изношенное и смешное, и хотя это нелегко,  я стараюсь тренировать
его,  как  могу. Сначала было трудно, старые чудаки вроде меня  без  особого
энтузиазма относятся к упражнениям ради самих  упражнений, но сейчас гораздо
легче, потому что теперь у моих прогулок есть цель.
     Я  выхожу рано, еще  до завтрака, когда только  рассветет, почти каждый
день - на свою первую прогулку. В то утро  шел дождь, и  мои суставы ныли на
погоду, но я  взял накидку  с крюка около кухонной двери и все равно  вышел.
Когда у  человека есть ежедневная работа, он обязан ее делать, даже если при
этом больно. Это имеет и положительную сторону. Главная - сохранение чувства
Реального  Времени,  в  противоположность  времени  Джорджии  Пайнз.  И  мне
нравится  дождь, независимо от того, болят  ли суставы, особенно  по  утрам,
когда день  еще  молодой,  полный возможностей  даже для такого потрепанного
старика, как я.
     Я прошел через  кухню, остановившись,  чтобы попросить пару поджаренных
кусочков  хлеба у одной  из поварих  с  сонными глазами,  а потом  вышел.  Я
пересек поле  для  крокета,  потом заросшее  сорняками  небольшое  поле  для
гольфа. За  ним начинался небольшой лес, где  между  двух заброшенных и тихо
разрушающихся сараев  проходила узенькая тропинка.  Я  медленно шел  по этой
тропинке,  прислушиваясь к слабому шороху дождя  в  соснах  и жуя потихоньку
кусочек жареного хлеба оставшимися  зубами. Ноги у меня болели,  но эта боль
была  не сильной, а  вполне  переносимой. Так что в общем мне было хорошо! Я
вдыхал влажный серый воздух во всю силу легких, вкушая его, как пищу.
     Добредя до второго из этих  старых сараев, я зашел  в  него ненадолго и
там сделал свое дело.
     Когда  через  двадцать  минут  я возвращался по  тропинке  обратно,  то
почувствовал, как червячок голода  начинает шевелиться  у меня в  животе,  и
подумал, что  с®ел  бы, пожалуй,  что-нибудь посущественней, чем поджаренный
хлеб.  Тарелку овсянки, а может, даже  глазунью с сосиской. Я люблю сосиски,
всегда любил их, но сейчас,  если с®едаю больше одной, страдаю расстройством
желудка.  Хотя  одну  вполне  можно. А  потом,  когда  желудок наполнится, а
влажный воздух все еще будет освежать мой  ум (я  так надеялся!), я пойду  в
солярий  и напишу о казни  Эдуара  Делакруа. Я постараюсь  писать  как можно
быстрее, чтобы не потерять смелость.
     Переходя через поле для крокета, я думал о Мистере Джинглзе, о том, как
Перси  Уэтмор наступил на него и сломал  ему хребет и  как  Делакруа кричал,
когда  понял, что его враг сделал, - и  я не заметил Брэда Долана,  стоящего
под козырьком, пока он не схватил меня за руку.
     - На  прогулку  ходил,  Поли? -  спросил  он.  Я отшатнулся от  него  и
отдернул  руку. Отчасти это об®яснялось тем, что я  не  ожидал этого - любой
вздрогнул бы от неожиданности, - но отчасти еще  и другим. Я как раз думал о
Перси  Уэтморе,  помните, именно его  мне напоминал  Брэд.  И  тем, что Брэд
всегда ходил с книжкой в  кармане (у  Пер-си  был приключенческий журнал для
мужчин, а  у Брэда книжка идиотских  анекдотов,  которые смешны  только  для
тупых и злых), и тем, что он все время изображал себя Королем Дерьма из Горы
Помета, но больше всего тем, что он был труслив и любил делать больно.
     Я увидел, что он только  что приступил к работе, даже  не  переоделся в
обычный белый халат. На нем были джинсы и модная ковбойская рубашка. В одной
руке  он  держал  остатки рулета,  взятого  на  кухне.  Он стоял  и  ел  под
козырьком, чтобы  не промокнуть.  И чтобы наблюдать за мной, теперь я в этом
не  сомневаюсь. Еще  я уверен  в  том, что мне нужно опасаться мистера Брэда
Долана. Он не очень меня любит. Не знаю почему, но я так и не  узнал, за что
Перси  Уэтмор так  не любил  Делакруа. "Не  любил" еще  мягко сказано. Перси
ненавидел Дэла с самой  первой минуты,  когда маленький  французик прибыл на
Зеленую Милю.
     -  Что это  за накидка на тебе,  Поли?  -  спросил  Брэд, встряхивая ее
воротник. - Это не твоя.
     - Я взял  ее в коридоре  возле кухни.  - Я терпеть не  мог, когда  Брэд
называл  меня Поли,  и,  по-моему,  он  это  знал, но  будь я  проклят, если
доставлю  ему  удовольствие  и покажу это.  -  Там  их целый ряд,  Я  ее  не
испортил, правда же? В конце концов, они сделаны для дождя.
     - Но они  сделаны  не  для  тебя, Поли,  - сказал он  и  еще раз дернул
воротник. -  Вот  в  чем  дело.  Эти  дождевики  для сотрудников,  а не  для
проживающих.
     - Я все равно не понимаю, кто при этом пострадал.
     Он ехидно улыбнулся.
     - Речь не идет о том, кто пострадал. Речь о правилах. Что за жизнь была
бы  без правил?  Поли,  Поли,  Поли. -  Он покачал головой, словно от одного
моего вида  ему  не  хотелось жить.  -  Ты, наверное,  думаешь,  что  такому
старперу,  как ты,  уже не  надо думать  о  правилах.  Но  в  этом ты  очень
ошибаешься, Поли.
     Улыбается  мне.  Не любит меня. Может, даже  ненавидит. Но почему? Я не
знаю. Иногда на вопрос "почему" нет ответа. И это страшно.
     -  Ну  хорошо,  извините, что  я  нарушил  правила, - сказал  я.  Слова
прозвучали жалобно и слегка испуганно, и я ненавидел себя за это, но я стар,
а старые люди легко пугаются. Очень легко.
     Брэд кивнул.
     - Извинения принимаются. А теперь повесь накид-ку на место. Нечего тебе
гулять  под дождем. Особенно в лесу. А  вдруг ты поскользнешься, упа-дешь  и
сломаешь себе бедро? Кто тогда потащит твои старые кости наверх?
     - Я не знаю. - Мне уже  хотелось уйти от него. Чем больше я его слушал,
тем больше он напоминал мне Перси. Вилли Уортон, сумасшедший, появившийся на
Зеленой Миле  осенью тридцать второго,  как-то схватил Перси  и так напугал,
что тот намочил в штаны, "Только попробуйте кому-нибудь рассказать, - сказал
потом Перси нам  всем. - Вы все тут  же  окажетесь в очередях за хлебом".  И
теперь, через столько лет я почти слышал, как Брэд  Долан  произносит  те же
слова тем же самым  тоном.  Словно, описывая эти старые времена, я  отомкнул
какую-то необ®яснимую дверь, соединяющую  прошлое и настоящее: Перси Уэтмора
с  Брэдом Доланом, Дженис Эджкум с  Элен Коннелли, тюрьму "Холодная Гора"  с
домом  для престарелых "Джорджия  Пайнз". И  только из-за  этого я  не смогу
заснуть сегодня ночью.
     Я попытался пойти к кухонной двери, и Брэд снова схватил меня за  руку.
Я не знаю,  как первый  раз,  но  теперь  он  делал это  сознательно,  чтобы
причинить боль.  Его  глаза бегали по сторонам - он желал  убедиться,  что в
утренней сырости никого  поблизости нет и никто не увидит, как он оскорбляет
одного из тех стариков, за которым должен ухаживать.
     - Что ты делал там, на тропинке? - спросил он. - Я знаю, ты ходишь туда
не для того,  чтобы мастурбировать, эти дни для тебя давно миновали, поэтому
признавайся, что ты там делаешь?
     -  Ничего.  -  Я  сказал себе,  что нужно  сохранять спокойствие  и  не
показывать, как мне больно; спокойно, ведь он  упомянул лишь тропинку, он не
знает про сарай. - Я просто гулял. Проветривал мозги.
     - Слишком  поздно, Поли. Твои мозги  уже никогда не станут ясными. - Он
снова сжал мою худую старческую кисть, перемещая  хрупкие  кости,  глаза его
постоянно  бегали из стороны в сторону, чтобы знать, что он  в безопасности.
Брэд не боялся нарушать правила, он только боялся, что его поймают, когда он
нарушает  их. И  в  этом тоже  походил на Перси  Уэтмора, который никогда не
давал вам забыть, что он  племянник  губернатора. -  Ты такой старый, просто
чудо, как ты еще помнишь, кто ты такой. Ты слишком, чертовски стар. Даже для
этого музея. Ты мне действуешь на нервы, Поли.
     - Пусти меня, - сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал жалобно. И не
просто из гордости. Я думал,  что  это может  возбудить его, как запах  пота
нервную  собаку, которая  обычно  только рычит, и  она  кусает. И я вспомнил
журналиста, писавшего  о Джоне  Коффи. Этот репортер  - ужасный  человек  по
фамилии Хэммерсмит. Самое  ужасное в  кем было  то, что  он  не знал, что он
ужасен.
     Вместо  того,  чтобы  меня  отпустить,  Долан  снова сжал мою  кисть. Я
застонал. Я не хотел, но ничего не мог поделать. Боль пронзила меня насквозь
до самых лодыжек.
     - Что ты там делаешь, Поли? Скажи мне.
     -  Ничего!  - Я еще  не  плакал, но боялся, что  скоро заплачу, если он
будет  продолжать  в том же  духе. - Ничего, я просто гуляю, я люблю гулять,
отпусти меня!
     Он отпустил ненадолго  и лишь для того, чтобы схватить мою другую руку.
Пальцы ее были сжаты.
     - Открой,  - приказал он. -  Дай папе  посмотреть.  Я повиновался, и он
фыркнул с  отвращением.  Там не было ничего, кроме  остатков второго кусочка
жареного хлеба. Я сжимал его в правой  руке, когда он стал давить мою  левую
кисть,  и на пальцах осталось масло  -  не масло,  маргарин,  масла здесь не
держали.
     -  Иди в дом  и вымой свои мерзкие  руки,  - велел он, отходя  назад  и
откусывая кусок рулета. - Боже правый.
     Я  пошел вверх по лестнице. Ноги у меня дрожали, сердце колотилось, как
мотор  с протекающими  клапанами  и старыми  разболтанными поршнями. Когда я
взялся за ручку двери, ведущей в кухню - и к безопасности, - Долан сказал:
     - Если ты,  Поли, расскажешь хоть кому-нибудь, что я сжимал твою бедную
ручку, то я всем скажу, что у тебя галлюцинации. Начало старческого маразма.
А  ты знаешь, что мне поверят. Если  же там синяки, они  подумают, что ты их
сам себе поставил.
     Да. Это  правда. И опять -  эти слова мог  сказать Перси Уэтмор. Перси,
каким-то  образом оставшийся молодым и  подлым,  тогда как я  стал старым  и
хрупким.
     -  Я никому не  собираюсь ничего  говорить,  -  пробормотал я. - Нечего
говорить.
     - Вот и правильно, дорогуша.  - Его голос звучал легко  и насмешливо  -
голос верзилы (если взять словечко Перси), который думает, что будет молодым
вечно. - А  я  узнаю, что ты там делаешь. Я  сделаю это своей  обязанностью.
Слышишь?
     Конечно, я слышал, но не  доставил ему удовольствия подтвердить  это. Я
вошел в дом, прошел через кухню (я чувствовал запах яичницы с сосисками,  но
уже не хотел их) и повесил накидку на крюк. Потом  поднялся в свою  комнату,
останавливаясь на каждой ступеньке, давая  своему сердцу время успокоиться и
собираясь с мыслями, чтобы начать писать.
     Я вошел в солярий и просто сидел за маленьким столом у окон, когда  мой
друг Элен, просунула в дверь голову. Она казалась  усталой, и,  по-моему, ей
было нехорошо. Элен гладко зачесала волосы, но все еще была  в своем платье.
Старые  возлюбленные не тратят  много  времени на церемонии, ведь по большей
части мы просто не можем себе этого позволить.
     - Я не  буду  тебя отвлекать, - сказала она. - Я вижу, что  ты собрался
писать...
     - Не говори глупостей, - ответил  я. -  У меня времени  больше,  чем  у
Картера печеночных таблеток. Заходи.
     Она вошла, но остановилась у двери.
     -  Просто я  не могла заснуть... опять...  и случайно оказалась  у окна
чуть пораньше... и...
     - И ты видела меня с мистером  Доланом  во время нашей милой беседы,  -
помог ей я. - Я надеялся, что она только видела, что ее окно было закрыто, и
она не слышала, как я хныкал и просил отпустить.
     -  Это было  неприятно и совсем не дружески, - сказала она. - Пол, этот
мистер  Долан расспрашивал  всех о тебе. Он  и меня  спрашивал,  это было на
прошлой неделе.  Я  тогда об этом не задумалась, просто решила,  что у  него
противный  любопытный  нос,  который он  сует  в чужие дела,  а  теперь  мне
интересно.
     -  Спрашивал обо мне?  -  Я  надеялся,  что  мой голос  звучит  не  так
тревожно, как я ощущал. - Что спрашивал?
     - Во-первых, куда ты ходишь. А еще - зачем ты ходишь гулять.
     Я попробовал засмеяться.
     - Этот человек просто не верит в тренировки, все ясно.
     - Он считает,  что у тебя есть тайна. - Она помолчала... - Мне тоже так
кажется.
     Я открыл  было рот, чтобы сказать, что впервые  об этом  слышу, но Элен
подняла свою скрюченную, но странно прекрасную руку, прежде,  чем я произнес
хоть звук.
     - Если это  так,  мне совсем не  надо знать,  что там, Пол. Твои дела -
только твои дела. Меня воспитывали так, но не все это понимают. Поэтому будь
осторожен. Именно это я и хотела  сказать. А теперь оставляю тебя, занимайся
своим делом.
     Элен повернулась, чтобы уйти, но, прежде чем она вышла, я позвал  ее по
имени. Она обернулась и посмотрела вопросительно.
     - Когда я  закончу то, что пишу...  - Начал  было  я, но  потом покачал
головой. Не так. - Если я закончу то, что пишу, ты прочитаешь?
     Она чуть задумалась,  а потом  улыбнулась такой улыбкой, что можно было
влюбиться, даже такому старику, как я.
     - Для меня это будет большая честь.
     -  Подожди, пока прочитаешь, а потом уже говори о чести,  - возразил я,
думая о смерти Делакруа.
     - Я все равно прочту, - сказала она. - Каждое слово, обещаю. Но сначала
ты должен завершить начатое.
     Она оставила меня писать,  но, прежде чем я написал  хоть слово, прошло
довольно много  времени.  Я  сидел  почти  час,  глядя в окно  и  постукивая
карандашом по столу, наблюдая, как временами проясняется серый день, думая о
Брэде  Долане,  который  называет меня  Поли  и все время  отпускает  пошлые
шуточки  про китайцев, ирландцев и негров, а также  о  том, что сказала Элен
Коннелли. "Он считает, что у тебя  есть тайна. Мне тоже так кажется". Может,
так оно и есть.  Да, может быть, И конечно же, Брэд Долан хочет знать. Не то
чтобы он думал, что это  важная тайна (это не так, важная она  разве что для
меня), а  просто  потому, что считает: такой старик, как я, не должен  иметь
тайны. Не должен  брать накидки с крюка возле кухни и, конечно же, не должен
иметь тайн.  Не  должен думать, что такие, как мы, все еще люди. А почему бы
нам не позволить такую мысль? Он не знает. И в этом он тоже похож на Перси.
     И вот мои мысли, как рукав реки, снова  вернулись  туда, где их прервал
Брэд Долан, когда из-под козырька  кухонного входа схватил меня  за  руку: к
Перси,  к  злобному Перси  Уэтмору,  и к  тому,  как он  отомстил  человеку,
посмеявшемуся над  ним.  Делакруа  бросал в стену разноцветную катушку,  ту,
которую  приносил Мистер Джинглз, и она отскочила из камеры в коридор. И тут
уж Перси не упустил своего шанса.

        2
     -  Стой дурак! - закричал Брут,  во Перси не  прореагировал. Как только
мистер Джинглз догнал катушку -