ение всей  церемонии  оставался
недвижим, как статуя), я посмотрел на своего нового  подопечного, постукивая
по папке, и спросил:
     - Парень, а ты умеешь говорить?
     -  Да,  сэр,  босс,  я  могу говорить,  - отозвался  тот. Его голос был
глубоким,  довольно гулким  и напомнил мне  звук мотора нового  трактора. Он
произносил слова без южного акцента, но в  строе речи я потом уловил  что-то
южное. Словно он приехал с юга, хотя не был его уро-женцем. Он не походил на
неграмотного, но и образо-ванным его нельзя было назвать. В манере говорить,
как и  во  многом  другом,  Коффи  оставался  загадкой.  Больше  всего  меня
беспокоили его глаза - выражение спокойного отсутствия,  словно он  сам  был
где-то далеко-далеко.
     - Твое имя Джон Коффи?
     - Да, сэр, босс, как напиток, только пишется по-другому.
     - Ты умеешь писать, да? Читать и писать?
     - Только свое имя, босс,  - сказал он тихо. Я  вздохнул, потом произнес
укороченный вариант заготовленной речи. Я  уже понял,  что с  ним проблем не
возникнет. Я был и прав, и ошибался одновременно.
     - Меня зовут Пол  Эджкум, - произнес я. - Я - главный надзиратель блока
"Г". Если тебе что-то  нужно,  зови  меня по имени.  Если меня  не окажется,
попроси  вот  этого  парня  -  его  зовут  Харри Тервиллиджер.  Или  мистера
Стэнтона, или мистера Ховелла. Ты понял?
     Коффи кивнул.
     - Только не думай, что  можно получить все, что хочешь. Тут мы  решаем,
что необходимо, а что нет. Здесь не гостиница. Ясно?
     Он опять кивнул.
     - Здесь  тихо, парень,  не  так как в других блоках. Здесь только ты  и
Делакруа. Ты  не будешь работать, в  основном будешь сидеть.  Хватит времени
все хорошенько обдумать. - Даже слишком много времени, но я не сказал этого.
- Иногда мы включаем радио, если все в порядке. Любишь слушать радио?
     Он кивнул, но как-то неуверенно, словно не зная, что это такое. Позже я
узнал, что в некотором роде так  оно и есть. Коффи узнавал  вещи, с которыми
сталкивался прежде, но потом их  забывал. Он знал персонажей из "Воскресенья
нашей девушки"  ("Our  #Gal  Sunday"),  но  не  мог  вспомнить,  что с  ними
произошло в конце.
     - Будешь хорошо  себя вести - станешь вовремя есть, никогда не попадешь
в одиночку в дальнем коридоре и не наденешь этой  холщовой  робы с застежкой
на  спине. У  тебя будут двухчасовые прогулки во дворике с четырех до шести,
кроме субботы, когда все остальные наши обитатели играют в футбол. Посещения
по воскресеньям  после обеда, если, конечно,  есть кто-то, кто захочет  тебя
навестить. Есть?
     Он покачал головой.
     - Никого, босс.
     - Ну, может быть, твой адвокат.
     - Я думаю, что больше его не увижу, - сказал он. - Мне его предоставили
на время. Я не думаю, что он найдет дорогу сюда.
     Я пристально посмотрел  на него, пытаясь понять, шутит ли он,  но Коффи
говорил серьезно. Да  я и не ожидал другого. Прошения не для таких, как Джон
Коффи,  во всяком случае в  то время.  Им  давали день в суде,  а потом  мир
забывал  о них, пока  в газете не  появлялись строчки,  что  такой-то имярек
принял в полночь  немного электричества. Но людей, у которых были жена, дети
или друзья и которые ожидали  воскресенья, легче контролировать, если вообще
их надо было контролировать. В данном случае проблемы  нет,  и хорошо.  Ведь
он, черт возьми, такой громадный.
     Я немного поерзал на койке, а потом решил, что, возможно, если  встать,
полегчает в нижней части живота, и я поднялся. Он почтительно отошел от меня
и сложил руки на груди.
     - Легко тебе здесь будет,  парень, или тяжело  - все зависит от тебя. Я
тут  для  того,  чтобы сказать: ты можешь облегчить жизнь и всем нам, потому
что  все  равно, конец  один.  Мы станем  обращаться  с  тобой так,  как  ты
заслуживаешь. Вопросы есть?
     - Вы оставляете свет после отбоя?  -  спросил  он сразу, словно  только
ждал случая.
     Я  уставился  на  него.  Я  слышал  много странных  вопросов  от  вновь
прибывших в  блок "Г" - однажды  меня  спросили  даже о размере груди у моей
жены, - но таких вопросов не задавали.
     Коффи  улыбался  чуть  смущенно, словно  понимая,  что  мы  сочтем  это
глупостью, но не мог сдержаться.
     -  Мне иногда  немного страшно  в темноте, -  об®яснил он, - особенно в
незнакомом месте.
     Я  взглянул на  него - на  всю его  огромную  фигуру  - и  почувствовал
странную жалость. Да, они могли вызывать сочувствие, ведь мы их не видели  с
худшей стороны, когда ужасы выскакивали из них, словно демоны в кузнице.
     - Да, здесь довольно светло всю ночь, - сказал я. - Половина лампочек в
Миле горит с девяти вечера до пяти утра. - Потом до меня дошло, что Коффи не
имеет ни малейшего понятия о том, что  я говорю: он не отличит Зеленую  Милю
от тины в реке Миссисиппи, и поэтому показал: - Там, в коридоре.
     Он  кивнул  с облегчением.  Я не уверен, представлял  ли он,  что такое
коридор, но он мог видеть двухсотваттовые лампочки в сетчатых плафонах.
     И  тогда  я сделал то,  чего никогда не позволял  себе  с  узниками.  Я
протянул ему  руку. Даже сейчас не знаю, почему я это сделал.  Может, потому
что  он спросил про лампочки. Харри Тервиллиджер просто остолбенел,  честное
слово. Коффи  взял  мою руку  с удивительной нежностью, и она исчезла  в его
ладони.  И  на этом  все было  кончено. Еще одна бабочка  в моей морилке. Мы
закончили.
     Я вышел из камеры. Харри задвинул дверь и закрыл оба замка. Пару секунд
Коффи  стоял  неподвижно, словно не зная, что  делать  дальше,  потом сел на
койку,  уронил громадные руки  между колен и  опустил  голову,  как человек,
который  скорбит  или  молится.  Он  что-то  сказал своим  странным, с южным
акцентом  голосом. Я услышал это очень ясно, и хотя не много знал о том, что
он совершил  - да многого знать и не надо, чтобы кормить и ухаживать за ним,
пока не придет срок заплатить за все, - меня до сих пор пробирает дрожь.
     - Я ничего не  мог поделать, босс, - произнес  он. - Я  пытался вернуть
все назад, но было слишком поздно.

        3
     - У тебя  будут неприятности из-за  Перси,  -  сказал  Харри, когда  мы
возвращались по коридору в мой кабинет.  Дин  Стэнтон, как  бы третий в моей
команде, хотя у нас не было какой-то подчиненности внутри (Перси исправил бы
это положение  в момент), сидел за моим столом  и заполнял  бумаги - до этой
работы у меня редко доходили руки. Он едва взглянул  на нас, когда мы вошли,
просто протер стеклышки очков большими пальцами и снова уткнулся в бумаги.
     - У  меня были неприятности  с этим  стукачом с самого  первого  дня, -
ответил я, осторожно оттягивая, брюки от паха и подмигивая. - Ты слышал, что
он орал, пока вел этого верзилу вниз?
     - Нет, - сказал Харри, - я сидел здесь, а отсюда плохо слышно.
     - Я  был  в туалете  и ясно слышал, - отозвался Дин.  Он  вытащил  лист
бумаги, посмотрел на свет (я увидел кольцо от кофейной чашки на отпечатанном
тексте), потом бросил его в корзину. - "Мертвец идет". Наверное, вычитал это
в своих любимых журналах.
     Наверное,  так  и  было.  Перси  Уэтмор  -  заядлый  любитель  журналов
"Аргоси", "#С гэг" и "Мужские приключения". Почти  в каждом номере печатался
тюремный  рассказ,  и Перси  читал  их  с  жадностью,  будто ученый, ведущий
исследования. Он словно не знал, как  вести себя, и пытался  найти  ответ  в
этих журналах. Перси появился после казни Энтони Рея, убийцы с топором, и не
участвовал в казни, хотя и наблюдал за действием из аппаратной комнаты.
     -  Он  знает, к кому обратиться, - сказал Харри, -  у  него есть связи.
Тебе  придется отвечать за то, что отправил его с блока, и  за то, что хотел
заставить сделать какую-то реальную работу.
     - Не думаю. - Я и вправду не думал... но надеялся. Били Додж не из тех,
кто станет терпеть, когда человек ничего не делает,  а только смотрит. - Мне
сейчас интереснее  этот большой  парень.  Будут у нас с ним неприятности или
нет?
     Харри покачал в ответ головой.
     - Он был кроткий, как ягненок на суде в Трапингус Каунти, - подал голос
Дин. Он снял свои очки без  оправы и стал  тереть о  жилетку. - Конечно, они
навесили на него цепей больше, чем Скрудж видел на призраке Марли, но он мог
бы их стряхнуть к чертовой матери, если бы захотел. Это игра слов, сынок.
     - Я  понял,  -  отозвался  я, хотя не понял  ничего. Я просто не любил,
когда Дин Стэнтон берет надо мной верх.
     - Он ведь большой, так? - поинтересовался Дин.
     - Да, - подтвердил я, - чудовищно большой.
     -  Придется,  наверное,  увеличить  силу  тока  на  Олд  Спарки,  чтобы
поджарить ему зад.
     -  За  Олд Спарки не беспокойся, - заметил я  с  безразличием.  -  Он и
больших делает маленькими.
     Дин  потер  пальцами  крылья  носа,   где   очки  оставили  пару  ярких
красноватых пятен, и кивнул.
     - Да, - согласился он. - В этом есть доля правды, это так.
     Я спросил:
     -  А  кто-нибудь  из вас знает, где он был раньше, до появления в этом,
как его, Тефтоне? Так ведь называется то место?
     - Да, - ответил Дин. - Тефтон, в графстве Трапингус.  Где он был раньше
и  что делал, никому  не известно. Просто бродил по  округе,  наверное. Если
интересно, можно поискать что-то в газетах в тюремной библиотеке. Она скорее
всего  не  переедет  до   следующей  недели.  -  Дин  усмехнулся.  -  Заодно
послушаешь, как твой дружок там наверху ноет и стонет.
     -  Во  всяком случае  можно попытаться, - сказал я и  попозже к  вечеру
отправился туда.
     Тюремная  библиотека   находилась  в   дальней  части  здания,  которую
собирались переоборудовать  в  автома-стерскую -  существовал такой  план. Я
думал, что это лишь повод  выманить  у правительства деньги для чьего-нибудь
кармана,  но была эпоха Депрессии, и я держал  свое мнение  при себе, так же
как  и  то, что  думал  о  Перси, хотя  иногда  так трудно сдержаться.  Язык
зачастую  приносит  человеку гораздо больше неприятностей,  чем  его половой
орган.  Автомастерская  так  и  не  появилась,  а  следующей  весной  тюрьма
переехала на шестьдесят миль в сторону Брайтона. Еще больше тайных сделок, я
думаю. Еще больше денежек в карман. А по мне - так ничего хорошего.
     Администрация перебралась в новое здание в  восточной стороне  двора, и
лазарет тоже перевели  (кому принадлежала идиотская идея устроить лазарет на
втором этаже - так и осталось тайной), библиотеку лишь частично оборудовали,
хотя  и раньше  там мало  чего  было, и она стояла  пустой. Старое  здание -
душная, обитая  досками коробка - находилось между блоками А  и Б. К стенкам
блоков примыкали  туалеты, поэтому  в здании все время витал  едва  уловимый
запах мочи, ставший, пожалуй,  единственной разумной причиной  для переезда.
Сама  библиотека  была не  больше моего кабинета, только Г-образной формы. Я
поискал венти-лятор, но не нашел. В комнате стояла жара  градусов под сорок,
и я почувствовал, когда садился,  горячее биение пульса в паху.  Похожее  на
зубную боль. Я знаю, что сравнение абсурдно, особенно по местонахождению, но
по ощущениям очень похоже.  Гораздо хуже становится во время и после общения
с писсуаром, что я и сделал перед тем, как прийти сюда.
     Кроме  меня, здесь  был еще один  человек - тощий старый заключенный из
надежных, по  фамилии Гиббонз, дремлющий  в углу с романом о Диком Западе на
ко-ленях, и в надвинутой на глаза шляпе. Жара не донимала его, как не мешали
ему  ворчание, стук и  доносившиеся из  лазарета наверху ругательства  (где,
наверное, было градусов на десять  жарче и, я  надеюсь, Перси  Уэтмору очень
нравилось). Я тоже не стал мешать ему, прошел в короткую часть буквы Г,  где
лежали  газеты.  Я боялся,  что они исчезли вместе с вентиляторами,  вопреки
мнению  Дина. Но  они остались, и  дело  о близнецах Деттерик нашлось  очень
легко: об этом писали на первых полосах с момента совершения преступления  в
июне до самого судебного процесса в конце августа-сентябре.
     Вскоре я позабыл и про жару,  и про стук наверху, и про булькающий храп
Гиббонза. Думать  о том, что две маленькие десятилетние девочки с белокурыми
головками  и  ангельскими улыбками  оказались в руках этого черного  громилы
Коффи, было неприятно, но не думать было невозможно.  Учитывая  его размеры,
легко представить, как  он пожирал их, словно  великан из сказки. То, что он
сделал, выглядело еще ужаснее,  и  ему повезло, что  его не  линчевали прямо
там, на берегу  реки.  Если, конечно, назвать везением ожидание прогулки  по
Зеленой Миле до Олд Спарки.

        4
     Ферма  "Кинг  коттон" ("Королевский  хлопок") возникла  на  юге  лет за
семьдесят до описываемых событий  и уже никогда не станет  королевской, но в
те тридцатые годы у нее была пора благоденствия. В южной  части нашего штата
уже   исчезли   хлопковые  плантации,   но  осталось   сорок  или  пятьдесят
процветающих хлопко-вых ферм. Владельцем одной из них был Клаус Деттерик. По
меркам пятидесятых годов, он считался бы скорее бедным, но в тридцатые о нем
говорили как о преуспевающем, потому что в  конце месяца  он,  как  правило,
расплачивался наличными  по  счетам из  магазина и мог спокойно  смотреть  в
глаза управляющему банком, случайно  встретив его на улице. Его дом на ферме
был чистеньким и  удобным.  Кроме хлопка -  коттона,  у него имелось еще два
"к": куры и  несколько коров.  У них  с  женой было трое детей: Говард - лет
двенадцати, и девочки-близнецы Кора и Кейт.
     В тот  год как-то теплой июньской ночью девочкам разрешили ночевать  на
крытой  веранде,  идущей  по пе-риметру дома. Они очень  обрадовались.  Мать
поцеловала их  и пожелала спокойной ночи, когда не было еще девяти и  только
начало смеркаться. Вот тогда она и видела их обеих в последний раз живыми, а
не  в   гробах,  где  гример  постарался   скрыть  самые  страшные  телесные
повреждения.
     Сельские жители в  то время  ложились  спать  рано -  "едва лишь только
стемнеет под столом", как говорила моя матушка, - и спали крепко.  Видимо, в
ту ночь, когда исчезли близнецы, и Клаус, и Марджори, и  Хови Деттерик спали
тоже очень крепко, Клаус, конечно, проснулся бы от лая  Баузера  - огромного
старого пса, наполовину колли, - если бы тот залаял, но Баузер не лаял. Ни в
ту ночь, ни в другую - никогда.
     Клаус поднялся с рассветом, чтобы подоить коров. Веранда была  обращена
в  противоположную  сторону  от  сарая, и Клаусу  даже  не  пришло в  голову
посмотреть,  как там  девочки.  То,  что Баузер  не  пришел к  нему, тоже не
вызвало тревоги. Пес относился и к коровам, и к курам очень пренебрежительно
и обычно  отсиживался в  будке  за  сараем,  когда  все  работали,  так  что
приходилось его звать... и звать настойчиво.
     Марджори спустилась вниз минут через пятнадцать по-сле того, как ее муж
надел сапоги  в кладовке и отпра-вился в сарай. Она поставила вариться кофе,
потом на-чала жарить бекон. Соблазнительные запахи заставили Хови спуститься
из своей комнатки под самой крышей, но девочки не  пришли. Она  послала Хови
за  ними, пока  разбивала яйца на  сковородку.  Сразу  после завтрака Кла-ус
обычно отправлял девочек за свежими яйцами. Но в то утро  в доме  Деттериков
так  и  не позавтракали.  Хови вернулся с веранды с перепуганным лицом,  его
слегка припухшие после сна глаза теперь были широко открыты.
     - Они исчезли, - об®явил он.
     Марджори    отправилась   на    веранду   скорее   раздражен-ная,   чем
встревоженная. Позже она сказала, что подумала, если вообще что-то подумала,
что  девчонки спозаранку отправились погулять  и  нарвать цветов  с  первыми
лучами  солнца. Или еще  какие-нибудь девчоночьи глупости. Но едва взглянув,
она поняла, почему Хови побелел.
     Она стала громко-громко кричать и звать Клауса, и тот опрометью кинулся
к ней, разлив на сапоги полведра молока. То, что он увидел на веранде, могло
подкосить  любого,  даже самого  крепкого  из родителей.  Одеяла,  в которые
кутались  девочки, когда ночи становились холоднее, были скомканы  и сбиты в
угол.  Сорванная с верхней петли дверь-сетка криво болталась в  проеме. И на
стенках веранды, и  на ступеньках под сорванной дверью - везде  были  брызги
крови.
     Марджори умоляла мужа не идти на поиски девочек в одиночку и не брать с
собой  сына, если муж считает, что должен идти, но она зря сотрясала воздух.
Он  взял винтовку, которую  держал на верхней полке в кладовке - подальше от
детских  рук,  и  дал  Хови   винтовку  двадцать  второго  калибра,  которую
приберегали ко дню его рождения в июле. И они  ушли, не обращая ни малейшего
внимания на рыдающую, кричащую женщину,  которая хотела знать, что они будут
делать,  если  встретят банду  бродяг  или толпу плохих  негров, сбежавших с
графской фермы в Ладуке. Но я думаю,  мужчины правильно поступили. Кровь уже
загустела,  но  еще  оставалась липкой и скорее ярко-красного,  а  не бурого
цвета, как бывает после высыхания. Девочек похитили  не очень  давно.  Клаус
понял: еще есть шанс, что они живы, и хотел им воспользоваться.
     Ни отец, ни сын не были следопытами или охотниками, они не относились к
числу тех, кто выслеживает в сезон енота или оленя  не ради забавы, а потому
что так нужно. А  двор  вокруг дома был вытоптан, и следы  пересекались  под
немыслимыми углами. Они обошли сарай и почти сразу поняли, почему Баузер, не
мастер кусаться, но мастер полаять, не поднял тревогу. Он лежал, высунувшись
из будки, сбитой из остатков досок (над полукруглым входом прибита дощечка с
аккуратной  надписью  "Баузер" - я  видел  фотографию  в одной из газет),  и
голова его  была почти полностью  вывернута назад. "Нужна  недюжинная  сила,
чтобы  проделать  это  с  таким крупным животным, -  сказал позже обвинитель
Джона Коффи присяжным и бросил долгий многозначительный взгляд на неуклюжего
человека, сидящего  на скамье  подсудимых,  опустив глаза, в  новом казенном
комбинезоне, похожем на само  проклятие. Рядом с собакой  Клаус и Хови нашли
кусочек   жареной   колбасы.  По  версии,  и   довольно  правдоподобной,  не
сомневаюсь, Коффи сначала подманил пса  колбасой, а потом, когда  Баузер уже
доедал последний  кусочек, протянул  руки  и  свернул ему  шею одним  мощным
движением. За сараем  находилось северное пастбище Деттерика, где в тот день
коровы  не паслись. Трава была покрыта росой  и  на ней отчетливо выделялась
дорожка следов, уходящая по диагонали к северо-западу.
     Даже в состоянии, близком к истерике, Клаус Деттерик засомневался, идти
ли следом. Он не испытывал страха  перед  теми, кто похитил  его дочерей, он
боялся, что, преследуя  похитителя  по его следам,  может пойти  в  обратном
направлении и потерять время, когда дорога каждая секунда.
     Хови разрешил его  сомнения, сняв с куста, сразу за  территорией двора,
клочок желтой материи. Клаусу показали этот клочок, когда он сидел за столом
свидетелей, и он, заплакав, сказал, что узнал в нем клочок пижамных шортиков
своей  дочери  Кейт.  Шагов через двадцать они сняли с  ветки  можжевельника
кусочек бледно-зеленой ткани,  такой же, как ночная рубашка Коры,  в которой
она целовала маму и папу перед сном.
     Отец и сын Деттерики пустились почти бегом  с винтовками наперевес, как
солдаты в атаке под сильным огнем. Что меня удивляет из всего случившегося в
тот день, так это то,  что мальчик, отчаянно бегущий за отцом (а он ведь мог
совсем  отстать и  потеряться), не  упал  и  не пустил  пулю в  спину Клауса
Деттерика.
     Ферма  была подключена к телефонной станции,  и  это  еще раз говорит о
том, что Деттерики, хотя и  скромно, но были  вполне обеспечены в те ужасные
времена. Марджори через коммутатор обзвонила всех соседей, имевших телефоны,
и рассказала о несчастье, обрушившемся на них,  как гром среди  ясного неба,
зная, что от каждого звонка  пойдут слухи,  как  круги по воде от  брошенных
плоских камешков. Потом она сняла трубку в последний раз и произнесла слова,
бывшие почти паролем во вре-мена первых телефонных систем, по крайней мере